Текст книги "Завещание Холкрофта"

Глава 7

Портье отеля «Порту Алегре» вытащил из ящичка карточку брони Холкрофта. К карточке был прикреплен длинный желтый конверт. Портье отколол конверт и передал его Ноэлю:

– Это пришло сегодня вечером – в начале восьмого, сеньор.

У Холкрофта не было знакомых в Рио-де-Жанейро, и он никому не сообщил, куда направляется. Он разорвал конверт и вытащил записку. Гостиничная телефонистка сообщала ему, что звонил Сэм Буоновентура. Он просил его срочно позвонить, в любое время.

Холкрофт посмотрел на часы – полночь. Он заполнил регистрационный бланк и обратился к портье:

– Мне надо позвонить на Кюрасао. Это не очень затруднительно в столь поздний час?

Портье, похоже, слегка оскорбился:

– Только не для наших телефонисток, сеньор. Что касается Кюрасао, то я, право, не знаю.

Трудно сказать, у кого из телефонисток возникли затруднения, но лишь в четверть второго он услышал в трубке заспанный голос Буоновентуры:

– Кажется, у тебя возникла проблема, Ноули?

– Боюсь, это не первая. Что случилось?

– Твоя секретарь-телефонистка дала мой номер этому мешу из Нью-Йорка, лейтенанту Майлзу. Он следователь. Ну и развонялся же он! Сказал, что ты должен был поставить в известность полицию о своих перемещениях по стране, не говоря уж об отъезде за границу.

Боже, он совсем забыл! И только теперь ему стало ясно, как важно было это требование. Ведь стрихнин предназначался для него. Неужели и полиция пришла к такому же выводу?

– Что ты ему сказал, Сэм?

– Да я сам взвился. Только так и можно осаживать этих зарвавшихся копов. Я сказал ему, что ты срочно выехал не геодезические съемки в район возможного строительства, в котором заинтересован Вашингтон. На острова чуть севернее Панамского канала. Это все равно, что ничего не сказать.

– И он это съел?

– А что ему осталось делать? Он решил, что мы тут все дураки набитые, и я с ним не стал спорить. Он дал мне два номера, чтобы ты ему позвонил. Есть карандаш?

– Пишу.

Холкрофт записал два номера – телефон авиатранспортной полиции в Нью-Йорке и домашний телефон Майлза, поблагодарил Буоновентуру и пообещал связаться с ним на следующей неделе.

Дожидаясь разговора с Кюрасао, Холкрофт распаковал вещи. Он сидел в плетеном стуле перед окном и смотрел на белеющий во тьме ночи пляж и темный океан, в котором отражалась половина луны. Внизу, на коротком отрезке улицы, бегущей вдоль набережной, виднелись белые зигзагообразные параллельные линии: знаменитая Копакабана – «золотой пляж» Гаунабары. Однако в представшей его взору картине ощущалась какая-то пустота, но не оттого, что в этот час пляж обезлюдел. Открывшийся из окна вид был слишком красивым, слишком ласкающим глаз. Сам Ноэль никогда бы не стал застраивать так это место. В местном пейзаже отсутствовало своеобразие. Он перевел взгляд на оконные стекла. Делать было нечего – только думать, отдыхать да мечтать о том, как бы поскорее отправиться спать. В последнюю неделю ему плохо спалось. Наверное, теперь с этим будет еще труднее. Ибо теперь он знал то, о чем раньше не догадывался: кто-то пытался его убить.

Это знание породило в нем странное чувство. Он просто не мог поверить, что кому-то понадобилось его убивать, что кому-то нужна была его смерть. И тем не менее некто принял это решение и отдал соответствующий приказ. Почему? Что он сделал? Это связано с Женевой? С его заветом?

«Речь идет о миллионах». Это были не просто слова ныне покойного Манфреди. Это было предупреждение. Это было единственно возможное объяснение. Произошла утечка информации, но неизвестно, насколько далеко она распространилась, кого эта информация касалась или кого могла разгневать. Как неизвестна личность человека – или людей, которые противились размораживанию счета в женевском банке, чтобы сделать его предметом долгой тяжбы в международном суде.

Манфреди был прав: единственно правильное решение состояло в том, чтобы выполнить все предписания так, как того и требовали три беспримерных человека, которых грозил уничтожить монстр, ими же и порожденный. «Следует искупить вину». Таков был символ веры Генриха Клаузена, и это было благородное кредо, ибо оно было праведным. Введенные в заблуждение люди «Вольфшанце» поняли это.

Ноэль налил себе виски, подошел к кровати и, присев на край, стал смотреть на телефон. Рядом с аппаратом лежал листок бумаги, где были написаны два номера, продиктованные ему Сэмом Буоновентурой. Эти номера должны были связать его с лейтенантом Майлзом из нью-йоркской авиатранспортной полиции. Но Холкрофт не решался позвонить. Он уже начал свою охоту, он уже предпринял первый шаг в поисках семьи Вильгельма фон Тибольта. Шаг? Да он сделал гигантский прыжок, перемахнув четыре с лишним тысячи миль. Теперь возвращатъся было поздно.

Предстоит так много сделать! Ноэль размышлял, хватит ли у него сил и энергии все это выполнить, сумеет ли он не заблудиться в незнакомом лесу.

У него отяжелели веки. Подступал сон, и он был благодарен судьбе за это. Он поставил стакан на столик, скинул ботинки и лег не раздеваясь. Лежа на кровати, он некоторое время смотрел в белый потолок. Ему вдруг стало одиноко. Но он был не одинок. Рядом с ним находился человек, который страдал тридцать лет назад, который взывал к нему. Холкрофт думал об этом человеке, пока его не сморил сон.

* * *

Холкрофт двинулся за переводчиком в тускло освещенную каморку без окон. Разговор вышел коротким. Ноэлю нужна информация о семействе фон Тибольт. Немцы. Мать и двое детей – сын и дочь – прибыли в Бразилию приблизительно 15 июня 1945 года; третий ребенок – тоже дочь, которая родилась спустя несколько месяцев после приезда, возможно, в Рио-де-Жанейро. В документах должна быть хоть какая-то информация о них. Даже если они пользовались вымышленными именами, в списках прибывших в страну в то время – плюс-минус две-три недели – можно обнаружить приехавшую в Бразилию беременную женщину с двумя детьми. Если же таких женщин окажется несколько, вот тогда возникнет проблема. Но по крайней мере он узнает хотя бы имя, имена.

Нет, это не официальный розыск. У них нет уголовного прошлого, и никто не собирается мстить им за преступления, совершенные тридцать лет назад. Напротив, это «благотворительный поиск».

Ноэль понимал, что ему придется давать объяснения, и один из уроков, которые он усвоил в консульстве в Нью-Йорке, гласил: пусть твоя ложь основывается хотя бы на толике правды. У фон Тибольтов есть родственники в Соединенных Штатах, солгал он. Это были люди, приехавшие в Америку в двадцатые и тридцатые годы. Многие уже умерли, и после них осталось значительное состояние. Конечно, чиновники в министерстве иммиграции захотят помочь ему найти наследников. Вполне вероятно, что фон Тибольты будут безмерно благодарны им… а он, со своей стороны, поставит их в известность о любезной помощи чиновников.

Достали тяжелые ящики. Сотни анкет, составленные в далеком прошлом, были тщательно изучены. Выцветшие, замусоленные копии документов, многие из которых, несомненно, были фальшивыми, купленными на черном рынке в Берне, Цюрихе и Лиссабоне. Паспорта.

Но он не обнаружил ни единой бумажки, где бы говорилось о фон Тибольтах, не было никаких следов беременной женщины с двумя детьми, которая приехала в Рио-де-Жанейро в июне или июле 1945 года. По крайней мере не было той, которая хотя бы отдаленно напоминала жену Вильгельма фон Тибольта. Было множество беременных женщин, даже женщин с детьми, но не было лишь жены и детей фон Тибольта. Как говорил Манфреди, старшей, Гретхен, тогда было лет двенадцать-тринадцать, сыну Иоганну – десять. Всех женщин, которые пересекали в то время границу Бразилии, сопровождали мужья или фиктивные мужья, и если с ними были дети, то все были не старше семи лет.

Это обстоятельство поразило Холкрофта: это было не только странно, но и, с математической точки зрения, просто невозможно. Он вглядывался в столбцы выцветших имен и цифр, в почти неразборчивые записи, сделанные торопливой рукой чиновников иммиграционных служб более тридцати лет назад.

Что-то тут было не так. Его наметанный глаз архитектора улавливал некое несоответствие: у него возникло ощущение, что он рассматривает чертежи незавершенных проектов, в которые были внесены едва заметные изменения, поправки – тонюсенькие чернильные линии вытравлены, переправлены, но очень аккуратно, чтобы не нарушить общей картины.

Вытравлены и переправлены. Химически вытравлены, аккуратно исправлены. Вот что поразило его! Даты рождения! На каждой странице, испещренной рядами чисел, чуть ли не каждая цифра была незаметно исправлена. Так тройка превратилась в восьмерку, единица в десятку, двойка в нуль, там дорисован кружок, здесь линия продолжена вниз, а здесь добавлена лишняя закорючка. И так на каждой странице во всем ящике документов, составленных в промежутке между июнем и июлем 1945 года. Даты рождения всех детей, въехавших в Бразилию, были исправлены таким образом, что все они оказывались рожденными до 1938 года!

Это было дьявольски хитроумное мошенничество, которое потребовало долгой и кропотливой проработки.

Прервать охоту уже на первом этапе! Но сделать это так, чтобы комар носа не подточил. Крошечные цифры, доверчиво – и торопливо – записанные неведомыми чиновниками иммиграционной службы более тридцати лет назад. Списанные с документов, давным-давно уничтоженных, многие из которых были, несомненно, фальшивыми. И теперь уже было бесполезно пытаться восстановить, подтвердить или опровергнуть верность этих записей. Время и тайные заговоры сделали это попросту невозможным. Чего же тут удивляться, что в документах не оказалось никого, кто хотя бы отдаленно напоминал фон Тибольтов! Боже, боже, ну и обман!

Ноэль достал зажигалку: пламя зажигалки могло осветить страницу, на которой его острый глаз заметил множество маленьких исправлений.

– Сеньор! Это запрещено! – громовым голосом произнес переводчик у него за спиной. – Эти старые листы бумаги легко воспламеняются. Мы не можем рисковать.

И тут Холкрофту все стало ясно. Так вот почему в этой каморке такой тусклый свет, почему тут нет окон!

– О, разумеется, – сказал он, убирая зажигалку. – И разумеется, эти ящики нельзя выносить из этой комнаты.

– Нельзя, сеньор.

– И, разумеется, здесь нет дополнительных ламп и у вас нет фонарика. Не так ли?

– Сеньор, – прервал его переводчик вежливо, даже обиженно, – мы провели с вами почти три часа. Мы старались оказать вам посильную помощь, но, как вы можете понять, у нас есть иные дела. Так что если вы закончили…

– Полагаю, вы могли предвидеть итог моих поисков заранее, – бросил Холкрофт. – Да, я закончил. Здесь.

* * *

Он вышел на залитую солнцем улицу, пытаясь осмыслить происходящее. Мягкий океанский бриз овеял ему лицо, погасив в нем гнев и отчаяние. Он двинулся по белой набережной, за которой расстилались девственные пески залива Гуанабара. Время от времени он останавливался и, перегнувшись через перила, смотрел на забавы взрослых и детей на пляже. Красивые люди, купающиеся в солнечных лучах и сами ослепительные, как солнце. Изящество и самодовольство уживались в них с хитроумием. Здесь повсюду витал аромат денег, о чем свидетельствовали золотистые, умащенные маслом загорелые тела, многие из которых были слишком совершенных форм, слишком красивы, со скрытыми от сторонних глаз физическими изъянами. И все же в чем своеобразие этого места? Если и было в Копакабане нечто особенное, оно ускользало от его взора.

Он миновал отрезок пляжа, который тянулся перед его отелем, и скользнул взглядом вверх по стене гостиницы, пытаясь найти свое окно. В какой-то момент ему показалось, что он его нашел, но потом понял, что ошибся. В окне за занавеской маячили две человеческие фигуры.

Он вернулся к перилам набережной и закурил. Пламя зажигалки заставило его вновь вспомнить о ящиках с документами тридцатилетней давности, которые так тщательно «прооперировали». Неужели изменения были внесены только из-за него? Или другие раньше тоже искали фон Тибольтов? Каков бы ни был ответ на этот вопрос, ему надо искать другой источник информации. Или источники.

La comunidad alemana. Холкрофт вспомнил, что говорил ему бразильский атташе в Нью-Йорке. Еще атташе сказал, что в Бразилии есть три-четыре семьи, которые выступают в роли верховных арбитров во всех делах немецкой общины. Ясно, что они-то должны знать все тщательно оберегаемые секреты. Люди скрывают свои подлинные имена… Иностранец, приезжающий в Рио-де-Жанейро в поисках исчезнувших немцев, подвергает себя большой опасности… «La otra сога de los alemanes». («Они защищают друг друга».)

«Но ведь опасности можно избежать», – подумал Ноэль. Хотя бы давая такое объяснение, какое он дал переводчику в министерстве иммиграции. Он много путешествует, так что нет ничего невероятного в том, что кто-то, зная, что он отправляется в Бразилию, попросил его разыскать семейство фон Тибольтов. Кто же это может быть? Некто, кто ведет конфиденциальные дела, адвокат или банкир. Кто-то, чья собственная репутация не подвергнется никакому сомнению. Еще не успев все обдумать, Холкрофт понял, что на ком бы он ни остановил свой выбор, такой вариант прибытия вполне подходящий.

Вдруг ему в голову пришла догадка, как найти подходящего кандидата. Хотя и рискованно, но в этом есть даже некая ирония. Ричард Холкрофт, его отчим! Биржевой брокер, банкир, морской офицер… отец. Человек, который некогда подарил вторую жизнь женщине с ребенком. Бесстрашный человек, не опасавшийся запятнать себя…

Ноэль взглянул на часы. Десять минут шестого – четвертого в Нью-Йорке. Конец рабочего дня в понедельник. Он не верил в счастливые знамения, но вот – и ему повезло! Каждый понедельник Ричард Холкрофт бывает в нью-йоркском атлетическом клубе, где играет с друзьями в карты, сидя за дубовым столом в баре, и вспоминает старые денечки. Ноэль может позвать его к телефону, поговорить с ним и попросить о помощи. Разговор должен остаться в секрете, ибо конфиденциальность не только обеспечивала ему «крышу», но и гарантировала безопасность. Итак, кто-то попросил Ричарда Холкрофта – человека с солидной репутацией – установить местонахождение семейства фон Тибольт в Бразилии. Зная, что его сын едет в Рио, этот некто вполне естественно обратился к нему с просьбой заняться расследованием. Дело строго конфиденциальное, в детали вникать не надо. Никому бы не удалось отвадить любопытных лучше, чем это мог сделать Дик Холкрофт!

Но только Альтина не должна быть в курсе. Это самое трудное в его просьбе. Дик ее обожал, и у них не было тайн друг от друга. Но его отец – то есть, тьфу, отчим! – не откажет ему, если на то будет особая необходимость. Пока, во всяком случае, он никогда ему не отказывал.

Ноэль двинулся по мраморным квадратам пола гостиничного вестибюля к лифтам, не обращая внимания на окружающих и думая о том, что скажет отчиму. Он вздрогнул от неожиданности, когда какой-то толстяк – явно американский турист – хлопнул его по плечу.

– Эй, тебя зовут, приятель! – Он указал на стойку портье.

Тот смотрел на Ноэля, держа в руках уже знакомый желтый конверт. Портье отдал конверт мальчику-лифтеру, и тот со всех ног бросился к Ноэлю.

В конверте лежал клочок бумаги с незнакомым именем: «Карарра». Ниже был записан номер телефона. И все. Холкрофт изумился. Странно, что ему ничего не просили передать. Так в Латинской Америке дела не делаются. Сеньору Карарре придется позвонить. А ему надо дозваниваться в Нью-Йорк: придумывать себе новую «крышу».

Войдя в номер, Холкрофт снова взглянул на записку Карарры. Он сгорал от любопытства. Кто же такой этот Карарра, который рассчитывал, что Холкрофт перезвонит ему, хотя имя этого человека ничего ему не говорило? С точки зрения латиноамериканских нравов, подобный жест считался не только невежливым, но даже оскорбительным. Впрочем, отчим может подождать несколько минут, пока он не выяснит, в чем туг дело. И он набрал номер.

Карарра оказался не мужчиной, а женщиной, и, судя по ее тихому дрожащему голосу, она была очень испугана. По-английски она говорила сносно – не более. Но какая разница. Выражалась она ясно:

– Я не могу сейчас говорить, сеньор. Больше не звоните по этому номеру. В этом нет необходимости.

– Но вы же оставили этот номер телефонистке отеля. Вы что же, не думали, что я позвоню?

– Это была… erro.

– Ошибка?

– Да, ошибка. Я вам позвоню. Мы вам позвоним.

– Зачем? Кто вы?

– Mas tarde, – хрипло прошептала она, и в трубке послышались короткие гудки.

– Mas tarde… Позже.

Женщина ему перезвонит. Холкрофт ощутил вдруг, как все внутри у него сжалось – теперь внезапно исчез голос женщины. Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз слышал такой перепуганный женский голос.

Первое, что пришло ему в голову, была мысль, будто она каким-то образом связана с исчезнувшими фон Тибольтами. Но как? И откуда она узнала о нем? Его снова охватил ужас… Перед глазами опять встало видение искаженного гримасой страдания лица умирающего на высоте тридцати тысяч футов. За ним ведут наблюдение. Незнакомые люди следят за каждым его шагом.

Его мысли прервало жалобное жужжание в телефонной трубке. А, он забыл положить трубку на рычаг. Он нажал на рычаг, отпустил и стал звонить в Нью-Йорк. Ему срочно нужна «крыша», теперь он это твердо знает!

Холкрофт стоял у окна, смотрел на пляж и дожидался звонка с международной станции. Внизу на улице что-то вспыхнуло. А, это в хромированной крыше автофургона отразились лучи солнца. Автофургон проехал как раз в том месте, где Холкрофт стоял несколько минут назад. Стоял и рассматривал окна гостиницы, пытаясь найти свое окно.

Окна гостиницы… Угол зрения. Угол отражения солнечного луча. Ноэль подошел совсем близко к окну и взглянул туда, где он стоял на набережной, и мысленно прочертил оттуда диагональ к своему окну. Глаз архитектора никогда не обманывается. К тому же он заметил, что соседние окна расположены на значительном расстоянии друг от друга соответственно с расположением номеров в гостинице, возвышающейся на Копакабане.

Он взглянул на это окно, думая, что это не его номер, потому что заметил там чьи-то фигуры. Но это был его номер! И здесь находились какие-то люди!

Ноэль подошел к стенному шкафу и начал перебирать вещи. Он доверял своей памяти в мельчайших деталях настолько же, насколько доверял своему глазомеру. Он представил себе, как выглядел этот шкаф сегодня утром, когда он переодевался. Он уснул в костюме, в котором прилетел сюда из Нью-Йорка. Его светло-коричневые брюки висели на правой вешалке, почти у стенки. Это была старая привычка: вешать брюки справа, пиджаки слева. Штаны по-прежнему висели справа, но не у самой стены. Точно: они были на несколько дюймов сдвинуты к центру шкафа. Его синий блейзер висел прямо в центре, а не слева.

Кто-то обыскивал его одежду!

Он бросился к кровати, где лежал раскрытый атташе-кейс. Во время поездок этот атташе-кейс был его рабочим кабинетом: он знал здесь каждый миллиметр, знал, где лежит каждый предмет. Ему не пришлось долго изучать содержимое кейса.

Здесь тоже рылись.

Зазвонил телефон – кто-то снова вторгся в его жизнь. Он снял трубку и, услышав знакомый голос телефонистки нью-йоркского атлетического клуба, понял, что не может теперь посвящать в свои дела Ричарда Холкрофта – нельзя допустить, чтобы он был замешан в этом деле. Все вдруг неожиданно усложнилось. Надо все хорошенько обдумать.

– Алло! Это нью-йоркский атлетический клуб. Алло! Алло, Рио! Ничего не слышно! Рио, алло! Говорит атлетический клуб…

Ноэль положил трубку. Он чуть было не совершил идиотскую ошибку. Ведь в его комнате произвели обыск. Нуждаясь в прикрытии здесь, в Рио, он чуть было не навел неизвестных на человека, имеющего прямое отношение к его матери, бывшей жене Генриха Клаузена. О чем он только думает?

Но потом он понял, что и это тоже пошло ему на пользу. Он усвоил еще один урок. «Развивай ложь логично, потом снова обдумай ее и используй наиболее достоверную версию». Уж коли он смог придумать повод для того, чтобы такой человек, как Ричард Холкрофт, мог скрывать личность человека, обратившегося к нему за помощью в поисках фон Тибольтов, значит, сможет придумать и самого этого человека…

Ноэлю стало трудно дышать. Он едва не совершил чудовищную ошибку, но теперь он начал соображать, как ему следует искать в незнакомом лесу. На дорожках были выставлены невидимые ловушки. Ему надо постоянно быть начеку и двигаться с превеликой осторожностью. У него нет права на ошибку, подобную той, что он чуть было не совершил. Он слишком близко подошел к той черте, за которой мог подвергнуть риску жизнь своего нынешнего отца – ради того, кого он никогда не знал.

«Что бы ни делал Генрих, это всегда обладало незначительной ценностью. И было ложью». Слова, сказанные матерью, как и то, что говорил ему Манфреди, были предупреждением. Но мать, в отличие от Манфреди, была не права. Генрих Клаузен оказался в такой же мере жертвой, в какой был негодяем. Исполненное боли письмо, написанное им в пылающем Берлине, было столь же неопровержимым доказательством, как и то, что он совершил. И ему, его сыну, предстоит это доказательство подтвердить.

La comunidad alemana. Три-четыре семьи в немецкой общине, которые вершат все дела. Одна из них должна стать его новым источником информации. И он знал точно, где ему следует ее искать.

* * *

Грузный седой старик с тяжелым двойным подбородком, коротко стриженный под германского юнкера, сидел за огромным обеденным столом из темного дуба. Он поднял взгляд на вошедшего. Обедал он один – ни для членов семьи, ни для гостей приборов не было. Это могло показаться странным, так как, когда дверь открылась, послышались голоса: в большом доме находились и другие члены семьи и гости, но за стол их не допускали.

– Мы получили дополнительную информацию о сыне Клаузена, герр Графф, – сказал вошедший, приближаясь к столу. – Вам уже известно о телефонном звонке на Кюрасао. Он еще дважды звонил сегодня днем. Один звонок – женщине по фамилии Карарра. Второй – в мужской клуб в Нью-Йорке.

– Карарры должны хорошо поработать, – сказал Графф, и его вилка застыла в воздухе: пухлые щеки, подпирающие глаза, подернулись морщинками.

– А что с клубом в Нью-Йорке?

– Нью-йоркский атлетический клуб. Это…

– Я знаю, что это такое. Закрытый клуб для состоятельных людей. Кому он звонил?

– Разговор был заказан с клубом, а не с конкретным лицом. Наши люди в Нью-Йорке пытаются узнать.

Старик положил вилку на стол. Он заговорил мягко, издевательским тоном:

– Наши люди в Нью-Йорке очень нерасторопны. И вы тоже.

– Прошу прощения.

– Вне всякого сомнения, среди членов клуба будет обнаружен некто по фамилии Холкрофт. Если так, то, следовательно, сын Клаузена нарушил данное им обещание. Он рассказал о женевских делах Холкрофту. А это опасно. Ричард Холкрофт – пожилой человек, но он не слабак. Мы всегда знали, что, проживи он дольше, он мог бы стать препятствием для нас. – Графф повернул свою могучую голову в сторону вошедшего. – Конверт пришел в Сесимбру. Так что пути к отступлению нет. События позавчерашней ночи должны бы заставить сына уяснить себе это. Отправьте телеграмму Тинаму. Я не доверяю его здешним друзьям. Используйте орлиный код и сообщите ему мою точку зрения. Наши люди в Нью-Йорке получат другое задание. Им надо ликвидировать старика, который сует нос в чужие дела. Ричарда Холкрофта следует убрать. Этого потребует Тинаму.