Текст книги "Песня Свон"

Один из сапфиров пробудился, и это напомнило ей вращающийся голубой луч, освещавший ее лицо. Картина из прошлого была близко, совсем рядом, но прежде чем она смогла поймать ее, она ускользнула. Это было что-то такое, что, знала Сестра, она еще не готова была вспомнить.

Она убрала палец, и сапфир потемнел.

Всего шаг, подумала она. Шаг, потом другой, и так постепенно ты дойдешь туда, куда нужно.

Но что, если ты не знаешь, куда идти?

– Эй, – крикнула она Арти. – Хотя бы поищите зонтик! Я постараюсь найти вам сумку, как у меня, чтобы вам было куда положить пищу и вещи! – Господи, подумала она. Этот парень не пройдет и мили! Надо идти с ним, решила она, хотя бы ради того, чтобы он не свернул себе шею. – Подождите меня! – закричала она. Потом прошла несколько ярдов к фонтану, возникшему из разбитого водопровода, и стала под струю, дав воде смыть с ее тела пыль, пепел и кровь. Затем открыла рот и пила до тех пор, пока у нее в животе не забулькало. Но жажду сменил голод. Может, удастся найти что-нибудь поесть, а может, и нет, рассуждала она. Но по крайней мере жажда теперь ее не мучает. Один шаг, подумала она. По одному шагу.

Арти ждал. По привычке Сестра Ужас подхватила несколько кусков стекла поменьше, куда вплавились камешки, завернула их в драный голубой шарф и положила в сумку «Гуччи». Она быстро прошлась по краю развала, рая для мусорщиков, таких, как она, и нашла нефритовую шкатулку, заигравшую мелодию, когда она открыла крышку. Нежная музыка среди такого обилия смертей слишком растрогала ее.

Она оставила шкатулку посреди кучи мусора и зашагала к Арти по холодному дождю, прочь от руин ее любимого волшебного уголка.

Глава 17
Пришел косец

– Суслик в норе! – бредил Поу-Поу Бриггс. – Господи наш, пришел косец…

Джош Хатчинс не имел представления, сколько прошло времени и сколько они тут пробыли. Он долго спал и видел ужасные сны про Рози и мальчиков, бегущих перед огненным смерчем. Он поражался, что все еще может дышать. Воздух был спертый, но казался терпимым. Джош ждал, что вскоре просто закроет глаза и не проснется. Боль от ожогов можно было терпеть, если не двигаться. Джош лежал, слушая бормотание старика, и думал, что не так уж плохо умереть от удушья, вроде как закашляешься во сне, не будешь даже по-настоящему знать, что легкие страдают от нехватки кислорода. Больше всего ему было жалко девочку. Такая маленькая, думал он. Такая маленькая. Даже не успела вырасти.

Ну ладно, решил он, усну-ка снова. Может, в последний раз. Он подумал о людях, ждавших его на борцовской площадке в Конкордии, и заинтересовался, сколько из них мертвы или умирают сейчас, в эту минуту. Бедный Джонни Ли Ричвайн! Сломать ногу, а на следующий день – такое! Дерьмо! Это несправедливо. Совсем не справедливо.

Что-то потянуло его за рубашку. На мгновение слабый испуг пробежал по нервам.

– Мистер? – спросила Свон. Она услышала его дыхание и во тьме подползла к нему. – Вы меня слышите, мистер? – Она опять для верности потянула за его рубашку.

– Да, слышу. Что у тебя?

– Мама заболела. Вы не поможете?

Джош сел.

– Что с ней?

– Она странно дышит. Пожалуйста, сходите, помогите ей.

Голос у девочки был напряженный, но слез в нем не было. Крепкая малышка, подумал он.

– Хорошо. Возьми мою руку и веди к ней. – Он вытянул руку, и через несколько секунд Свон в темноте нашла и стиснула его палец своими тремя.

Свон вела его: они вдвоем продвигались через подвал к тому месту, где на земле лежала ее мать. Свон спала, свернувшись рядом с матерью, когда ее разбудил звук, похожий на скрип дверной петли. Тело матери было горячим и влажным, но Дарлин бил озноб.

– Мама, – прошептала Свон. – Я привела великана помочь тебе.

– Мне нужен только покой, родная. – Голос у нее был сонный. – У меня все хорошо. Не беспокойся обо мне.

– У вас ничего не болит? – спросил ее Джош.

– Идиотский вопрос. У меня болит все. Господи, не понимаю, что же меня так. Еще совсем недавно я чувствовал себя вполне хорошо, всего-то лишь – солнечный ожог. Но вот ведь гадство! Мой ожог сейчас усилился. – Она с трудом сглотнула. – Хорошо бы сейчас пивка.

– Может быть, здесь есть что-нибудь выпить! – Джош начал искать, вскрыл несколько смятых банок. Без света он не мог определить, что в них находится. Он был голоден и хотел пить и знал, что ребенок тоже должен хотеть есть. И Поу-Поу наверняка следовало попоить. Он нашел банку чего-то, что зашипело, когда открыли крышку, и потекло, и попробовал жидкость на вкус. Затем поднес банку ко рту женщины так, чтобы она могла пить. Дарлин отхлебнула, потом слабо оттолкнула от себя банку. – Что вы пытаетесь сделать со мной, отравить? Я сказала, что хочу пива!

– Извините. Это все, что я смог сейчас найти. – Он отдал банку Свон и сказал, чтобы она попила.

– За нами не идут, чтобы откопать нас из этого сортира?

– Не знаю. Может быть… – Он помолчал. – Может быть, скоро.

– О Боже. У меня один бок горит, будто его поджаривают, а другой мерзнет. Все это так неожиданно!

– Все будет хорошо, – сказал Джош. Смешно, но он не знал, что еще сказать. Он чувствовал, что девочка рядом с ним молчит и слушает. Она знает, подумал он. – Отдохните, и силы к вам вернутся.

– Вот видишь, Свон? Я же говорила тебе, что со мной все будет хорошо.

Больше Джошу делать тут было нечего. Он взял у Свон банку с персиковым соком и подполз к бредившему Поу-Поу. «Идет с косой, – бормотал Поу-Поу. – О Боже… Ты нашел ключ? Как же я теперь заведу грузовик без ключа?»

Джош положил руку на голову старика, приподнял ее и поднес вскрытую банку к его губам. Поу-Поу и трясся от холода и горел в жару.

– Попейте, – сказал Джош, и старик, послушный, как ребенок, припал к банке.

– Мистер? Мы собираемся выбраться отсюда?

Джош не думал, что девочка рядом. Голос у нее был все такой же спокойный, и говорила она шепотом, чтобы не услышала мать.

– Конечно, – ответил он. Ребенок замолчал, и опять у Джоша возникло ощущение, что даже в темноте она видела: он лгал.

– Я не знаю, – прибавил он. – Может быть. Может быть, нет. Это зависит…

– Зависит от чего?

«Да успокоишься ты? «– подумал он.

– Это зависит от того, что сейчас творится там, снаружи. Ты понимаешь, что произошло?

– Что-то взорвалось, – ответила она.

– Правильно. Но и во многих других местах тоже что-то взорвалось. Целые города. Там, может быть… – он поколебался. Давай, скажи все. Может, получится. – Возможно, миллионы людей погибли или завалены так же, как и мы. Поэтому, может быть, не осталось никого, чтобы вызволить нас.

Она помолчала с минуту. Потом ответила:

– Это не то, о чем я спрашивала. Я спросила: «Мы собираемся выбраться отсюда?»

Джош понял, что она спрашивает, собираются ли они сами попытаться выбраться отсюда вместо того, чтобы ждать, что кто-то придет их вызволять.

– Ну, – сказал он, – если бы у нас был под рукой бульдозер, я бы сказал «да». А так – я не думаю, что мы в ближайшее время что-нибудь сможем предпринять.

– Моя мама действительно больна, – сказала Свон, и на этот раз голос ее дрогнул. – Я боюсь.

– Я тоже, – признался Джош.

Девочка всхлипнула, но тут же перестала, словно огромным усилием воли взяла себя в руки. Джош потянулся и нашел ее руку. На ней лопнул волдырь. Джош вздрогнул и убрал руку.

– А ты как? – спросил он ее. – У тебя болит что-нибудь?

– Кожу больно. Как будто ее колет и царапает. И в животе у меня болит. Мне пришлось недавно сходить по-большому, но я сделала это там, в углу.

– Да, у меня тоже живот схватывает.

Ему и самому хотелось облегчиться, и он уже подумывал, как бы устроить какую-нибудь систему санитарии. У них была масса консервированных продуктов, фруктовых соков и трудно сказать чего еще, заваленного землей.

«Прекрати!» – приказал он себе, потому что этим оставлял себе капельку надежды.

Воздух скоро закончится! В их положении нет никакого способа выжить!

Но он понимал, что они находятся в единственном месте, где можно было бы укрыться от взрыва. Из-за огромной толщи земли, наваленной сверху, радиация не могла сюда проникнуть. Джош устал, у него ломило суставы, но он больше не чувствовал желания лежать и умирать; если он сдастся, то девочке придется остаться здесь замурованной. Если же он поборет изнурение и станет действовать, наведет порядок в банках с едой, он сможет добиться того, что они проживут еще… сколько? Ему было интересно. Еще один день? Неделю?

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Девять, – ответила девочка.

– Девять, – нежно повторил Джош и покачал головой.

Гнев и печаль боролись в его душе. Девятилетний ребенок должен играть на летнем солнышке. Девятилетний ребенок не должен сидеть в темном подвале, одной ногой в могиле. Это несправедливо! К чертям собачьим, как это несправедливо!

– Как тебя зовут?

– Сью Вонда. Но мама зовет меня Свон. Как это вы стали великаном?

У него на глазах были слезы, но ему удалось улыбнуться.

– Наверно, потому, что в детстве я хорошо ел кашку, когда был примерно в твоем возрасте.

– И от каши вы стали великаном?

– Ну, я всегда был большим. Раньше я играл в футбол, сначала в университете в Оберне, затем за новоорлеанских «Святых».

– А сейчас?

– Сейчас – нет. Я… я борец, – сказал он. – Профессиональная борьба. Выступаю в роли плохого парня.

– Ох, – Свон задумалась. Она вспомнила, что один из ее многочисленных дядей, дядя Чак, раньше ходил на борцовские матчи в Уичито, а также смотрел их по телевизору.

– Вам это нравилось? Я имею в виду, быть плохим парнем?

– По правде говоря, это как бы игра. Я просто изображал плохого. И я не знаю, нравилось мне это или нет. Просто я умел это делать.

– Суслик в норе! – сказал Поу-Поу. – Господи, пусть он уйдет!

– Почему он все время говорит про суслика? – спросила Свон.

– Его мучает боль. Он не понимает, что говорит.

Поу-Поу бредил о тапочках, о том, что злакам нужен дождь, потом опять умолк. От тела старика несло жаром как из открытой печки, и Джош понял, что долго тот не протянет. Одному Богу было известно, что произошло в его мозгу, когда он смотрел на взрыв.

– Мама говорила, что мы едем в Блейкмен, – сказала Свон, отвлекая его внимание от старика. Она поняла, что тот умрет. – Она говорила, что мы едем домой. А вы куда едете?

– В Гарден-сити. Я должен был там выступать.

– Там ваш дом?

– Нет. Мой дом в Алабаме, далеко-далеко отсюда.

– Мама говорила, что мы едем к дедушке. Он живет в Блейкмене. А ваша семья живет в Алабаме?

Он подумал о Рози и сыновьях. Но теперь они – часть чьей-то другой жизни, если, конечно, еще живы.

– У меня нет никакой семьи, – сказал Джош.

– Разве у вас нет никого, кто вас любит? – спросила Свон.

– Нет, – ответил он. – Думаю, нет.

Он услышал стон Дарлин и сказал:

– Лучше бы тебе посмотреть за матерью, а?

– Да, сэр. – Свон поползла было от него, но потом оглянулась на великана. – Я знала, что должно было случиться что-то ужасное, – сказала она. – Я поняла это в ту ночь, когда мы покинули трейлер дяди Томми. Я пыталась объяснить это маме, но она не поняла.

– Как же ты узнала?

– Мне сказали светлячки, – ответила она. – Я поняла это по их свечению.

– Сью Вонда, – слабым голосом позвала Дарлин. – Свон? Где ты?

Свон ответила:

– Тут, мама, – и поползла назад к матери.

Светлячки ей сказали, подумал Джош. Правильно. По меньшей мере, у девочки развито воображение. Это хорошо: иногда воображение может стать самым лучшим укрытием, когда дела идут совсем неважно. Но вдруг он вспомнил стаи саранчи, в которые попал его автомобиль. Они летели из полей тысячами в последние два-три дня, говорил Поу-Поу. Странно.

Может, саранча как-то узнала про то, что должно будет случиться в этих полях? – удивился Джош. Наверное, насекомые умели ощущать несчастье. Улавливали запах беды в воздухе? Или в самой земле?

Мысли его перешли к более важным вопросам. Сначала ему нужно найти место, чтобы помочиться, иначе его мочевой пузырь лопнет. Прежде ему не приходилось мочиться на четвереньках. Но, если с воздухом будет хорошо и они еще сколько-нибудь протянут, то с их добром что-то надо будет делать. Ему не улыбалось ползать по своему добру, как, впрочем, и по чужому. Пол был из бетона, но он весь растрескался от толчков… и тут Джош вспомнил про мотыгу, на которую наткнулся где-то в завале. Можно было бы выкопать отхожее место.

Он решил, что на четвереньках обследует подвал, собирая банки и прочее, что попадется в руки. Здесь явно много припасов, а в банках может быть достаточно воды и соков, чтобы им продержаться какое-то время. Нужнее всего был свет, но Джош не знал, сколько им придется быть без электричества.

Он отполз в дальний угол, чтобы помочиться. Долго придется ждать до следующей ванны, подумал он. Зато в ближайшее время не понадобятся солнечные очки.

Его передернуло. Моча, вытекая из него, жгла, как аккумуляторная кислота.

Однако я жив! – подбодрил он себя. Может быть, не так уж много в мире того, ради чего стоит жить, но я жив. Завтра, может, я и умру, но сегодня я жив и мочусь, стоя на коленках.

И в первый раз после взрыва он позволил себе подумать, что когда-нибудь, каким-нибудь образом он еще сумеет снова увидеть наружный мир.

Глава 18
Сделать первый шаг, чтобы начать

Темнота спустилась внезапно. В июльском воздухе стоял декабрьский холод, черный ледяной дождь продолжал поливать руины Манхеттена.

Сестра Ужас и Арти Виско стояли на гребне гряды, образованной развалившимися зданиями, и смотрели на запад. На другом берегу реки Гудзон все еще полыхали пожары на нефтеперегонных заводах Хоубокона и Джерси-Сити, бушевало оранжевое пламя. На западе же пожаров не было. Капли дождя стучали по сморщенному пестрому зонтику, который Арти нашел в руинах магазина спортивных товаров. Магазин этот снабдил их и другими сокровищами: ярко-оранжевым рюкзаком «Дей-Гло», висевшим за спиной Арти, и новой парой кроссовок на ногах Сестры Ужас. В сумке «Гуччи» у нее на плече лежали: обгоревшая буханка черного хлеба, две банки анчоусов с ключиками на крышках, пакет жареных ломтиков ветчины и чудом уцелевшая, пережившая катастрофу бутыль имбирного пива. Им потребовалась несколько часов, чтобы пересечь пространство между началом Пятой авеню и их первым пунктом назначения – Туннелем Линкольна. Однако туннель обрушился, и река затопила его до самых ворот для сбора пошлины, возле которых горой лежали раздавленные автомобили, бетонные плиты и трупы.

Они молча отвернулись. Сестра Ужас повела Арти на юг, к Голландскому туннелю и другим путям под рекой. Прежде чем они дошли, стемнело, и нужно было ждать утра, чтобы выяснить, не обрушился ли и Голландский туннель. Последний указатель, найденный Сестрой Ужас, гласил «Двадцать вторая Западная улица», но он валялся на боку в золе и мог быть заброшен взрывом далеко от самой улицы.

– Ну, – сказал спокойно Арти, глядя за реку, – не похоже на то, что кто-нибудь там живет, правда?

– Нет.

Сестра Ужас вздрогнула и поплотнее запахнула норковое манто.

– Холодает. Нужно найти какое-нибудь укрытие.

Она поглядела на смутно вырисовывавшиеся в сумерках уцелевшие дома. Любой из них мог обрушиться на их головы, но Сестре Ужас куда больше не нравилось то, как быстро падает температура.

– Пошли, – сказала она и зашагала к одному из сооружений.

Арти молча последовал за ней.

За время путешествия они встретили лишь четверых, кого не убило при обвале, и трое из них были так изувечены, что жизнь в них едва теплилась. Четвертый – страшно обгоревший человек в полосатом костюме строгого покроя – взвыл как собака, когда они подошли к нему, и нырнул в расщелину. Сестра Ужас и Арти шли буквально по трупам, и ужасный лик смерти перестал их пугать; теперь они пугались, заслышав в завалах чей-то стон, а один раз их испугали хохот и визг вдалеке. Они пошли на голоса, но так и не увидели никого живого. Безумный смех преследовал Сестру Ужас; он напомнил ей о смехе, который она слышала в кинотеатре, о смехе человека с горящей рукой.

«Думаю, что там, снаружи, есть и другие уцелевшие, – сказал он. – Вероятно, прячутся где-нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже».

– Это мы еще посмотрим, гаденыш, – вслух сказала Сестра Ужас.

– Что? – спросил Арти.

– А, ничего. Я просто… думала.

Думала, дошло до нее. Думать – этим она не привыкла заниматься. Последние несколько лет прошли для нее в каком-то угаре, а до них была тьма, нарушаемая только вспышками синего света и демоном в желтом дождевике. «Мое настоящее имя не Сестра Ужас! – вдруг подумала она. – Мое настоящее имя…» Но она не знала его, не знала, кто она и откуда появилась. Как я попала сюда? – спрашивала она себя, но не могла найти ответа.

Они вошли в останки здания из серого камня. Для этого им пришлось вскарабкаться на кучу обломков и проползти через дыру в стене. Внутри было черным-черно, а воздух был пропитан запахом тины и дымом, но, по крайней мере, они укрылись от ветра. Они на ощупь шли по наклонному полу, пока не нашли угол. Когда они устроились, Сестра Ужас полезла в сумку за буханкой хлеба и бутылью с имбирным пивом. Ее пальцы коснулись стеклянного кольца, завернутого в смятую полосатую рубашку, снятую ею с манекена. Другие куски стекла, завернутые в голубой шарф, лежали на дне сумки.

– Вот.

Она отломила хлеба и дала Арти, потом отломила ломоть себе. Вкус был как у горелого, но это все же было лучше, чем ничего. Она сковырнула крышку с бутылки имбирного пива, которое сразу же запенилось и полезло наружу. Она тут же приложила горлышко ко рту, сделала несколько глотков и передала бутылку Арти.

– Терпеть не могу имбирное пиво, – сказал Арти, когда утолил жажду. – Но это лучшее из того, что я когда-либо пил в своей жизни.

– А я и вовсе не пила ничего подобного.

Она задумалась, стоит ли открывать ли анчоусы, ведь они соленые и пить захочется еще сильнее. Ломтики ветчины были слишком большой роскошью, чтобы съесть их сейчас. Она отломила ему еще один кусок хлеба, затем такой же себе, и убрала буханку.

– Знаете, что было у меня на обед вечером перед тем, как это случилось? – спросил Арти. – Бифштекс. Большое такое ребрышко в одном заведении на Пятидесятой Восточной. Потом я и еще несколько парней пошли по барам. Это был вечерок, скажу я вам! Чертовски здорово провели времечко!

– Хорошо вы живете.

– Ага. А что вы делали в ту ночь?

– Ничего особенного, – сказала она. – Просто болталась.

Арти на время затих, жуя хлеб. Потом сказал:

– Я позвонил жене перед тем, как выйти из отеля. Кажется, я наврал ей, потому что сказал, что пойду прогуляюсь, хорошо покушаю и вернусь спать. Она велела, чтобы я был осторожен, и сказала, что любит меня. Я сказал, что люблю ее и что через пару дней вернусь.

Арти умолк, и когда он вздохнул, Сестра Ужас заметила, что во вздохе его чувствовалась дрожь.

– Боже, – прошептал он. – Я рад, что позвонил ей. Рад, что услышал ее голос до того, как это случилось. Эй, леди, а что, если в Детройт тоже попали?

– Попали? Что значит – попали?

– Ядерной бомбой, – сказал он. – Что еще, вы думаете, могло сотворить такое? Ядерная бомба! Может, даже не одна. Они, возможно, сброшены по всей стране! Вероятно, попали во все города, и в Детройт тоже!

В голосе Арти зазвучали истерические нотки, и он заставил себя остановиться и успокоиться.

– Нас бомбили сволочи русские, леди. Вы что, не читали газет?

– Нет, не читала.

– А что же вы делали? Жили на Марсе? Любой, кто читает газеты и смотрит телик, мог сообразить, что это свинство не за горами! Русские разбомбили нас к чертовой матери… и я думаю, что мы тоже разбомбили их к чертовой матери.

«Ядерная бомба?» – подумала Сестра. Она едва вспомнила, что это такое. Ядерная бомба – уж о ней-то она беспокоилась меньше всего!

– Надеюсь, если попали в Детройт, то она умерла быстро. Я имею в виду, что надо бы надеяться на такое, а? Что она умерла быстро, без страданий?

– Да. Думаю, это правильно.

– Хорошо ли… правильно ли, что я солгал ей? Но это была «белая» ложь. Я не хотел, чтобы она беспокоилась обо мне. Она беспокоится, что я много выпиваю и делаю глупости. Я не умею пить. Правильно ли, что я сказал ей «белую» ложь вчера вечером?

Сестра поняла: он умолял ее подтвердить, что он поступил правильно.

– Конечно, – сказала она ему. – Многие в тот вечер поступали хуже. А она легла спать, не волнуясь о…

Что-то острое укололо Сестру Ужас в левую щеку.

– Не двигайтесь, – предупредил женский голос. – А лучше не дышите.

Голос дрожал: тот, кто говорил, сам был испуган до смерти.

– Кто здесь? – спросил Арти, у которого душа ушла в пятки. – Эй, леди! Как вы?

– В порядке, – ответила Сестра Ужас.

Она ощупала щеку и почувствовала нажим похожего на нож куска стекла.

– Я сказала, не двигаться, – стекло уперлось в нее. – Сколько еще ваших?

– Только один.

– Арти Виско. Меня зовут Арти Виско. Где вы?

Последовала длинная пауза. Затем женщина сказала:

– У вас есть еда?

– Да.

– Вода?

На этот раз спрашивал мужской голос откуда-то слева.

– У вас есть вода?

– Не вода. Имбирное пиво.

– Давай посмотрим, на что они похожи, Бет, – сказал мужчина.

Вспыхнуло пламя зажигалки, такое яркое во тьме, что Сестре Ужас пришлось на несколько секунд зажмурить глаза.

Женщина поднесла зажигалку к лицу Сестры Ужас, потом к лицу Арти.

– Думаю, с ними все в порядке, – сказала она мужчине, который вышел на свет.

Сестра Ужас смогла разглядеть женщину, согнувшуюся около нее. Лицо у нее было распухшее, а на переносице – рана, но все же она казалась молодой, может, чуть старше двадцати пяти лет. На покрытой волдырями голове осталось несколько свисающих колечек от кудрявых светло-каштановых волос. Брови выжгло, темно-голубые глаза опухли и покраснели; женщина была стройной, одета в голубое в полоску платье в пятнах крови. Длинные тонкие руки сплошь в волдырях. На ее плечи было накинуто что-то вроде куска шитого золотом занавеса.

На мужчине были лохмотья полицейской формы. Он был старше – вероятно, к сорока, и его темные, коротко стриженные волосы сохранились только на правой стороне головы, на левой стороне они были сожжены до мяса. Это был крупный грузный мужчина, а его левая рука была забинтована и висела на перевязи, сделанном из той же грубой, с золотистыми прошивками, материи.

– Боже мой! – сказал Арти. – Леди, мы нашли полицейского!

– Откуда вы? – спросила Бет.

– Не отсюда. А вам-то что?

– Что здесь? – Женщина кивнула на сумку.

– Вы меня спрашиваете или хотите ограбить?

Та заколебалась, поглядела на полицейского, потом опять на Сестру Ужас, опустила кусок стекла и заткнула его за пояс.

– Я вас спрашиваю.

– Обгорелый хлеб, пара банок анчоусов и немного ломтиков ветчины.

Сестра Ужас почти увидела, как девушка проглотила слюну. Она залезла в сумку и вынула хлеб.

– Вот. Кушайте на здоровье.

Бет оторвала кусок и передала уменьшившуюся буханку полицейскому, который тоже отломил немного и засунул в рот так, будто это была манна небесная.

– Можно? – И Бет потянулась за имбирным пивом.

Сестра Ужас настояла на этом, и, когда оба, девушка и полицейский, напились, почувствовала, что осталось не больше трех хороших глотков.

– Вся вода заражена, – сказала ей Бет. – Вчера один из нас попил из лужи. Вечером его стало рвать. Примерно через шесть часов он умер. Мои часы еще ходят. Смотрите.

Она показала Сестре Ужас свой «Таймекс»; кристалл испортился, но старые часы все еще тикали. Было восемь двадцать две.

«Один из нас», – сказала она.

– Сколько же вас? – спросила Сестра Ужас.

– Еще двое. Ну, на самом-то деле всего один. Латиноамериканка. Мы потеряли мистера Каплана прошлой ночью. Парень тоже умер вчера. А миссис Айверс умерла во сне. В живых остались только четверо.

– Трое, – сказал полицейский.

– А, да. Правильно. Осталось трое. Латиноамериканка там внизу. Мы не могли заставить ее двинуться с места, и никто из нас не знает испанского. А вы?

– Нет. Извините.

– Я Бет Фелпс, а он Джек…

Она не могла вспомнить его фамилию и покачала головой.

– Джек Томашек, – подсказал он.

Арти опять представился, но Сестра Ужас сказала:

– А почему вы сидите не здесь, наверху, а там, в подвале?

– Там теплее, – сказал ей Джек. – И безопаснее.

– Безопаснее? Это почему? Здание старое; если его снова тряхнет, все это свалится вам на головы.

– Мы только сегодня вышли наверх, – объяснила Бет. – Парень, ему было около пятнадцати, был, думаю, самым крепким из нас. Он был эфиоп или что-то вроде того и лишь слегка говорил по-английски. Он вышел поискать еды и принес несколько банок мясного фарша, кошачьей еды, и бутылку вина. Но… они выследили его. И нашли нас.

– Они? – спросил Арти. – Кто они?

– Трое. Так обожжены, что трудно разобрать, кто из них мужчина, а кто женщина. Они пришли за ним сюда – с молотками и горлышками от бутылок. У одного был топор. Они хотели забрать нашу еду. Парень подрался с ними, и тот, с топором…

Голос Бет дрогнул, глаза остекленели и уставились на оранжевый огонек зажигалки в ее руке.

– Они обезумели, – сказала она. – Они… они были бесчеловечны. Один из них порезал мне лицо. Думаю, я еще счастливо отделалась. Мы сбежали от них, и они забрали нашу еду. Не знаю, куда они ушли. Но я помню… от них пахло… словно бы горелыми сосисками с сыром. Не смешно? Но именно так я и подумала – горелыми сосисками с сыром. Потому мы стали прятаться в подвале. Теперь уже невозможно понять, что еще может случиться наверху.

Вы не знаете и половины того, что случилось, подумала Сестра Ужас.

– Я пытался отбиться от них, – сказал Джек. – Но теперь, думаю, что никогда больше не смогу.

Он повернулся к ним спиной, и Арти с Сестрой Ужас ахнули. Спина Томашека от плеч до пояса представляла собой гноящуюся массу розовой обожженной ткани. Он опять повернулся к ним лицом.

– Самый худший ожог, который когда-либо получал старый поляк, – горько улыбнулся он.

– Мы услышали вас наверху, – сказала им Бет, – и подумали, что те вернулись. Мы поднялись, чтобы подслушать, и услышали, что вы едите. Послушайте… Латиноамериканка тоже не ела. Можно, я возьму ей немного хлеба?

– Покажите нам подвал. – Сестра Ужас встала. – Я открою ветчину.

Бет и Джек повели их в вестибюль. Сверху лилась вода, образуя на полу большую черную лужу. От вестибюля пролет деревянных ступенек без перил спускался во тьму. Лестница опасно шаталась под их ногами.

Тут, в подвале, действительно было теплее, всего на пять-шесть градусов, и изо рта все равно шел пар. Каменные стены еще были целыми, а потолок почти не поврежден, если не считать нескольких трещин, через которые дождевая вода просачивалась вниз. Это старое здание, подумала Сестра Ужас, а тогда строили не так, как сейчас. Через равные промежутки потолок поддерживали каменные опоры, некоторые из них покрылись трещинами, но ни одна не обрушилась. Пока не обрушилась, сказала про себя Сестра Ужас.

– Вот она.

Бет прошла к фигуре, прижавшейся к основанию одной из колонн. Черная вода стекала рядом с ее головой, она сидела в растекающейся луже зараженного дождя и что-то держала в руках. Зажигалка Бет погасла.

– Извините, – сказала она. – Трудно держать ее, потому что она нагревается, и мне не хочется тратить бензин. Это зажигалка мистера Каплана.

– Что вы сделали с телами?

– Мы убрали их подальше. Тут много коридоров. Мы оттащили их в конец одного из них и там оставили. Я… я хотела произнести над ними молитву, но…

– Что но?

– Я забыла молитвы, – ответила она. – Молитвы… кажется, они теперь не имеют большого смысла.

Сестра Ужас что-то промычала и полезла в сумку за пакетом с ветчиной. Бет наклонилась и подала латиноамериканке бутылку с пивом. Дождевая вода попала ей на руку.

– Вот, – сказала она. – Здесь есть питье. Эль дринко.

Латиноамериканка издала хнычущий, жалобливый звук, но не ответила.

– Она так и сидит здесь, – сказала Бет. – Вода попадает на нее, но она не переходит на сухое место. – Хотите есть? – спросила она латиноамериканку. – Кушать, есть? Боже, как это можно жить в Нью-Йорке, не зная английского?

Сестра Ужас стянула почти весь пластик с ветчины. Она оторвала кусочек ломтика и стала на колени около Бет Фелпс.

– Посветите еще зажигалкой. Может, если она увидит, что у нас есть, нам удастся сдвинуть ее с ее места.

Вспыхнула зажигалка. Сестра Ужас взглянула на покрытое волдырями, но все еще приятное лицо девушки-латиноамериканки, которой, вероятно, было не больше двадцати лет. Длинные черные волосы обгорели на концах, и там, где локоны были выжжены, виднелась кожа. Женщина не отреагировала на свет. Ее большие влажные карие глаза были устремлены на то, что она держала в руках.

– О, – слабо охнула Сестра Ужас. – О… нет.

Ребенку, девочке с блестящими, как у матери, волосами было, вероятно, годика три. Сестра Ужас не видела ее личика. И не хотела видеть. Одна застывшая маленькая рука была выгнута вверх, как будто тянулась к матери, тело неуклюже лежало на материнских руках, и это сказало Сестре Ужас, что ребенок мертв.

Вода стекала в дыру в потолке, омывая волосы латиноамериканки и ее лицо словно черными слезами. Женщина стала нежно баюкать труп, любовно покачивая.

– Она не в своем уме, – сказала Бет. – Вот так и сидит с прошлой ночи, когда ребенок умер. Если она не уйдет от этой воды, она тоже умрет.

Сестра Ужас слышала Бет очень смутно, как бы издалека. Она протянула руки к латиноамериканке.

– Послушайте, – сказала она голосом, в котором прозвучало что-то необычное. – Я возьму ее. Дайте ее мне.

Дождевая вода черными ручьями стекала по ее ладоням и рукам.

Латиноамериканки запела громче.

– Дайте ее мне. Я возьму ее.

Латиноамериканка стала покачивать труп еще сильнее.

– Дайте ее мне.

Сестра Ужас услышала, что ее собственный голос становится безумнее, и вдруг мысленно увидела вспышки голубого света.

– Я… возьму… ее.

Падал дождь, и гром гремел, как глас Божий: Ты!.. Ты, грешница! Ты, пьяная грешница, ты убила ее и теперь должна заплатить…

Она опустила глаза. На ее руках лежал труп маленькой девочки. На светлых волосах девочки алела кровь, а глаза были открыты, и их заливал дождь. Вращался голубой фонарь военной машины, и солдат в желтом дождевике, нагнувшийся к ней, сидящей на дороге, ласково сказал:

– Пойдемте отсюда. Вы должны дать ее мне.

Он оглянулся через плечо на другого солдата, тушившего потерпевший аварию автомобиль.

– Она не в своем уме. Я чувствую алкоголь. Мне нужна твоя помощь.

И тогда они оба, оба демона в желтых дождевиках, пошли к ней, чтобы отобрать у нее ребенка. Она встала и отбивалась от них, выкрикивая:

– Нет! Вы ее не получите! Я не дам вам ее отнять!

Но громовой голос приказал: Отдай ее, грешница, отдай ее, а когда она закричала и зажала уши руками, чтобы не слышать голос Судии, они отобрали у нее дитя.

Из руки девочки выпал стеклянный шар, забавная безделушка, внутри которой был снежный пейзаж с игрушечной деревней в сказочной стране.