Текст книги "Лелег"

Альгис этим вопросом не занимался, вообще мало что знал. Так, в пределах доходивших промежуточных сведений, больше смахивавших на слухи, не подкреплённые никакими фактами. В отличие от Хмеля. Богдан имел конкретные указания Тайной Палаты Посольского Приказа, соответственно прощупал агентурную братию в Украине, Турции, Молдавии. По Смоленской дороге его люди организовали целое расследование с привлечением всевозможных ведунов, колдунов и ведьм. Несколько десятков причастных каким-либо боком к Жигимонтовым вытрэбэнькам замучил пытками огнём до смерти. В конце концов, Хмель пришёл к однозначному выводу: все эти аспидовы доски, Николины погосты, золотой обоз на Смоленском тракте от Можайских ворот и далее – не что иное, как отвлекающий манёвр. Тысяча подвод имела, конечно, место. И грохотали так, не услышать их было нельзя. Предположил, что шум создавали умышленно, с помощью трещоток, пустых бочонков, кадушек с колотушками. Сигизмунд – тот ещё прохвост. Пока лжеобозы грохотали по Смоленской дороге, он казну и остальные царские сокровища преспокойно умыкнул к себе в Краков, минуя постороннее любопытство. Теперь они лежат в закромах Вавельского замка и ждут посланцев божиих во исполнение справедливости по отношению к России-матушке.

Поскольку хоругвь Альгиса всех крымчаков перебила, а надо сказать, Сигизмунд сделал на них ставку не только в вопросах охраны, но и тактической разведки, в Кракове царили неведение и безмятежность. Разведчики хоругви, а также пластуны казачьих отрядов Хмеля прибыли к Вавелю чуть раньше «чаек», так как скакали, сменяя коней, быстро, по прямой через урочища и лесостепные полосы. Когда флотилия подошла к замку, королевская стража и вся придворная знать уже были сагитированы не без помощи уникального казачьего духа, сверкающих под лунным светом клинков, гипнотических взглядов черноглазых дульных отверстий ружей, пистолей и бандолетов.

Пока Сигизмунд приходил в себя, на галере подкатил Хмель и без обиняков прочёл королю лекцию о вселенской справедливости, не терпящей предательства, вероломства, политической наглости, за которую народ расплачивается кровью. Они сидели в так называемой «гусиной лапке», овальной комнате замка, в которой Сигизмунд принимал государственные решения, подписывал важные документы. Портики над входными дверями были отделаны дорогим чёрным мрамором, добываемым в Польше. Над одним из них висел герб династии Ваза – золотой сноп. Стены, потолки расписаны в стиле ренессанса под личным Сигизмунда руководством. Для чего специально из Венеции приглашались уникальные мастера. Местами стены были обиты кордовской кожей с орнаментом, выполненным по иранской технологии.

Хмель, глядя на эту вычурность, вдруг вспомнил, что в конце века именно сие крыло замка Сигизмунд чуть было не спалил дотла, экспериментируя с придворным алхимиком в получении из свинца чистого золота. «Надо будет убедиться, что не поддельное подсовывает, каналья. Свинца у нас и своего в достатке», – мелькнула подозрительная мысль, от которой даже брови приподнялись. Его постоянно тянуло перебросить взгляд на геральдический сноп, который сиял как будто изнутри. Богаты царские палаты в Кремле, но такой роскоши ни бояре, ни сам царь в глаза не видывали. Наверно, думает, что величие в том и заключается. Главное, блеску побольше да помпезности. А народ лапу сосёт, войско содержать не на что. Так и зачахнет над златом ворованным. Тьфу!

Он с новым запалом принялся обрисовывать в общих чертах, что есть сегодня государство Россия, что не враг оно Польше, а наоборот. Что у него под носом обосновались провокаторы и террористы, планировавшие свержение династии Вазов с престола, захват власти во всей Посполитой, вторжение татарских полчищ, разорение и унижение шляхетства и тому подобное. Причём свою речь Хмель аргументировал таким фактами, что Жигимонт, совершенно не ожидая подобного уровня разоблачений, готов был свалиться в обморок от смущения, разочарования и досады.

Затем Богдан разъяснил королю, чего и кого следует действительно опасаться, что шведское родство абсолютно не гарантирует отсутствия враждебных действий со стороны дядюшек, что они в недалёком будущем пойдут войной, а крымский хан Гирей станет им союзником. Валахи, молдаване вмешиваться, конечно, не захотят, но не преминут напакостить и даже поживиться за счёт злосчастной шляхты. Единственная страна, от которой ждать подлости не стоит, – Россия. Она даже не будет мстить за польское вторжение, Лжедмитриев и семибоярщину. Если этого не понять, быть Речи Посполитой обречённой на роспуск и забвение.

– Но для начала, Ваше Величество, придётся вернуть сокровища российской казны. Я за этим и прибыл. Понимаю. Вопрос непростой. Так и мы на сей счёт не грабители. Отдадите, ясновельможный, столько, сколь сочтёте нужным. Как говорится, в разумных пределах. Чтобы совесть не мучила, знайте, что средства пойдут на строительство города-крепости в Ваших южных вотчинах на Днестре. Вы же сами приказали верному подданному Вашему, командиру лучшей хоругви, боярину Ольгерду Смигаржевскому. Нет?

Тридцатичетырёхлетний, жёсткий в своём величии, коварный, не знающий милосердия правитель, проклинающий свою склонность к сентиментальности на бытовом уровне, Сигизмунд сидел, казалось бы, с невозмутимым видом, нахмурив брови, и упорно молчал. Наверно, боялся раскрыть душевное, достигшее вдруг крайних степеней смятение могущим дрогнуть голосом. Ведь этот хитрый и наглый, всего-то двадцати шести лет от роду непредсказуемого, необузданного характера казачина, если бы захотел, от замка камня на камне не оставил, всех на колья бы пересажал. Откуда про царскую казну знает? Да так подробно.

– Так что, Ваше Величество, пройдёмте в тайные пещеры. Хотя бы в благодарность за разоблачение заговорщиков, которые собирались расправиться и с Вами, и с Радзивиллом. А матушку Констанцию и деток Ваших… Даже подумать страшно. Кстати, с посольством в Варшаву по Вашему приглашению прибыл господарь Молдавский Штефан Второй Томаш. Его с почётом, блеском и восторгом встретила самая лучшая Ваша хоругвь. И гостящая у Вас его племянница, красавица Михаэла.

При последних словах Ваза покрылся пунцовым налётом, у него даже посинели мочки ушей. Он вскочил и быстро зашагал туда-сюда, цокая высокими каблуками по великолепному мозаичному мрамору. Потом резко остановился, будто собрался подняться на дыбы, как жеребец, и впился взглядом в глаза Богдану. Хмель не ожидал такого пассажа, не успел смахнуть с лица выражение, присущее палачу перед тем, как срубить чью-то голову. Видя, что дипломатия провалилась к чертям собачьим, вполголоса добавил:

– Моли Бога, сволочь, чтобы Альгис, а теперь твоей милостью Ольгерд Смигаржевский на кол не посадил за неё!

– Отчего панна моя всё в чёрных платьях?

Богдан, возбуждённо дыша, сжимал Урсулу в дюжих объятьях так сильно, что будь на её месте какая другая паненка, то наверняка визжала бы и брыкалась, истово с нехваткой кислорода борясь и жизнь прошедшую умильной мыслью поминая. Но надо было знать главную королевскую гофмейстерину, мужичья сила потребна была ей, как вампиру свежая кровь. Она вкушала её с наслаждением, переходящим чуть ли не в экстатическое помрачение. Молодое пока ещё тело пыхало космическим жаром от сладостного предвкушения страстного совокупления, которое мог подарить лишь один человек, бесстрашный и во всех отношениях загадочный Хмель. Король, мой лапочка Мундя, Владишек, ненаглядный королевич – так, чисто платонически, хоть и не лишено изящной пикантности. Но Хмель… Это нечто!

– Меня так и зовут при дворе – «чёрная королева», – шепнула в ухо и вдруг застонала от нетерпения. – Бери же меня, рыцарь! Грубо бери, хоть на части рви.

Хмель, будучи совсем ещё молодым, бесстрашно-дерзким парубком, гора мышц, взращённая на щедром гормональном субстрате, никогда не заставлял подобное повторять дважды. Он принялся издирать это её чёрное одеяние в клочья, осыпая поцелуями обнажающееся прекрасное тело. Покои старшей королевской воспитательницы, главной сановной фаворитки, были обставлены совсем не хуже, чем у самой королевы Констанции. То же золото лепнин, те же венецианские зеркала, итальянских мастеров картины, шёлк, бархат, штофные обои, невероятно инкрустированная резная мебель, паркет, персидские ковры, спрыснутые каким-то тонким благовонием, проникавшим прямо в мозг, где оно ухищрённо стимулировало некие интимные структуры, подталкивающие мужское начало на любовные подвиги.

Сбрасывая одежды с себя, ненароком учуял исходящий от них резкий запах и на мгновение оторопел. Адская смесь человеческого и конского пота. Он даже смутился на фоне всего этого утончённого великолепия. Но Урсулу, всё-таки заметившую смущение и мгновенно понявшую причину, сие обстоятельство только раззадорило. Она скучала именно по таким запахам. Брутальным, резким, амбре настоящих мужчин, храбрых, напористых, наглых. На которых держится всё: и государственность, и страны, и миры.

– Хочешь, милый, королём сделаю? – запыхавшись, промолвила изнеможённо. – Кто, как не ты, достоин такой чести? Ты властелин мира, как минимум. Мы с тобой и его завоюем силой нашей любви.

– Сладкие речи, сладкие губки, ты вся, словно из патоки, солнце моё. А что! И завоюем! И начнём с польского берега Днестра. Хочешь, вместе поедем? – Богдан снова ощутил прилив нежной страсти, и, естественно, сгрёб даму в объятья, чему она нисколько не противилась.

Когда они оба наконец отдышались, Урсула рассмеялась.

– Ты меня там забудешь, негодник. Знаю тебя. Потому и служу. Будущее, где, к сожалению, ни мне, ни королям не жить, таким, как ты, как твой ротмистр с его солнечной невестой, должно принадлежать. Да, Малая Польша, или, как ты её величаешь, Дикое Поле, и есть плацдарм этого нашего будущего. Кстати, – она вдруг посерьёзнела, поджала припухшие и слегка посиневшие от поцелуев губки, выпрямила стан. – Во дворце гостит известный составитель карт, выдающийся, между прочим, учёный-географ, Гийом Сансон, продолжатель дела своего отца Николя. Он скрупулёзно трудится над созданием важного государственного документа. Называется, если правильно припомню, так: «Карта и общее описание земель – Речь Посполитая, Прусское княжество, Мазовия, Русь, Великое Княжество Литовское, провинция и казачьи земли, разделённые на воеводства».

– Ах, солнышко ты моё! Давай позовём? Прямо сейчас.

– Сумасшедший! Может, оденемся для начала? Ну-ка, на место голову! Конечно позовём, а как же! Вашу Днестровскую крепость пора обозначить в официальном документе. Не думаешь?

– Да только об этом и думаю, солнышко. Дай расцелую.

– О, нет-нет! Всё-всё-всё. Ты меня уездил совсем, неистовый. Я хрупкая женщина. Где мои…

Она поискала глазами предметы своего шёлкового английского белья, увидела, подняла. Одни лишь лохмотья. Рассмеялась.

– Ну что, милый, месье Гийома зовём? Ладно, – улыбнулась уже ласково, нежно, но подшутить не преминула: – Ты давай, сбрую свою конскую надевай. А у меня, слава Иезусу, гардероб богатый.

– И всё, поди, чёрного цвета? Так ты едешь со мной на Днестр? Обвенчаемся, дворцы построим. Украину к твоим ногам кину.

– И на кого мы оставим этих? Они мальчишки несмышлёные.

– Это Жигимонт-то твой несмышлёный? Ну, уморила. Да и, как ты говоришь, Владишек? На русском троне сидел какое-то время, паршивец. Но на то воля божья была. Так что твои мальчишки матёрые бирюки! Впрочем, права ты. Как всегда. Они ещё очень пригодятся. Хотя бы для развития Малой Польши. Нашего приднестровского, ты это верно подметила, плацдарма.

В лето одна тысяча шестьсот двадцать восьмое от рождества Христова на знаменитой карте Речи Посполитой и Великого Княжества Литовского в устье реки Сухая Рыбница, как раз в месте впадения её в Днестр, появилось поселение Рыдванец. В планетарных масштабах событие не ахти какое, но… В условиях невероятной концентрации сакральности на сорок восьмой параллели любое утвердившееся здесь явление приобретало вселенскую значимость. Крепость Рыдванец в кратчайшие сроки сделалась важнейшей военной и снабженческой базой Запорожской Сечи и левобережного днепровского казачества во главе с великим гетманом Богданом Хмельницким, возвеличившим данную небесами ему государственность до уровня интересов государственности российской. Четыре почти столетия Приднестровье сию свою священную обязанность, несмотря ни на что, блюдёт, как преданный присяге солдат.

Передав запорожцам часть русской казны, вероломно вывезенной им в смутное время, Сигизмунд присмирел, отдавшись душевному сентиментализму, замешанному на любви к молодой своей супруге Констанции, неподдельным отцовским чувствам по отношению к отпрыскам, особенно королевичу Владиславу. Хмель, практически сделавшись его душеприказчиком, позволял королевской чете сумасбродить, гарцевать на полях сражений, даже дерзко кидаться в кулачные бои с войском русского царя.

Однажды Владишек, самый любимый, от первой супруги сынок Сигизмунда, вляпался по самое не хочу в одной из авантюрных вылазок на российскую территорию. Слава Иезусу, разумные стрельцы отрока пощадили. Для потехи подержали на цепи в не сыром, довольно-таки уютном подвале, но рядом с настоящим медведем. Мишка был ручной и всё время пытался ластиться. Владишек этого не знал и за несколько проведенных в подвале дней-ночей наполовину поседел. И уж как был счастлив, когда услышал боевые герцы польской конницы, а также громогласье не на шутку разгоревшейся где-то снаружи баталии.

Ротмистр Ольгерд Смигаржевский со своей золотой хоругвью, а также запорожский атаман Хмель с реестровыми казаками «разнесли» стрелецкие подразделения в пух и прах, чтоб они так жили. Героически освобождённый королевич Владислав обратную к Варшаве дорогу лез лобызаться то к одному, то к другому. Проводив до границы, Ольгерд увёл хоругвь к месту постоянной дислокации на Днестр. Хмель сопроводил сановного отпрыска до папиных объятий. Растроганный, не зная, как и чем угодить, Сигизмунд вручил Богдану в знак глубочайшей признательности золотую саблю. И это было искренне.

Семейство счастливо воссоединилось и ударилось в религиозность. Наверное, предчувствуя скорый уход в небытие. Через четыре года Вавельская усыпальница приняла последнего наследного правителя, власть временно перешла под юрисдикцию так называемого примаса, чтобы через довольно-таки внушительный период польского смутного времени посадить на престол уже выборного монарха.

Восемнадцатого января 1654 года в городе Переяславле представителями запорожского казачества во главе с Гетманом Хмельницким принародно было принято решение об объединении территории Войска Запорожского с Русским царством. Вся левобережная Украина присягнула на верность царю. В могущественном единстве с братским народом многострадальная общественная формация приобрела зримые черты мощной государственности. Её примеру последовало Молдавское Княжество. Сбылось пророчество Петра Сагайдачного о нерушимой святой троице, возникшей волею небес на юго-западных европейских рубежах, осиянных нимбом сорок восьмой земной параллели: Россия, Украина, Молдавия. Навеки братья, как бы ни старались порушить сей святой союз чёрные силы!

Прошли десятилетия, даже столетия. Поселение Рыдванец превратилось в цветущий город с мощными промышленными предприятиями, развитой инфраструктурой, который станет негласной северной столицей образованного в конце двадцатого столетия государства Приднестровская Молдавская Республика. Как символ свободолюбия, героизма, патриотизма. Город Рыбница! Младшая сестрица основанного незабвенным русским генералиссимусом Александром Васильевичем Суворовым города-крепости Тирасполь, который стал столицей официальной, легендарной и неприступной. Собственно, как и все Днестровские крепости. Ибо там, на сорок восьмой параллели, как и предсказывали великие пророки, начал своё продвижение к северу дух святой. Непобедимый русский дух!

Послесловие

Уйдя из гвардии, Геннадий метался в поисках работы. Медицинские учреждения по-прежнему находились под влиянием вездесущих националистов Народного Фронта, русским врачам, особенно приезжим, под любыми предлогами отказывали. Новый командир батальона, неожиданным приказом сверху сменивший их геройского Степаныча, рьяно приступил к воссозданию собственного удельного княжества. Неугодных уволил. В республиканской гвардии начался административный произвол, с которым пытался на первых порах бороться сам Лебедь Александр Иванович. Но генерал не был приднестровцем, хоть народ и чтит до сей поры его национальным героем, остановившим войну. Местным князькам требовалось канонизировать себя, пришлых святых не надобно.

Вскоре Москва Лебедя отозвала. Чтобы «не обидеть», дали высокий пост в Совете Безопасности. Ославили в Чечне, где Александру Ивановичу пришлось исполнять преступные приказы коррумпированной власти, поневоле участвовать в грязных махинациях стоявшего во главе Совбеза Бориса Абрамовича Березовского, сколотившего на Северном Кавказе в период военных кампаний баснословное состояние. Потом приднестровского героя отправили в Красноярский край губернатором, где и расправились, вероломно, примитивно, не забыв напоследок имя его покрыть позором. Правдолюбцы в те годы недолго задерживались на белом свете.

Как-то под вечер бывший гвардейский и дважды советский капитан без определённой уже цели, просто так бродил по сумрачным аллеям городского парка, погружённый в нерадостные размышления на тему надвигающейся безысходности. Деньги закончились. Мизерной пенсии едва хватало погашать задолженность перед ЖКХ. Перебивались на те гроши, что зарабатывала Елена в школе. Подошёл к заветному камню-валуну, установленному там же, в парке рядом с площадью. По традиции приложил руку, улыбнулся, почувствовав тепло. Сверху прикреплена раскрытая книга, также из камня высеченная. На правой странице такое же каменное, словно кем-то брошенное поэтическое перо. На левой четыре цифры – 1628. Он любил это место. Думалось легко, идеи посещали, даже стихоразмерные строки в уме зарождались, хоть бери да записывай. Обычно настроение поднималось. Иногда казалось, камень подаёт еле уловимые сигналы, будто хочет что-то довести до сознания. Но в силу вполне объяснимого и даже закономерного очерствения души интерес к разгадке сих явлений начал угасать. Измаявшись на хоть и короткой, но проклятой войне, Гена устал обращать внимание на предчувствия, сакральные знаки, прозоры, не ожидая от них ничего хорошего и всё чаще задумываясь о мерзости, поразившей людское сословие, словно плесень. Порой ужасался мысли, что люди – почти все! – достойны лишь презрения.

Последние дни октября, словно состраданием проникшись, услаждали взор помпезной красой бордового угасания клёнов, золотого шуршания листвы под ногами, сверканием в свете фонарей подмёрзших лужиц. Было приятно вдыхать остывший, но ещё не морозный воздух и наблюдать под теми же фонарями, как изо рта идёт пар. Мирная идиллия. Не надо прятаться во тьму под кусты, прижиматься к стволам деревьев, чтобы не поймать снайперскую либо какую-нибудь шальную пулю. И уж точно в парке не заминировано ничего. Войну, слава приднестровцам и командарму Лебедю, дальше Дубоссар не допустили. Бог и Святой Михаил Рыбницу берегли.

– Ба, кого я вижу! – неожиданно панибратское, не лишённое ехидства восклицание, да и голос показался знакомым, вывело из состояния лирической ипохондрии, отчего как-то сразу сделалось неуютно посреди опадающих деревьев и сгустившейся вечерней тьмы, что стала вдруг навязчиво выпячиваться из аккуратно подстриженных кипарисов, кустов жасмина, сирени. – Неужто сам Геннадий Петрович?

Пришлось остановиться. На парковой скамейке в обнимку с барышней сидел пижонисто разряженный некий Вольдемар Филоненко, местный костоправ, массажист, вечный изыскатель дармовой известности, почёта и уважения с соответствующим финансовым эквивалентом. Геннадий был с ним знаком раньше, накоротке, когда сам напросился подработать в бригаду так называемых экстрасенсов, гастролировавших в Рыбнице. Тогда Вольдемар, видя, как от него уплывает клиентура, предпринимал всяческие гадости, чтобы вернуть паству в свой сомнительный массажный кабинет. Распускал слухи, когда сам, когда через подкупленных дурочек, будто город оккупировали шарлатаны-безбожники. Что он единственный в этом мире целитель и волшебник. Зачем ходить на лечение к чужим, да ещё задорого, когда есть такой вот замечательный и бесподобный свой?

Увы, во младости Вольдемару не хватило мудрости либо отеческой подсказки проучиться на медицинского работника, ходя бы среднего. Он был по специальности крановщик, но нахально писал в объявлениях: приём ведёт доктор Филоненко. Диплом врача, желанная, но совершенно не сбыточная мечта лишала его душевного покоя. С одной стороны, зависть ко всем обладателям сего государственного ярлыка о высшем медицинском образовании, с другой – страх перед уголовным кодексом за фальсификацию. Его до нервных тиков бесило, что наехавшие в Рыбницу псевдоцелители, у которых, к слову сказать, также никаких дипломов не имелось, срывали явный куш, падкий на сенсации простодушный обыватель к ним валил толпами. Шарлатаны объегорили шарлатана.

Когда в поле зрения появился человек с настоящим дипломом, и не просто врач, а военный врач, к тому же кое-что умеющий в области парапсихологии, экстрасенсорики, мануальной терапии, Вольдемар тут же кинулся на перехват. «Будешь моим помощником, – не моргнув глазом, безапелляционно заявил он Геннадию. – Я из тебя человека сделаю. Развернёмся, брат, барыши начнём заколачивать».

Савватиев с ещё не угасшим после перипетий военной службы задором хотел было отвесить ему пару лещей на такую беспринципную наглость, однако не успел. Экзальтированная дамочка, завидев издали Вольдемара, принялась причитать, размахивать руками, требуя вернуть деньги, так как после его лечения она чуть богу душу не отдала. Потом решительно рванулась на перехват, продолжая уже не просто кричать, а бесноваться. Вольдемар исчез мгновенно, как нашкодивший котяра. На том знакомство и закончилось. Гена вычеркнул крановщика-целителя из жизни. Но поскольку она, жизнь, вновь преподнесла, возможно, в подарок, сей уникальный экземпляр, Гена остановился, принялся не без любопытства рассматривать.

Шляпа с широкими полями, длинный кожаный плащ, белый атласный шарф, ботинки с острыми щегольскими носами, подмышкой не первой свежести пергидрольное существо, довольно-таки прожжённой наружности, оба окутаны оранжевым полумраком. Скамейка была как раз под фонарём, световой поток съедался кроной каштана, под сенью которого и нашла себе крамольное уединение сомнительная парочка.

– Владимир э… Михайлович, насколько мне память не изменяет? – Савватиев лихо переадресовал ехидные тональности в ответный реверанс, при этом стараясь держаться в рамках приличия, как-никак диалог вёлся в присутствии дамы, посему, притворно-учтиво склабясь, поинтересовался: – Как поживаете, коллега?

– Да вот, по-прежнему напарника ищу. Одному трудновато в последнее время, народу много. Правда, Альбиночка? – он запустил под полу её плаща лапу, принялся тискать, дамочка сипловато захихикала, видимо, была простужена.

– Кабинет у тебя там же, в доме культуры?

– Пришлось дислокацию сменить. Директорша аренду завысила. Теперь в гостинице, в бывшей бильярдной на первом этаже, рядом с постом дежурного администратора. Тоже дороговато. На двоих было бы терпимо.

– Так понимаю, это приглашение?

– Хи-хи-хи, – засипела подруга, Вольдемар ущипнул за сосок.

Геннадий вдруг остро ощутил неотвратимое угасание прелести октябрьской иллюзии, взамен которой по неизбежной вероятности очень даже скоро грядут сирые непогоды с невзрачным поприщем добывания средств на пропитание. И, увы, не без присутствия сего постперестроечного отброса. Филоненко, картинно чмокнув белобрысую в щёку, поднялся, подошёл, протянул руку. Гена хладнокровно пожал, даже улыбку натянул на губы. Компромисс предстоял не из приятных. Но… надо было кормить семью.

Потом они вели совместный приём. Люди оценили тандем, результаты лечения, в принципе, были неплохие. Пациентов прибывало и прибывало. Настал момент, когда Вольдемар взбрыкнул, потребовал перераспределения дохода в свою пользу, так как его здесь было всё: и аренда, и налоговая, и договор с бандитами, которые взамен мзды за крышевание приводили свои семьи на лечение. Да и сами были не прочь спинку помять. Потом партнёр возомнил, что успех дела – его и только его заслуга и что им надо работать порознь. Геннадий, к тому времени освоивший нюансы взаимоотношений с налоговой, горсоветом, санэпидстанцией, гостиничным руководством, с лёгкостью согласился разойтись. С такой же лёгкостью преодолел все круги административных тартаров, получил разрешение на работу, аренду кабинета, даже ухитрился в Тирасполе у министра здравоохранения оформить сертификат на оказание медицинских услуг. И стал принимать пациентов уже один.

Поток больных, естественно, вскоре перераспределился. И не в пользу «доктора» Вольдемара. «Мне бы твой диплом, уж я бы тогда», – в запальчивости выкрикнул Филоненко у директора во время утверждения раздельного графика работы кабинета «нетрадиционной медицины». Гена тогда вместе с хозяйкой гостиницы улыбнулся. И в то же время внутренне напрягся, интуитивно предположив, что вслед за необдуманным возгласом должно последовать нечто гадкое и уже хорошо обдуманное.

Вольдемар не замедлил весьма проворно исправлять ситуацию. Подкупил за не ахти какие посулы девицу лёгкого поведения из соседнего бара, чтобы та, когда на приёме работал Савватиев, подсаживалась в очередь и в непринуждённом разговоре давала понять, что этот Геннадий Петрович вообще никто, шарлатан и жулик, что пользы от его лечения никакой, только деньги дерёт. Женщины, дежурившие на ресепшене, всё это видели и слышали. Они-то как раз любили не щедрого на посулы Вольдемара, а Геннадия, поскольку он каждой уже успел в чём-то конкретно помочь, бесплатно, естественно. Точно так же к Савватиеву относился и владелец бара, ему доктор вывел почечные камни, избавив от весьма травматичной операции, которую хирурги уже поставили в план. Женщины всё пересказали Гене, он хозяину бара, где сия жрица, официально числясь кем-то, имела постоянных солидных клиентов, обслуживала тут же, в гостинице.

Хозяин, брезгливо скривив пухлые губы, велел девице убираться прочь, чтоб духу её больше не было. Поскольку считался бандитом, как, собственно, и все предприниматели лихих девяностых, то без особых душевных усилий распорядился отбить охоту Вольдемару творить козни в дальнейшем. Недальновидный конкурент попал в травматологическое отделение, где провалялся около месяца. После выписки благоразумно уехал куда-то. Оказалось, что сам он был не из Рыбницы. Бог ему судья.

Работать приходилось дотемна. Поскольку за лечение брал недорого, люди шли и шли. Мануальная терапия, бесконтактный массаж. Естественно, при обязательной консультации с лечащими врачами поликлиники. Часто бывало, врачи сами направляли к нему в кабинет своих больных. Документы учёта-отчётности старался вести регулярно, поскольку частенько заглядывали налоговые чиновники, надзорные службы горсовета. Со временем в кабинете перебывали многие важные персоны. Начальник милиции, например. Дамы из городской администрации, руководства металлургического завода. В один прекрасный день обратилась зам. генерального директора горпищеторга. Совсем ещё молодая женщина, миловидная. Возможно бы, она показалась Гене и красавицей, но взгляд… Таких даже на космодроме, у тамошних генералов, не встречал. Зенитно-ракетный комплекс, а не взгляд.

Поначалу Савватиев оробел перед этими разящими всё и вся «ракетами». Но, просканировав её пока ещё стройное тело, обнаружил банальное смещение позвонков, в связи с чем воспалились ущемлённые нервные корешки, развился занудный радикулит, против которого были совершенно бессильны дефицитные импортные обезболивающие, весьма, к слову сказать, дорогие уколы. Тут уж не до политеса. Предложил раздеться до пояса, лечь на живот и расслабиться. Она с лёгкостью согласилась. Первый же сеанс избавил от мучительных, разъедающих психику болей. Гена настоял, чтобы курс лечения был не менее недели. Снять воспаление, закрепить позвонки. Во время сеансов беседовали о том о сём. Как-то ненавязчиво она вызвала на откровенность. Савватиев бесхитростно выложил своё житие-бытие как есть, как было.

– Так Вы в прошлом войсковой врач? – однажды переспросила она, улыбнулась и, придав лицу очень важное выражение, произнесла небольшую официальную речь: – Геннадий Петрович, по законодательству, военные доктора могут работать и в качестве санитарных врачей. В нашем учреждении как раз освободилось место санэксперта. Завтра жду к девяти ноль-оль. Я уже говорила с генеральным о Вас. Он, в принципе, не против. Тем более что Вы у нас герой, защитник Приднестровья. Мы навели справки.

По армейскому опыту принципиального правдолюбца Савватиев навёл ужас на работников столовых, ресторанов, кафе, банкетных залов, а также на директоров магазинов и торговых объединений. Предыдущий докторишка, из аборигенов, только и делал, что хабарничал. Директора даже как-то привыкли и не особенно беспокоились о состоянии своих объектов. К приходу «суровых» санитарных инспекций готовили внушительные продовольственные пакеты, накрывали стол, из потаённых закромов доставали дефициты. Потом расходились полюбовно. И такая рапсодия длилась годами. Сластолюбивый предшественник справил себе трёхкомнатную квартиру, новенькие «жигули»-шестёрку, обрядил жену и дочь в импортные дублёнки. После того как сманили в иное ведомство на более высокую зарплату, никто особого сожаления не выказал. Не ведали, даже в самых жутких предзнаменованиях, кто придёт на его место.

В первую же проверку Савватиев разнёс в пух и прах одно из торговых объединений. Такого бедлама припомнить не мог, как ни старался. Всё неправильно, всё в нарушение существующих норм, инструкций, законов. Сражение под Прохоровкой, Сталинградская битва, Куликово поле! В понедельник утром доклад на общем совещании. Бледные, испуганные лица. Гневная разоблачающая речь с трибуны, смятение и ужас в зале. И саркастическая ухмылка генерального: погодите у меня, я вас не так ещё.

Последующие три года семья нужды уже не знала. По вечерам Гена продолжал мять спины, вправлять позвонки, творить чудеса исцеления. Да и пенсия какая-никакая начислялась регулярно. Три источника дохода, классическая по Генри Форду схема безбедного существования. Елена пользовалась авторитетом и уважением в школе. Ей часто выписывали премиальные за высокую успеваемость подшефных классов. Сынишка приносил одни пятёрки, посещал художку, ходил в бассейн. В Приднестровье сохранялась некоторое время советская система государственности. Потом всё перевелось. Государственные структуры стали разваливаться, их шустро прибирали к рукам всевозможные дельцы, жулики-приватизаторы, бывшие партийцы, откровенные бандиты. Разогнали в конце концов и горпищеторг.