Текст книги "Лелег"

Однажды, это было в шестнадцатом году, султан из окон своего Стамбульского дворца вдруг увидел паруса казаков. После того как те разгромили вышедшую навстречу эскадру, пустив её на дно вместе с главнокомандующим, султан запросил помощи у польского короля, чуть ли не плача, умолял обуздать своих диких подданных. Король, сам немало побаиваясь сечевых сорвиголов, начал им грозить штрафными санкциями, обещал оставить без денежного довольствия. Даже направил в Сечь посольство, дабы обуздывать горячие головы.

Сагайдачный, оказав небывалые почести посольству, уподобившись королю Сигизмунду, не моргнув глазом обещал глубокое почитание, уважение и трепет Его Величеству и всем партнёрам, коих обижать обязывался только по великодушному сановному разрешению. Король поспешил уверовать сам и заверить магометан, что казаки отныне управляемы и послушны. Однако уже накануне Хотинской битвы, в двадцатом году, казаки вышли в морской поход на трёхстах «чайках», более пятнадцати тысяч человек экипажа. Опять чуть было не взяли Стамбул. На защиту османской столицы, предместья которой уже нещадно подвергались грабежам, бросился отважный адмирал Халиль-паша. Других желающих не нашлось. Казаки заманили его на мелководье и сожгли двадцать галер эскадры. Остальные в страхе укрылись в гавани Стамбула.

Брать гавань запорожцы сочли излишним. Турки хоть и терпели поражения, однако по-прежнему оставались умелыми, мужественными мореплавателями. И также одерживали победы, в том числе над казаками. О том, как они поступали с ними, захваченными в плен, имеются исторические свидетельства, при прочтении которых волосы дыбом встают. О жестокости турок ходили целые легенды. Расправы устраивались широкомасштабно, зрелищно, с привлечением населения. Для устрашающего эффекта использовали слонов, топтавших пленников до жидкостного агрегатного состояния под восторженные улюлюканья, гики, аплодисменты разношёрстной публики.

Впереди ждала историческая Хотинская битва. Сагайдачный велел беречь казаков, не допускать бесполезных жертв, не лезть к раненому зверю в пасть. Тем более что Сигизмунд, показательно выпучивая глаза, обещался лишить реестрового довольствия за интернирование ни в чём не повинного турецкого населения.

Они как старые друзья обнялись и долго тискались на глазах удивлённых старшин. Альгис любил этого верзилу за невероятную храбрость и преданность казачеству. За пережитые страдания, лишения, одержанные над ворогом победы. За совместные тайные операции в Польше, Турции, Ливонии и даже у шведов. Казаки ласково звали молодого атамана Хмель. Позже пред ним уже преклонялись, величали пан полковник, пан гетман – Богдан Михайлович Хмельницкий.

Сагайдачный только ему решился доверить осуществление военной помощи хоругви Альгиса в тайной миссии государственного значения. Он понимал, что такое под силу лишь казакам, вкусившим свободы, а также радости побед не по воле какого-нибудь тирана, но токмо жаждою справедливого распределения заслуг перед человечеством вне зависимости от национальности, социального положения, вероисповедания.

Казачество являло собой образчик истинного интернационализма. В Сечи, например, состояли представители народов и народностей чуть ли не со всего света. И были равны! Именно за это казаки, не щадя жизни, воевали с превосходящими по численности армиями, крушили основы тирании во всех её ипостасях. Особую страсть, конечно, питали к Османскому игу, перешедшему границы мироощущения. Порта, проповедуя идеи радикального исламизма, навязывала свою волю всему нехристианскому и христианскому миру. Прививала органическую нетерпимость к иноверцам, гяурам, славянам, тем самым нарушая священные заповеди Корана, извращая постулаты истинного ислама.

У казаков плечо к плечу воевали и православные, и католики, иудеи, мусульмане, даже буддисты, и никто не выказывал никаких претензий в связи с этим обстоятельством. Все добывали правду, все были братья, друг друга любящие и на разные там странности не обращающие внимания. На свете нет и не может быть двух одинаковых людей, каждый уникальная вселенная, каждый достоин уважения, счастья и почтения. Оттого у казаков безжалостно карались воровство, братоубийство, предательство. Независимо от положения и чина.

Сагайдачный постоянно рассуждал на эту тему. Он метался в мыслях, страдая от понимания несовершенства организованной не без его участия подобной общественной формации. Да, справедливости ради боролись, воевали, одерживали победы. Но стоило ли оно безвинно пролитой крови? Самой тяжкое, что угнетало душу великого гетмана, – походы на Московию, сопровождавшиеся разорением русских городов, уничтожением их непокорного населения. Не всегда удавалось не признающих национальностей казаков сдерживать. И эти проклятия народа, пред которым стоило бы поклониться всему миру, не пропустят ни в рай, ни в ад.

Нерадостно ухмыльнулся, вспомнив, как лекари иссекали на спине ткани, удаляя отравленный наконечник стрелы. Чтобы продлить жизнь ему, величайшему грешнику земли. Невыносимо больно, но нельзя было выказывать слабость духа, он терпел и даже подшучивал. При этом понимая, что сии терзания лишь малая толика во искупление масштабных прегрешений. Лекари все грешники, так получается. Берут на себя несовершенство человеческой натуры. Освобождают от наказания, ниспосланного сверху. Мы, получается, одинаковы. Не так ли он, Петро Сагайдачный, оперировал изъеденное коростой смуты тело России, чтобы позволить ей выжить и подняться на ноги? Господи, но как же тяжела душевная ноша!

– Послушай, Хмель, – Альгис принизил голос, вообще перешёл на шёпот, – однако ты сейчас в плену. Как здесь-то, сбежал? Кто же позволил?

– Да тот, кто велел в плен попасть, – Богдан также шептал в ухо. – Хорошо, при других не назвал по имени. Я здесь не Хмель, а Иван, по имени Сирко. Задание выполню и вернусь.

– То есть… А-а-а… то есть, тебе двенадцать от роду лет, и ты казачонок, состоящий при школе братства. Понятно.

– Мне по задумке ещё год тяжкие муки плена терпеть. Откуда знаешь про Ваньку? Он, представь себе, в одном из боёв пятерых турок уложил.

– Оттуда и знаю. Легенды ходят. Поляки думают, что богатырь, исполин выше меня ростом.

– Ну вот! Я на полголовы над тобой. Казаки так меня и величают, батька Сирко. Однако Ванька мал ещё умом. Хоть ростом и вправду вымахал. Оберегают отрока, у-у-у. Похлеще нашего, брат. Монахи, что к Сечи прибились. Он ведь не от мира сего. Вокруг Ваньки целый монастырь. Этакий сборный. И православный, и китайский, и даже эфиопский. Эти монахи, между прочим, вообще как не монахи. Такое вытворяют, нормальному казаку не по плечу. Даже без оружия каждый с десятью справится. А то и более. Предугадывают любое твоё движение. Я раз пытался силой помериться. Словно дитя малое спеленали. Однажды наблюдал, как один дедуля валит с ног, не нанося при этом контактного удара. Рукой навстречу махнёт, нападавший падает, как подкошенный. Ей богу, не вру!

– Неужто эфиопы?

– Ха, конечно! Чёрные, как сажа. Высокие, грациозные. Звери прямо. Однако мудрые зело, послушаешь, сам начинаешь ощущать себя центром вселенной.

– И как тебе в турецком плену?

– О-о-о, не спрашивай. Адские муки. Представляешь, евнухи каждую ночь одну, а то и двух-трёх султановых жён приводят для услады тела и души. Яства восточные, вина заморские. Даю уроки фехтования янычарам. Иногда наши казачьи приёмчики показываю, для пущего внешнего эффекта, хе-хе. Поначалу, конечно, пришлось и на галерах попотеть. Но недолго, вскоре заприметили, решили к себе взять. Ну, я и стараться. Всё по плану.

– Обрезание не сделал ещё? – вдруг спросил, прищурившись лукаво, ротмистр и с хитрецой, этак многозначительно, провёл пальцем по усам.

– Чего-о-о? – Богдан вдруг покраснел от ушей до подбородка, пытался негодование изобразить, но лишь глупо ухмыльнулся.

– Ух ты, – Альгис рассмеялся. – Неужели, братик, тебя снасильничали, и кто, интересно, евнухи? Может, визирь главный?

– Всё равно, кто-нибудь да расскажет. Представь, сунулся ведь, каналья. Надо, говорит, чтобы ты мусульманином стал истинным. Обрезанным, значит. И лекарь следом с ножичками специальными заходит. Глазки у визиря горят, губы подрагивают. Лекарь этак хихикает, сволочь. В казарме на тот час никого, все на ученьях. Я за дежурного оставался. Охрана при визире была так себе, трое каких-то смазливых недоносков. Ну, я их и оприходовал, этим вот, – он сжал кулак, что по размерам напоминал кувалду кузнеца Вакулы. – Визирь до сих пор на койке без памяти лежит.

– Лекарь не проговорится?

– Нет, уже не проговорится. Вернулись янычары, злые, как всегда после тренировки. Увидели ножички лекаря, охранников, что пытались меня стреножить. На мелкие кусочки изрубили. Даже разбираться не стали. Только потребовали с меня вина и стол накрыть.

– Охранники кто, мусульмане?

– Литовцы какие-то. Янычары потом, когда перепились, к султану в гарем подались, половину девок снасильничали. Был бы во дворце Осман, то и кончили б. Очень его не любят. Мальчишка обнаглел, лишил привилегий, в правах ограничил. Это янычар-то. Дурачок несмышлёный. При дворце давно настроения ходят антиправительственные. Ничего, вернусь, помогу, чем смогу, хе-хе.

– Как сюда отпустили?

– Схвачено всё. Начальник стражи наш человек. Ему за это хорошо платят. Придумал мне особой важности поручение: провести агитацию у запорожских казаков, чтоб из Хотина ушли, была у Османа, якобы, с их гетманом договорённость. Выдал из личных запасов вина, деликатесов, чтоб отметил как следует сие удачное назначение с товарищами-головорезами, дабы вопросов лишних не задавали. Споил их на месяц вперёд, хе-хе. А сам птицей на Сечь. У меня ведь постоянно несколько «чаек»-невидимок вдоль берега курсируют.

– Долго сюда добирались?

– Совсем нет. Небеса нынче за тебя. Ветер постоянно в паруса. Вёсла не тяжёлые. Каждый вечер вина подавал султанского. Я ведь прихватил тогда со склада с лихвой. Казаки рады стараться.

– Откуда столько провизии, тоже, что ль, со склада?

– Намедни поймали мои разведчики скорохода с посланием в Хотин. Ильяш, он в прошлом году господарьство принял, по требованию султана направил туркам продовольственный обоз. Я тут же снарядил вылазку, обозников, и охрану казачки перебили, что смогли увезти, увезли. Остальное пришлось уничтожить или просто раскидать по степи, животинам на пропитание. Тоже ведь божии твари. Теперь туркам придётся пояса утянуть. Слыхал, голод у них. Отчего помрачнел?

– Что станется с господарем, Ильяшом?

– Как что? Он у Османа отвечает за снабжение Хотинской кампании. В лучшем случае повесят.

– Как повесят? – Альгис побледнел, Богдан заметил, растерянно взглянул другу в глаза.

– Чего-то не знаю?

– Тут вот в чём, братик, дело. Михаэла дочь его. Мы собираемся обвенчаться. И как теперь? Смерть отца. По нашей, получается, вине.

Возникла пауза в их до того бурном общении. Старшины хоругви, а также прибывшие с Хмелем казаки сидели поодаль и терпеливо ожидали решений. Но через какое-то время начали недоумённо, а некоторые и с подозрительностью друг на друга поглядывать. Хмельницкий, почувствовав настроения, тронул товарища за плечо.

– Вот что, Соболь, давай-ка объявим обед по случаю нашего прибытия. Вели столы накрывать. Пока накрывают, покумекаем, как твоему горю помочь. Не переживай. Та хиба ж мы чи що? Выше нос, боярин. Выручим тестя, это ж святое дело.

– Скажи, Османа уже приговорили?

Хмель глянул в лицо друга внимательно, немного ошарашенный таким явным разоблачением. На какое-то мгновение даже встревожился, подобная осведомлённость не могла выйти за пределы узкого круга посвящённых. Альгис в этот круг не входил. Не провокация ли? Но нет, ясные очи ротмистра излучали саму благодать божию. Он вещун, каких поискать. Не зря его сам Сагайдачный приметил. Обнял друга, шепнул на ухо:

– Коли догадался, молчи. Вообще выбрось из головы. Дело особой секретности. Даже мысли могут погубить задумку. Они ж у тебя особой материи, пробивают любую черепную коробку.

Он столь громко расхохотался, что с дерев с диким гвалтом снялись грачи, вороны, галки, принялись хороводы кружить над ними, нещадно бомбардируя содержимым вдруг ослабших потрохов, что вызвало всеобщий приступ смеха у казаков и бойцов хоругви. От пришвартованных к берегу «чаек» аккордно таскали корзины со снедью, бочонки прекрасного молдавского вина и вельми доброе настроение.

С полсотни человек хоругви и столько же от казаков ускакали первой сменой на разведку и патрулирование.

Молдавия по-прежнему находилась под вассальной зависимостью от Порты. Три века турки требовали дань, и три века молдаване почти исправно её платили. Почти – потому что на протяжении этих тягостных времён возникали вспышки народного гнева, бунты, открытое неповиновение, даже битвы, сменявшиеся периодами чуть ли не рабского поклонения.

Венгрия и Польша, не питая к туркам симпатий, постоянно с ними загрызались по различным причинам, в том числе из-за права владеть плодородными землями Валахии в целом и Молдавии в частности, но, не имея возможностей на масштабное противостояние, ограничивались лишь оборонительными операциями против Османской империи. И, что делать, пришлось в конце концов уступить султанату лакомые кусочки Днестровско-Карпатского региона.

Но турки, постоянно с кем-то воюя, сами испытывали трудности. Именно из-за этого Молдавскому княжеству была оказана честь существовать как отдельное государство, но с ежегодной выплатой соответствующего бакшиша. Султанат понимал, если Молдавия вдруг не выдержит притеснений, а главное, феодального унижения, и повернёт против империи оружие, мало не покажется. Последствия просчитывались экономистами как весьма плачевные. Но и молдаване догадывались, что полномасштабная война с османами для них будет последней.

Получалось так, что лучшим вариантом было поджать хвосты и по лимиту соотношений сил одним платить, а другим не наглеть, принимать то, что дают. Возникала тонкая дипломатическая грань, на которой балансировать требовало великой государственной мудрости, хитрости и, естественно, политической наглости. Самым, пожалуй, стабильным из этих трёх столетий было правление Стефана Великого, которому удалось поднять экономику, развить науку, укрепить вооружённые силы, решить многие социальные вопросы, что позволило Молдавии стать чуть ли не в один ряд с ведущими державами Европы.

Стефан, тем не менее, воспринимал исторический момент, как надо. Будучи провидцем, строил внешнюю политику так, чтобы и выжить, и не дать на голову сесть. От желающих отбоя не было. «Заимодавцев целый полк. У каждого свой ум и толк». И все эти «доброжелатели» имели в виду лишь одно: дай, дай, дай! Но из-за жадности неимоверной они между собой порой нешуточно конфликтовали. Стефану оставалось умело стравливать любителей дармовой поживы, а из нескольких зол выбрать наименьшее. То есть подписаться на выплату дани туркам и признать вассальную от них зависимость.

Султан от счастья готов был господарю молдавскому пятки лизать, лишь бы сохранить сие благоденствие навсегда. Вообще-то и молдаванам на первых порах оно было не в тягость и даже приносило кое-какую прибыль, поскольку, прикрываясь на правах вассала заступничеством могущественного султана, Стефан позволял себе некоторые вольности в организации торговли, бартера, найма иностранных специалистов, в том числе военных. Заработала промышленность, сельское хозяйство уже позволяло самообеспечиваться, полноводные чистые реки кишели промысловой рыбой, за которой езжали со всей практически Европы и даже Азии.

Увы, политические, как и всякие другие, гении являются не по календарю и не по желанию, пусть даже всенародному. Господь распределяет гениев по планете настолько целесообразно, что проследить какие-либо закономерности в сем вопросе – самому нужно быть гением. По всей видимости, речь идёт о сохранности планеты как таковой. Как пристанища цивилизованных формаций. В нашем случае цивилизации Homo sapiens, представители которой, однако, столь разнообразны по духу и развитию интеллекта, что пускать процесс её развития на самотёк – значит обречь и цивилизацию, и планету на верную гибель. Если на небесах духовную сферу контролируют архангелы и архистратиги, то на земле – носители высшего разума, именуемые гениями.

С уходом Штефана Чел Маре молдавские господари стали духом хиреть, высокие порывы во благо отечества начали постепенно снижаться вплоть до уровня бытового примитивизма. В конце концов судьбы великого молдавского народа в мыслях, стараниях и чаяниях власть предержащих переместились на вторые планы. Главной заботой пролезшего на трон господаря стали накопительство личного благосостояния, желательно в золотой семантике, и своевременно собранная кубышка для султана, дабы во власти удержаться. Чем низменнее делались господарьские вожделения, тем сильнее разыгрывались вампирские аппетиты султанства, этого сложнейшего бюрократического аппарата, насквозь пронизанного коррупцией, взяточничеством и многоуровневым предательством. К семнадцатому веку, времени описываемых событий, турки обнаглели до того, что меняли молдавских господарей чуть ли не каждый год. Естественно, с целью высосать из них как можно больше в собственные карманы, да и султану чтобы перепало. Кандидаты из кожи вон лезли, повышали налоги, обирали крестьян, торговцев и прочих, дабы сколотить капитал на приобретение и удержание трона.

Александр Четвёртый Ильяш официально стал господарем Молдавии, как мы помним, десятого сентября двадцатого года, наш Альгис тому был свидетель. Трон Ильяшу освободила кучка бояр, заговорщически убившая предыдущего правителя. Александр этих цареубийц своеобразно отблагодарил: всех перевешал, как разбойников с большой дороги. Или как гайдуков, которых расплодилось на молдавской земле, словно вошей[27]27
  Воши (южный, в основном черноморский жаргон) – вши.


[Закрыть].

Воши! Сия кровососущая напасть воистину народная примета: с началом какой-нибудь войны не только среди солдат в окопах, но и среди населения обязательно появляется вшивость. Равно как и разбойники всяческих мастей, в том числе и так называемых благородных. Этакие Робин Гуды местного розлива. Гайдуки грабили богатых, бедным отдавали. Вначале, а потом не разбирали. Бывало, что жировали, поскольку вдоль и поперёк Молдавии тянулись торговые караваны. Купцы расставались с добром легко, чтобы сохранить жизнь, а потом с той же лёгкостью набить мошну вновь. Беднота по-прежнему ходила с вывернутыми бузунарами[28]28
  Бузунар (молдавск.) – карман.


[Закрыть].

Правительство, естественно, сие без внимания не оставляло. Гайдуков отлавливали, казнили, сочувствующих сажали в тюрьмы, отправляли на каторги. Однако гайдучество искоренять до конца никто из господарей не собирался. Незаконные бандформирования, как без них? Добрая треть наряду с разбойным ремеслом исполняла тайное служение интересам государства. Того или иного. Равно, как и торговцы. И там, и там обмен товарами, обмен информацией при колоссальной свободе перемещений.

После бесславного Хотинского перемирия Осман Второй, не в силах просто так снести позор, предался утолению собственной ярости. Сколько там он пересажал по тюрьмам, скольких казнил, то нам в принципе неинтересно. Однако судьбу наших героев мы проследим. За срыв снабжения войсковой операции при Хотине господарь Молдавского княжества Александр Ильяш был однозначно султаном приговорён к высшей мере социальной османской справедливости. Но…

Когда во исполнение сурового приказа главный поверенный великого визиря лично с огромным отрядом янычар после ареста конвоировал Ильяша через днестровские вотчины, произошло неожиданное и весьма дерзкое нападение крупной банды гайдуков. Застигнутые практически врасплох, янычары не успели организовать круговую оборону, не успели даже обнажить клинки. Гайдуки жалости не ведали. Большая часть турок была убита, человек двадцать захвачено в плен, естественно, с визирем и господарем Княжества Молдавского.

Один из гайдуков очень расстроился из-за запрета изрубить всех до единого, и визиря и господаря в том числе. Распаляясь, брызгал слюной, бесновался, трубил, как лось перед спариванием. К нему подошёл более возрастной, на вид мудрый и опытный, широко, одним ударом заехал молодому в ухо-горло-нос, и пока тот, на карачках ползая, вытирал кровь и сопли, напомнил:

– Хмель не велел этих двоих даже пальцем трогать. Понял, недоносок?

– Что мне Хмель, я вашего Хмеля… С чего он их пощадил?

– Дурень! За этих субчиков мы золота воз испросим.

– Так надо было сразу и сказать!

– Сразу сказать, – передразнил мудрый молодого. – Скажи вам! Я и тебе-то по секрету. Не вздумай проговориться. У наших сорвиголов хватит ума нас же прокинуть и выкуп себе заграбастать. Хмель нам тогда лично головы срубит.

– Их ещё и охранять придётся, от своих же?

– От всех, кто ни сунется. Давай-ка подбери самых надёжных пару десятков и ко мне их. Обдумаем охрану. А то ведь пока до Хмеля добираемся…

– Он же в Стамбуле, я слыхал, сам в плену.

– Не нашего ума дело, понял? Он везде, и там, и тут. Это же Хмель.

– Так куда этих везти?

– Пока прямо, там видно будет.

– Послушай, мне показалось? Этот валах, Ильяш, дрался, как тысяча чертей. Но отчего-то никого не убил, хотя падали десятками, вот прохвосты. Цирк, значит, устроили? Для визиря?

– Вот этих гайдуков собери. Ну, и сам понимаешь. Одно лишнее слово – и нам несдобровать. Остальные – парубки очень уж моторные. Пошинкуют, как ты собирался визиря и господаря.

– А захваченное добро?

– Между хлопцами, по-честному, как всегда.

– Фарте бине, миу домнуле[29]29
  Очень хорошо, мой господин (молдавск.).


[Закрыть].

Осман правил империей три с лишним года. Начал в четырнадцатилетием возрасте, закончил в неполные восемнадцать. Некоторые историки утверждают, что сей отпрыск султана Ахмеда Первого получил блестящее образование и великолепно справлялся на царствовании. Был мудр и ясновидящ. Блестящий полководец. Народ якобы его обожал. Когда появился на свет, Великая Порта распорядилась турецкому населению пышно погулять целую неделю.

Дитя росло и в роскоши и неге, цветок Венеры средь полуденных зыбей. Солнце каждым утром светилось от счастья, когда выпадала удача поприветствовать лучезарного с новым днём. Птицы стыдливо умолкали, когда юный правитель волшебным голосом Джельсомино заводил речь, исполненную воли Аллаха. Неподкупный, справедливый, непобедимый.

Ахмед Первый так был счастлив сыну-первенцу, что выбрал ему имя основателя династии, Османа Гази. Потом ещё сын родился, правда, от другой наложницы. Два мальчика. Претенденты на престол. Классика дворцового жанра. Уходя на битву под Хотин против проклятых поляков, уже три года как оседлавший трон Османчик решил младшего братика, которого искренне любил, несчастного Мехмеда, ликвидировать. Ведь тот, будучи всего на два года младше, мог в его отсутствие объявить себя султаном. Дабы придать злодеянию законные основания, молодой правитель принялся добывать так называемую фетву, то есть разрешение от одного-двух кади, старейшин, вершащих правосудие на основе шариата. И… с лёгкостью получил её. Казнь тут же состоялась. На этих самых законных основаниях. Разве можно после такого удивляться последовавшим печальным событиям относительного самого Османа?

Как бы летописцы ни старались придать блеска и образу, и периоду правления султана Османа Второго, это было смутное для Турции время. Само небо давало понять: неладное творится в империи. Стамбул затопило наводнением, чего отродясь турки не ведали. То тут, то там возникали очаги чумы. Однажды замёрз Босфор! Как объяснили учёные, это произошло в самую холодную зиму начавшегося малого ледникового периода. Что для Стамбула замёрзший пролив? Прекращение судоходства, а значит, и снабжения. Это голод, недовольство подданных, роптания, бунты и снижение султанова рейтинга. Последний вообще рухнул после подлого убийства младшего Мехмеда.

Неоперившийся мальчишка на троне был весьма выгоден целой плеяде казнокрадов, мздоимцев, аферистов, интриганов, безмерно расплодившихся и пролезших во все сферы власти за время блестящего его правления. Убийства сделались обычным явлением государственного значения. Самого Османа сажали во власть тем же способом, отправив к праотцам бывшего султаном родного дядю. Теперь настало время принимать кардинальные решения против племянника. Войну проиграл, под Хотином опозорился, начал сумасбродить, фармазонить, пьянствовать. Добавил перцу женитьбой на двух младых турчанках, пренебрёгши вековой традицией брать в жёны кого угодно, только не своих, свято доселе соблюдавшейся. Последней каплей в переполненный казан негодования истории послужило решение, непонятно с какого древнего дуба рухнувшее, упразднить янычарский корпус.

Тут вдруг захват в заложники доверенного лица самого Великого Визиря и с ним Господаря Молдавского Княжества, требование за них выкупа от каких-то там разбойных казаков-гайдуков. Осман, естественно, требование проигнорировал. Обозвал сих уважаемых людей предателями, достойными в лучшем случае виселицы. Господарь Александр Ильяш на своё восхождение денег не жалел. Как не жалел тех, с кого он их высасывал. Подкупил практически весь бюрократический аппарат Османской империи, незыблемую Великую Порту в том числе. И столько же готов был ссужать для продления своего царствования. А его повесить. Уж нет, позвольте, обожаемый султан, с Вами не согласиться. Надо же, разогнать янычар, силовую элиту! Как только в голову взбрело? Не дадим в обиду господаря! Великолепно срабатывали планы Альгис-паши, то бишь боярина Рындина Олега Романовича и Хмеля, то бишь Богдана Михайловича Хмельницкого, будущего великого гетмана Украины. Незабвенных бойцов невидимого фронта, впрочем, об этом архивные фолианты умалчивают по сей день.

В мае следующего после Хотинского побоища года, наконец почуяв, что запахло жареным, Осман вдруг засобирался паломничеством в Мекку, при этом прихватил с собой казну, обеих жён-малолеток. И всё бы ничего, и дело вроде на мази. Как вдруг словно кто-то умело скомандовал: янычары совместно с сипахами, представителями тяжёлой турецкой кавалерии, организованно поднимают мятеж. Далее заключительная, самая печальная глава турецкой саги о короткой жизни и бесславном уходе султана Османа Второго. «Он пел поблёкшей жизни цвет без малого в осьмнадцать лет». Никто из турецких султанов не заканчивал жизнь так. Жесточайшим убийством, отрезанием ушей, носа, уничижением самой памяти. Даже фактом последующего назначения в султаны психически ненормального Мустафы Первого.

Слетел и Великий Визирь, на место которого сел принявший решение о казни Османа Второго так называемый капудан-паша, то есть командующий флотом империи по имени Давуд-паша. На первом же заседании Порты было принято решение выкупить пленённых гайдуками доверенного лица великого визиря и Молдавского Господаря, коих доставить в Стамбул и предать великим почестям. В ознаменование избавления империи от проклятой династии Османов объявить великую амнистию. Кто бы сомневался.

И опять долго стояли, обнявшись, и опять на берегу Днестра. У пахнущей свежими стружками крепостной стены.

– Так благодарен тебе, брат мой!

– Казак сказал, казак сделал. За тестя можешь быть спокоен, Альгис. Ой… пшепрошем, пан Ольгерд. Ведь Альгис геройски пал в битве.

– Как-то надо бы людей приучить к имени.

– Развёл панибратство. Ты для них пан ротмистр, и всё. Ну да обдумаем. Не вопрос. Для меня ты Соболь.

– Так что там дальше-то?

– Их встретили как героев. Янычары почётным караулом выстроились через весь тронувшийся умом Стамбул. Визиря помощник уж поведал, как храбро за его честь дрался Господарь Ильяш. В таких красках, что даже я покраснел от удовольствия.

– Хмель, не страшно было малого смерти предавать, мальчишка ж совсем. Жён его тоже умертвили?

– Я серьёзно возражал. Но он против янычар пошёл, резко так. Потом, конечно, в ногах валялся, просил пощады. Обещал, что корпус останется, как раньше, более того, всем прибавка к жалованию, свободы разные. Всё, что в голову пришло в тот момент, обещал. Он был обречён судьбой на закланье. Уже когда совсем сопляком на трон сел. И в зверёныша вырос, отнюдь не кроткого характера.

На причале шла аккордная работа. Одни «чайки» разгружались, другие загружались. В крепость сносили провизию, амуницию, оружие, порох, артиллерию, затейливую конскую упряжь, стройматериалы, скобяные товары, дефицитную соль. Грузили же в основном продукцию речного промысла, солёную и вяленую рыбу, балыки, осетровую и белужью икру, полезный во всех отношениях рыбий жир, сушёную мелкую рыбёшку, которую любители употребляли вместо семечек, а иногда и печки ею растапливали, могли жечь вместо свечей.

И знаменитые днестровские бабуи! Огромные черноморские бычки. Просто обожали Днестр, заплывали чуть ли не до Карпат. Неповторимый деликатес. Казачки умели приготовить, пальчики оближешь. С помидорами, обжаренным лучком, перцем. Тушили особо, пока косточки не станут хрупкими, рассыпающимися. Прообраз известного советского брэнда: «Бычки в томате».

Обрыв, на краю которого поставили входную башню, резко спадал песчано-глиняным откосом в довольно-таки широкую речную долину, испещрённую колеями. Туда-сюда сновали гружёные всевозможным добром телеги, проносились верховые, целыми ватагами бегали грузчики, мастеровые, казачки с детьми. От причала в гору выложили настоящую дорогу из плиточного камня, взятого со дна Днестра. Для неё срыли часть обрыва.

Вверху на холмах стояло множество куреней, мазанок. Целое казачье поселение. Вокруг него продолжали сооружать частокол. Собственно, это и была типичная для того времени крепость. Через каждые пятьдесят метров деревянная башня с бойницами. Между башнями посредине оборудовались сооружения в виде треугольного выпячивания наружу. Площадки их тщательно выравнивались, утрамбовывались, отсыпались песком, щебнем и выкладывалась речным плитником. На многих таких уже стояли по несколько пушек. Бастионы!

Аккордно трудились на строительстве казарм для хоругви, конюшен, загонов для скота и тому подобного. Даже ставили острог для бунтовщиков и разбойников. Работа не прекращалась и ночью.

– Что это? – Хмель указал на предлинный ров за конюшнями, чем-то наполняемый из постоянно подкатывавших телег.

– Это, брат, ценнейший строительный материал, – Альгис, вернее, пан Ольгерд, ухмыльнулся в усы. – Глину запасаем. А там, – он махнул рукой чуть правее, – под навесом, видишь?

– Солома?

– Да. Покамест сушится. Потом перетрём и ею глину прикроем таким вот слоем, – показал руками, каким. – На зиму оставим, чтоб к весне «созрела». Тут, брат, по народной науке столько всяких премудростей, хитростей и смекалок.