Текст книги "Лелег"

– К торжественному маршу. Побатальонно. На одного линейного дистанция. Первый батальон прямо. Остальные напра-а-а-во! Равнение направо. Шаго-о-о-о-м марш!

Офицеры, чтобы не нарушать шеренг, ухватились мизинцами. Многие, кто помоложе, заметно волновались. Ещё бы, на тебя полгорода смотрит. Вдруг споткнёшься. Позор. Никто не споткнулся, все молодцами. Раскрасневшиеся, в глазах – задор, изо рта – клубами пар. Красивые, стройные, подтянутые. В парадных шинелях, красивых, с лаковыми козырьками, фуражках, серебряные аксельбанты, хромачи надраены до зеркального блеска, ранжир безупречный. Эх, дайте в руки мне гармонь!

Гена вспомнит этот парад через десять лет. В Приднестровье. Перед жителями города Рыбницы по главной площади так же вдохновенно будет маршировать его батальон. Третий мотострелковый. Гвардии Приднестровской Молдавской Республики. В честь второй годовщины её образования. Поредевший, в боях израненный, но не побеждённый. Доктор в строю не шёл. Дежурил с медицинской сумкой около «Авроры». Рыбничане аплодировали, срывались на овации. Переживали, кое-кому пришлось оказывать помощь. Комбат, воодушевлённый таким приёмом, развернул батальон в конце площади и прогнал перед ликующими горожанами ещё раз. Гвардейцы молотили берцами по асфальту с двойной энергией. Топали, браво взмахивали руками и не замечали слёз на своих щеках.

Люди продолжали аплодировать в такт маршу. Тоже многие плакали. Это будет второго сентября 1992 года. Бои только закончились. Миротворцы блокпостами развели враждующих по разным берегам. Боевые раны уже затягивались. Погибших упокоили на Аллее Славы. Вдовы понемногу стали отходить от горя. Желание мирной жизни пересиливало невыносимую, как совсем ещё казалось недавно, скорбь от физических и нравственных страданий, какими всегда изобилует общество в период страшной смертельной эпидемии, имя которой – война.

Савватиев смотрел на гвардейцев, на лица женщин, детей, ловил мельчайшие нюансы в собственном настроении и постепенно приходил к выводу, что ради этой минуты стоило жить. Запускать ракеты в космос, ненавидеть Барановых и им подобных, выдерживать поли-тотделовские застенки, бороться за справедливость в ущерб карьере, спасать жизни солдат, вступая в неравные схватки с потерявшими человеческую ориентацию полковниками и даже генералами. Терпеть лишения, издевательства. Ради этой минуты здесь, на параде победы. Чтоб испытать не просто гордость, а нечто даже большее, чем земное счастье, за принадлежность к офицерскому сословью, которому выпала честь стать защитником народа от жестокого, циничного нашествия.

Площадь быстро опустела. Народ спешил к застолью. Праздник! К тому же завтра выходной. Елена наготовила салатов. Купила шампанского. Бутылочку коньяка. Тогда ещё было в продаже. Они пировали вдвоём. Никого не приглашали. И сами отказались от приглашений. Им хронически не хватало друг друга. Каждая выпавшая свободная минута Савватиевыми ценилась выше всяческого золота. Целыми днями они могли валяться на диване, крепко обнявшись. Простое прикосновение ладошек приводило обоих в восторг. Не говоря уж о большем. Вот и сейчас, отобедав, слегка захмелевшие, они улеглись перед телевизором. Леночка, как обычно, пригрелась в подмышке, закинув на него руку и ногу. По первому каналу показывали новости. Репортаж с Красной Площади. Главный военный парад. Прохождение войск, техники. Затем демонстрация.

– Ген, тебе не кажется, что Брежнев какой-то не такой?

– В смысле?

– Ну, как не живой. Не улыбнётся, ни поведёт бровью. Вообще никаких гримас. Только смотрит и рукой помахивает. Одет легко. В Москве, наверно, тоже не лето.

– Действительно, чего это с ним? Последние дни серость какая-то одолевает. Отчего-то вдруг стало противно всё. Будто прозрение. Кругом фиглярничание. Дефилируют в папахах, местечовые князья, волю свою навязывают. Всё время кажется, что на головах у них вороньи гнёзда. Так и хочется запустить дрыном. Каждая мразь корчит самодержца.

– Геночка, так всё сложно? Кто это там на тебя навалился?

– Да есть уникумы.

– Расскажешь?

– Много ему чести.

– Ему? Значит, конкретная особь. И кто же?

– Да сосед наш по дому. Во втором подъезде обитает. Баранов. Заместитель по тылу.

– Ему-то чего от тебя?

– Пока ничего. Но чувствую, не безразличен вдруг я ему стал.

– А начальник твой что же?

– Пустое место. Работу свалил всю на меня. И по медпункту, и по всей части. Если что-нибудь из ряда вон выходящее, умывает руки. Это Савватиев, это не я. Я ни при чём. И командир игру эту почему-то принял. Я простой начальник медицинского пункта. Моя территория этим и ограничивается. Приём больных, диспансерное наблюдение, обследования. Техническое состояние здания. Ясное дело, моё. Но меня гоняют и на проверки. А права? Какие мои полномочия? Ну, пойду, накопаю. А дальше? Бардак повсеместный. Бороться надо. А как? Кто ты какой, говорят мне в подразделениях.

– Начмед благодарить должен.

– Та где там! Ты, Петрович, говорит, слишком радикален. Помягче надо. Как помягче? Загадят всё.

– Создаётся впечатление, что только тебе небезразлично.

– Кто знает, может, так и есть. Или, как на Руси, впряглась кобылка, так на неё всё и грузят. Пусть себе тащит, а мы пожируем.

– Что вообще там у вас происходит?

– Думаю, то же, что и в стране. Маразм. Глянь на трибуну. Хоть одно лицо, способное руководить государством, видишь? Тем более империей. Ильич-то наш дошёл до точки. Ручкой машет. Ведь и вправду, не шелохнётся.

– Остальные же только и делают, что вертятся.

– Тоска зелёная. Кино какое-нибудь сегодня есть?

– Надо программу глянуть. Я сейчас.

– Оставь, лапусик. Ну её к лешему. Лучше поцелуй меня.

– А ты меня.

Назавтра по телевизору началась вообще белиберда. По обеим программам гоняли симфоническую музыку. Вперемежку между симфониями вклинивали фильмы: «Человек с ружьём», «Мы из Кронштадта», «Рассказы о Ленине». Несколько раз повторяли «Лебединое озеро» Чайковского.

– Пойдём в кино, что ли, сходим? – предложил Гена супруге.

Как раз накануне в «Планету», гарнизонный кинотеатр, завезли новую французскую комедию. Событие в масштабе полигона. Народ обычно валом. Струя свежего чего-то. Затхлая советская действительность принуждала людей кидаться на всё необычное. Пусть оно и было второсортным с позиций мировой культуры. Но ведь свежее. Без марксистско-ленинских биологических добавок, от которых общество испытывало жестокую изжогу. Даже начальник политотдела, когда выступал с обличающими буржуазную мораль лекциями, непроизвольно кривил холёное своё личико при словах «развитой социализм», «высокая коммунистическая нравственность», «небывалые достижения отечественной промышленности», «великие свершения на пути построения коммунистического общества». Савватиев сразу это замечал. Доктор как-никак. Врачи многое видят, что другим недоступно.

Главному политологу Второго Управления – а он, вне сомнений, обладал высоким интеллектом, был начитан, мог часами не закрывать рта в литературных баталиях – самому такая жизнь обрыдла. Он понимал, куда катится строй. Но от власти имел высокий пост, высокий чин. Как Гена позже вычислил, полковник без зазрения совести использовал их для собственной наживы. Им впоследствии даже прокуратура занималась. И, если бы у прокурора не было рыльце в пушку, начальник политотдела получил бы срок. В общей шумихе они друг друга «отмазали». Видимо, компромат на прокурора пересилил материалы уголовного дела на начальника политотдела. В конечном итоге награбленное было разделено по совести, и оба остались довольны жизнью.

Как вдруг захотелось посмотреть французскую комедию! Ленка бежала рядом, уцепившись за руку, и простецки щебетала. Гена пытался поддержать её дурашливость, но у него выходило вяло. Давила серость. И небо было серым, и город посерел. Прохожих отчего-то почти не встречалось. Вечер мутился, как несвежий бульон. Асфальт сырой, хотя луж, как после дождя, не было. Промозгло, но не холодно. Не воздух, мутная взвесь.

На улице Ленина исправно горели фонари. Яркие коконы оранжевого шёлка. Продефилировала патрульная машина. Как-то безразлично. Гене подумалось, что взламывай сейчас он, к примеру, магазин, то патруль бы и не отреагировал. Елена прижалась к плечу и замолчала. Мрачновато сделалось. Кинотеатр издали светился огромной во всю стену афишей. Но народа не было. На удивление. Французские комедии обычно собирают у кассы толпы. Подойдя, Савватиев выругался вслух. Афиша, увешанная по периметру лампочками различных весёлых расцветок, оповещала жаждущему зрений населению, что сегодня оно имеет честь насладиться художественным фильмом про революцию и гражданскую войну с патетическим названием «Красная площадь».

В принципе-то снят фильм талантливо. И актёры замечательные: Любшин, Шалевич, Малявина, Никоненко. Гена ходил два или три раза, когда удирал с лекций по научному коммунизму. За неимением чего другого смотреть в кинотеатрах. Но идеологическая пропитка киноленты была настолько приторная, неприкрытая, что тратить три часа на две серии в ущерб семье было бы глупо и вредно как для психики, так и для физического здоровья в целом.

– У нас шампанское ещё осталось, – приглушенно пролопотала жена.

– Да и коньячок не допит.

– Салаты не мешало бы доесть.

– Побежали, а? Что-то продрог я, в носу щекочет. Простуду бы не схватить.

Пока Ленка возилась на кухне, Савватиев принял горячий душ. Раскраснелся. Почувствовал аппетит.

– Ген, включи. Может, что интересного передадут?

Телевизор быстро-быстро замельтешил разноцветными полосками. Переключил на другую программу. То же самое. По отечественной привычке стукнул по ящику кулаком. Полоски участились, возникло шипение, потом писк, и всё исчезло. Буквально озверев, грохнул кулаком так, что напугал жену. Она вбежала в комнату, растерянная. И вдруг экран засветился, и возникло продолговатое лицо диктора Игоря Кириллова. Сдвинув брови, Кириллов красивым поставленным баритоном вещал:

– Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета, а также правительство СССР с глубоким прискорбием сообщают о том, что сегодня после продолжительной болезни скончался выдающийся политический деятель современности, Генеральный секретарь КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, Верховный главнокомандующий Вооружённых Сил Союза Советских Социалистический Республик, четырежды Герой Советского Союза, маршал Советского Союза Леонид Ильич Брежнев. Весь советский народ глубоко скорбит.

Случилось-таки. Эпоха прокисших щей закончилась. И что дальше? Умер главный шаман. На кого теперь списывать? Ох, начнётся грызня! Господи, не допусти кровопролития…

Прибыв, как обычно, на службу, Савватиев делал обход. Лазарет был переполнен. Простуды, ангины, бронхиты. За окном бело. Снегу навалило. Прибежал дневальный:

– Товарищ капитан, звонил дежурный по части. Велено незамедлительно всем собраться у телевизора.

– Понятно. Ну, что же, братцы, подъём. Калекам, хромым, умирающим – всем в Ленинскую комнату. Эпоху провожать в последний путь будем.

Телевизор показывал чётко. Ни помех, ни посторонних звуков. Москва, Красная Площадь. Войска. Уйма народа. Траурная музыка. Красивый баритон Игоря Кириллова. Всенародная скорбь, всенародное горе. Больные расселись. Лица бледные. Растерянные. В определённое время всё пришло в движение. Телевизионные камеры заметались. Ритуал, ранее не виданный. Страшновато. Масштабы слишком грандиозны. Артиллерийский лафет подвозит гроб. У кремлёвской стены вырыта могила. Сейчас в неё опустят тело того, кто двадцать лет олицетворял собой великий могучий Советский Союз. Четыре полковника берутся за широкие лямки, приподнимают и подносят к яме. Опускают. Потихоньку, не спеша. Распахивается дверь, и на пороге Ленинской комнаты возникает начмед.

– Всем надо встать. Замполит звонил. Давайте, давайте, мужики, подъём. Встали!

По Ленинской комнате заметались приглушённые охи, громыхание стульев, костылей, шарканье тапочек, проклятия, матерные эмоции. Ненадолго, правда. Настороженно вскоре все притихли. Гроб начали опускать. И вдруг случилось то, что случилось. Один из полковников оступился. У него слетела папаха. Инстинктивно бывалый строевик дёрнулся за головным убором. Рука ослабила хватку. Лямка выскользнула. Генсек полетел на самое дно. Страна замерла в ужасе. Самая страшная примета. Теперь большинство не сомневалось: дальше – хаос. Сама смерть над «исторически сложившимся» советским народом посмеялась. До скорой, мол, встречи.

Только спустя годы Геннадий, доверительно беседуя с особистом, узнал о судьбе того полковника. Расстреляли. Но, может, это вымысел, генетические страхи. Вот и сейчас призадумался. Как бы компроматом на Баранова себе могилу не вырыть. Ниточки о-го-го куда тянутся. В Москву. Там разбираться не станут. Антисоветский элемент, тройка НКВД, к стенке. Как того полковника, будто он в чём-то виноват был. Надо по уму. Не спешить. Малыми порциями, намёками, где и шантажом. С волками по-волчьи.

Компромат меж делом всё накапливался. За ракетным спиртом приезжали даже из главного штаба полигона. И не только за спиртом. Для начальства поросят забивали. Тушёнку ящиками вывозили со склада. Солдаты всё чаще стали жаловаться на плохое питание. Да Савватиев и сам видел, что подают им на стол. По службе он обязан был иногда контролировать качество пищи. Вообще-то для этого существует начальник медицинской службы. Но тому было глубоко плевать. Раз наблюдал, как начмед пробу снимал. Протопал на кухню. Велел дежурному по столовой зачерпнуть из котла. Морщась от брезгливости, ложкой зачерпнул, пригубил. Но не проглотил, а громко сплюнул на пол.

– Нормальная. Можно накрывать. Давай, распишусь.

Однажды фельдшер шепнул на ухо:

– Баранов на местной птицефабрике взял партию порченых курей. На складе бойцы видели, когда разгружали. Я с кладовщиком переговорил, он сказал, что зампотыл обменял на хороших. За это взял крупные деньги.

– Не может быть!

– Он и раньше такое проделывал.

– Уф, даже в пот бросило. Это точно?

– Мясо воняет, дышать невозможно. Хоть и замороженное. Представляю, что будет, когда растает.

– И что же, он собрался его в котёл закладывать?

– Уже на кухню понесли.

– Начмеду не докладывал?

– Что толку?

– Верно. Если б укатил куда-нибудь, я бы сам закрутил.

– Давайте я. Мне ведь разрешено осматривать наряд по кухне. И сансостояние проверять. Вот я и прикинусь праведником. Тем более что самим эту гниль придётся есть.

– Где майор?

– У себя в кабинете.

– Спроси, он сам пойдёт пробу снимать или можно сегодня тебе?

– Момент.

Вернулся через минуту, качнул головой: добро дадено.

– С богом.

Савватиев взял телефон. Попросил соединить с ОСЭО. Убедившись, что никто не подслушивает, приглушенным голосом сообщил, что есть интересная работа. Если нагрянуть с проверкой, то можно кое-чего накопать. Совсем недавно в гарнизонный отдельный санитарно-эпидемиологический отряд прибыл новый начальник. Взамен отслужившему срок подполковнику. Прибывший майор оказался Генкиным однокурсником. И не кем-то там. А тем самым Серёгой, с которым они чуть не подрались на вечере в академии из-за Ленки. Они сдружились тогда, поскольку Сергей оказался порядочным. А он обыкновенным ревнивцем, отчего сам себе был противен. Пока не распили мировую в кафешке на Невском.

Серёга пообещал прибыть лично. Но не сегодня. И посоветовал не афишировать, что они знакомы. Прибежал фельдшер. Возбуждённый. Рассказал, как разоблачил готовящееся отравление личного состава. Как запретил дежурному по столовой выдавать пищу. Как дежуривший прапорщик орал матом. Потом побежал к дежурному по части.

– Я сразу к Вам, товарищ капитан.

– Молодец. Дальше я сам.

Майор Костриков, начальник медицинской службы их части, перед обедом вздремнул на диванчике. Гена постучал.

– Товарищ майор. А-у-у… Тут кое-что требует вмешательства врача.

– Чего там опять.

– Мои в столовке испорченные продукты обнаружили. Надо бы сходить проверить.

– Петрович, смотайся сам, а? Мне разные бумаги оформлять надо, некогда.

– Не вопрос. В журнале тоже расписаться?

Выйдя из медпункта, заметил несущегося в столовую дежурного по части. Забегали, голубчики. Сейчас начнётся. Командиру, наверное, ещё не докладывал. Боится. Все всегда чего-то боятся. Сталинский синдром. Уже в вестибюле чувствовался запах. Фу! Они совсем с ума посходили, идиоты. В котёл загрузили. Ну и вонь.

– Дежурный по столовой! – Савватиев нарочно выкрикнул громко. – Немедленно ко мне!

Прапорщик Сушко. Хохол. Этакий с роскошными усами крепыш из Донбасса. Выбежал, не на шутку перепуганный. Редко от Савватиева можно услышать обращение в таком тоне. Следом – дежурный по части. Молодой лейтенант, с которым Гена знаком был только по медицинской книжке. Лейтенант хлопал ресницами, пытался делать суровое лицо. Но по дёргавшемуся веку было понятно, бедолага только что выслушал от прапорщика идиоматическую рапсодию. Сушко с Барановым якшался накоротке. Чуть ли не дружком числился. Посему наглел до безобразия. Особливо перед молодыми. Со мной номер не пройдёт, прапор, подумал Геннадий, и, не давая тому раскрыть рта, напустил чертей.

– Я не совсем уясняю ситуацию. Вам, товарищ прапорщик, разве не было доложено медицинским работником, что продукты недоброкачественные? Было. И не надо возражать. Вы что же, решили вывести из боеготовности войсковую часть? Вы понимаете, чем для Вас это может закончиться?

– Петрович, ты понимаешь…

– Попрошу на «вы!» Я Вам не Петрович, наглец этакий, – Гена вошёл во вкус, начал командира невольно копировать. – Я для Вас товарищ капитан. Ещё раз позволите себе ко мне обратиться на «ты», по судам затаскаю.

– Виноват, товарищ капитан.

– Виноват – не то слово. Вы допустили преступную халатность. Нос не работает? Вони не чувствуете? Как посмели загружать в котёл этакую мерзость? Кто вообще приказал? Товарищ лейтенант, – Савватиев обратил лицо к дежурному по части, – обед запрещаю. Немедленно ставьте в известность командира части. Нам ещё «двухсотых» не хватало в мирное время.

Лейтенант, плохо скрывая ухмылку, улетел. Повара стояли, раскрыв рты. Подобные баталии приходилось видеть впервые. Доктор глянул на них и отругал:

– Совесть ни у кого не дрогнула? Повара, называется. Вас в учебке обучали бойцов падалью кормить? Санитарный минимум сдавали. Всех переэкзаменую. И не дай бог, кто не сдаст. В шею. На котельную. Мазуту качать. Что, мозгов не осталось?

– Товарищ капитан, мы докладывали.

– Кому, душу вашу?!

– Дежурному по столовой.

– Прапорщику Сушко.

– И как это понимать, прапорщик?

– А я что? Я сошка маленькая.

– Маленькая? Сошка-сушка. При Сталине уже пулю в затылок схлопотал бы. Да и сейчас, дорогой, как дело обставить. Ну, я тобой займусь. Мало не покажется. Задницы лизать, знаешь, тоже дело небезопасное.

– Вы на что намекаете?

– Я не намекаю, Сушко. Я прямо говорю.

– Не много ли на себя берёте?

– Да брали, прапорщик, и не такое. А если ты, гнида, – Гена выждал момент, когда поблизости не оказалось свидетелей, слегка приглушив голос, приоткрыл карты, – думаешь, что, воруя со склада для политотдела, можешь себе позволить встать на один уровень со мной, то я тебя разочарую. Вы у меня все на приколе. Не советую гавкать. Ты кто такой вообще? Быдло неотёсанное. Со мной тягаться не смей. Уничтожу. И если на то пошло, могу искалечить одним ударом. Понял, чмо? Этот пропойца Баранов тебя же первого сдаст. Неужели ты такой тупой, не понимаешь? Завтра же и сдаст. Вот увидишь.

– И что теперь?

– По инструкции. Вызывай начпрода. Доставайте из НЗ сухой паёк. Людей кормить надо? А там пусть командир решает, кого вешать на столбе.

– Так ведь, Петрович, мне Баранов приказал. Я говорил, что протухло. А он: ерунда, прокипятить хорошенько, и ничего страшного.

– Прокипятить? Трупный яд кипячением разве нейтрализуется?

– Он потом убьёт.

– Это потом, если получится. А я тебя сейчас.

– Да пошли вы все! – прапорщик начал экзальтировать. – Начальников расплодилось. А я один.

И сам пошёл, куда только что всех послал, по пути сшибая ногой стулья. Гена хотел догнать, накостылять. Но, видя, как тот шпыняет поваров, шнуры выдёргивает из розеток, передумал. Успеется. Эта публика уважает кулак. Получит в своё время, прищучу где-нибудь вечерком. Сколько же по всей армии такой мрази расплодилось!

Ладно. Теперь прикроем тылы. Он прошёл в комнату приёма пищи дежурных офицеров. Там хранился журнал контроля качества. Не теряя времени, пока не набежало начальство, накатал подробную записку о выявленном нарушении. Теперь не отбрешутся. Я тебе покажу спирт медицинский. Поясничку растирать. Потом поспешил в медпункт. Начмед всё ещё «оформлял бумаги». Хорошо. Мы сейчас тоже оформим. И накатал рапорт на его имя. «Согласно Вашему приказанию, мною было проверено качество приготовленной пищи. Выявлено следующее…» Далее с подробностями и возможными последствиями. Через десять минут звонок. Командир вызывал в срочном порядке начальника медицинской службы. Костриков, как только услышал, взвился на дыбы:

– Ты чего там натворил?

– Спас войсковую часть от массового отравления. Вот рапорт. И, товарищ майор, давно хотел сказать. Может, хватит перед этими лебезить? Мы же врачи. Не шушера какая-нибудь. Элита общества, по большому счёту. Перед самим собой потом не стыдно будет. Дай им волю, на голову сядут. Неужели до сих пор не рассмотрели, кто такой, например, Баранов?

Начмед наморщился. «Для кого я это сейчас говорил?», – подумал Савватиев, прозорливо догадываясь, что с этого момента он один в поле воин. Что ж, начмед, тебя понять тоже можно. Не боец. Дослуживай себе до пенсии, если сможешь.

– Прошу принять мой рапорт, товарищ майор. И предупреждаю, я до конца. А Вы идите. Командир ждёт. Думаю, с Барановым вместе.

– Тебе больше всех надо? – промямлил майор, пробежавшись по тексту. – Думаешь правду сыскать? В армии правда одна – начальник.

– А прокурор? Если отравятся люди, кому сидеть придётся, Баранову? Нет, уважаемый, Вам, как начмеду.

– Подставляешь? Рапортичкой прикрываешься?

– Ну, Вы-то отмашетесь. А меня эта бумажка спасёт от расстрела.

– От расстрела, капитан, ничего не спасёт. Если приговорят, то надолго.

– Это мы ещё посмотрим.

Начальник ОСЭО приехал на следующее утро. Его, как потом оказалось, уже ждали. Геннадий долго ломал голову, откуда прознали. Дружок уверял, что держал в секрете. Возможно, информация вытекла из узла связи. Кто-то прослушал и сделал выводы. Доложил соответственно. Или всё проще. Дружок хоть и держал в секрете, но утром-то машину из автопарка брал, записал, куда едет. Повсюду круговая порука. Если сам начальник ОСЭО выезжает, значит, кому-то придётся туго. Значит, надо предупредить. После истребовать законную фляжку. А то и две-три.

Как бы там ни было, но Савватиеву пришлось только глазами вращать. Всё было подчищено. Никакого гнилого мяса. Ни в столовой, ни на складе. «Ничего, в журнале всё отписано. Листы пронумерованы, прошиты и скреплены печатью. А как же! Документация. Тут уж не сжульничаешь. Будь ты хоть прапорщик Сушко, хоть сам подполковник Баранов», – он улыбнулся и предложил поторопиться в солдатскую столовую. Начмед с утра укатил в поликлинику. Повёз на обследование заправщиков. Редкостное явление. Чтобы он лично трясся час туда, потом час обратно. Обычно этот крест его, Геннадия.

Дежурный молодцевато доложил. Принёс журнал. Когда Гена раскрыл, не смог удержать матерщины. Никаких своих записей там он не нашёл. Печати на месте, нумерация листов не нарушена. Правда, между страницами удалось обнаружить кое-какие следы. Цвет бумаги немного отличался, где-то силикатным клеем попачкано. Нитки свежие, не засаленные. Вот это да! Ну, Баранов. Надо немедленно командиру доложить. Это же до какой степени наглости может дойти человек при полной безнаказанности!

– Что, Ген, круто с тобой они? Дальше что? Тут всё вроде в порядке. Идём?

– Да-да. Надо срочно к полковнику. Он и не подозревает, что здесь творится. Он ведь ему доверяет. А эта мразь чуть… Что говорить. Пошли. Журнал прихвачу.

– Думаешь, командир не в курсе?

– Конечно, нет. Этот Баранов – жулик, каких свет ещё не видывал. Я докажу.

– Что-то мне подсказывает, ты не прав. Ну, пошли.

Полковник встретил гостя приветливо. Вскочил, подошёл, руку протянул. Савватиева, правда, не удосужил.

– Какими судьбами?

– Плановая проверка.

– К нам из Москвы также сегодня проверочка ожидается.

– Я кое-что слышал, но без подробностей. Как у вас дела с продуктами, порченных нет?

– Ах, Вы об этом, – командир злобно стрельнул зрачками в Геннадия. – Представляете, доктор, куры с тухлым запахом попались. Пришлось везти срочно на птицефабрику. Мы им такой скандал устроили. Молодец наш медик, вовремя усмотрел.

– Но как же? В журнале записей никаких нет.

– Правильно. Зачем сор из избы выносить? Мы аккуратненько листочки вынули. Я распорядился. После отъезда комиссии вклеим. Если, конечно, Вы будете настаивать.

– Да мне-то… Сами решайте.

– Ну, вот и спасибочки. Мы, наверно, сейчас доктора нашего отпустим? Ему работать надо. Дел, как он говорит, невпроворот. А нам с Вами кое-что обсудить надо. Савватиев, свободен пока.

Гена шёл к медпункту опустошённый. Вона, как дело обернули. Выходит, я по всем статьям опростофилился? И теперь в немилости у самого. Хана карьере. Это не в котле солдатском гниль. В самой Москве. Там назначают. Себе подобных. Свистопляска с отчётами, в которых половина сведений с потолка, подтасовка данных, откровенные придумки, замалчивание истинного положения дел. Показуха.

До чего дошло: летом пожухлую траву красить! Чтобы проверяющему понравилось. А зимой вдоль главной улицы потыкали в сугробы свежесрубленных ёлок. Озеленение города. Забота о жителях. Уж московский генерал расхваливал. Что это? Маразм властей? Или покрупнее? Если вся служба не на результат, а на видимость результата, то чем же это в какой-нибудь прекрасный день закончится? Гласность, свобода, плюрализм – мишура. Это развал. Самый настоящий. Всеобщий. Сейчас, может, и не так заметно, а лет через пять, может, и раньше, всё рухнет. Не дай бог, стрелять начнут. Перестройка, перестрелка, божий дар, яичница. А ведь начнут. Собственных солдат в мирное время не жалеют, потравить готовы за какую-то мзду мизерную. Случись война, и весь народ под топор. Надо срочно готовить оборонительную доктрину.

– Так ты говоришь, подполковник Баранов всех на губу определил?

– Конечно. Я своему командиру доложил, как было на самом деле. Но он Баранова побаивается. Не стал перечить.

– Что значит, не стал перечить? Людей, можно сказать, в тюрьму сажают, а он Баранова боится?

– Так ведь, если поперёк пойти, то горя потом не оберёшься. А нам-то что? Губа – не самое страшное. Вот если потом со складов начнут давать всякую дрянь, то и поплачешь, – сержант-вятчанин принялся изливать душу. – Я своим бойцам, к примеру, с таким трудом сапоги подобрал, шинели, шапки. Вон, хозвзвод, как с иголочки экипирован. И портянки новые постоянно носят. А нам тряпьё достаётся. Чуть что не по-ихнему, сразу на голодный паёк. Для ночной смены доппитание не допросишься. Выдаст чёрствого хлеба и консервы какие-нибудь ржавые. Другим, что на хорошем счету, и сало перепадает.

– Ну, ты меня расстроил, честное слово. Сейчас-то чего натворили?

– Вы же знаете, столовую на днях покрасили. Все стены, колонны. Обеденный зал, варочный цех. Краской, естественно, пол забрызгало. Я ему говорил, надо застелить газетами. Так нет, лишь бы быстрее. Будто кто гонится.

– Так это Баранов заставил полы ацетоном мыть?

– А кто же?

Доктор присвистнул. Он до сегодняшнего дня считал, что до такой глупости только солдат-олигофрен, такие в армии нередко встречались, мог додуматься. Неделю назад его вызывали в срочном порядке ночью на службу. Машину прислали. Дежурный офицер вкратце рассказал, что в подразделениях несколько человек одномоментно чем-то отравились. Савватиев спросил, почему сразу не отправили в госпиталь? Командир так распорядился. Пусть, говорит, наш врач лечит. Это же ЧП. По головке не погладят. Командиров за любую травму наказывают. А тут массовое отравление. Если уж не получится пролечить у себя втихаря, то хотя бы стрелки перевести. Скорее всего, на доктора. На кого же ещё.

Когда приехали, начали разбираться, выяснилось, что бойцы надышались паров ацетона, которым полы от краски отмыть пытались. Хотели как быстрее. Где раздобыли такое количество ядовитой жидкости, доктору расспрашивать было некогда. Да и не у кого. Солдаты, запуганные, молчали. У всех осложнилось токсическим поражением почек. Так что рассуждать, везти их в госпиталь или нет, не приходилось. Командира не было. Дежурил Баранов. Гена ещё тогда подумал, отчего это у него глазёнки бегают?

Как бы там ни было, солдат вовремя доставили. Страшного избежать удалось. Прокапали, промыли, дали нейтрализаторы. Через три дня вернули в казарму живыми и здоровыми. Но сам факт сокрыть не получилось. Госпиталь поставил в известность и командование, и прокуратуру. Как положено. Кого-то, значит, надо было кинуть под танк. Чтобы не осталось виновных, такого не бывает. Кого? Баранов, само собой разумеется, шепнул командиру на ушко, что вполне будет логично наказать капитана Савватиева. За то, что способствует росту травматизма в части. Командир, будучи в курсе всего происшедшего, на это среагировал не в пользу Баранова. Более того, поговаривали, что позже, по пьяни, он ему даже двинул по уху. Но, скорее всего, это легенда, выдаваемая за желанную действительность.

Стрелочниками сделали исполнителей. Сержанта-вятчанина и бойцов, которыми тот руководил при покраске столовой. Объявили «губу». Геннадий задумался. Поступиться честью офицера, врача, подписать записку об аресте, не вступать в конфликт? И так начальство вон, косо смотрит. По любому пустяку наказывают. Личное дело уже опухло от выговоров. Но как потом в глаза смотреть тому же вятчанину? Да и самому себе. К зеркалу не будет противно подходить?

Капитан медицинской службы Савватиев Геннадий Петрович принял решение. В записке написал, что данные военнослужащие по состоянию здоровья не могут отбывать наказание в виде ареста с содержанием на гауптвахте. И печать врачебную тиснул. Догадывался он тогда или нет, что подписал себе приговор? И да, и нет. Всё-таки верилось в какую-то справедливость.

– В таком случае, товарищ капитан, – полковник, играя желваками, пытался просверлить взглядом насквозь, – я вынужден предупредить Вас о неполном служебном соответствии.

– Меня? – Гена вначале искренне удивился, но вскоре понял, что против судьбы не попрёшь. Раз уж встал на путь справедливой войны, то будь, пожалуйста, готов и к потерям. Война есть война. – Разрешите, товарищ полковник, узнать, по какой причине?