Текст книги "Лелег"

«Предупреждение о неполном служебном соответствии» – одно из самых серьёзных взысканий. За ним следует уже арест. Схлопотать несоответствие – значит лишиться тринадцатой зарплаты, перспективы выдвижения на вышестоящую должность. Или, если подходит срок получения очередного звания, тебе его задержат до тех пор, пока будет висеть взыскание. Оно может провисеть и полгода, и год. А то и дольше. Как сумеешь ублажить командира. И не только, придётся подлизываться к негодяю Баранову.

– За халатное отношение к исполнению служебных обязанностей, выразившееся в бесконтрольности над подчинённым медицинским составом, вашу личную недисциплинированность, самоустранение от мероприятий по профилактике травматизма и острых отравлений среди военнослужащих войсковой части, в которой Вы служите. Достаточно? Или ещё добавить?

– Достаточно, товарищ полковник. Я прекрасно Вас понял.

– И что же Вы поняли, капитан Савватиев?

– То, что совестью офицер торговать не имеет права. И в угоду Вам лизать зад гражданину Баранову я, врач, неплохой, как Вы успели заметить, не стану. Даже если придётся пожертвовать многим. Хоть жизнью. А Вас мне искренне жаль, поверьте. Разрешите идти?

– Тю-тю-тю. Эк тебя разобрало. Как на митинге. Воевать с нами не советую. Утихомирься. Тебе больше всех надо?

– А почему Вы решили, что я сволочь? Я русский офицер и помню об этом.

– Ты хочешь сказать, я забыл?

– Человека характеризуют поступки, товарищ командир.

– Нет, погоди. Упрекаешь меня в непорядочности? А сам? Когда в Заполярье служил, тоже наследил. В деле всё отписано. На службу не выходил. Пьянствовал.

– Вы меня когда-нибудь выпившим видели? Кто-нибудь вообще это видел? Написать всё можно. А на службу не выходил потому, что помощь умирающему ребёнку оказывал в тундре. Пятеро суток. В другой раз роды принимал сутки. Местным медикам помогал. Один майор, такой же, как наш подполковник Баранов, мне за это выговоры писал и личное дело пачкал, пока командир в отпуске был.

– Выходит, капитан Савватиев святой у нас?

– Выходит, нет, поскольку стою здесь и оправдываюсь в невиновности.

– Тебе что, спирта пол-литра жалко? Неужели не списал бы? Ну, налей ты ему, господи боже ж мой.

– Ни за что!

– Ну, тогда терпи. Только смотри, палку не перегни. Я-то тебя в душе понимаю. Но раз уж попал в Советскую армию, служи, как того требуют выше поставленные. Посмотрим, сумеешь ли оставаться и далее таким высоко порядочным. Идите, товарищ капитан. Более не задерживаю.

В медпункте ждал сержант. Тот самый, вятчанин.

– Чего ещё? – неласково буркнул Савватиев.

– Товарищ капитан, – вятчанин замялся, даже покраснел.

– Слушаю, слушаю Вас, товарищ сержант.

– Спасибо Вам от пацанов.

– Пацанов? То-то и оно-то, что пацаны вы ещё все. Сопляки!

– Так точно, Геннадий Петрович. А куда от армии денешься? Два года жизни псу под хвост. Нам бы учиться, за девчонками бегать.

– Прямо-таки под хвост? Чему-то ж вас научили, закалили, настоящими мужчинами сделали.

– Да если бы служить, как в кино показывают, то, конечно бы, на пользу и себе, и Родине. Сплошное же дерьмо, не понимаете разве?

– Если сержант позволяет себе так разговаривать с капитаном, то уж точно дерьмо.

– Никак нет. Я только с Вами откровенничаю. Потому что Вы – человек.

– Я офицер, запомни.

– Все бы такими были. Тогда и служить солдату легче стало б.

– Ладно, сержант. Спасибо за добрые слова. Служи – не тужи. Живы будем, прорвёмся.

Начмед укатил в Питер и улёгся в клинику Фёдорова на операцию. Надоело ему очки таскать. Савватиев догадывался, что служить тоже. Посему крутился один. Дел невпроворот. Еле-еле успевал. Участились боевые работы. Сутками торчал на старте. Если ракету запускали из другой части, то врачу всё равно надо было находиться в расчёте АСГ[45]45
  АСГ – аварийно-спасательная группа.


[Закрыть]. Доктор исхудал. Постоянное нервное напряжение привело к покалыванию в груди. Надо бы обследоваться, вдруг что с сердцем. Но куда там? На кого службу бросишь?

Ощущался негласный контроль со стороны зама по тылу. Выжидал подполковник. Следил за каждым шагом. Да ладно если бы просто следил. Пакостил. Насылал всевозможные проверки. Мог среди ночи поднять больных, устроить обыск. Доходило до того, что в отсутствие доктора перевешивал в аптеке спирт. Составляя каждый раз акт о нехватке или переизбытке. Савватиев замучился доказывать, что он не верблюд и что всё по норме. Однажды дежурный фельдшер поймал после полуночи солдата из хозвзвода, когда тот проник через окно в кабинет начмеда и подкинул пакет с приличным куском мяса. Как раз накануне на подсобке провели забой свиней. Сразу сообразил, что к чему, и, хорошенько накостыляв, вынудил диверсанта расколоться. Оказывается, прапорщик Сушко приказал. Боец написал фельдшеру объяснительную. Попробовал бы не написать, хвастался потом тот Савватиеву. Прибили б. Диверсанта ночью же сдали дежурному по части вместе с мясом. Объяснительную Гена спрятал в досье. Война продолжалась. Баранов отступать не собирался.

Началось лето. Долгожданное, любимое лето. Благодать солдатикам. Намёрзлись, долгая северная зима. Теперь можно погреться, душой оттаять. Однако для медиков с приходом тёплых дней прибавилось хлопот. Зазевайся – сразу какую-нибудь дизентерию проморгаешь. Необходимо было усиливать контроль за объектами питания, почтой, чтоб посылки со скоропортящимися продуктами не пропустить, ужесточить медицинские осмотры поваров, кладовщиков. Только успевай крутиться.

Тут новое горе свалилось. Приказом по ГУКОСу их опытноиспытательной части выпала честь провести на своей базе образцово-показательные занятия. Три мало что значащие слова, кто не в курсе. Стихийное бедствие, и это мягко сказано. Требовалось ни много ни мало привести часть также в образцовое состояние. На всё про всё один месяц. Половина зданий, в том числе и медицинский пункт, находилась в доисторическом материализме. Гена прошёлся с ревизией по всем помещениям, подвалам и чердакам и с головной болью принялся составлять план образцового ремонта, как того требовал командир. План Барбаросса не имел такой степени наглости и наивности.

Полы прогнили, окна перекосились, двери с трудом удерживались в петлях. Крыша в дырах, которые не успевали прикрывать заплатами. Сантехника сыпалась. Умывальники и унитазы ещё с пятидесятых годов. Такая же мебель, у которой сроки годности десятки лет, списанию ничего не подлежало. В перевязочную, процедурную нужны кафель на стены, плитка на полы. Требовалась полная замена электропроводки, трансформаторов, распределителей, заземления. Да мало ли чего ещё! А где брать?

Когда план с расчётом необходимых материальных средств лёг на командирский стол, полковник криво усмехнулся. Потом вызвал начальника инженерно-технической службы. Тот, пробежавшись по всем пунктам, усмехнулся ещё саркастичнее.

– Что-то уж ты, капитан, размахнулся.

– Надо же. Я по наивности полагал, что план недостаточен. Здание более тридцати лет не подвергалось капитальному ремонту. Всё гнилое. Одно потянешь – другое рушится. Да что я, врач, вам объясняю. Между прочим, не инженер-строитель. Медпункту требуется квалифицированная техническая оценка. С привлечением ещё и электриков. Щиток даже флюорографа не выдерживает. Когда включаешь автоклав, провода дымятся.

– Давай, поплачь. Может, кто и слезу пустит.

– Сколько раз, товарищ полковник, откачивали воду из подвала? Всё без толку. Трубы менять надо полностью.

– Что же не меняешь?

– Я разве не докладывал? Заявки не писал? Только головами покачивают. Надо-надо. А дальше этого дело не идёт. И потом, ни краски не выпросишь, ни гвоздя. Закупить тоже не представляется возможным. Дефицит всего.

– Почему-то другие достают всё, что нужно.

– Товарищ полковник, другие – это командиры подразделений, которые имеют, на что доставать. У которых рекой льётся.

Полковник сделал вид, что не расслышал последних слов. Однако губы поджал.

– Короче, демагоги. Приказ получен. Мы его выполним. Любой ценой. Через месяц я должен доложить о готовности к занятиям. Будем жить здесь. Работать и днём и ночью. Если понадобится, объявлю казарменное положение. У тебя, доктор, помимо нытья о трудностях, конкретное что-либо имеется?

– Мне необходима строительная бригада. Своими силами мы не справимся. Менять придётся двери, окна, перестлать полы, крышу перекрыть. Трубы, сантехнику, электрооборудование. Кроме того, кафель в перевязочную и процедурную. Мебель новую не помешает. Дорожки ковровые. Шторы.

– Хорошо, будет бригада. Только уж руководить придётся тебе. У меня лишних офицеров нет.

Жил почти весь месяц в части. Елена с ума сходила. Хорошо было в Заполярье. Жилой дом, казарма – рядом. Шаг ступил, и на работе. Муж и на обед прибежит. И даже, когда дежурил, успевал заскочить в щёчку поцеловать. Когда и не только в щёчку. И Барановых никаких там не было. Имелся, правда, начальник штаба. Самодур. Но не до такой же степени, как этот, по тылу. Этот вообще монстр. Алкоголик несчастный. Русский вроде мужик. А поступает… Откуда такие берутся?

Недавно их семью посетила божья благодать. Жена капитана Савватиева почувствовала, что беременна. Сходила в консультацию. Подтвердилось. А Геночка ещё не знает. Вот радости-то будет! И она прикрывала глаза, отдаваясь новому счастью. Ребёнок желанный. По всей видимости, мальчик. Приходила Ольга. Не удержалась, рассказала ей. Та захлопала в ладоши, принялась давать советы. Потом вообще решила взять шефство. Елена догадывалась, что Ольга влюблена в её мужа. Но Савватиев на соседку реагировал лишь как на супругу товарища по службе, Димки Горева. Они дружили семьями, собирались на праздники, порой просто так. Выпить, песняка задавить. Димка имел двенадцатиструнную гитару, сносно играл. Особенно классно выходило что-нибудь цыганское. И гитара звенела с переливами, и Димка каким-то образом ухитрялся включать этакое глоточное вибрато. Вылитый Сличенко[46]46
  Николай Сличенко – в СССР известный исполнитель цыганских песен, романсов, а также песен советских авторов.


[Закрыть]. Веселились, брыкались. Но никогда никто не переходил границ.

Иногда, правда, леший приносил на огонёк знаменитого капитана-инженера Чижикова с неизменной спутницей гармонью. Обычно он являлся после полуночи, когда между небесами и землёй начинало кружить и блажить всё нечистое, ведьмовское, вурдалачье. Чижиков олицетворял собой типичного представителя данной сатанинской породы. За длинные месяцы ядовитого цинизма и сарказма, сложившиеся в его тридцать с небольшим лет, лицо Чижикова приобрело характерные черты. Впалые щёки, выдающиеся скулы. С небольшой горбинкой длинный нос, нервические ноздри. Хищный взгляд. Острый, как будто бородка растёт, подбородок. Нижнюю губу всё время поджимал, и казалось, он сосёт что-то горькое. Пальцы длинные, тонкие. Ладони сухие, когда с ним здороваешься, возникало неприятное ощущение, как если бы ты гладил нестроганую доску. С тыльной стороны покрыты коростой. Видимо, у Чижикова имелся псориаз.

Но гармонь он любил. Беззаветно. Потому и женат, наверно, не был. Ни одна из кандидаток не смогла пересилить эту любовь. Как заиграет, так сразу займётся душа истомой. И уже вроде прощаешь те дикости, которые Чижиков позволяет себе при общих попойках. Сколько раз его били. Казалось, что всё, только попадись на глаза – убьют. Но нет, капитан-инженер как ни в чём не бывало возникал на горизонте и растягивал меха. Что с ним поделаешь? Особенно с гармошкой его? Умел, стервец, взять аккорд. Любую неприступную крепость приступной делал.

Со временем Чижиков полюбил их компанию. Это выразилось в том, что даже при изрядном подпитии перестал хамить. И глядя на его лицо, уже не казалось, что сейчас возьмёт и вцепится клыком в аорту. Он был ракетчиком до мозга костей. По службе не шёл ни на какие компромиссы. И спуску никому не давал. Мог даже на командира части бочку покатить, когда входил в азарт на боевых. Спутники запускать – дело серьёзное. К тому же опасное. И его расчёт в работе не допускал сбоев. Не раз капитана поощряли за отличную службу. Не раз пытались майором сделать. Да он при таких деловых качествах был бы уже не только майором. И подполковником, и полковником. Но бесшабашный образ жизни в быту сводил на нет все потуги начальства.

Никто не удивлялся, когда Чижикова поутру либо командир, либо замполит забирал из комендатуры. После очередного дебоша. Имел место случай, после ресторана он решил отбить даму у какого-то морально невыдержанного проверяющего из Москвы. Дама вообще-то была из тех, что мало разборчивы. Клевала то в ту сторону, то в другую. И Чижиков нравился напористостью и невиданной наглостью, и льстило, что московский полковник на неё запал. Короче, кто верх возьмёт, тому и буду принадлежать.

– Как ты смеешь, мурло, на пути моём становиться? Я полковник из Москвы! – верещал проверяющий.

– Я таких полковников на болту боком видел, – парировал соперник. – Ты у меня, гнида, сейчас кровью рыгать будешь!

– Да я тебя сгною, негодяй! По судам затаскаю.

– Вот мы сейчас поглядим, из каких суперхрящей у московских полковников нюхало сделано.

Москвич, правда, ростом удался на голову выше, да и в плечах вдвое шире. На забияку нашего сие не произвело ровным счётом никакого впечатления. Чижиков кинулся в драку и первым делом точечно заехал полковнику в нос. Бедолага, не ожидая такого вероломного эксцесса, стушевался, сразу размяк. Потекли непроизвольные слёзы. Кровь.

– Ну, как, понравилось? – ехидничал гармонист. – Зашумело в головушке? Щас, погодь, мил человек, в чувство приведу.

И правой – оплеуху. Потом левой. И ещё, и ещё.

– Будешь, падаль, знать, как баб у ракетчиков уводить. Я ещё твоим клеркам в Москву сообщу, какие ты проверки тут делаешь. Получи!

Дамочка прямо визжала от восторга. Конечно же, Чижиков – сегодняшний кумир её и обольститель. Каков мужчинка! Огонь. И даже когда гармониста везли в милицейском фургоне, она ещё долго бежала следом и восхищалась, заверяя, что будет ждать и помнить.

Из КПЗ драчуна отправили в родную комендатуру, поскольку от потерпевшего не поступило заявления. Полковник, если честно, струхнул до смерти. Вдруг этот осатанелый вправду сообщит? Аморалка же. В те годы ещё строго относились к подобным вещам. В комендатуре капитана никогда долго не задерживали. Как правило, давали проспаться, утром – с рук на руки. А уж командир потом ломал голову, что с ним делать. И судом чести офицеров казнить, и лишением всех премиальных. И никаких присвоений очередных воинских званий.

Старым капитаном считался на полигоне Чижиков. Капитаном, который никогда не будет майором. Гармонист, одним словом.

Стоял июль. Жаркий, с белыми ночами. Город жаждал прохлады. Его улицы орошали поливочными машинами. Но сушь, витавшая в воздухе, моментально высасывала любую влагу. Над тайгой носились ошалелые стаи оводов, слепней. Делая налёты на окраинные кварталы, доводили людей до бешенства. Особенно молодых девчонок. Прямо под юбку надо шнырнуть. И укусить. Как тут выдержишь фасон? Никаких условий продемонстрировать прелести. А надо! Кругом ведь мужчины в форме. Тут уж кто кого переегозит. И боевые подруги самоотверженно терпели налёты вурдалаков, оголяя прелестные ножки до немыслимых порой высот.

Ближе к вечеру, когда солнце приспускалось к еловым верхушкам, зной несколько спадал. Из мшистых недр, притаившихся вокруг болот и озёр, взмывали тучи комарья. Вообще мамаево нашествие. Голодные, озлобленные, беспощадные, комары включали громкоговорители и производили психологическую обработку населения изводящим ультразвуковым писком. И, само собой, неистово жалили. Залетали в форточки, окна, изобретательно выискивали щели в натянутых москитных сетках. Их перед сном гоняли, били газетами. Кто похитрее, боролся с напастью пылесосом. Фумигаторы в те годы можно было приобрести лишь за границей, куда служившим на космодроме вход надолго и прочно был заказан. Лишь через пять лет после того, как офицер увольнялся, ему разрешалось в какую-нибудь Польшу или Болгарию съездить по путёвке.

Лето – пора отпусков. Благодать. Для высокопоставленного командования. «Солнце жарит и палит, в отпуск едет замполит. На дворе январь холодный, едет в отпуск Ванька взводный». Знаменитые войсковые побасенки, анекдоты. Всё ведь из жизни. Командир беседует с лейтенантом:

– Ответь, молодой. Ты тёплую водку любишь?

– Нет, что Вы.

– А потных женщин?

– Фу, нет, конечно.

– Я ведь заботу о тебе обязан проявить? Обязан. Пойдёшь в отпуск зимой.

Море, как ты далеко! Пляж, песочек ласковый, волна бирюзовая. Пиво, креветки. М-м-м. Служи Родине, боец, и забудь. Тайга – твой дом. Пока не появятся на погонах второй просвет и звезда покрупнее. Не жизнь, анекдот сплошной. Жёнам та же участь. Тем, которые куда иголочка, туда и ниточка. Преданным самым. Но многие ниточки на лето сматываются. На большую землю. К маме и папе, если те живы. Мужья остаются. Их целая гвардия таких. Соломенные холостяки. Чего только ни вытворяют без присмотра! С ума сходят. Попадают под власть Чижиковых, бродят неприкаянные. Пьянствуют. Блудят. Замполиты, конечно, берут бедолаг на строгий контроль. Загружают по службе. Во всех злачных местах выставляют барьеры. В ресторане, например, постоянно дежурит кто-нибудь из полковников. Комендантский патруль на подхвате. Чуть что – на цугундер. Да разве советскому ракетчику привыкать? Жизнью рискуют каждодневно, а тут несчастный патруль какой-то. Плевать на полковника-соглядатая. И на сухой закон. Выдался свободный вечер, значит, сам бог велел надраться.

Ресторан «Орион». В том же здании офицерское общежитие. Мимо пройдёшь? Уж нет. Холостяку деваться-то некуда. В ресторане и музыка, и танцы. Дамочек незамужних – брошенных в основном – толпы.

– Разрешите пригласить?

– Ну что Вы, что Вы? Как можно? Конечно.

– Так, может, присядете за наш столик?

– Ой, неудобно, право. Где столик-то?

– Официантка! Нам, пожалуйста… лимонаду.

И по бокалам вместо шампанского. А в лимонад – гидражки, спиртику ракетного. «Коктейль Молотова». После ресторана кто куда. Кто на озеро продолжать лимонад цедить. Кто по хатам. К тем же дамочкам. Июльский загул! Без оглядки на моральный облик строителя коммунизма. Что там жёны на большой земле поделывают в эту минуту, мало кого интересует. Может, то же самое. Скреплённые военной присягой офицерские семьи – ячейки прочные. Попробуй, заикнись о разводе. Сразу в оборот. Сгноят. Блуди, на голове ходи, но семью рушить не дозволено. Хоть поубивайте друг друга. Что некоторые и делали.

Елена и подумать даже не смела, чтобы вот так, без Генки, укатить из Мирного. Хоть к маме, хоть к папе, по которым соскучилась невозможно. Но ведь он муж. Как это, взять и оставить одного? Да такого, видного из себя. Подберут сразу же, змеюки мирнинские. Нет уж. Раз поженились, то всюду вместе. Это нормально. Как бы ни хихикали подруги так называемые. Ведут себя, словно кошки распутные, того же от меня добиваются. Девоньки, не на ту напали. Она очень гордилась собой такой вот. И ещё сильнее любила. И тосковала. Муж пропадал сутками. Она предавалась воспоминаниям, вновь и вновь переживала их не такое уж и долгое совместное бытие. Даже представить страшно, что было бы, к примеру, не рвани она в своё время к нему в тундру. Савватиев-то с характером. Вряд ли позвал бы. И как глупо рассорились перед окончанием академии. Какая же я бестолковая была. Молодая, что взять? Теперь-то уж поумнела. Ни на шаг не отпущу. И гордыню присмирю. Перед кем другим – нет, а перед Генкой… только так. Только так он будет моим навсегда. Как бы там по службе ни мытарили. Барановы всякие. Переживём. Чижиковым не позволю сделаться.

Однажды, сидя с Ольгой на скамейке у подъезда, заметила, как подъехал УАЗик. Из него вышел подполковник. Роста выше среднего, блондин. Крупный, но не уродливый нос. Кажется, светлые глаза. В меру упитанный. Улыбчивый такой. Махнул рукой водителю, и тот укатил, подняв с асфальта пыль. Подполковник жил в соседнем подъезде. Елена поймала себя на мысли, что где-то уже его видела. Впрочем, резонно рассудила она, здесь, наверно, и встречала. Соседи ведь.

Офицер направился к двери и вдруг остановился. Повернулся, поймал её взгляд. И заулыбался. Самодовольно, нахально. Елене показалось, непростой был взгляд. Будто оскорбительное словесное ругательство. Испытав гадливость, она демонстративно отвернулась. Надо же, с виду вроде нормальный. Что за человек? Краем глаза пронаблюдав, пока тот не исчезнет за дверью, спросила у Ольги:

– Ты его не знаешь, что ли? – искренне удивилась подруга. – Это же Баранов, из нашей части. Заместитель командира. Любимец народа.

– Вот оно что! Заметила, как таращился?

– Ещё бы. Кот. Физиономия лощёная сразу сделалась.

– К Генке моему последнее время неровно дышит.

– Мне Димка рассказывал. Опасная сволочь. Смотри, чтобы к тебе не задышал.

– Интересно, как бы это у него получилось?

– Эта мразь на всё пойдёт. Ты дверь покрепче запирай.

– Даже так? Неужели способен?

– У него жена уехала с дочкой. До осени. Пойдёт сейчас, нажрётся. А когда пьяный, говорят, дурак дураком. И ещё мстительный, собака.

– Ну, спасибо. Успокоила.

– Нет, кроме шуток, Ленка. Дверь на оба замка. Димка говорил, Баранов по пьяни грозился, что пристрелит доктора. Генку, я думаю. Чем-то он его достал.

– Чем же мой Савватиев мог достать целого командирского зама? Разве что не пошёл против совести.

– Это, милочка, самое страшное в армии преступление. Когда начальнику совесть позволяет делать подлость, а подчинённому нет.

За шифером надо было ехать в Савинск, соседний райцентр, где-то полсотни километров. Там цементно-шиферный комбинат. Савватиеву выделили грузовую машину. Выехали в пять утра, вернулись к семи вечера. Доктор, пока бегал за директором и вылавливал всяческих клерков, извёлся. Идеальная нервотрёпка! Бюрократ на бюрократе. Когда оформили накладные и прочие нудные бумаги, у грузчиков начался обед. После обеда пропал кладовщик. Когда его нашли, оказалось, что грузчиков перехватили другие, попроворнее клиенты.

Вернувшись в часть, обратил внимание, что дрожат руки. От усталости, шифер пришлось закидывать в кузов самим, вдвоём с водителем, и бессильной ярости. Надо расслабиться, подумал капитан и попросил дежурного фельдшера организовать чего-нибудь перекусить. Сам пошёл к приятелю, Сашке Хренову, начальнику вещевой службы. Скорешились на тренировках по каратэ. Сашка, как и он, готовил службу к проверке, переделывал свой склад и ещё баню. У начвеща всегда имелась в наличии полная фляжка.

– Ну как, привёз крышу? – Хренов сидел в гордом одиночестве у себя в кабинете, что располагался отдельно от штаба в небольшом деревянном домике с остальными тыловыми службами, и явно скучал.

– Домой не поехал?

– Ага, дадут, как же. Пока склад не сделаю, и думать нечего.

– Если месяц делать будешь?

– Месяц и торчать тут буду.

– Татьяна твоя как же, одна?

– Это твоя Елена одна. Моя сейчас у мамочки в Горьком балдеет.

– Понятно, отчего домой не спешишь.

– Что там делать? Покушать не дадут, обласкать – не обласкают. А здесь и банька, и бельишко свежее, и рыбалка, и шашлычок. Да и кое-что к ним.

– Я, Сашок, по этому поводу и пришёл.

– Правильно сделал. Я сразу понял. Довелось иметь контакты с этими крысами гражданскими? Египетский труд! Без нашей ракетной валюты бесполезно туда и соваться. Ты, насколько я понимаю, сухим ездил?

– Где взять? Я же не заправщик.

– Попросил бы у меня. Что ж я, доктора не выручу?

– Баранов крутился, я не посмел. Кстати, где он?

– Укатил в Мирный. Всех озадачил, всем навставлял и бухать поехал.

– И слава богу. Видеть не могу.

– Он такой. Ну, ладно. К тебе пойдём?

– Я распорядился уже, накрывают.

– А шифер?

– Сгрузили на склад ИТС.

– Смотри, разворуют. Надо сходить, проверить.

– После ужина. Завтра за доской половой ехать. Мороки!

– И мне. Вместе сгоняем. Покажу, как действовать надо. Ну, что?

– Что-что. Наливай.

Когда подходили к складу, заметили, как двое солдат внаглую лист шифера тащат.

– А ну стоять! – заорал Хренов и рванул наперехват. Геннадий за ним. – Это кто ж распорядился? – Сашка схватил одного за шиворот, второй сбежал.

Пойманный на горячем солдатик тяжело сопел и не сопротивлялся. Но и не признавался. Сашка малость его потряс за грудки и заставил волочь обратно. Кладовщик, когда увидел, в панике заметался. Шельмец! Решил нагреть руку, пока начальства рядом нет. Тут глаз да глаз.

– Ты это что ж делаешь, кот собачий? – не на шутку разойдясь, начвещ уже собирался отпустить леща, Гена не позволил.

– Доктор, святая душа. Завтра тебя же и… За этих вот. А ну, пересчитывай каждый лист. Сколько там по накладной?

– Да один только и взяли, товарищ капитан. На подсобке сарай течёт.

– А-а-а, тебе свинок жалко стало? А людей? Которые больные? Я тебя на губу сейчас отправлю, каналья!

– Товарищ капитан, не надо. Не говорите никому.

– Это еще почему же?

– Виноваты, товарищ капитан. Ну, хотите, шашлыки устроим?

– Ещё как устроите. Склад закрывай и опечатывай.

Когда замок был надёжно заперт и наклеена контролька, Хренов залепил пластилином «гитарку» и тиснул свою личную печать.

– Утром проверю. Сейчас марш отсюда. Через два часа буду на подсобке. Готовьте, что обещал. А то как-то после твоих, доктор, харчей сытости не чувствуется.

– В принципе, один лист можно и пожертвовать свинкам. У меня с запасом взято.

– Ты не спеши. Мы подсобку ещё подоим. Сарай починить не грех, конечно. Если шифер останется, никому другому не отдавай. Подсобка наша должна быть. Раз наша корова, то, как говорится, нам её и доить.

– Резонно. Что это за машина?

– Где?

– Вон, к штабу мелькнула.

Сашка приставил ладонь ко лбу, всмотрелся, подслеповато щурясь.

– Это за гэсээмщиком. Персональное такси. Возят, как генерала. Гидражка творит чудеса. Хочешь, езжай с ним. Пойдём, поговорю. Он сговорчивый мужик. Нашего возраста. Заодно и скорешишься. Полезно иметь такого в друзьях.

– И то, я три дня Ленку не видел.

– Бежим, укатят.

– Но шашлыки?

– Охотники найдутся. Витька вон, Сковородкин, звонил, спрашивал, не будет ли чего интересного по вечерней программе. Тоже классный мужчина. На спирте сидит. Он его после боевых списывает.

– Вот и славненько. Побежали?

УАЗик нёсся резво. Дорога была свободной, время позднее. Водитель пару раз останавливался протереть стекло. Оводы, стрекозы, комары встречным потоком расшибались в лепёшки. Сразу и не ототрёшь: клейкое, тягучее. Приходилось водой взбрызгивать. Гена начинал нервничать. В чём причина? Не надо, может, было ехать? Спросят назавтра. Ну и что? Уехал. Не на каторге же. Имею право. Чтобы казарменное положение объявлять, необходим приказ по округу. Такового не поступало. Мало ли что им, самодурам, взбредёт? Завтра прикажут жён призвать к ним в услужение. При последних мыслях заныло под ложечкой. Что там с Ленкой? Всё ли ладно? Заметил, как стали подрагивать пальцы. Этого не хватало. Паркинсо-ником что ли становлюсь? Немудрено. При такой-то жизни. Что он тащится еле-еле?

Это уже было зря. Водитель гнал прилично. Местами лихачил, отчего гэсээмщик принимался материться и нарочито громко хохотать. До города долетели за двадцать минут. Обычно, при езде по правилам, уходит почти час. Нешуточно начало колотить. Сжал зубы, пытаясь унять дрожь, и молил Бога, побыстрее бы. Когда они поехали по главной улице, чуть не выругался. Получалось в объезд, не по прямой. Гэсээмщик жил на Ленина, и его, естественно, завезли в первую очередь. Потом уже и Савватиева.

Свернули на улицу Строителей. Всё, приехали. Вон помойка с неизменными чайками над ней, вон подъезд родной. Вдруг Гена опешил. Из его подъезда выскочил не кто иной, как «любимец народа». Этот что тут потерял? Баранов, заметно шатаясь, зигзагами уходил в сторону помойки. Подъезд перепутал, сволочь? Наскоро пожав руку водителю, доктор устремился к себе на этаж. Боже, что это? Дверь чуть ли не взломана, еле держится на одной петле. С другой соскочила. Ручка оторвана. Нажал звонок. Тишина. Постучал. Сперва негромко, потом кулаком.

– Убирайся, негодяй, – это Ленкин голос, но не обычный, чужой, страшный. – Зарублю! У меня топор.

– Леночка! Это я, Геннадий, – пролепетал жалко, как будто горло воспалилось.

Клацнул замок. Дверь упала прямо на него. Елена действительно держала кухонный топорик. Заплаканная, дрожащая. Потемнело в глазах. В УАЗике, значит, предчувствие мучило? Адреналина, наверное, выше всякой нормы, сейчас из глаз брызнет. Гад какой! Баранов успел скрыться за кустами, от которых начиналась дорога к гаражам. Настиг его в два прыжка. Тот, заметив преследование, подобрал с обочины увесистый дрын и уже успел замахнуться. Прыжок, дрын полетел в сторону. Став на ноги, доктор на долю секунды застыл в атакующей позе. Глаза-то почти белые. И чубчик волнистый, как у всех блондинов. Ариец чистейших кровей. Где-то слышал теорию, что немцы на самом деле никакие не арийцы. Настоящие арийцы – русские, славяне. От слова «ар», солнце. Фашисты присваивали себе всё самое лучшее. И свастика – не их. Наш, солнечный знак. Украли, шакалы. Так кто ты, Баранов, русский или фашист?

Когда в воздухе мелькнули подошвы, Гена удивился: отчего это он? Рука совершенно не почувствовала удара. Нет, так не пойдёт. Я должен ощутить. И мгновенно, одним импульсом, поднял Баранова, также подметив, что не чувствует тяжести. Влепил на этот раз ладонью. Чтобы позвучнее. И опять подошвы. Не то. Удовлетворения нет. Я должен кровь его увидеть. Вот что. Тогда, может, и полегчает. Удар за ударом. Жестоко. Руками, ногами. Подполковник вначале сопротивлялся, потом затих. Савватиев, наверное, прибил бы его насмерть. Но на руке повисла жена.

– Миленький, не надо. Геночка, очнись. Он ведь мне ничего не сделал. Так, напугал только. Миленький мой, не на-а-а-до!

Сознание стало постепенно возвращаться. Руки в крови. Ленка, вся содрогаясь, пытается их оттереть платочком носовым. Лапочка моя бедненькая. Что тебе сегодня пережить довелось! Прижал к груди. Убью за неё любого.

– Ладно, ладно, не плачь, любимая. Я с тобой. А с нами Бог. Видишь, не должен был приезжать сегодня. А ОН распорядился. И дальше укажет. Не бойся ничего.

– Что с ним делать будем? Живой хоть?

– Что такому мурлу содеется? До конца жизни помнить будет. Испугалась?

– И чего надо ему было?

– Это вопрос. По существу. Ты не догадываешься? Что им вообще от жизни надо? Чтобы всё по их. Хозяева. А будет по-моему. По-нашему, правда?

Баранов не шевелился. Но был в сознании. Веки дёргались. Доктор прошёлся пальцами по его костям. Вроде все целы. Возможно, да и должно быть, сотрясение. Впрочем, для такой пьяни это не опасно. Откуда кровь? А-а-а. Носопырку ему разворотил. Тоже не смертельно.

– Да Вы, батенька, легко отделались, – Гена развернул голову подполковника к себе и широко улыбнулся. – Глазки можешь не прикрывать. Вот, молодец. Теперь слушай внимательно.