Текст книги "Лелег"

– Михеич, это что за красотки?

– Где? А-а-а, перепёлки. Хочешь, яичек соберём? Тут видимо-невидимо гнёзд. Почти круглый год несутся. Полезные.

– Нет уж, хватит на сегодня.

– Да не переживай ты так. Всяко ж бывает.

– Конечно, Михеич, всяко. Только сдаётся мне, это смерть нам привет сегодня передала. Через зайчонка того.

Дача представляла недостроенный дом в предполагаемые два этажа, участок земли шесть соток, огороженный кустарником смородины, малины, крыжовника и молодыми персиками. Несколько грядок было отдано петрушке, укропу, морковке. Остальное – картофелю. Во множестве яркими вкраплениями сияли георгины, астры, хризантемы. Их рассадили в беспорядке, без всякой геометрии. Имелась подводка воды. Дачный кооператив оборудовал для этой цели небольшую насосную станцию. В складчину приобрели трубы, проложили прямо в огороды. Качали из Днестра, недалеко, метров триста всего. Это позволяло даже в засушливые лета выращивать урожаи. Не ленись, поливай. Михеич потому и вытащил соседа из бетонной коробки на природу. Одному-то возиться скучно. Похвастаться не терпелось. Дом он строил уже не первый год. Слава богу, стены подвёл уже под крышу. Даже опорные брусы перекинул. Теперь кровлю настелить и жить практически можно. Всё в одиночку. Да в условиях безденежья и тотального дефицита. Разве я не молодец, а, сосед?

Перемахнув через небольшую балку с блеснувшим на дне ручейком, выскочили на Дубоссарскую трассу, пронеслись километров десять, снова свернули на просёлок. Здесь уже чувствовалась близость реки. Пахло по-иному. Ветер был прохладней. Поля в основном обработанные. Ни полыни, ни чабреца. Всё окультуренное: бахча, помидоры, кабаки, огурцы, подсолнечник, опять же картошка. Какое-то время отлого спускались в направлении берега. Дачный посёлок вынырнул из-за небольшого пригорка неожиданно. Издали как будто стадо коров. Домишки, которые достроенные, которые в виде голых коробок, в вечерних лучах отсвечивали всевозможными оттенками: белые, пятнистые, пегие, бурые, рыжие, золотисто-жёлтые, чалые. Вокруг зелёное пространство. Пастбище пёстрых надежд на лучшую жизнь, в которую дачники верили свято.

Михеич, влетев на двор своего огороженного кустарником и местами сеткой рабица счастья, резкой прогазовкой закрутил заднее колесо, лихо развернул мотоцикл, заглушил двигатель, не заметив, как из кустов смородины выскочили две пятнистые газели с белыми кисточками хвостиков, замерцавших под солнцем, как фонарики. И помчались восвояси.

– На всё про всё минут сорок, может, час. Потом стемнеет. Пойду за шлангами. Ты персиков погрызи пока.

Влад, в отличие от соседа, успел-таки заметить газелей. Их резвые стройные тельца, так гармонично сочетавшиеся с окружающей природой, вприпрыжку удалялись к темнеющей поодаль рощице. Красивые, забавные, лёгкие, как этот вечерний ветерок. Благодаря им отпустила тоска, навеянная гибелью зайчонка. И опять же показалось, что смерти в противовес жизнь великодушно поприветствовала, вдохновила сейчас его, капитана третьего стрелкового батальона гвардии Владислава Богатырькова на стойкость, несгибаемость, как бы тяжко ни пришлось. В том, что вскорости начнутся великие испытания, Влад уже не сомневался.

Совсем недавно ослепительные в своей белизне облака зарделись, налились пурпуром, через пару минут вдруг ярко заалели, будто из них просочилась кровь. Ещё спустя несколько мгновений она, эта кровь, хлынула потоком, заливая верхушки тополей, орешин, персики в саду Михеича, самоё землю. Влад на какое-то время остолбенел под гнётом впечатлений от клёкота взметнувшихся из глубины души, словно стая валькирий, мрачных предчувствий. И невольно сжал кулаки.

Безмолвный Михеич сосредоточенно поливал грядки, не решаясь потревожить. Пусть постоит, подумает. Он и сам давно понял, что настаёт время не бесплодных политических совокуплений наших с вашими, а конкретного вооружённого противостояния. Тишина, пересиливавшая в данную минуту своей многозначительностью шум воды из шланга, скоро перестанет быть таковой. И капитан вдоволь хлебнёт из того взамен ей сакрального субстрата, что вскоре заполонит пространства и души приднестровцев.

Молдавский металлургический завод – не просто предприятие тяжёлой промышленности. Уникальное явление, сплошь пропитанное загадочностью, которой поэты, писатели наделяют Россию. Наверное, оттого, что основной костяк его тружеников – русские, кто завод спроектировали, построили и великолепно плавят металл наравне с молдаванами, украинцами, болгарами, гагаузами. Национальностей много. Иностранцев тоже полно. Но чтобы завод стал бунтарским истоком, эпицентром политической активности – несомненно, заслуга этой самой русской загадочности, витающей вне национальностей и видовых принадлежностей.

Когда Владислав впервые шёл на завод, была весна, в последней декаде май, жара ещё не определилась. Была замечательная погода. И облака! Он всегда любил наблюдать за ними. В их причудливых перевоплощениях им усматривалась некая зависимость от людских чаяний, мыслей, переживаний. Частенько совпадало так, что формы и динамичность этих перистых, кучевых, дождевых или грозовых на небесном своде, их то ли великолепие в данную минуту, либо же угрюмость, влияли на ход событий или, по крайней мере, соответствовали тому.

Миновав окраинную Гвардейскую, Влад застыл перед открывшимся вдруг великолепием. Собственно, было-то всего – поле подсолнечника. Но каким оно представилось в тот миг. Синь, по которой плавали дивные лебеди с ослепительно светящимся оперением, контрастной гармонией подчёркивала сияющую жизнерадостность жёлтых лучиков-лепестков. Солнце светило со стороны затылка, получилось так, что подсолнухи, развернув головки на Богатырькова, с веселинкой смотрели ему в глаза. При этом ещё и покачивались. Как будто приветствовали. Вообще-то подсолнух в их краях начинает цвести где-то к середине июня. Но в тот год весна приняла хозяйство на месяц раньше. Солнце изначально было таким ласковым, щедрым, что изнеженные растения потянулись к нему с охоткой, не силах нарадоваться избытку вырабатываемого хлорофилла. Так что к концу мая многие уже выглядели почти взрослыми.

Две полоски: синяя и жёлтая. Живое воплощение геральдического символизма. Молодцы соседи-украинцы, наивно подумалось тогда Владу, переняли саму красоту у матушки-природы для своей государственности. Некоторые сомневающиеся скажут, а как же трезубец на той красоте? Это чего символ? Тризуб, острога, вилы, якорь? Агрессивно как-то, не находите, господа воздыхатели? Более просвещённые, особенно пацифистски настроенные, будут парировать: сей символ есть герб Рюриковичей и представляет собой изображение божьей птички. Но какой именно птички, парируют оппоненты? У князя Владимира сия пернатая тварь – сокол. Хищник, между прочим. Споры, споры. Поныне. Жовто-блакитные националисты тоже, не первый уже век, претендуют на красоту Украины. Погромы, резня, махновщина, грушевщина, петлюровщина, майдан. У каждого своя правда. Но истина одна. Она и есть красота. Пытаясь её пятнать невинной кровью, разве добьёшься взаимности?

Поле подсолнечника и небо. Какие тогда плыли красивые облака! Впрочем, это небо ещё не было Приднестровским официально. Регион, куда приехал с молодой женой отставной капитан, именовался Молдавской Советской Социалистической Республикой. Райский уголок. Вотчина генерального секретаря Брежнева, наилучших в мире вин и коньяков, самого песенного, самого танцевального, самого жизнерадостного народа. Молдавия. Но не Румыния же!!!

За полем взметнул в небо свои корпуса и полосатые, как маяки, трубы промышленный гигант. ММ3! Зрелище не просто впечатляющее. Грандиозное! Влад ещё не представлял себе истинной масштабности предприятия. Но трепет, с каким подходил к проходной, подсказывал, что с сегодняшнего дня в судьбе произошли перемены. Какие? Неважно. Интуитивно Влад догадывался: перемены эти такие же грандиозные. Двенадцатиэтажное здание администрации возвышалось над окрестным ландшафтом не просто как монументальное изваяние из стекла и бетона, но как перст Божий. Настолько величественно гляделся завод. Неспроста здесь воздвигли такое чудо. Между Украиной и Молдовой, в непосредственной близости стран восточной Европы и черноморских портов.

Девятьсот специалистов из Челябинска и Магнитки, Череповца и Караганды, Липецка и Новокузнецка, а также многих украинских металлургических комбинатов, таких как ДМ3[67]67
  ДМ3 – Донецкий металлургический завод.


[Закрыть], «Азовсталь», «Запорожсталь» и другие, высадились на молдавскую землю десантом в середине восьмидесятых. ММ3 строился, оснащался по высшему уровню, самым современным оборудованием. Для него трудились учёные Донецких и Днепропетровских НИИ, разработавших новые агрегаты и эксклюзивные технологии. Начиная с 1987 года, завод стал приносить баснословную прибыль, экспортируя продукцию уже за рубеж, хотя и планировалось, что работать он будет на Молдавию и Южную Украину. В 1991 году за ударный труд коллектив ММ3 получил Государственную премию СССР. Какие энергетические потоки скрестили свои векторы здесь, в полях подсолнечника! Наверное, души невинных республик, к тому времени уже агонизирующих, избрали городок на левом берегу Днестра для сохранения генного материала такого понятия, как советский строй. Именно советский, без штампованного апломба, свойственного империи в конечной стадии развития.

Когда колосс рухнул, а незабвенный душка Горбачёв слился под крылышки американских спонсоров, когда полетела в тартары промышленность, ММ3 выдавал на-гора такие проценты, что до сих пор аналитики диву даются. В условиях жесточайшей экономической и политической блокады, когда даже свои приднестровские лидеры готовы были продать или вообще отдать за так, рыбницкие металлурги сказали своё: а вот шиш вам, господа христопродавцы! И отстояли. Трудовые коллективы обеспечивали от тридцати до пятидесяти процентов налоговых поступлений в бюджет, максимальное падение производства не превысило четырнадцати процентов. Хотя другие украинские и российские комбинаты теряли до пятидесяти. Передовая инженерная интеллигенция, руководящая заводом, отдавала себе отчёт, что единственная сила, способная сопротивляться неизбежному нашествию разрухи в связи с политическими пертурбациями, это Советы Трудовых Коллективов.

Именно современный пролетариат, сплочённый под единым флагом борьбы за справедливость, мог в условиях всеобщего краха удержать, хотя бы в таком маленьком территориальном пространстве, как Приднестровье, идеи свободы, равенства, братства и независимости. Именно ММ3 обладал таким пролетариатом. Именно отсюда забастовочное движение началось, именно заводчане-металлурги выдвинули предложение о создании автономии, впоследствии ставшей республикой, именно они провели первый в истории Советского Союза референдум, то есть истинно народное принятие какого-либо решения.

Конечно же, простые люди есть простые люди. Вряд ли возможен был исторически свершившийся факт, если бы не местный лидер. Счастлив тот народ, кому Бог посылает адекватного вождя. Молдавскому металлургическому заводу в этом плане повезло. В лице генерального директора Анатолия Константиновича Белитченко. Высокообразованный, интеллигентный до мозга костей, эрудит, каких ещё поискать, гений металлургического производства. Руководитель от Бога. Вожак. Вдохновитель. Человек с большой буквы. Несомненно, политический деятель. Настолько прозорливый, что ради сохранения собственного промышленного чада, которому посвятил практически всю свою жизнь, стал инициатором создания нового в современном летоисчислении государства. Когда же по этому государству супостаты стали бить из артиллерийских орудий, он организовал ополчение, помог сформировать регулярные вооружённые силы, вначале, как положено, именовавшиеся гвардией. И как здорово всыпали супостату! И не просто всыпали. Кто знает, может, Россию уберегли от краха. Ибо что такое Приднестровье? Частичка её, не понятой заморским обывателем, никем никогда не покорённой, со знаменитой своей загадочностью. А уж куда как загадочна душа Приднестровья!

Более тридцати национальностей на заводе. И все – русские. Потому что русскость – это не национальность. Это состояние души. Не понять того прагматичному западному сообществу. Вот и лезут поживиться. Войной грозят. Но разве это мыслимо – воевать с русскими молдаванами, украинцами, русскими евреями, болгарами, белорусами? Господа Мамай, Наполеон, Шикльгрубер бы подтвердили.

К самому Белитченко Богатырькова не допустили. Кто ты такой? Безработный, каких сотни. Все норовят примазаться к повышенной зарплате. Отбор производился не просто строго. Вступительные экзамены в МГИМО по сравнению с конкурсом на ММ3 – детские забавы. Генеральный был придирчив. Он гвардию набирал. В самом прямом смысле. Всяк, попавший на ММ3, уже становился не просто рабочим, сотрудником бухгалтерии, отдела. Он приобретал статус! Человеку, обладателю данного статуса, позволялось многое. Отоваривание в спецмагазинах, элитные садики, школы, квартира в микрорайоне «Металлург». Но даже не это главное. Работник ММ3 получал некий политический апломб. Он в любой ситуации как бы становился лидером. Споры ли, потасовки бытовые, люди, если рядом находился кто-то из металлургов, всегда обращались за справедливым решением именно к нему.

Бесполезно было подкатывать к какому-нибудь газосварщику или прокатчику с предложением сходить в кафе выпить, неважно, по какому поводу, если завтра на смену. Или горячей дамочке затащить металлурга в постель, когда тому грозило опоздание на работу. Любой запашок, каждая минута задержки – повод к увольнению. Потому и позже, когда началась война, ополченцы-заводчане знали: им есть что терять. И воевали соответственно. Не щадя ни врага, ни себя.

Самой высшей инстанцией, куда удалось добраться Богатырькову, оказалась референт-секретарь. Лет около тридцати женщина с приятными округлыми формами. Миловидное лицо, пухлые губы. Брови вразлёт. Ресницы – каждая полметра. Влад ещё обратил внимание, как прямо она держит спину и как очаровательно, почти кокетливо, поводит плечами. Волосы у неё были подкрашены, но не сильно. Сохраняли естественный светло-каштановый оттенок, отчего причёска, выполненная в стиле «сессон», приобретала притягательный для взора шарм, заставляла некоторые сердца работать в учащённом режиме. Влад невольно скосил глаза на её руки. Обручального кольца не заметил. Неужели не замужем? Не может быть. Такое сокровище и не востребовано? Наверное, сам генеральный содержит. Нечего тут ловить. Отключись, капитан. Не про тебя цветок.

И вдруг она взглянула глаза в глаза. Мгновенно Владу припомнилось: артиллерийское училище, первый учебный бой. Батарея жахнула залпом по условному противнику. Но жахнула не учебными зарядами. Чуть барабанные перепонки не лопнули. Через секунду над окопами «противника» взвились жуткие смерчи. С десяток ослепительных вспышек ковырнули из чернозёмных пластов по тонне земли, швырнули к облакам. Точно такое же впечатление произвёл на отставника взгляд директорской секретарши. Страх, восторг и ощущение причастности к чему-то великому, неповторимому.

Секретарша, обладая недюжинным талантом психолога, сразу подметила: это не простой обыватель. Прибыл настоящий во всех смыслах мужчина. Из многих сотен, прошедших через её кабинет, этот, пожалуй, такой первый. Она, ни слова не говоря, протянула Владу лист бумаги, шариковую ручку. И улыбнулась.

«Зубы фарфоровые, что ли», – съязвил про себя Богатырьков. Съязвил оттого, что не мог совладать с собой. Он, капитан Советской армии, видевший в лицо смерть, стоял сейчас перед бабой и чуть ли не терял сознание. От красоты, исходящей от неё нежности, уверенности, обаяния, понимания. И что значит, бабой? Перед королевой, богиней! Влад не помнил, как написал заявление. Она быстро пробежалась по тексту глазами и, опять улыбнувшись, отчего капитан в очередной раз напрягся как при артобстреле, исчезла за невозможными для осмысления дверями. Её не было минут десять.

От нечего делать Влад принялся рассматривать стены, потолок, полы. Всё было какое-то необычное. Сверкающий мастикой паркет. Мебель первоклассная. Каждая бумажечка пристроена. На столе диковинный прибор со всевозможными канцелярскими приспособлениями, часики в виде маятничка, подвешенного к небольшим райским вратам. Визитница со стопочкой аккуратных белых прямоугольничков. Он достал один. Зарницина Ольга Михайловна, кандидат технических наук. Ничего себе!

– Вы приняты, – посреди тишины, тиранившей секретарский кабинет все эти растянутые до безразмерности минуты, её голос прозвучал, как звон колокола в Михайловском храме. Собственно, храма ещё не было. Поставили только цокольный этаж, где велись богослужения, импровизированную колоколенку. Но колокол-то звучал. Как без него! Улыбка её Владу показалась ликом из храма.

– Простите, Ольга Михайловна, а Вы… – он неожиданно для себя замялся и уж совсем некстати замолчал.

– Это не имеет значения, – вновь улыбнулась она и вдруг несколько погрустнела. – Впрочем, не замужем я. И не была. И не… – она хотела добавить, что не собирается менять хорошо оплачиваемую свободу на гражданское состояние, именуемое браком, от которого пошло тянет мещанским примитивизмом, но, взглянув в глаза Владу, осеклась.

– Владислав Игоревич, идите в отдел кадров. Вам разъяснят, что, зачем, почему. Кто по профессии Ваша супруга?

– Супруга? Моя? А, ну да. Учительница старших классов, – Богатырькова залило краской, как будто уличили в чём-то неблаговидном, как в воровстве.

– Так идите же. Я им перезвоню.

– Ольга Михайловна, я… Мне…

– Идите, Владислав Игоревич.

– Оля!

– Да что ж это такое! – она быстро отошла к окну, взялась за плечи, сжалась.

Он, сам не веря в то, что происходит, приблизился и обнял эти плечи. Будто во сне всё. Склонил голову, поцеловал покрытую едва заметным золотистым пушком шею. При этом невольно перекинул взгляд за окно. Там полыхало, словно подготовленный для раскатки металлический расплав, подсолнуховое поле. По синеве величественными длинношеими птицами, ослепляя пылающим белым золотом оперения, по-прежнему плыли лебеди-облака, как будто впереди их ждала волшебная сказка с обязательным счастливым концом.

Заводчане шли на митинг. Обычно весёлые, жизнерадостные, сегодня люди выглядели этаким тёмным тягучим субстратом, похожим на предгрозовую тучу посреди безмятежной лазури, нежащейся в ещё тёплых, ласковых лучах. Солнце баловало землю перед холодами. А по цехам разлилась мглистая тишина – замершие станки, агрегаты, отключённые электросталеплавильные печи – напряглась, притаилась пред ликом беды. Белитченко шагал со своими рабочими в первых рядах. Высокий, выделяющийся из толпы. Многих наверняка терзала одна общая мысль: стоило ли останавливать завод ради обсуждения проблемы, которая в принципе уже не разрешима. Слишком напористо действовал Народный Фронт при полной пассивности центральных властей. Горбачёву происходящее в Молдавии, по-видимому, было уже неинтересно. О каких тогда уступках от республиканского правительства, с удовольствием улёгшегося под фронтистов, может идти речь?

Ни смеха, ни песен, ни споров. Только гул шагов. Богатырьков даже разволновался, ему на мгновение представилось, что он в строю, ведёт своих солдат. Невольно подтянулся. Идущие с ним стали подхватывать ногу, непроизвольно формировать шеренги. Когда колонна подходила к площади, действительно можно было подумать, что это батальоны пехоты.

Собралось множество народа. Заводчане в своих спецовках вначале контрастно выделялись, так как стали обособленно. Но через полчаса оранжевые и белые каски уже мелькали по всей площади вперемежку с пёстрыми одеждами горожан. По-прежнему властвовала настороженность эмоций. Ропот, негромкие высказывания, перетаптывание тысяч ног на месте, шум листвы, доносящийся с порывами ветра из парка, сливались в монотонный, не громкий, однако сердитый гул. Так земля гудит перед землетрясением. Погудит, стихнет, погудит, стихнет. А потом ка-а-а-к…

– Ты проект резолюции смотрел? – Серёжка толкнул в бок локтем. – Людмила сказала, что один экземпляр тебе передала.

Влад в это время ещё пребывал в отрешённости, на дружеское панибратство не отреагировал. Не в малой степени Сергей удивился такому игнорированию. Потом слегка обиделся, потом раздражился. Мастер ЭСПЦ[68]68
  ЭСПЦ – электросталеплавильный цех.


[Закрыть], молодой совершенно парень, с которым они сдружились при довольно-таки пикантных обстоятельствах. Дело было так. Уже вторую неделю Богатырьков осваивался в цехах, знакомился с людьми, изучал документацию. В отделе кадров ему предложили возглавить службу безопасности. Прежний начальник трагически погиб при взрыве боеприпаса, попавшего с общей массой металлического лома в плавильную печь. Отдел кадров очень долго подбирал кандидата, так как требования генерального были невероятно завышенными. Отставной капитан вроде бы им подходил. Владел всеми видами оружия, рукопашным боем, в совершенстве знал автомобильную технику, умело управлял как легковыми, так грузовыми машинами. Естественно, бэтээром, БМП и даже танком. Из военкомата пришли копии положительных на него характеристик.

Ещё что повергло в изумление начальника кадров, так это количество боевых наград. Их имелось у Влада свыше десятка. В мирное-то время. При ознакомительной беседе новичок всех пленил естественным обаянием, искренностью и чем-то ещё таким, что с первого раза не рассмотришь. Плюс рекомендательный звонок Ольги Михайловны, чьё мнение в отделе ценилось чуть ли не как мнение самого Анатолия Константиновича. Белитченко, будучи прозорливым руководителем, предполагал, что в скором времени вопросы безопасности станут наиглавнейшими. Скорее всего, и даже наверняка, дело дойдёт до военного противостояния. Уже и сейчас проявляются случаи саботажа, вражеской агитации. Недавно по цехам кто-то разбросал листовки с призывами Народного Фронта к воссоединению с исторической родиной Румынией. Взрыв этот. Не исключено, что результат диверсионной деятельности. На заводе нужен свой КГБ. Не меньше. Владу долго выслушивать о важности предлагаемой должности не пришлось. При первых же словах кадровика он засыпал его деловыми вопросами, конструктивность которых предопределила все дальнейшие выводы в пользу кандидата. В тот же день Ольга Михайловна унесла к Белитченко на подпись приказ.

Последующие трое суток ночевал на заводе. Впрочем, ночевал – громко сказано. Спал по два-три часа, не больше. Охрана государственного значения объекта, такого как ММ3, на момент зачисления Богатырькова в штат оставляла желать лучшего. Как в техническом отношении, так и в кадровом. «Бардак!» – сделал вывод Влад к концу вторых суток, а к концу третьих подготовил план усовершенствования системы охраны, в котором предлагал увеличить численность охранников за счёт бывших военнослужащих, но именно под его непосредственным контролем. Вооружить подразделения автоматами, даже гранатомётами. Обоснованно предлагалось приобрести БТР. И, естественно, переоснастить инженерные охранные системы самым современным оборудованием, напичканным электроникой последнего поколения.

Когда утром Богатырьков перечитал собственный план, то впал в уныние. Слишком борзо начал. Бывший командир, увидав такой план, точно пристрелил бы на месте из наградного своего Макарова. Но вдруг взяла злость. Непонятно на кого. Он отнёс расчёты в секретариат. К самому идти не решился. Ольга Михайловна, когда вошёл, даже бровью не повела. На приветствие холодно кивнула, мельком стрельнула глазами. Влад приготовил бумаги, вопросительно уставился на милые завитушки вокруг её шеи, что подрагивали в такт отстукиваемому на клавиатуре компьютера ритму. Она готовила какой-то документ, быстро-быстро бегала по клавишам изящными ухоженными пальчиками. Поставив последнюю точку и отправив материал на принтер, подняла, наконец, лицо.

– Вот, план принёс.

– Уже? Однако оперативно Вы. Собственно, чему удивляюсь?

– Оля, я хотел сказать.

– Прекратите, капитан! Ничего не может быть. Ни сейчас, ни в будущем. В принципе не может.

– Но мне необходимо.

– Зайдите через полчаса.

Моргнуть не успел, секретарша исчезла за дверью кабинета генерального. Неужели обиделась? Теперь не подпустит. Как ещё только позволила при первом «свидании»? Я наглец! Откуда столько храбрости вдруг взялось? Наглец, конечно же, наглец. Ладно, прочь отсюда. Кто знает, может и вправду этот десерт не про меня. Может, вон, для него. Он по старой привычке лихо крутнулся на каблуках и почти строевым, под портретом Белитченко, прошагал в душевную свою неизвестность. В лифте нос к носу столкнулся с коренастым, курносым, чернявеньким парнем. В холле, увидев, как перед Владиславом вытянулся по стойке смирно охранник, парнишка, удивлённо приподняв брови, воскликнул:

– Так Вы наш новый командир?

– Ваш? У меня свои подчинённые.

– Да нет, в общем смысле. Наш, заводской, понятно?

– А Вы, позвольте?..

– Я – Серёга. Третьяк Сергей Иванович. Будем знакомы.

Пожали руки. И настолько сразу понравились друг другу, что вечером решили продолжить знакомство в ресторане. Вместе с жёнами, естественно. После ресторана в тёмном уголке городского парка к ним пристали подвыпившие подростки. Человек десять. Дворняжья свора. Один гавкнул, другие подхватили. На предложение образумиться вообще зашлись нецензурным лаем. Когда Сергей предупредил, что накрутит сейчас хвосты, кинулись одновременно всей сворой. Первые их неосмотрительные пинки достались женщинам. Через пять минут хулиганы лежали безмолвными под кипарисовыми кустами, связанные по рукам поясными ремнями. Сергей, раззадорившись, никак не мог остановиться и, перебегая от одного к другому, поддавал ногами, пока Владу не пришло в хмельную голову, что этак можно под статью загреметь.

– Что с этим добром делать? – Третьяк развёл руками. – Может, сдать?

– Менты не любят, когда за них работу делают.

– Это да. Всё ж выпивши мы.

– Посему расходимся, Сергей Иванович. Девчонки болтать не будут?

– Не будем, не будем, – подала голос Антонина. – Правда, Галя?

– После сегодняшнего мне с ним домой страшно идти, – пробубнила Серёжкина жена. – Звери. Как они мальчишек этих?

– Опаньки! – взвился на дыбы муж. – Самой же перепало. У этих мальчишечек в штанах по полметра болтается. Может, хочешь взглянуть? Командир, снимем с них штаны? Пусть голыми задницами природой наслаждаются.

– Между прочим, били мы их грамотно, по активным точкам, без телесных повреждений. Так что, Галочка, за них переживать не стоит. В следующий раз подумают, прежде чем на порядочных людей кидаться. Неплохая, Сергей, идея.

Все десять моднявых портков уместились в мусорном баке. Когда они в полном молчании прошли метров пятьдесят в направлении Днестра по улице Ломоносова, Галину вдруг пробрало на смех. Моментально вслед за ней заржал Серёга. Ещё через секунду вся компания давилась со смеху и не могла остановиться.

– Эй, вы там! Можно потише? Ночь всё-таки, – сердито прорычало откуда-то сверху. – Совсем распоясались.

– Читал или нет? – Сергей ещё раз ткнул локтем.

– Я сейчас кому-то ткну! На, держи, – Богатырьков достал из внутреннего кармана номер заводской многотиражки. – Между прочим, исторический документ. Надо будет в музей отнести. Почитаешь – верни.

– Та верну-верну. Подумаешь, сокровище, – забрюзжал было Сергей, однако листовку бережно разгладил, сложил аккуратно. – Чего не начинают?

– Горкомовцы перехватили инициативу. Начнут волынку тянуть.

– Зашевелились коммуняки.

– Может, что дельное скажут.

– То-то я гляжу, пришли не на стадион, как вчера объявляли, а на главную площадь, где зевак больше.

– Как ты хотел? В городе пока ещё советская власть. Горком позиции добровольно сдавать не собирается. Пока у руля они.

– Только как-то не туда рулят. Сам не коммунист?

– Бог миловал. Ходил год в кандидатах, да разонравилось это гнилое дело. Слишком много там у них в ка-пэ-сэ козлятины. Блеют и бодаются, блеют и бодаются. И весь толк.

– Наш Белитченко коммунист, и козлом его обзывать ни у кого язык не повернётся. Согласен?

– Я второй раз настоящего коммуниста вижу. Первый – в одноимённом фильме. Может, видел? Там ещё Урбанский снимался. Это я понимаю, всю жизнь, до капелечки, людям. Но так то ж кино. Белитченко – из жизни. Вот он, рядом. Настоящий.

– Горкомовские что же, не настоящие?

– Циничные лицедеи. Сейчас по сценарию действо театральное начнут. Меня во всей складывающейся ситуации позиция Москвы удивляет.

– Горбачёв? Настоящий козёл.

Резолюцию, в которой излагалась решительная позиция коллектива ММ3 в связи с усилением националистического движения в Молдавии, Богатырьков потом действительно отнёс в краеведческий музей. Марина, директор музея, тогда ещё совсем юная, приняла сокровище с благодарностью, напоила чаем и, когда Влад уже уходил, отчего-то раскраснелась до мочек ушей. Спустя почти двадцать лет Савватиев зашёл в этот музей, чтоб порыться в «хронологической пыли». Библиотеку-то всю выпотрошил. Марина Николаевна, несмотря на свои сорок два года, выглядела сногсшибательно. Молодая совсем, стройная. Вежливая, приятная в беседе. Узнав, кто к ней заглянул на огонёк, оживилась. Много рассказывала. Те документы, что Геннадий счёл интересными, отксерокопировала. Потом предложила чаю.

Неожиданно явил себя весьма любопытной наружности человек, не юноша, естественно. Стал с ней любезничать, обсуждать вопросы оформления интерьера, он, оказывается, художник. И с такой неприязнью зыркал в его сторону, что Гена решил раскланяться. Тем более что Марина Николаевна «в смятенье нежного стыда» в это время, как девчонка, покрылась маковым цветом до ушей. Точно как Лизонька во время первого осмотра, подумал Савватиев и поспешил на выход.

– Интересно, сей прототип вдовец? – бурчал Геннадий себе под нос, когда вышел вон и как раз проходил мимо постамента, на котором в виде исторического артефакта красовался старательно восстановленный, добросовестно выкрашенный шаровой эмалью старинный трактор с железными колёсами. – Или просто разведённый. Не женатый, точно. Однако сколько страсти во взгляде! Как побагровела лысина. Стоп! Он же из ополчения. В Дубоссарах его видел. Уже плешивый был. Ополченцы тогда плотину защищали. Геройские ребята. В принципе, вёл себя тактично. Говорил приятно, образован и начитан, это чувствуется. «Учёный малый, но педант». Меня, конечно, не признал. Да и как признать, при такой-то красавице-директорше? Когда и сердца трепетанье и ланит пыланье?

– Товарищи, пожалуйста, тише. Кто-то начал.