Текст книги "Лелег"

– Так почему же не отстаивали это своё мнение?

Только и жди, что она ещё скажет, будто я трус, хуже бабы. А сама-то готова хоть сейчас на передовую, под танки. Интересно, муж у неё есть? Разве такой вот объяснишь, что детей надо поднимать, внуков. Против существующей власти разве пойдёшь? Но эта пойдёт. И других за собой поднимет.

– Расскажите хоть, как сессия проходила.

– Нельзя сказать, что сессия работала в нормальных условиях. С одной стороны, неконтролируемые сборища у здания театра, с другой стороны – забастовки. Всё это создавало определённый нажим. Но каждому депутату, кто хотел высказаться, давали слово.

В зале нарастало неудовольствие, гул уже напоминал набатный зык вулкана перед извержением. Люди выкрикивали с мест. Где-то затеяли спор, разгоравшийся не на шутку. Послышались ругательства. Поднялся председательствующий, товарищ Малыш, взмахнул рукой, призывая к порядку. И, пока страсти стихали, задал вопрос:

– Почему корреспонденты «Советской Молдавии» не смогли принять участие в работе сессии?

– Вообще-то запрета не было. Аккредитованы были все.

Поднялась высокая чернявая женщина со строгим лицом.

– Скажите, Виктор Степанович, что мне, как преподавателю, украинке по национальности, даёт принятый в Молдавии закон?

– Статья шестая закона гласит: язык общения выбирает гражданин.

– Большое Вам спасибо! Спасибо, что за семьдесят два года советской власти мне предоставили право говорить на родном языке. Низкий поклон за это Верховному Совету республики. Я теперь могу разговаривать с друзьями, дома. А как работать?

– Почему эта встреча не состоялась до начала работы сессии в Кишинёве?

– Почему наша забастовка рассматривается только как давление, а не как стремление привлечь внимание к протесту значительной части населения, в том числе коренного, полноправных граждан республики?

– А почему…

– На каких румынских рудниках для нас рабочие места уже уготованы?

– В Кишинёве думают, что шевелить мозгами – это значит вертеть головой? За быдло нас держат.

– Что он молчит? Сказать нечего?

– Чего вообще припёрся?

– Нас слушают, но не слышат!

Сам не свой, Пушкаш поднялся и пошёл прочь. Людмила Саввична, видя, как он сконфужен, как, возможно, проклинает сейчас тех, кто его послал, заранее зная, чем эта встреча закончится, послали так, ради галочки в партийных отчётах, резво выскочила на сцену и, взяв его за руку, махнула залу, чтоб дали возможность сказать. Мгновенно публика затихла.

– Последний вопрос депутату Верховного Совета Молдавской Советской Социалистической Республики. Виктор Степанович, как потушить этот пожар?

Он повернулся к людям, подошёл к краю сцены. Помолчал немного, склонив голову. Потом выпрямился и, сжав кулаки, громко, чуть ли не прокричав, ответил:

– Только вместе с вами!!!

Часть II

Язык одесский там считался речью русской, крутил свой “Зин-«гер” старенький портной. И под акациями Малой Арнаутской катил биндюжник по булыжной мостовой». Как мог бы существовать этот наш крещёный мир, не будь её, такой вот драгоценности – «жемчужины у моря»? С каким самозабвением за неё дрались, а мы это помним, одесситы с фашистами, с удовольствием и горделивостью демонстрируя врагу знаменитый «рябчик»![64]64
  Тельняшка.


[Закрыть] И враг-таки знал: где «рябчик», там ему и капец.

– Как это Вас, господин фашист, не разорвало в утробе мамы?

– А где записано, шо мы не имеем права искупаться в Чёрном море?

– Так, зажал язык зубами! Фраер гнутый, ну!

– Шо?! Хочешь, задницу нарву, одессит?

– Мяу! Прямо от страха штаны намочил. Конечно, дико извиняюсь, но я тебя щас не узнаю.

– О, о. Шахер-махер абы гихер? Не, если шо, то можно и подумать, мене сдаётся.

– Раз тебе сдаётся, получи, фашист, кастетом от русского мальчика Зямы.

– О, майн гот, почему кастетом? Шо за еврейский экзотизм? Принято же говорить: гранату.

– С посмеяться у тебя туго. Ну, так получи, фашист, гранату!

Конечно, может показаться, что кое-кто кое-кому надоел своей болтовнёй про Одессу, и этому «кое-кому» пора заявить: «Всё, ша! Умолкаю, как рыба». И таки справедливо. Однако я не говорю здесь «нет» и не говорю здесь «да». Параллель, куда по ней ни поскачешь, всё равно в Одессу упрётся. Никто не выбрасывает глаза на затылок, когда слышит:

– За то, что он герой, так я не сомневаюсь. Но хвост кобелиный свой сюда пусть не показывает.

– Да посмотри на Дюка с люка!

– Сам иди туда же.

Какова смачность одесского наречия! Что за устрица такая, одесский язык, и с чем её едят? Что это за словечки? Специфически одесский говор, который давно уже не кажется россиянам противным. Говорим на великом и могучем, наслаждаемся пеньем его сладкозвучных строф, абзацев и не замечаем даже привкуса одесской лингвистической традиции. Вот уже более двух веков, от младенца Хаджибея[65]65
  Поселение на берегу Одесского залива, известное с XIV века, 7 февраля 1795 года переименовано в Одессу.


[Закрыть]до современной Одессы-мамы. Привередливые филологи-педанты сначала возмущались по поводу «препротивных созданий одесского жаргона», а затем не без его помощи создавали свои, написанные чисто по понятиям русским языком, научные работы и классические литературные произведения.

«Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю». Порой сам Пушкин умилялся неправильностям родного наречия, исторически подвергавшегося иноплеменному влиянию, одаряя их многозначительным суффиксом – изм: галлицизмы, украинизмы. Так что противиться нам нет уж силы, нам одессизмы будут милы.

Жемчужина Кара Дениза![66]66
  Кара Дениз – древние кочующие турки нам и подарили это название, в переводе «Чёрное море».


[Закрыть] Уникальный черноморский самоцвет. Да с выходом на Днестр, в казачьи дикие степи. За каким лешим, спрашивается вопрос, ныне покойный Хрущёв наш Крым, и нашу Одессу с областью, которая благодетельствовала тогда и Рыбницу, и вообще всё Приднестровье, за просто так передал сумасбродным хохлам, возомнившим себя пупами земли? Широкий жест узколобого интеллекта? Или вурдалачья выходка? Чтобы крови в будущем напиться? Так ведь и напились. Однако просчитались в главном: душу высосать не получилось. Ибо она свободолюбива и бессмертна, как бессмертен её уникальный, колоритный язык. Или вы думаете, я вешаю вам лапшу на уши? Таки я вас умоляю! Поезжайте, пройдитесь по Дерибасовской. Потехи ради погуторьте на украинском. Тут же услышите:

– Кто там шпрэхает?! Понаехало тут шмирготников. Деревня! Мотайте в свой свинарник, там и шпрэхайте, жлобьё неотёсанное.

Волшебная параллель…

Ладно, прекратить кавардак, продолжаем танго. Ибо дальше – больше: на сорок восьмой Запорожская область, Днепрогэс, днепровские знаменитые пороги, легендарная Сечь, Тарас Бульба и письмо турецкому султану с колоритными бытовыми примитивизмами просторечного изложения по поводу османского «статус кво». Это и бессмертный наш, великий русский украинец Николай Васильевич Гоголь. Это Гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки», где проживает, и до сей поры, наипрекраснейшая вдовушка-ведьмачка Солоха, звучность одного только имени повергнет в трепет мужеское начало местного социума. Но что вы скажете про «Вия»? Гениальнее выписать вурдалачью, упыриную нечисть и придумать-то, кроме многоуважаемого земляка, никто в мире не смог. Хэллоуинские заморыши отдыхают, халтура, без белых семечек!

Но вот степной повеял ветерок, догоняя голубиную стаю в чистом небе донцовом. Вслед простая мелодия с печальными и радостными тембрами. Песня трудных шахтёрских дорог. Степь с курганами тёмными, солнцем опалёнными. Там вурдалаков из-под земли откапывают да на вагонетках по терриконам раскатывают, пока не скопытятся от высотного головокружения и ядовито-серного запаха курящейся породы. Лишь туманы белые ходят чередой. Донецк! Одессы мамы монарший сыночек. Правитель подземного царства, вотчины забоев и штреков, необозримых угольных горизонтов. Там добывают не пласты, а солнца залежи целинные. Там антрацит сверкает, чисто бриллиант, всеми радужными цветами, как орден Шахтёрской славы, что в Донецке престижнее золотой звезды Героя. Мужественные, бескомпромиссные, отчаянные, свободолюбивые – это про дончан. В драке, как и в бою – первые. И также очень не любят, когда по цветущим, пылающим розами улицам вдруг начинают «шпрэхать». Господам супостатам, насильственным украинизаторам хорошенько задуматься надобно, прежде чем соваться в Донбасс без русского самовара. Раскатают по терриконам.

Но это ещё не вся параллель. Увага, увага, боевая тревога! На траверсе очередное чудо света. Подводная лодка в степях Украины с заплывом на российские меловые равнины. Ростов-папа! Историкогеографическая, политическая и ещё всякая многая уникальность города Ростова-на-Дону для сорок восьмой параллели – значение не меньшее, чем Одессы и Донецка. Выложенный в основном из белого камня, он пропитан всевозможными старинными былями, небылицами. Теоретики, а их настолько много, что впору бы «папе» присвоить международную степень какого-нибудь магистра, бакалавра либо вообще доктора наук, выявили обитающую здесь тысячелетиями некую колдунскую общность, изваянную из фрагментов душ насильственных жертв бесконечных межплеменных драк и агрессий. Отсюда и агрессивность некоторых ростовских сообществ, в простонародье, как говаривал Глеб Жеглов, именуемых шайками, и уникальность их методов работы с населением.

Вам не доводилось, к примеру, измерять длину роскошного моста через Дон спичечным коробком? Приезжайте, прогуляйтесь поздним вечерком по набережным, Вас научат. Зуб на холодец отдам, но Вы запомните эту процедуру до конца света, если доживёте. Кроме того, она обойдётся ровно в ту сумму, что лежала до прогулки в Вашем портмоне. Но если будете выполнять всё правильно, не филонить, Вам, так и быть, оставят в целости рёбра, челюсти и, вполне возможно, кости предплечий, голеней, таза.

Безграничной дерзости живут в Ростове хулиганы. Григорий Котовский с его бандитской дивизией обзавидовался бы. Но Бог его миловал от Придонья. Хватило Коту с лихвой своих, Приднестровских перверсий. И то верно. Всяк сверчок знай свой шесток. В Ростовских привольях его бы в капусту засолили. И не фантомы из далёкого прошлого, реализующие собственную кармически вредоносную сущность. Это были бы высокие, широкие в плечах красавцы с неизменным «шокающим» акцентом. У некоторых из них искривлены носовые перегородки, как признак принадлежности к клану любителей кулачных боёв. У кого вполне симпатичные шрамы от ножа, а кто и уродливым рубцом после огнестрела похвастает. «Сорвиголовы Ростова, чем вы не донские казаки»? Если бы можно было измерить задор, умещающийся в этих характерах, да помножить на магнитуду энергетических полей сорок восьмой широты, то, вполне вероятно, получилась бы формула нового сверхмощного психонейтронного оружия. Но пока энергия не находит кафедрального приюта в умозаключениях научной братии, а значит, и достойного применения. Разве что в новых способах определения линейных координат? Длины моста, к примеру.

Бытует испокон века расхожее мнение, что Ростов – криминальный город, столица преступности, и сие, надо признаться, небезосновательно. У ростовчан исторически и генетически обусловлена тяга к отчуждению собственности. Практика походов «за зипунами», то есть за добычей, то есть с целью грабежа, в семнадцатом веке была широко распространённым явлением среди донских казаков. Фактически это считалось одной из основных казачьих профессий. Поэтому Дон был так притягателен для беглых преступников, предков ростовских жуликов. И всё так душевно!

«Тю! Дама, не хватайтесь испуганно за сумочку! Всё это в далёком прошлом. Сейчас всё тихо и спокойно».

Удивительная параллель…

Геннадий с Ростовом познакомился в начале декабря. Они следовали в Чечню, вагон отогнали в отстойник на целых десять часов, дожидаться попутного состава на Моздок. Моросило чем-то, висел промозглый туман. Иногда начинал обстреливать город крупной картечью дождь. Торчать в плацкартном вагоне десять часов не улыбалось никому. Большинство молодёжи похватали такси и, соблюдая секретность, разъехались по злачным притонам с интимным массажем и целым списком предоставляемых услуг сомнительного содержания. Потом, до самой Ханкалы, было что послушать.

Один из врачей, их помимо Геннадия было ещё двое, пристал банным листом:

– Прогуляемся по городу?

– Что ж с пацанами в сауну не поехал? – нехотя осведомился Савватиев.

– Скажешь тоже. Какие в нашем возрасте сауны?

– Тебе до моего возраста много ещё картошки жареной кушать. Никакого желания по дождю блукать. Что не помешало бы, это сполоснуться.

Из соседнего купе выглянула весёлая физиономия сержанта из отдела охраны, Гена всё никак не мог запомнить имя.

– Идите в гостиницу. Наши сходили, помылись под душем. Хочешь, поваляйся в ванне. Там девчонки, что дежурят, в пустые номера пускают. Не бесплатно, конечно.

– Сколько просят?

– Та, сущую малость.

Гена быстро собрал мыльно-рыльные, как шутили бойцы, принадлежности. Коллега прилепился с ним. Поднялись лифтом, как велела приятной наружности дамочка на ресепшене. Горничная без жеманностей приняла у каждого по пол сотни и впустила, где было не занято. Красота! Откисли, наплескались, дорожную скверну нейтрализовали. Настроение скакнуло, по этой причине решение выдать согласие на прогулку по городу созрело тут же.

От привокзальной площади, такой же великолепной, как и само здание вокзала, по архитектурным выступам и углам которого во множестве в обнимку с собаками возлегали на фигурных тротуарных плитках бомжи и бомжихи, куда-то вверх уходила загадочная в тумане улица. На табличке первого встретившегося дома прочитали: ул. Красноармейская. Крутой подъём позволил застоявшимся в теле жидкостям разогреться, запульсировать. Влажный воздух размягчил в бронхах корки, образовавшиеся от трёхдневной травли табачным дымом в тамбуре. Геннадий с удовольствием прокашливал своё бронхиальное дерево, не без труда освобождая от тягучей слизи. Нет, определённо надо бросить курить!

Прошмыгнув по мелким торговым точкам, решили свернуть на прилегающую улочку, соблазнившую приятелей своей уютной загадочностью. Она вывела их на широкую, сверкающую множеством уличных фонарей Большую Садовую. Доктора не уставали дарить восторженные междометия всему, что попадалось навстречу. И великолепно выложенным тротуарам, и затейливым фонарным столбам чугунного литья со всяческими орнаментами, и таким же парковым оградам. Туман перестал раздражать. В его полупрозрачной вуали исчезали мелкие недоработки, шероховатости, признаки старения. Там, где сияли лампочки многочисленных иллюминаций, фонарей, окна домов и витрины магазинов, фойе каких-то учреждений, в сырой дисперсности образовывались своеобразные оранжевые, жёлтые, золотистые коконы и подсвеченные изнутри абажуры. Это веселило воображение, услаждая из памяти картинками счастливого детства, первой любви, удачно сданным роковым экзаменом по топографической анатомии.

Встречались в немалом количестве бронзовые скульптуры, и в стоячем положении, и в сидячем. Около них все фотографировались, и надо было выждать зябкую очередь, чтоб самому щёлкнуться. Доктор-прилипала вскоре начал гнусавить посиневшими губами, мол, надо спешить, сырость, простынем. Гена заметил у коллеги под носом каплю. Чувство жалости и сострадания подвигло прибавить ходу в направлении вокзала. Под уклон это было совершенно не утомительно. Заметно отяжелевшие от сырости берцы загромыхали по фигурным плиткам в минорно-мажорной тональности, очень схожей на марш «Прощание славянки».

Спустились в переход. Огромное подземное пространство, залитое мутным электрическим светом и гвалтом от пищащих со всех сторон динамиков. Множество праздно снующего люда. Молодёжь с открытыми пивными банками, девицы всевозможных раскрасок и мастей, бардовские мужчинки с гитарами, отмеченные по лицам различными усиками, бородками, следами алкогольных агрессий. Интересные типажи. Киоски с ширпотребом, рекламы, бомжи, попрошайки. Обычные пешеходы тоже мелькали, но на них внимание не задерживалось. Поскольку они старались прошмыгнуть незамеченными.

Совсем неожиданно Савватиев почувствовал, что вот-вот должна произойти пакость. По отношению к ним, естественно. Мелкая, может, хулиганистая, может, и невинная, но пакость. Он это дело ох как не любил. Столько претерпел за службу. Скосил глаза на коллегу. Тот, раскрыв рот, пялился на витрины. Скосил в другую сторону. Заметил, как один из парней, стоявших с банкой пива у стены, кому-то сделал предостерегающий знак и как-то вроде сам испугался, заметив, что Гена на него взглянул. Тут же уловил присутствие у себя за спиной чужой энергетики. Мгновение, и сработал бойцовский инстинкт. Резкий рывок вперёд с одновременным разворотом. С таким расчётом, что противник попадает под чудовищную кинетику кругового удара руки, под успевшее сделаться жёстким ребро ладони. Подкрался почти вплотную, попытался подстроиться в ногу придурковатый щенок. Смешно ему, наверно, было карикатурно выкидывать в стороны руки, будто строевой шагает. Гитару, как винтовку, за спину перекинул. По физиономии растянулась пухлая губастая улыбка. Вот, мол, каков я герой, а эти двое полные кретины. Вояки тоже мне.

Спецназовский удар «тупое лезвие» как раз бы пришёлся в горло. Это всё, пиши эпитафию. Но рефлекс и, скорее всего, не рефлекс, а господняя мудрость, остановил ребро ладони в миллиметре. Войдя в азарт, Гена не смог удержаться, ухватил клоуна за грудки и ничего лучшего не придумал, как, приподняв над асфальтом, швырнуть, будто кучей ветоши, в того, что стоял у стены. Оба с выражением ужаса на личиках распластались в луже, натёкшей из-под киоска, где продавали пиво. Хотелось чего-нибудь добавить, пинка лёгонького или пару оплеух, чтоб наука на будущее, но поначалу оторопевший коллега быстро сообразил, в чём дело, повис на руке.

– Петрович, ты что? Валим, пока менты или местная блатота не всполошились. Это ж Ростов.

Как и не было благого впечатления, что несколько всего минут назад умиляло, приносило на душу покой. Да, на войну едем, не в санаторий, подумалось невзначай. Спустя пару месяцев отправлял в Ростовский госпиталь раненых. Одного потом возил лично. Совсем недружелюбным показался «папа». Много мурыжили по пустым инстанциям. Никому не интересен был его «трёхсотый». Все норовили спровадить обратно, аргументируя, что в Ханкале свой госпиталь неплохой. Ростовчанам уже в предостатке надоела эта вечная кавказская тягомотина, конца которой не то что не видно, но даже никто не брался предсказать, а возможен ли он вообще. Был ещё и груз «двести». Этих принимали без проволочек, в патологоанатомическое отделение. Знаменитый морг Северокавказского военного округа. Мрачная слава древнему городу. «Лучше бы я тогда с пацанами в сауну поехал, – подумал Геннадий. – Не так пакостно на душе было бы».

Совсем не волшебной показалась ему любимая сорок восьмая параллель.

Он является перед взором неожиданно. Пролетают мимо золотые нивы, дубравы, сады, дорога ровная, скорость приличная, и вдруг – ух! – резко вниз, в огромную долину, сверкающую изумрудами, а в ней роскошным, золотого шитья позументом красавец Днестр и светящиеся в весёлых солнечных расцветках многоэтажные кварталы. Чудный левобережный городок. Утопающий в садах, тополях, платанах, каштанах. И цветы! Повсюду. Каких только нет. Розы, гладиолусы, лилии, георгины, астры, хризантемы. Заборы, стены – всё оплетено цветущими лозами, всевозможными вьюнами, мелким виноградом ожерянкой. На восточной окраине волшебное озеро с не менее завораживающим названием: Комсомольское. Лесопарковый тут же массив. Что творится на лужайках, полянах! Буйство красоты. Столько здесь лечебных трав. Никакая аптека не нужна. Собирай, суши, лечись. Живи себе хоть сто, хоть двести лет на здоровье. Лишь бы не мешали.

Рыбница! Рыбница! Рыбница!

В последние десятилетия город преобразился до неузнаваемости. Современные кварталы осанисто, как батальоны на торжественном параде, выстроились вдоль берега, храбро взобрались на холмы. Набережную, любимое место отдыха, облицевали бетонными плитами. Воздвигли новый красавец-вокзал. Открыли санаторий-профилакторий. Храм подняли всем миром. И не один. Православный с католическим рядом, через дорогу стоят, как добрые соседи. Кое-кого это смущает, кто-то ортодоксально негодует. Рыбничан устраивает. Потому что терпимы ко всем людям и вероисповеданиям.

Улицы чистые, ухоженные. Великолепный городской парк. Весной совершенно невозможно пройти без головокружения. Пьяняще полыхают жасмин, липа, сирень, неожиданно помпезно расцвечивается бело-розовыми пирамидками каштан. Словно часовые, кипарисы. Живой изгородью всевозможные кустарники, аккуратно подстриженные, выровненные по ранжиру. Птицы изощряются в вокале. Кто кого перепоёт. Заслушаешься. И, что повергает, особенно приезжих, в искреннее восхищение, по деревьям, дорожкам, чуть ли не запрыгивая вам на ладони, шастают белки.

Торговые центры, супермаркеты, рестораны, кафе. Свой университет!

Дороги, причём не только в городе, и в сёлах, даже в лесу укатаны асфальтом, ровным и гладким. Ни колдобин, ни рытвин. Завидуй, россиянин! Постоянно то тут, то там фланируют, рыча дизелями, асфальтоукладчики. Дорожные рабочие в ярко-оранжевых куртках управляются споро. Не волынят, работают аккуратно, без показухи. Час, другой, и глядишь, повреждённый участок заблестел свежим лилово-сизым покрытием. А уж владельцы авто как им благодарны.

Мужчина! Внимание! Красный уровень опасности! «Прошу мою заметить речь, хочу я Вас предостеречь». Если ты в Приднестровье впервые, будь осторожен. Береги шею, с непривычки запросто можно свернуть. Девушки здесь не просто красивые, они необыкновенные! Невозможно взгляд оторвать. Да и девушкам есть на что глянуть, здешние парни видные. Замечательная молодёжь. Как внешне, так и душой. Народностей намешано всяких. Молдаване, украинцы, русские. Конечно же, есть поляки. Гагаузы, болгары, турки, иранцы, даже негров пару человек. И языки переплелись, и культуры, и обычаи, и обряды. Получилось так, что земля приднестровская из предоставленного многообразия фенотипов отбирала для генетики своих сограждан всё самое лучшее, самое изящное, самое талантливое. С какой же целью Господь так распорядился? Почему именно Приднестровье? Может, своеобразная Шамбала? Эталонный генофонд?

Если смотреть на Рыбницу со стороны Резины, непременно попадаешь под некую магию. Вид открывается неповторимый. Особенно вечером, когда зажигаются уличные фонари, окна в домах. Всё это зеркально отражается в Днестре. Через реку перекинулся великолепный широкий мост. Тоже с фонарями. По нему проносятся легковушки. По нему и по реке в отражении. Да ещё летними вечерами соловьи из прибрежных ракитников жару поддают. Зимой же, когда иней серебрит кусты, деревья, камышовые заросли, а вода ещё не схватилась льдом и парит, завораживаешься, будто в сказке. Часами любуешься и на клеточном уровне ощущаешь, как в душу проникают положительные заряды чего-то бескомпромиссно возвышенного, нового, зовущего.

Молдавская Резина смотрится не менее симпатично. Город взобрался на кручи, под которыми лежит пёстрое село Чёрна. По вечерам оттуда доносятся озорные, заводные бессарабские мелодии. Это уже не своя, иностранная территория. Днестр, получается, ничей. Гордый красавец меж чуждых берегов. Откуда такое странное название – Резина? Рассказывают, давным-давно стояло здесь имение богатого русского графа по фамилии Резин. Вотчину эту нарекли Рёзино. Ударение на первом слоге. Когда графа не стало, название претерпело метаморфозу. Кто-то из молдавских чиновников однажды рассматривал карту и возмутился. Почему вы, говорит, такие-сякие, неправильно пишете русское слово? Что значит «рези́нО» (ударение при этом он поставил уже на втором слоге)? Правильно говорить «рези́нА». Вот и будьте любезны, исправьте.

Так появился город Резина. Исторический артефакт, который никому сейчас не представляется нисколечко странным. Раньше, когда ещё был Советский Союз, между двумя городами курсировали маршрутные автобусы. Проехать туда-сюда не составляло никакой трудности, всего-то пять копеек. Даже поговаривали о воссоединении двух городов в один. Остряки тут же предложили оригинальное название: Гумма-Пешт! Резина по-молдавски – «гумма», рыба – «пеште». Резина-Рыбница – Гумма-Пешт. Увы, премилые прожекты утонули в глубоком шизофреническом омуте. Теперь сообщение между братьями-городами через погранзаставу, таможню, тщательные досмотры. Не хотят приднестровцы читать, писать и говорить на румынском! Чего ради? Равные трети основного населения: молдаване, украинцы, русские. Есть и молдавские, и украинские, и русские школы. Пожалуйста, учись, кто против. Все официальные бумаги, городские вывески на трёх языках. Не из-под палки. На кириллице, а не на иезуитском шрифте.

Владислава пригласил прокатиться на мотоцикле сосед по лестничной площадке. Выехали под вечер, когда солнце перестало нещадно палить. «Урал», относительно не старый, резво брал пригорки, шустро справлялся с колдобинами на просёлке, куда выскочили, миновав микрорайон Металлургов. Хорошо-то! Воздух с ума сводил непривычными для горожанина ароматами. Полынь, чабрец, мелисса, ромашка, сирень. Пахло разогретой за день пашней, взошедшей и уже успевшей налить колосья пшеницей. Просёлочная дорога убегала вдаль, теряясь между полем и лесопосадкой, в которой теснились орешины, клёны, ясени, тополя. Деревья снизу густо оплетены диковинными травами, ползучими лианами, вьюнами, прядями дикого хмеля. Чертополохи порой превышали рост человека, издали казалось, кто-то тебя подкарауливает. Как в сказке, думал Влад, с восторгом рассматривая проносящиеся пейзажи.

Несколько раз выбегали косули. Ножки тоненькие! Такие славные. И нисколечко не пугались. Глазища огромные, ресницы – как у девиц перед выпускным балом. Сосед притормаживал, чтоб ненароком не сбить красавицу. Владислав хлопал в ладоши и от переполнявшего душу необычного, словно заоблачного, веселья начинал хохотать, задрав голову. Глаза при этом утопали в синеве, и очень хотелось всплеснуть руками, как птица крыльями. Ну до того сильным становилось желание полететь, что он, забывшись, чуть не свалился, когда колесо наехало на кочку.

Какой только разнообразной мелочи ни кружилось! Жуки, стрекозы, комарики, пчёлы, шмели. За ними гонялись вездесущие стрижи, то стремительно пикируя чуть ли не в землю, то в самый последний момент вдруг резко взмывая вверх, уносясь под облака. Из посадки то и дело вылетали поклевать чего-нибудь горлицы, удоды, сойки, потом, насытившись, не спеша прогуливались по кромке поля. Нехотя вспархивали перед мотоциклом. Трясогузки вообще чувствовали себя хозяйками дороги. Расхаживают себе преспокойненько по колее, метут хвостиками, будто заняться больше им нечем. Не улетают из-под колеса, а так, не спеша, с достоинством слегка сторонятся. Вот в чём прелесть езды на мотоцикле! Ты посреди матушки-природы, не в кабине, пропахшей бензином либо вообще соляркой. Ветки хватают за руки, ветер всего насквозь прошивает, оставляя на коже запахи трав. Насекомые барабанят по лбу, щекам. Сосед предусмотрительно велел надеть защитные очки, за глаза можно было не беспокоиться.

– Дык, дык, дык, – «Урал» уверенно пыхтел на очередном подъёме, перекашиваясь в ямах и колдобинах так, что у люльки отрывалось от земли колесо. Они с соседом лихо гарцевали, будто неслись верхом на лихом скакуне, невероятно выгибая тулова. Пшеничное поле сменилось кукурузным.

– Как смотришь, гвардеец, чтобы наломать?

– Поспела, думаешь?

– Конечно. Во, початки какие.

– Здоровенные. А не поймают?

– Не смеши. Кому тут мы сдались? Всё равно, на силос покрошат.

– Та ну давай, наберём. Давно кукурузятинки не пробовал.

Сосед сбросил газ, вынул ключ замка зажигания. Мотоцикл пробежал ещё метров десять, замер. На смену ритмическому пыхтению движка, свисту ветра пришло неистовое цокотанье, жужжанье, чириканье. В кустарниках копошились воробьи. Их там скапливались целые эскадрильи. Что-то делили, из-за чего-то спорили чуть ли не до драки. Потом вдруг срывались и тучей устремлялись на поле, где рассеивались между кукурузинам.

– Михеич, заяц! – возбуждённо завопил Влад, когда сунулся в кукурузные заросли. – Вон он, вон он!

По рядкам между зелёными стеблями улепётывало нечто маленькое, ушастое. Зайчонок, не имея жизненного опыта, пёр по прямой линии, надеясь сам не зная на что. Движимый первобытным инстинктом, капитан-гвардеец рванул следом. Сосед, мгновенно оценив ситуацию и деревенским чутьём вычислив траекторию движения дичи, кинулся наперерез. При такой тактически блестящей операции зайчишка был обречён. Михеич, невзирая на преклонные года, резво отсёк ушастому пространство отступления и, взвившись над землёй, коршуном рухнул с небес. Поднялась тучка пыли. Раздался душераздирающий визг. Влад, добежав, заметил в судорожно скрестившихся лапищах Михеича беспомощно торчащие тоненькие ножки. Когда сосед разжал ладони, на землю упало безжизненное тельце. У зайчонка от страха случился разрыв сердца.

По-прежнему шумело жизнью вокруг. Весёлые белые тучки перепрыгивали с орешины на орешину. Посадка шепталась о чём-то с тёплым ветерком. Чёрными пунктирами размечали приземистые слои атмосферы шустрые стрижи. Всё так же завораживающе пахло ранней осенью, остывающей к вечеру землёй, богатым травянистым настоем. Двое рослых мужчин, один почти пожилой, другой уже почти не пацан, обескураженно склонив головы, стояли истуканами над трупиком зайчонка и не могли произнести ни слова. Влад был совершенно потрясён. С Михеича-то взятки гладки, размышлял он. Подумаешь, зверька пришиб. Обычное крестьянское дело. Разве им в диковину? Каждый день кого-то режут, свежуют. Сегодня забавы ради невинную животину жизни лишил, завтра меня. Рука не дрогнет. Да и я, в принципе, недалеко ушёл. Почто малыша загубили? Он мешал нам? Гулял себе, солнышку радовался. Так нет же! Налетели, бирюки. Ату его, ату! Господи, что ж мы за дикари такие!

Михеичу тоже перехотелось рвать кукурузу. Он протопал к «Уралу», отвёл рычажок стартёра, с силой дрыгнул ногой. Мотоцикл умиротворённо затарахтел, ритмично подёргиваясь корпусом. Солнце в это время присело за верхушки деревьев, на кукурузное поле легла тень.

– Влад, поехали. Чего уж теперь.

За посадкой открылось невспаханное раздолье площадью гектаров десять. Его можно было бы назвать степью. Тут уже властвовал запах полыни. Терпкий, аппетитный. Даже есть захотелось. Мотоциклист прибавил газу, и через минуту от встречного воздуха, которому очки были не преграда, потекли слёзы. Влад их смахивал рукавом, рискуя свалиться с сиденья на очередном ухабе. По разросшемуся вдоль балка ковылю короткими перебежками сновали полосатые суслики, какие-то симпатичные птахи, перья в лучах светились пёстрой золотистой охрой.