Текст книги "Пампа-блюз"
Автор книги: Рольф Лапперт
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
8
В саду работы немного. Цветы я перестал выращивать еще в прошлом году. Эту нехитрую науку я уже давно освоил и считаю, что вполне могу теперь ее благополучно задвинуть. А социальным работникам, похоже, все до лампочки. Когда мама подавала заявку, чтобы выхлопотать мне место ученика, к нам приезжал какой-то чиновник, чтобы осмотреть производство. Разумеется, мы подготовились к его визиту. Масловецки собрал на плацу всю армию: Йо‑Йо, Вилли, Отто, Хорста и Курта. Даже Анна помогала. У Карла тогда еще было все в порядке с головой, правда, он уже не мог брать учеников по возрасту, но чиновников данное обстоятельство не смутило. Не смутило их и то, что через год мама попросила освободить меня от посещения школы. С тех пор я занимаюсь дома самостоятельно. Прошлой осенью мне пришлось ехать в город сдавать промежуточный экзамен. Я получил «отлично» и думаю, что теперь меня оставят в покое до выпускных.
Впрочем, с садом мне все равно приходится возиться. Нужно поливать розовые кусты, вырывать сорняки между плитками дорожек. У дома, с южной стороны, я посадил помидоры, которые тоже требуют регулярной поливки.
Время от времени приходится спиливать сучья на старых деревьях, косить траву на маленьком газоне перед домом, чинить или красить деревянный забор, чистить водосток, вставлять картонки на место разбившихся стекол теплицы.
Вообще-то каждую свободную минуту я должен проводить в мастерской, чтобы успеть довести до ума автобус «Фольксваген» ко дню моего совершеннолетия и уехать на нем в Африку. С мотором и электрикой еще предстоит немало повозиться, да и нужные запчасти достать довольно сложно. И стоят они дорого. Один только распределительный вал стоит больше ста евро. Зарплата ученика садовника небольшая, и хотя мама иногда дает мне немного денег, я могу заказывать детали не чаще чем раз в две недели.
Ближе к вечеру мы с Карлом устраиваемся на веранде. Он продолжает рвать бумагу, а я делаю наброски – прикидываю, как должен выглядеть мой автобус. Я пока не могу выбрать между лакировкой под зебру или леопарда, еще я должен решить, хочу ли я делать два спальных места или только одно, потому что тогда остается пространство для кухонного уголка. Не решил я пока и как быть с крышей. Металлическая решетка, на которой можно закрепить палатку, – практичный вариант, особенно в саванне, где по ночам рыскают в поисках добычи дикие звери. Есть свои плюсы и у панорамного окна, и у раздвижной крыши.
Понятно, что заниматься деталями пока рановато. Но ведь надо же как-то убивать время. Все те книги, которые оставил мне мой отец, я перечитал раза по два, не меньше. В библиотеке в Лоэнфельде я уже брал все, что у них есть про Африку. Я так много знаю про Черный континент, что легко мог бы участвовать в какой-нибудь телевикторине.
Я знаю, что диаметр кратера Нгоронгоро – девятнадцать километров, что большая часть пожаров в дельте Окаванго приходится на конец апреля – начало мая, что «серенгети» на языке масаи означает «бесконечные равнины». Я знаю, как выглядят черный и белый носороги, что черная мамба может достигать в длину четырех метров, где можно раздобыть чистую питьевую воду. Кроме того, я умею разжигать костер из двух бревен, ставить палатку в темноте и по наручным часам определять, где находится север. Мои знания я почерпнул из путеводителей, документальных фильмов и дневников отца. Практические вещи я тренировал до тех пор, пока не довел каждое движение до автоматизма.
Иногда я ночую в палатке на улице и представляю себе, что я в Танзании или Ботсване. И мне снятся огромные стада антилоп гну, скачущие по саванне, стаи фламинго над озером Танганьика и заснеженная вершина Килиманджаро. Моя мама привезла мне как-то с гастролей диск со звуками природы, там есть журчание ручья, щебетание птиц и крики обезьян. Больше всего мне нравится, как рычит лев, трубит слон и воет гиена. Когда я слушаю их, со мной происходит нечто удивительное. Меня охватывает чувство бесконечного счастья и одновременно чувство бесконечной тоски. И тогда мое сердце становится тяжелым, как разбухшая губка, которая больше не может впитать ни капли. Я лежу в палатке и не знаю, что делать со всеми этими чувствами, которым так тесно в груди, что мне становится больно.
Моего отца звали Пауль Шиллинг. Он умер, когда мне было девять. Достаточно просто закрыть глаза, и я вижу его как живого. Он высокий и худощавый, но сильный и ничего не боится. Над правым глазом у него идет шрам, сантиметров пять, который остается белым, даже когда кожа загорает на солнце. Он умеет смеяться минимум десятью разными способами, каждый из которых так заразителен, что кажется, будто это какой-то безвредный вирус. У отца светло-каштановые волосы и зеленые глаза, точно как у меня.
Когда он был молодым, он изучал биологию и этнологию в университете. Он играл на гитаре в группе под названием «Типутип» – в честь африканской птицы из семейства сенегальских шпорцевых кукушек. В двадцать четыре года он пришел работать в Гамбургский зоопарк, а через год уехал в Ботсвану, чтобы помочь развернуть там проект по защите черных носорогов. Вдали от цивилизации отец отрастил бороду и не брился до самого возвращения в Европу. В Африке он не снимал с головы шляпу, прямо как Индиана Джонс. Когда отец покидал лагерь, он всегда брал с собой винтовку, но никогда не стрелял в зверей. Случалось, он палил в воздух, когда лев или слон подходили слишком близко. Он ненавидел шум. Ему не нравились большие города, машины и супермаркеты. Костер, дождевые тучи над саванной и свет звезд по ночам – вот что он любил.
Музыку он тоже любил, особенно блюз. У него были пластинки Мадди Уотерса, Джона Ли Хукера, Би Би Кинга, Вана Моррисона, Райа Кудера, Эрика Клэптона и типов с сумасшедшими именами вроде Слепой Джо Таггарт, Калека Клэренс Лофтон или Миссисипи Джон Херт. Отец не расставался с гитарой. Думаю, он знал не так много аккордов, но это его мало волновало. Как и людей, слушавших его. Потому что у него был отличный голос, глубокий, сильный и одновременно чуть хрипловатый – самое то для печального блюза.
С мамой он познакомился на концерте в Гамбурге. Она тогда пела на бэк-вокале в одной блюзовой группе из Берлина вместе с еще двумя девушками. После выступления мама заказала в баре пиво, и он заговорил с ней. Они несколько раз встречались, а потом мама поехала с группой дальше, и следующие несколько недель они только созванивались. Моя мама посылала отцу открытки из Мангейма, Эссена и Мюнхена и рисовала вместо точек маленькие сердечки. Когда группа выступала в Киле, отец отправился туда на поезде. Наверное, там чувства разгорелись серьезно, потому что через девять месяцев родился я. Маме было двадцать три, отцу – на восемь лет больше. Не знаю, планировалось ли мое появление, но в итоге родители расписались и поселились в Гамбурге, потому что отец тогда еще работал в зоопарке. Мы жили в маленькой квартирке, без машины, телевизора и посудомойки, но я думаю, это не мешало родителям быть счастливыми. Лишь в четыре года я понял, что мама жалуется отцу на то, что у нас вечно нет денег. В пять лет меня трижды в неделю сдавали в детский сад, чтобы мама могла подрабатывать продавщицей в магазине одежды. Отец, который к тому моменту успел защитить диссертацию, постоянно летал на несколько недель в Африку и помогал природоохранным проектам. Из поездок он привозил мне маски, барабаны, луки и птичьи перья. Он показывал мне фотографии жирафов, которых они поймали и переселили, фото проволочных петель, найденных ими прямо в заповедниках, и местных жителей, которые угощали белокожих гостей свежим козьим молоком. Он часами рассказывал мне о пеших переходах, африканских закатах и бессонных ночах, о деревьях, увешанных гнездами птиц семейства ткачиковых, о высохших руслах ручьев, превращающихся после дождя в бурные реки, о мартышках, которые воровали из лагеря поварешки и шерстяные одеяла. Каждый раз я слушал отца как завороженный и уже мечтал, как поеду в Африку. До того как я пошел в школу и научился читать сам, мама почти каждый вечер читала мне вслух всякие истории, но они казались детскими сказками по сравнению с приключениями отца, величайшего героя во всей вселенной.
В семь лет я заметил, что в отношениях родителей что-то изменилось. Они гораздо реже говорили друг с другом, чем раньше, и намного чаще ссорились. У отца появилась привычка задерживаться вечерами в своем маленьком офисе в зоопарке, а мама стала дважды в неделю репетировать с какой-то группой. В отсутствие родителей мне разрешалось заходить к Виландам, которые жили в нашем доме. Их сын Пир учился со мной в одном классе, и хотя он носил очки и боялся моего хомячка Эдди, мы отлично ладили. Пока папа планировал следующую поездку в Африку, а мама строила карьеру певицы, мы с Пиром сидели в его комнате и делали домашние задания или играли в «Монополию» и «Морской бой». Иногда мы с родителями ездили на выходные на море. Там они тоже почти не разговаривали друг с другом, как дома, но хотя бы не ссорились.
Как-то вечером отец пришел домой с работы и объявил, что Зоологическое общество отправляет его на год в Танзанию. Он стал рассказывать нам про задачи проекта, но я видел, что мама совсем не слушает его. Вскоре она встала и просто вышла из кухни. Мы с папой остались вдвоем, есть почему-то расхотелось.
Это было в марте 2004‑го. В мае мне исполнилось девять, а в июле отец улетел в Африку. Мы с мамой провожали его в аэропорт. Он обещал звонить при каждой возможности и писать нам письма. В сотый раз повторил, что уже на Рождество ждет нас к себе и пришлет нам билеты. Кажется, мама не верила ему. Они обнялись, потом папа поднял меня вверх и так крепко прижал к себе, что я чуть не задохнулся. Объявили регистрацию, и он пошел на паспортный контроль. Там он еще раз обернулся и помахал нам, прежде чем скрыться из вида.
Группа под названием «Sweet B. and the Swing Beats» дала свои первые концерты в Гамбурге и окрестностях. Они играли песни Эллы Фицджеральд, Билли Холидей, Этты Джеймс и других певиц, которых мать называла легендами джаза и чуть ли не боготворила. Группу приняли хорошо, и совсем скоро мама стала выступать по два-три раза в неделю. В такие вечера меня отправляли ужинать к Виландам и иногда даже оставляли ночевать в комнате Пира на надувном матраце. Я считал, что в свои девять вполне мог бы оставаться один в нашей квартире, но мама смотрела на это иначе. Когда Виланды уезжали, мама просила женщину из соседнего дома присмотреть за мной за деньги. Днем госпожа Голльхарт работала в забегаловке, у нее не было ни мужа, ни домашних животных. Она была толстой и пахла горелым маслом, но мне она нравилась, потому что любила меня. Иногда она приносила мне порцию картошки фри и котлету на ужин, после которого мы играли в «дурака».
При мне мама никогда не говорила об отце плохо. Когда он звонил, она спокойно разговаривала с ним, а потом передавала трубку мне. Она давала мне почитать его письма и разрешала вклеивать фотографии, которые он присылал, в мой альбом. И только когда она закрывала дверь в гостиную, чтобы позвонить подругам или сестре, я иногда слышал, что она очень злилась на папу. Я понимал не все, о чем она говорила, и не решался спросить ее. Я и сегодня не знаю, за что она обижалась на него тогда. Может, за то, что он не взял нас с собой в Африку. А может, за то, что так надолго уехал. Или она просто больше не любила его, как раньше, когда они познакомились. Когда я еще не родился и все было гораздо проще.
В ночь на одиннадцатое октября 2005 года машина, на которой группа возвращалась в Гамбург после концерта, съехала с дороги и врезалась в дерево. Ударник, сидевший за рулем, получил тяжелые травмы. Моя мама спала на переднем сиденье и, помимо порезов на руках, заработала себе перелом черепа и разрыв селезенки. Клавишник и басист отделались синяками. Остальные музыканты: саксофонистка, трубач и гитарист – ехали в другой машине и первыми пришли на помощь пострадавшим. Все случилось в четыре утра, в восемь я уже стоял у кровати матери в палате. Ее прооперировали, и она еще не пришла в сознание, но я все равно держал ее за руку и повторял, что все будет хорошо. Когда из Дортмунда приехала ее сестра Юлия, мама очнулась. Увидев меня, она сначала улыбнулась, а потом сразу расплакалась, и вслед за ней разревелись мы с Юлией. Ударник лежал в реанимации, подозреваю, что мама плакала от жалости к нему. А мы с Юлией испытали облегчение, потому что мама серьезно не пострадала. Чуть позже она заснула на час. Ближе к полудню из Нюрнберга приехали мамины родители и привезли с собой кучу фруктов, сладостей и журналов. Для меня они купили комиксы про «Счастливчика Люка», но у меня не было настроения их читать. Когда пришли Карл и его сестра Генриетта, мне пришлось принести еще стульев из коридора, чтобы все могли сесть. Уже после обеда в палату протиснулся главврач и сообщил нам, что через неделю мама поправится и сможет вернуться домой. Я сидел на кровати и снова взял маму за руку, а она улыбнулась мне и сказала, чтобы я не волновался. Генриетта приобняла меня, а Карл потрепал по волосам. И я понял, что все и правда будет хорошо.
Мой отец погиб три часа спустя. Одномоторный «Пайпер PA‑28 Чероки» должен был доставить его из Мусомы в Дар‑эс‑Салам, откуда летали самолеты в Германию. Папа знал, что операция прошла хорошо и что маме уже намного лучше, но все равно хотел быть рядом. Почему самолет упал, до сих пор толком не ясно. В официальном отчете говорилось, что руль высоты был поврежден. Возможно, на самолет налетела крупная птица, ибис или цапля. Очевидцы рассказали, что слышали, как мотор стал барахлить, а потом и совсем заглох. Но моторы не глохнут просто так. Они могут работать вечно, если правильно с ними обращаться. Может, папа погиб, потому что кто-то не заменил сломанный бензонасос, не прочистил воздушный фильтр, не проверил масляный манометр. Не исключено, что именно поэтому я и стал механиком. Должен же кто-то заботиться о том, чтобы мотор работал. Ведь от этого может зависеть жизнь человека.
Я откладываю блокнот. Солнце сместилось. Теперь оно точно напротив нас, на высоте трех ладоней над незасеянным полем. Карл все еще рвет бумагу. Он не помнит, что у него был сын по имени Пауль, который погиб в Африке восемь лет назад. Иногда я даже завидую ему, потому что он может забыть.
9
В семь в «Белой лошади» еще никого нет. Наша компания обычно собирается не раньше восьми – половины девятого. Масловецки хочет поехать со мной куда-то на машине. Пока нас не будет, Йо‑Йо посидит с Карлом. Вся эта конспирация Масловецки постепенно начинает действовать мне на нервы, но я все же сажусь в его «Вольво».
Едем мы недолго. Поле, где мы останавливаемся, я знаю хорошо. Здесь он когда-то хотел построить площадку для гольфа. И парк развлечений. Из земли до сих пор повсюду торчат деревянные колышки, а к одному из старых корявых деревьев прислонена стремянка. Мы выходим из машины и идем по узкой тропинке, проложенной между двумя полями. Масловецки одет в один из своих белых льняных костюмов и белую шляпу со светло-коричневой лентой, и я удивляюсь, почему он не снимет хотя бы пиджак. На улице еще довольно тепло, и свет на небе почти дневной. Я узнаю дерево, на котором процарапано сердечко с буквами «Й» и «А». Йозеф и Анна. Йо‑Йо признается Анне в любви практически на каждом шагу.
Деревянный сарай, у которого мы останавливаемся, наполовину развалился. Трава здесь по пояс, заросли ежевики достают до самой крыши. На дверях – навесной замок, но чтобы попасть внутрь, достаточно оторвать несколько прогнивших досок стены. Внутри темно, окна завешены мешковиной. Сквозь дырки в крыше виднеются кусочки неба. Пахнет землей и смолой.
Масловецки включает фонарик, свисающий с потолка. Только теперь я замечаю брезентовую накидку. Масловецки отдергивает ее, и я вижу нечто, похожее на модель НЛО из картона. Только в десять раз крупнее. И не из картона. Я протягиваю руку и трогаю корпус, поблескивающий в тусклом свете.
– Листовой алюминий. Тридцатка. Каркас из перфорированных алюминиевых стержней.
Масловецки снимает шляпу и обмахивается ей, как веером. На его лице – выражение триумфа.
Я обхожу вокруг тарелки. Ее диаметр – около пяти метров, а может, и все шесть. Кончиком пальца я аккуратно трогаю один из круглых желтых иллюминаторов: пластик вместо бумаги.
Масловецки достает из кармана пиджака пульт и нажимает на кнопку, после чего внутренности тарелки начинают светиться желтым светом. Он нажимает другую кнопку, и на животе тарелки начинают мигать синие лампочки.
– Галоген, – говорит он. – Дальность света – несколько километров.
– Когда ты ее построил?
– Ты же знаешь, я мало сплю.
Масловецки выключает лампочки.
– Ну и что ты собираешься с этой штукой делать?
Масловецки смеется.
– Что-что! – радостно восклицает он. – Летать пущу, вот что!
– Она может летать?
Масловецки достает из кармана сложенный лист бумаги и разворачивает его.
– Вот здесь – нижняя часть тарелки. Видишь?
Он показывает место на чертеже и стучит по корпусу модели.
– Она алюминиевая и не может летать. Вот без этой фиговины.
Я разглядываю чертеж. Над НЛО нависает серебристый полукруг.
– Нейлоновая сетка, – поясняет Масловецки. – Наполненная гелием. Выглядит как верхняя часть тарелки, но на самом деле помогает ей подняться в воздух.
– Как воздушный шар?
Масловецки кивает.
– Точно. Вся конструкция висит на леске и управляется одним человеком. Это как воздушного змея пускать, только чуть сложнее.
– А откуда у тебя гелий?
Масловецки сдергивает другую брезентовую накидку и ласково поглаживает одну из обнаружившихся под ней металлических канистр, которых у него тут штук двадцать.
– Ты реально спятил, Масловецки.
– Есть только одна проблемка.
Масловецки скидывает стопку мешков со стоящего рядом деревянного ящика, откидывает крышку и достает нечто похожее на гигантскую рыболовную катушку.
– Вот что меня беспокоит.
Он передает катушку мне.
Я беру ее в руки и рассматриваю. Хотя две трети катушки заполнены прозрачным шнуром, она почти ничего не весит. Самые большие ее части – два диска с отверстиями из легкого металла или пластика. Они диаметром с грампластинку наподобие тех, что сохранились у Карла в шкафу, и соединены друг с другом четырьмя опорами. С одной стороны находится рукоятка с ручкой, размером с мою ладонь. Я вращаю рукоятку, сначала медленно, потом чуть быстрее.
– В чем проблема? – спрашиваю я.
Масловецки что-то достает из ящика.
– Сейчас я тебе покажу.
Он идет к двери и выходит на улицу.
Я иду за ним. Дневной свет продолжает убывать. Небо чистое и тускло-голубое. Только у самого горизонта висит полоса рыхлых персиковых облаков.
– Вот, надевай, – говорит Масловецки и протягивает мне комплект из нейлоновых ремней, похожий на походное снаряжение, которое я видел в одном фильме про альпинистов.
– Пластина должна быть спереди.
Он помогает мне экипироваться, потом четырьмя карабинами закрепляет катушку на металлической пластине и тянет за шнур.
– Ты Йо‑Йо, а я НЛО.
Он отходит от меня.
– Я поднимаюсь на высоту пятидесяти метров. При полной иллюминации. Через три минуты Йо‑Йо выпускает гелий из купола. Там есть специальный дистанционно управляемый кран.
Масловецки останавливается метрах в двадцати от меня.
– Я медленно опускаюсь, а Йо‑Йо начинает крутить ручку.
Он делает мне знак и не спеша идет в мою сторону.
Я вращаю ручку.
– Йо‑Йо следует за мной. Он должен следить, чтобы шнур не провисал. И посадить меня на землю, прежде чем гелий в куполе улетучится.
Масловецки замедляет шаг, и шнур натягивается.
Думаю, что-то похожее чувствует рыбак, когда клюет крупная рыба. Десять-двенадцать оборотов, и катушку заклинивает. Я пытаюсь вращать ручку, но она не идет.
– И так каждый раз, пока тестировали, – сообщает Масловецки.
– Твоя работа?
Масловецки кивает.
– Просто я не механик.
Я ослабляю крепеж и снимаю снаряжение.
– Я не хочу в этом участвовать. Или ты забыл?
– Да ладно тебе, Бен! Ты же не можешь меня вот так вот бросить…
Масловецки поднимает снаряжение и уносит его обратно в сарай.
Я иду по тропинке в сторону того места, где мы оставили машину. Через несколько минут Масловецки догоняет меня. Какое-то время мы молча шагаем рядом.
– Знаешь, почему Отто, Хорст, Курт и Вилли еще не бросили свои хозяйства? – прерывает молчание Масловецки. – Почему они до сих пор здесь и никуда не уехали?
– Без понятия, – отвечаю я. – Потому что им некуда ехать?
– Потому что я даю им деньги.
Я молчу. Мы дошли до машины. Я кладу руку на теплый металл кузова.
– Уже много лет подряд они берут у меня кредиты. Беспроцентные. Которые не надо отдавать. Вот почему они все еще здесь.
– Ты можешь позволить себе такое?
Я открываю дверцу переднего сиденья, чтобы впустить внутрь прохладного воздуха.
– Нет, конечно! Мои запасы на исходе! Я почти банкрот!
Масловецки играет связкой ключей. Тихое бренчание сливается с пением сверчков, которые начинают просыпаться ближе к вечеру.
– И что теперь?
– НЛО – наш последний шанс.
– Наш?
– Если не сработает, через несколько месяцев Вингроден перестанет существовать. Конец всему.
– И заправка тоже? – спрашиваю я. – А мастерская?
Масловецки кивает.
– Магазин, пивная, всё.
Я засовываю руки в карманы и прислоняюсь к капоту.
– Почему именно НЛО? А не площадка для гольфа? Или парк развлечений? Почему не ипподром?
– Потому что нет дураков, готовых инвестировать сюда деньги. Здесь пустыня, Бен. Твоя Африка шагнула в своем развитии гораздо дальше, чем наш район.
Масловецки пальцем пишет на грязном капоте: «ВИНГРОДЕН».
– На самом деле этого места вообще не существует. Но оно есть. Знаешь почему?
Я пожимаю плечами.
– Потому что есть мы, Бен. Знаю, ты хочешь свалить отсюда, когда тебе будет восемнадцать. А вот мне здесь нравится.
Я отхожу от машины на несколько шагов, набираю камушков с дороги и швыряю их в дерево. Пять камней, одно попадание. Раньше получалось лучше.
– Может, я спятил, но я люблю эту дыру и моих друзей, – говорит Масловецки так тихо, что я едва слышу его.
– И поэтому ты пудришь им мозги.
– Я же тебе объяснял! – кричит Масловецки. – Они должны рассказывать убедительно, когда сюда приедут журналисты!
– Журналисты? – я еле сдерживаю улыбку. – И много их сюда приедет?
– Еще раз: хватит и одного.
Масловецки достает из кармана мобильный и копается в нем.
– Это я завтра отправлю в разные газеты.
Я подхожу к нему и вижу смазанную фотографию тарелки – плоский овал с разноцветными огнями, якобы парящий в ночном небе.
– А если они позвонят, что ты им скажешь? Кто сделал фотографию?
– Я сделал!
– Сегодня ночью очередь Отто?
– А что? Чем больше людей ее увидят, тем лучше! Курт. Вилли. Отто. Хорст. Альфонс. Анна. Ну и я сам, конечно.
Я раза два тыкаю носком ботинка в правое переднее колесо. Не мешало бы его подкачать.
– Йо‑Йо тоже скажет, что видел ее. Он неплохой актер.
Масловецки снимает шляпу, вытирает платком голову и нахлобучивает шляпу обратно.
– Я починю твою катушку, – говорю я. – Но больше помощи не жди. Я не стану заявлять, что видел твое чертово НЛО.
Масловецки улыбается.
– Хорошо, – говорит он. И бросает мне ключ. – Ты поведешь.
Он открывает дверцу и садится на переднее сиденье.
Я сажусь за руль, со всей силы выжимаю педаль сцепления, завожу мотор, потихоньку отпускаю сцепление и трогаюсь. Передача скрипит при включении, руль дрожит в руках. Дорога неровная, нас несет по ней, как корабль по бурному морю. Масловецки снимает шляпу и высовывает голову из окна. Это он научил меня водить, когда мне было четырнадцать. Мы тренировались на парковке перед мастерской и на проселочных дорогах, хотя по дорогам вокруг Вингродена мало кто ездит и на моей памяти полиция сюда еще ни разу не заглядывала. Я оказался способным учеником. Уже через два часа я объезжал бензиновые канистры и парковался задом, как будто всю свою жизнь только этим и занимался. В моих венах процент бензина явно выше, чем процент цветочных удобрений.
Когда начинается асфальт, я останавливаюсь, перехожу на холостой ход и тяну ручной тормоз на себя. Дальше мне запрещено вести машину.
– Езжай уж до конца, – говорит Масловецки.
– Думаешь? До «Лошади» еще полкилометра, не меньше.
Масловецки кивает.
– Жми на газ.
Я сдерживаю ухмылку, набираю в легкие побольше воздуха и трогаюсь.
Кроме Хорста и Альфонса, все уже собрались и ворчат, потому что им до сих пор не подали пиво. Чтобы их успокоить, Масловецки сразу же встает к стойке, а я работаю официантом. Через некоторое время каждый получает свое, и теперь все довольны, даже Рюман. Я сажусь между Карлом и Йо‑Йо и смотрю на рисунки, которые лежат на столе. Тарелка Вилли похожа на оригинал, а вот произведение Курта скорее напоминает усыпанную желтыми и синими камешками брошь.
– Спорим, вам обоим просто приснился один и тот же сон, – говорит Отто, которому уже довольно долго приходится выслушивать излияния Курта и Вилли по поводу летающих блюдец и внеземного разума. – Либо вы просто были пьяны.
– Вовсе нет, – отвечает Вилли раздраженно. – Я был бодр и трезв, как сейчас. А тарелку видел так же ясно, как вижу Масловецки за барной стойкой.
– И я! – добавляет Курт. – Вы бы слышали лай Рюмана! Так разошелся, что чуть не лопнул!
Рюман, опустошивший свою миску с пивом, поднимает голову, и Курт гладит его.
– Вы оба спятили, – констатирует Отто. – Если бы зеленые человечки существовали, разве они прилетели бы в нашу дыру?
Масловецки приносит нашему столику еще пива.
– Почему дыру? Тебе что, не нравится здесь?
– Вы же понимаете, о чем я. Если бы я был с другой планеты, я полетел бы посмотреть какой-нибудь крупный город. Берлин. Или Париж. Где жизнь бьет ключом.
– Возможно, они решили осваивать землю постепенно, – говорит Масловецки, подсаживаясь к нам. – Для начала хотят осмотреться в более спокойном месте. Вы слышали про Розуэлл? Крошечный городок в Америке.
Вилли мотает головой.
– Впервые слышу, – говорит Курт.
– Там тоже видели НЛО. Там, а не в Нью-Йорке или Чикаго. Думаю, инопланетяне просто осторожничают. Что скажешь, Йо‑Йо?
– Возможно, – соглашается Йо‑Йо. – Есть такой фильм, называется «Близкие контакты третьей степени». Там космический корабль тоже приземляется в безлюдной местности.
– Вот видите! – кричит Масловецки. – Они не хотят быть на виду!
– А чего им тут надо? – спрашивает Вилли.
– Может, на разведку прилетели, чтобы потом на нас напасть, – говорит Курт.
– Да ну! – кричит Масловецки. – Они просто решили прогуляться по Вселенной и заехали на Землю! С абсолютно мирными целями!
– Цели у них бывают разные, – говорит Курт. – Я вот один фильм видел, так там на землю прилетел гигантский корабль и все уничтожил. Бац – и целый город лежит в руинах.
– Чушь, – говорит Масловецки. – Они там, в Голливуде, снимают такое, только чтобы дать кучке американских супергероев возможность спасти мир. Верно, Йо‑Йо?
Йо‑Йо кивает.
– Верно. Америкосы против внеземного разума. Вот потому я и не смотрю научную фантастику.
– Предпочитаешь любовные драмы? – ухмыляется Отто.
Йо‑Йо краснеет и смущенно смотрит в свой бокал. Его волосы отросли уже почти на три миллиметра. Скоро он снова будет сидеть в парикмахерском кресле перед Анной.
Какое-то время все молчат и потягивают пиво. Карл помаленьку прикладывается к коле.
– А ты что обо всем этом думаешь, Бен? – вдруг спрашивает Отто.
Все смотрят на меня, даже Карл.
– О чем обо всем? – переспрашиваю я.
– О марсианах и тому подобном!
– Без понятия, – отвечаю я с выражением максимального равнодушия.
– Ты веришь, что НЛО существуют? – спрашивает Курт.
– Поверю, когда увижу.
– Что? Значит, ты и в Бога не веришь? – Вилли смотрит на меня так, будто я только что признался на исповеди в том, что люблю есть человеческое мясо.
К счастью, открывается дверь, и заходят Хорст с Альфонсом. Альфонс принес коричневый картонный чемодан, а значит, сейчас мы будем играть в «Бинго».
Никогда я еще так не радовался этому чемодану. Когда Вилли заводит беседу о Боге, вере и церкви, я всегда выхожу из себя. Не то чтобы я против религии, но я считаю, не нужно все так раздувать. Кто-то верит, кто-то нет. Пусть каждый сам решает, вот мое мнение. Но Вилли со мной не согласен. Однажды я видел, как он читал Анне лекцию на тему «жизнь после смерти». И как пытался уговорить Йо‑Йо поехать с ним в Кельн на ежегодный протестантский сбор. Когда однажды я сказал при нем, что уже много лет не хожу в церковь, он пришел в ужас и на следующий день притащил мне Библию и стопку религиозных журналов.
В игре я помогаю Карлу. Он слышит, какие числа выкрикивает Хорст, но иногда забывает закрашивать их на своих карточках. У Масловецки, как всегда, припасены какие-то призы для победителя каждого тура. Отто получает бутылку шампанского, Альфонс – коробку конфет, Карл – солнечные очки со стеклоочистителями.
После четвертого круга, в котором в очередной раз победил Отто, я решаю сделать перерыв. Пока остальные продолжают играть, я выхожу на улицу подышать. Там уже почти стемнело, на небе светят две-три звезды. Персиковый шлейф над горизонтом сузился до тонкой светлой линии. В тишине есть что-то нереальное. Если бы не сверчки, у меня было бы полное ощущение, будто я единственное живое существо на планете.
Я делаю несколько шагов и сажусь на поребрик, отделяющий парковку от дороги. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу карту, висящую у меня в комнате. Весь путь из Вингродена до Тарифы, откуда ходит паром в Танжер, я выделил толстым красным маркером.
В пивной хлопают в ладоши и радостно кричат. Видимо, пятый раунд подошел к концу. Через некоторое время появляется Масловецки с двумя бутылками пива, он садится рядом со мной. Сначала мы просто сидим, молча пьем пиво и разглядываем небо.
– Ты веришь, что там, наверху, есть жизнь? – прерывает молчание Масловецки.
– Я не верю даже в то, что жизнь есть здесь, внизу, – отвечаю я.
Масловецки вздыхает и снова замолкает. Где-то вдалеке, так далеко, что даже не разберешь, это наяву или только пригрезилось, слышится мерное гудение мотора грузовика или мотоцикла. Под единственным на всю округу работающим фонарем роится мошкара. Иногда мимо пролетает летучая мышь.
– Я должен рассказать тебе, чем все закончится.
– После того как НЛО сядет на землю?
– Ага. Йо‑Йо посадит тарелку возле старой фабрики. Там он ее спрячет. Там же стоит тачка с химикатами в бочках. Он выкатит тачку на лужайку рядом с фабрикой, ну, ты знаешь, такой заросший пятачок, где мы раньше отмечали праздники. Потом он разольет содержимое по круглой площадке, на которой предварительно скосит траву, и подожжет.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?