Текст книги "Пампа-блюз"

Некоторое время мы молчим, словно стоим над могилой Сократа. Могила действительно существует, меньше чем в двадцати метрах отсюда, на лужайке за домом. Каштан отбрасывает тень на каменную плиту, к которой прикреплена латунная табличка. Надпись гласит: «ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ СОКРАТ. ДРУГ ИГР С МЯЧОМ. ДРУГ ФИЛОСОФИИ. ПРОСТО ДРУГ». Под надписью выбиты даты рождения и смерти пса. Сократ дожил до пятнадцати лет.

– Душ и туалет на этаже, – прерывает тишину Масловецки. – Если вам что-нибудь понадобится, просто скажите, ладно?

– Хорошо.

– Вы можете поужинать с нами сегодня, если хотите. Я что-нибудь приготовлю. Бен тоже придет. Может, около семи?

Я смотрю на Масловецки.

– У меня не получится. Мы с Карлом ужинаем в полшестого.

– Так возьми его с собой.

Иногда у меня возникает желание схватить Масловецки за лацканы пиджака и хорошенько встряхнуть, чтобы вернуть к реальности.

– Мы всегда ужинаем в полшестого. Мы зайдем попозже, на пиво.

– Карл явно не будет возражать, если вы разок поужинаете в семь. В меню сегодня жареная курица с рисом и овощами.

Я стараюсь оставаться спокойным и улыбаться.

– Звучит заманчиво, – говорю я, – но не получится. Мы придем часам к восьми.

– Кто такой Карл? – спрашивает Лена.

– Дедушка Бена, – отвечает Масловецки, прежде чем я успеваю открыть рот. – Вам обязательно надо познакомиться.

– Да, конечно, – бормочу я, отходя к двери. – До встречи.

Я иду по коридору, спускаюсь по лестнице в пивную, где за нашим столом сидят Вилли и Отто.

– Отто тоже видел НЛО! – кричит мне Вилли.

– Поздравляю, – говорю я и, не останавливаясь, иду к выходу.

Пока я бегу к заправке, я думаю о Лене. Она не слишком-то похожа на журналистку. Если она и работает в какой-нибудь газете, то явно в захолустной, вроде «Крембергер боте» или «Лоэнфельдер анцайгер». А может, она пока только волонтер и ей дают самые дурацкие задания. Например, открытие очистной установки. Отчетное собрание членов общества владельцев мелких домашних животных. Приземление НЛО в деревне, где живут одни психи. Наверное, шеф ей сказал: «Смотайся-ка в этот Вингроден, потом напишешь что-нибудь веселенькое». Когда она пообщается с Вилли, Карлом и Отто и поймет, что у нас тут все, включая собак, непроходимые пьяницы, ей не составит особого труда справиться с заданием.

Ей точно не больше двадцати пяти. По росту и телосложению можно дать и восемнадцать. В моем классе в профтехучилище учились две девочки, Шантал и Ноэми, которые были гораздо более развитыми, чем все остальные. Наглые, развязные, они одним своим видом сводили нас, мальчишек, с ума, когда слонялись по школьному двору. Я пытаюсь вспомнить, какая у Лены грудь, но вижу только надпись на майке «EL CAPITAN». Волосы у нее коротковаты. Но зато мне нравится нос, маленький, но не пошлый. А глаза у нее – просто обалдеть.

Только когда я уже вижу перед собой флагштоки и флажки заправки, я вспоминаю, что тук-тук остался дома в сарае. Придется Йо‑Йо везти нас обратно на эвакуаторе.

12

У меня не так много шмоток. Все, что лежит в моем шкафу, старое и давно вышло из моды, если вообще когда-нибудь имело к ней отношение. Кое-что я купил, пока ходил в училище. Время от времени мама привозила мне одежду, чаще всего – футболку с логотипом какого-нибудь музыкального клуба, группы или города. Если изучить мою коллекцию футболок, можно решить, что я не сижу на одном месте. Париж. Лондон. Барселона. Рига. Лиссабон.

Выбор падает на джинсы, такие старые, застиранные и дырявые, что они снова смотрятся круто, черную футболку с принтом «QUASIMODO» и рубашку некогда темно-зеленого цвета. Обуви у меня и того меньше: шлепки-кроксы, которые купила мне мама и которые я беру, только когда еду купаться на карьер, черные кожаные ботинки, которые я надевал в прошлом году на похороны бабушки, старые грязные кроссовки и еще одни кроссовки, чуть менее старые и чуть менее грязные. Вариант похоронных ботинок вообще не рассматривается, поэтому остаются только более-менее приличные кроссовки.

После ужина я сажаю Карла вместе с его коробкой и журналами перед телевизором. По одному из трех каналов идет сериал. Я делаю звук погромче, чтобы Карлу не было одиноко, и отправляюсь в душ. После душа я бреюсь, хотя брить пока особо нечего. Но лучше чистое лицо, чем этот пух, говорю я себе. Поскольку у меня нет лосьона после бритья, я беру пузырек Карла. Называется «Арктический холод», голубого цвета. Кожа после него адски горит, особенно в тех местах, где я задел бритвой прыщи. К счастью, я уже успел так загореть, что красные точки вообще не заметны. Год назад у меня были жуткие прыщи, и Масловецки любил позлить меня по этому поводу. Например, он говорил, что каждый раз, когда онанируешь, у тебя вскакивает прыщ. Иногда Масловецки – порядочная зараза.

Вместо джинсов я все-таки надеваю брюки песочного цвета, которые я попросил подарить мне на пятнадцатилетие, потому что у отца были точно такие же. В комнате моей матери, куда я обычно не захожу, я встаю перед зеркалом и рассматриваю себя. Брюки явно коротки, на два пальца выше, чем нужно. Я расту. Хотя бы в этом отношении у меня все нормально.

На меня вдруг наваливается усталость, и я сажусь на кровать. Стеганое одеяло кажется жестким и искусственным. В вечернем свете, который пробивается сквозь задернутые занавески, я вижу очертания комода, шкаф, мягкое кресло и круглый стол, на котором стоят музыкальный центр и стопка дисков. Вместо двух фотографий в рамке, на одной из которых – мои родители в день свадьбы, а на другой – мой отец рядом с молодым жирафом, на стене видны лишь два размытых серых прямоугольника.

Из гостиной доносятся голоса актеров сериала, и я на мгновение представляю себе, что дом полон людей. Сельма здесь, и моя мама тоже. Карл рассказывает какую-нибудь историю, и мой отец смеется своим заразительным смехом.

Вернувшись в свою комнату, я снимаю брюки и кладу их обратно в шкаф. Вероятно, рваные джинсы понравятся Лене больше. Я вспоминаю о списке деталей для катушки Масловецки, беру листок со стола, сворачиваю и кладу в карман.

Когда мы с Карлом в начале девятого заходим в «Белую лошадь», там уже в самом разгаре дискуссия. Как я и думал, на тему НЛО, которое Отто видел прошлой ночью. Все в сборе, им приходится сдвинуться, чтобы дать нам с Карлом место за общим столом. Масловецки в отличном настроении, он прерывает обсуждение, чтобы представить Лене Карла. Делает он это так, чтобы у Лены сложилось полное впечатление, будто Карл не одряхлевший старик, а преисполненный внутреннего спокойствия и мудрости гуру, знакомство с которым – огромная честь. Все дружно выпивают за здоровье Карла. Рюман, заразившийся всеобщим весельем, несколько раз лает, и Курт наливает ему немного пива в миску. Лена, которая пьет красное вино, тоже поднимает бокал за Карла, Вилли треплет его по плечу, а Курт трижды желает ему долголетия. Несмотря на дурную голову, даже Карл чувствует, что сегодня он в центре внимания.

– Ваше здоровье, – вдруг произносит он, чем удивляет не только меня.

Поскольку я не хочу выглядеть в глазах Лены душным занудой, я тоже поднимаю бокал и улыбаюсь.

Как только все отпили по глотку, Отто снова начинает рассказывать про встречу с космическим кораблем. Он клянется, что был трезв, и утверждает, что его индейки потом кудахтали всю ночь и отказывались есть на следующее утро.

– Это все лучи от тарелки, – объясняет он. – Видимо, отбивают аппетит. Мне и самому за завтраком кусок не лез в горло.

Вилли крестится.

– Ночью, когда эта штуковина приземлилась у меня перед домом, Рюман ни разу глаз не сомкнул, – говорит Курт, почесывая пса за ухом.

– Животные чувствуют, когда что-то не так, – говорит Альфонс. – У меня вот однажды Рози, телка моя криворогая, мычала все утро без остановки, а после обеда такая гроза началась! Хотя по радио ни о чем таком не предупреждали. Градины были размером с клецки.

– Ладно заливать, – встревает Хорст. – Они были размером с вишневую косточку.

– Нет, больше! С перепелиное яйцо! – упрямо повторяет Альфонс.

Лена слушает их внимательно и с явным удовольствием. С тех пор как я пришел, она еще не задала ни одного вопроса. Если она действительно журналистка, то чертовски умело скрывает это.

На некоторое время все умолкают. Отто зажигает еще одну сигару. Альфонс втягивает в себя понюшку табаку и платком смахивает оставшиеся крошки с руки и носа. Курт предлагает собравшимся свои карамельки, но берут только Карл и Лена. Масловецки уходит к стойке и приносит всем еще по пиву.

– Я тоже видел НЛО, – говорит он в тишине.

Сперва Курт, Вилли и Отто не могут вымолвить ни слова, но потом они начинают говорить все хором. Если бы не было Лены, я бы вышел подышать и выпил бы мое пиво на свежем воздухе. Карл теребит меня за рукав, чтобы я открыл для него коробку из-под печенья, и начинает листать журналы в поисках синих фрагментов. Лена смотрит на него, потом улыбается мне, а я улыбаюсь ей в ответ.

– Во сколько это случилось? – спрашивает Отто, когда до него, Курта и Вилли наконец доходит, что надо говорить по одному.

– Где-то в час, полвторого, – отвечает Масловецки.

– На час позже, чем у меня! – кричит Отто.

– Я успел его сфотографировать, – Масловецки протягивает Отто свой мобильный.

– Точно! Я такую же фиговину видел! – Отто некоторое время разглядывает экран и передает телефон дальше.

– А какого она была размера? – спрашивает Лена, когда телефон оказывается у нее. Ее волосы лежат по-другому, чем днем, как-то пышнее. Явно душ приняла. Черную футболку с надписью «EL CAPITAN» она сменила на желтую без надписей. На правой руке у нее часы, которые смотрятся слишком массивными.

– Без данных о расстоянии и скорости трудно сказать, – отвечает Масловецки.

– Я видел только цветные огоньки, и тарелка сразу улетела, – говорит Курт. Он достает из нагрудного кармана своей спецовки лист бумаги, разворачивает его и разглаживает. Это рисунок НЛО, который он сделал в конторе Масловецки.

– Все произошло слишком быстро, – продолжает он.

Лена рассматривает изображение, и я вижу, что она едва сдерживает улыбку.

– Мой рисунок лучше, – говорит Вилли и кладет свое произведение на стол. От тарелки расходятся желтые лучи, как от солнца. Рисунок сделан в стиле религиозных картинок, которые развешаны у Вилли по всему дому и даже в сарае.

– Вы верите в НЛО, фройляйн Лена? – спрашивает Курт. – В маленьких зеленых человечков?

– Можете звать меня просто Лена, – говорит Лена и улыбается Курту, отчего он краснеет как рак. – В маленьких зеленых человечков я не верю. Зато верю в то, что где-то там, наверху, есть другие разумные существа.

– Тогда почему они не выходят с нами на контакт? – спрашивает Хорст.

– Именно потому, что они разумные.

После такого ответа на лицах присутствующих появляется задумчивое выражение.

– Они нас уничтожат, – внезапно произносит Отто. Спокойным, но низким голосом, звучащим будто из могилы. Он принимается тушить только что начатую сигару и тычет ею в пепельницу до тех пор, пока сигара не рассыпается в крошки.

Все удивленно смотрят на него.

– С чего ты взял? – спрашивает Масловецки.

– У меня предчувствие.

Отто делает большой глоток пива, хотя ему уже пора переходить на воду.

Курт смеется, а Вилли не знает, смеяться ему или плакать.

– Слушай, Отто, я же говорил вам, что они наверняка прилетали сюда просто так, ради интереса, посмотреть, что тут да как, – Масловецки старается придать своему голосу беззаботный тон. – Если бы они хотели нам что-то сделать, то давно бы уже сделали!

– Я тоже думаю, что они мирные, – считает Курт, но убежденности в его словах не слышно.

– А может, они вообще посланцы Господа, – говорит Вилли, – и явились сюда, чтобы наставить нас, людей, на путь истинный.

В эту минуту на улице раздается сирена. Все за столом вздрагивают. Масловецки и Курт резко вскакивают, Курт опрокидывает стул. Рюман начинает лаять как сумасшедший и несется к дверям. Вой сирен становится все громче. Прямо как тогда, на летних каникулах, когда неизвестный поджег развалины стеклодувной фабрики и сюда приехали пожарные из Лоэнфельде и Кремберга.

Рюман, Курт и я первыми оказываемся на парковке. Две патрульные машины и скорая проносятся мимо нас и останавливаются перед заправкой. Вой сирен постепенно сходит на нет, как музыка из старого радиоприемника, если выдернуть шнур из розетки. Из машин выскакивают трое полицейских. Один из них начинает молотить кулаком в ворота мастерской. С такого расстояния звуки напоминают раскаты грома.

Тем временем остальные уже успели высыпать на улицу и наблюдают за происходящим, разинув рты.

– В чем дело, черт побери… – бормочет Масловецки.

Двое полицейских садятся обратно в машину и тут же срываются с места. На дороге они разворачиваются, на всех парах несутся в нашу сторону и резко тормозят перед домом Анны. Меньше чем через секунду полицейские уже оказываются на улице и бегут к дому через сад. Кажется, они прямо на бегу достают пистолеты из кобуры. В дверях дома появляется человек, но я не вижу, кто именно. Потом все исчезают внутри.

Скорая медленно подъезжает от заправки к дому и встает на обочине. Двое санитаров выходят из машины, открывают сзади дверь и берут носилки.

Третий полицейский отходит от фургона Йо‑Йо и в растерянности останавливается на площадке перед ним. Наконец он садится в свою машину и какое-то время просто сидит внутри. Когда он заводит мотор, сирена коротко взвывает. Потом он, видимо, замечает нас и едет в нашу сторону.

Мы молча стоим на месте и ждем. Даже Рюман не лает. Я чувствую, что случилось что-то ужасное, и, с одной стороны, хочу поскорее узнать, что именно, а с другой, совсем не хочу этого знать. Хочу вернуться обратно в пивную, выпить пива, послушать болтовню моих нетрезвых собутыльников и поразмышлять о том, почему же здесь никогда ничего не изменится, ни в плохую сторону, ни в хорошую, а еще о том, что мы так и проживем тут, как в странной сказке, до скончания веков.

Но события развиваются иначе.

Машина тормозит в метре от нас. Полицейскому стоит немало труда вылезти из нее, потому что он очень высокий, метр девяносто, не меньше. Он поправляет фуражку и снимает солнечные очки. Прямо как в кино.

– Здрасьте, – говорит он. – Кто-нибудь из вас знаком с Йозефом Керном?

– Да, – отвечает Масловецки.

Остальные кивают, все, кроме Лены, конечно. Рюман обнюхивает ботинки полицейского.

– А что случилось? – спрашивает Масловецки. Он делает шаг вперед, чтобы показать, что он тут главный.

– Пока точно не знаем, – отвечает полицейский. И бросает быстрый взгляд через плечо на дом Анны. Потом снова смотрит на нас, и его левый глаз дергается.

– Нам позвонил господин Керн и сообщил об убийстве.

13

Через час мы все снова сидим в «Белой лошади». Тем временем в деревню приехали два комиссара и техники-криминалисты для обследования места происшествия. Перед домом Анны по-прежнему стоят четыре машины, хотя скорая уже давно уехала. Никто не хочет нам ничего объяснять. Но мы и сами все понимаем.

Георгий мертв. Как он умер, мы не знаем. Полиция увезла Анну и Йо‑Йо. Мы видели их, когда они проезжали мимо, без мигалки и сирены. В первой машине на заднем сиденье сидел Йо‑Йо, во второй – Анна.

Нас разбили на три группы по три человека. Масловецки, Карл и я в одной группе. Последние десять минут мы отвечаем на вопросы комиссара, полного мужчины, который потеет и курит уже третью сигарету. То есть на вопросы отвечаем я и Масловецки. Карл, конечно, не понимает, из-за чего такой шум, хотя по нему видно, что он совсем растерян. Чтобы успокоить его, я сказал ему, что все в порядке. Сейчас он сидит, крепко держа свою коробку, и пьет колу маленькими глотками.

– Как она… – комиссар смотрит в свои записи, – как Анна Булатова вела себя в последнее время? Была ли она в отчаянии? Может, злилась?

– Отчаянья было не больше, чем обычно, – отвечает Масловецки. – Вчера среди ночи она пришла сюда и попросила льда, потому что Георгий упал. Такой измученной и не в себе я ее давно не видел. Она ведь вчера заходила, да, Бен?

– Что? А, да, вчера.

– А жертва, Георгий Булатов? Вел ли он себя странно в последние дни?

– В последние дни? – горько усмехается Масловецки. – Георгий всегда был странным! Сколько я его знаю!

– Что вы имеете в виду?

– Он же воевал! В Чечне! Потому и свихнулся! Пил как сапожник! Хотел утопить воспоминания в спиртном! Но тут никакого шнапса не хватит!

– На его руках мы обнаружили много резаных ран. Вы что-нибудь знаете об этом?

– Это он сам себя покалечил. В наказание. За то, что сделал на войне.

Комиссар усердно записывает.

– Так этот Йозеф…

– Йо‑Йо! – кричит Масловецки. – Что он вам сказал?

– Здесь я задаю вопросы, – произносит комиссар спокойно. На вид ему около шестидесяти, и он наверняка давно в полиции. Когда он опускает голову, можно видеть лысину размером с блюдце.

– Они когда-нибудь ссорились?

– Йо‑Йо с Георгием? В смысле? Георгий все время дома сидел! А Йо‑Йо вообще ссориться не умеет.

Комиссар смотрит на меня.

– Йо‑Йо целыми днями смотрел кино, – говорю я. – Они с Георгием почти не виделись.

– А в каких он отношениях с…

Комиссар листает свой блокнот.

– С Анной Булатовой?

– Он любит ее, – говорит Масловецки. – Вот.

Он показывает на сердечко с буквами «А» и «Й», вырезанное на столешнице.

– Такое вы найдете на каждой деревяшке в радиусе пяти километров!

– Он пьет отвратительное пойло и часами массирует голову только для того, чтобы волосы росли быстрее, – говорю я. – Чтобы можно было снова идти к Анне стричься.

Комиссар исписал целых полстраницы.

– Погодите, – вдруг произносит Масловецки, – вы же не думаете, что Йо‑Йо мог…

– Ну, он сам утверждает, что зарезал Георгия.

Комиссар ставит восклицательный знак после цепочки каракуль, расшифровать которые мог, наверное, только он сам.

– Что? – кричит Масловецки и вскакивает, опрокидывая стул. – Не верьте ему! Он спятил!

Все смотрят на нас.

– Не может быть, – говорю я после того, как Масловецки садится на место. – Йо‑Йо – убийца…

Я едва не рассмеялся. Но только едва.

Масловецки фыркает, как лошадь.

– Да он и мухи не обидит!

Он вытирает платком вспотевший лоб, после чего комкает платок в кулаке, будто собирается его выжимать.

Я качаю головой.

– Йо‑Йо не мог, – говорю я так тихо, что меня почти не слышно среди гула голосов.

– Я знаю, – говорит комиссар, захлопывая свой блокнот.

Масловецки и я неотрывно смотрим на него.

– Он утверждает, что несколько раз ударил ножом. Но на теле всего одна рана. Кроме того, труп лежал на кухне с утра.

– Тогда зачем вы задержали его?

– Пока он под подозрением, – говорит комиссар.

– А что Анна? – спрашиваю я.

– Она главная подозреваемая.

– Чушь! – кричит Масловецки и решительно взмахивает рукой, будто отгоняя осу. Но потом понимает, с кем говорит.

– Все возможно, господин комиссар, – говорит он, несколько успокоившись. – Но это абсолютно исключено. Анна все эти годы любила и заботилась о Георгии. Другая бы на ее месте давно ушла. А она осталась. И боролась до конца.

– Кто знает, – говорит комиссар. – Вдруг она просто устала, потеряла надежду и захотела избавиться от него.

– Нет, – настаивает Масловецки, – уверен, что нет.

– Посмотрим.

Комиссар допивает свою воду и с тихим кряхтением встает с места. Мокрая рубашка натягивается у него на животе, из-под пиджака на секунду выглядывает кобура с пистолетом. Комиссар что-то шепчет полицейскому в форме, сидящему за одним столом с Куртом, Вилли и Леной. Потом беседует с коллегой в штатском, который опрашивал Отто, Хорста и Альфонса, и что-то пишет в блокноте.

Полицейские уходят, и мы пересаживаемся обратно за наш стол и пьем пиво. Лена тоже теперь пьет пиво, даже Рюману налили полную миску. Еще минуту назад Курт, Вилли, Отто, Хорст и Альфонс что-то рассказывали наперебой, комментировали и делились своими соображениями. Теперь они выдохлись и сидят с застывшим взглядом, будто до них только сейчас дошло, что случилось. Масловецки, Лена и я дали им выговориться, а сами молчали. Думаю, именно так себя чувствуешь в шоковом состоянии. Ты просто сидишь, уставившись в одну точку. Тысячи мыслей крутятся в голове, но ни одну невозможно ухватить. Когда умер мой отец, я был маленьким и ничего не знал о шоке, и травме, и чувстве скорби. Обо всех тех понятиях, которые упоминали психологи, когда я должен был рассказывать им о своих ощущениях. Я не хотел туда идти и говорить о папе. В первые недели после его смерти я думал, что произошло какое-то недоразумение, путаница, что все это – злая шутка. Я твердо знал, что однажды отец появится на пороге как ни в чем не бывало. Мама как-то сказала, что теперь мы совсем одни, и я кивнул. Но на самом деле я подыграл ей, потому что не верил. Даже на поминках я отказывался признать, что отец ушел навсегда. Ведь мы даже гроба не видели, потому что останки якобы захоронили в Африке. Меня и сегодня иногда посещает мысль, что он еще жив. Что, хотя его самолет разбился, он не погиб. Что в катастрофе он потерял память и с тех пор бродит по бесконечной саванне, даже не подозревая, что я жду его здесь.

– Бен?

Кто-то кладет мне руку на плечо.

Я возвращаюсь в реальность и вижу Масловецки, который сидит рядом со мной. Восемь пар глаз уставились на меня. Даже Карл всматривается в мое лицо с тревогой.

– Все в порядке?

– Конечно.

Я выпрямляюсь и выдавливаю из себя улыбку, которая выглядит не слишком убедительно.

– А что?

– Ты как-то отключился.

Масловецки хлопает меня по спине, будто я подавился за обедом.

– Пойду-ка я подышу, – говорю я, встаю и выхожу на улицу.

Я сажусь на поребрик и смотрю в небо. Хотя сквозь тонкий слой облаков блестит серп луны, ночь кажется зловеще темной.

Я спрашиваю себя, могла ли Анна убить Георгия. Может, она так устала и отчаялась, что воткнула ему нож в живот. А может, она хотела спасти его. Спасти от чувства вины и кошмаров, от невозможности забыть.

Из пивной выходит Масловецки и останавливается в нескольких шагах от меня.

– Может, мне уйти? – спрашивает он. Он держит руки за спиной. Наверняка пива принес.

– Необязательно, – отвечаю я.

Масловецки устраивается рядом, ставит бутылки между нами. Какое-то время мы наблюдаем за мотыльками, слетевшимися на свет фонаря.

– Что ты теперь будешь делать? – спрашиваю я, беру одну из бутылок и делаю глоток.

– Ты про НЛО?

Масловецки смотрит на часы.

– М-да, часа через два оно должно было прилететь к Хорсту и Альфонсу. Но, ясное дело, теперь не прилетит.

– Думаешь, они посадят Йо‑Йо?

– Ночь он проведет у них. Утром его снова допросят. И отпустят.

Масловецки отпивает пива.

– По крайней мере, так сказал мне комиссар.

– А что Анна?

Масловецки глубоко вздыхает.

– Анна, – говорит он тихо и качает головой. – Не знаю.

Мимо фонаря проносится летучая мышь и исчезает в темноте.

Масловецки достает из нагрудного кармана пиджака визитку и показывает мне.

– Вот, комиссар дал. Велел завтра позвонить. Сказал, что я смогу забрать Йо‑Йо после обеда.

Он кладет визитку обратно в карман.

– Он же захочет остаться с Анной.

– Кто ему позволит.

Я пожимаю плечами.

– Тут ему будет лучше. И потом, он мне нужен.

– Ты решил довести дело с НЛО до конца?

– Конечно. Завтра ночью очередь Лены.

– Она сразу заметит, что тарелка из картона и болтается на удочке. Она не тупая.

– Она увидит не картонку, Бен.

Масловецки демонстрирует свой оскал.

– Ты запустишь другую? Большую?

Масловецки кивает. Его лицо становится серьезным, а тон голоса – торжественным.

– Завтра мы покажем грандиозное шоу!

Мне нужно время переварить новость.

– А если они не выпустят Йо‑Йо завтра? Даже не рассчитывай, что я его заменю!

– Не бойся, выпустят. Тебе не придется никого заменять.

– Хорошо, – говорю я.

Масловецки выпрямляется и шумно выдыхает. Он вдруг кажется мне очень старым, хотя, может быть, все дело в плохом освещении.

– Последний вопрос. Ты говорил, что НЛО будет в воздухе около трех минут. Как ты сделаешь так, что именно в это время Лена будет смотреть на небо?

– Она будет сидеть на крыше мастерской.

– Что она там забыла?

– Придет на поминки Георгия.

– Поминки? На крыше мастерской?

– Именно! Все приглашены! – Масловецки делает широкий жест. – Все приглашены. Я скажу речь, и мы выпьем в память о нем по рюмке водки. Не будет только Йо‑Йо, но тут всем понятно почему. А когда стемнеет по-настоящему, где-то в десять – половине одиннадцатого, он поднимет тарелку в воздух.

– Он завтра вечером только выйдет из тюрьмы. Он будет не в состоянии.

– Я знаю, Бен. Я бы тоже перенес представление, поверь мне. Но сейчас здесь Лена. Она единственная журналистка, которая сюда приехала, и явно ненадолго. Завтра – наш единственный шанс.

Я тереблю этикетку на бутылке, чтобы только не смотреть на Масловецки. Против поминок Георгия я ничего не имею. Но мне противно, что Масловецки затеял все это, только чтобы показать Лене НЛО. Еще я думаю об Анне и Йо‑Йо, которые лежат сейчас на жестких нарах в ужасной камере и не могут уснуть от горя.

– Понимаю, что момент неудачный, – говорит Масловецки и снова садится рядом со мной. – Я не обижусь, если ты решишь, что я мерзавец. Но знай, Йо‑Йо – мой должник. Вот уже больше десяти лет я плачу ему за то, что он сидит в магазине и смотрит фильмы. Больше десяти лет я не беру с него ни цента за фургон, за свет и за воду. Больше десяти лет, Бен. Пришло время ему сделать что-нибудь для меня.

– Делай как знаешь.

Масловецки вздыхает и чешет голову. Я, кусочек за кусочком, отковыриваю этикетку от бутылки. Стрекотание сверчков вдруг делается невыносимо громким.

– А как там, кстати, катушка?

– Черт возьми, – бормочу я, – катушка.

– Ничего страшного, – машет рукой Масловецки. – Кто же знал, что она понадобится уже завтра.

Я вспоминаю про список и достаю из кармана сложенный лист бумаги.

– Вот. Я тут сегодня кое-что набросал.

Я показываю список Масловецки.

Он пробегает его глазами.

– Спасибо. Но боюсь, нам придется воспользоваться старой.

– Так ее же заклинивает.

– Что-нибудь придумаем.

Масловецки со вздохом встает.

– Мне пора назад. Сегодня ребятам нужно пиво.

Я киваю.

– Вы с Карлом ведь придете завтра?

– Да.

Я убираю список в карман.

– Около девяти? Договорились?

– Договорились.

– Спасибо.

Масловецки делает несколько шагов, останавливается и поворачивается ко мне.

– Симпатичная малышка, да?

– Чего ты скалишься? Лена тебе в дочери годится!

Масловецки смеется, проходит через парковку и исчезает в пивной.

Я ложусь на спину и смотрю в небо. Облака исчезли, надо мной горят сотни звезд. Кажется, вон там слева, созвездие Жирафа, или Camelopardalis. Я ищу Северную Корону, Corona Borealis, но не уверен, там ли она, где я предполагаю. Только насчет Ursa Major нет никаких сомнений. Большая Медведица – первое созвездие, которое показал мне отец. Мне тогда было шесть, и мы уехали на север к морю с палатками. Вечерами меня не загоняли спать, потому что от возбуждения я все равно не мог заснуть. Мы лежали на песке и смотрели в небо, в то самое небо, которое я вижу сейчас.

– Ты в порядке?

Я резко сажусь, проливая пиво на рубашку.

– Прости, что помешала.

Лена останавливается метрах в двух от меня, там же, где только что стоял Масловецки. Будто я опасен или болен чем-нибудь заразным.

– Нет-нет, все нормально. Ты не помешала.

– Я бы уже пошла спать. День получился длинный.

– Да.

Я размышляю, что бы такое добавить, но ничего не приходит в голову. На школьном дворе на перемене или после уроков я вечно не мог решиться заговорить с девчонками, которые мне нравились. В училище была только одна девчонка, у которой не было парня и которую я рассматривал как вариант. Анке Фрайлинг. Но Анке тоже была слишком застенчивой, так что никто из нас так и не рискнул сделать первый шаг.

– Тогда – спокойной ночи.

Лена улыбается, поднимает руку на прощанье, разворачивается и идет назад в пивную.

– Спокойной ночи! – кричу я. Но Лена уже скрылась за дверью. Почти сразу же зажигается свет на лестнице, а потом – в ее комнате. Окно в номере открыто, но занавески задернуты. Сквозь светлую ткань виден ее силуэт. Она один раз проходит по комнате, а потом исчезает из поля видимости.

Лена сбивает меня с толку. Вечером в пивной, когда мы все сидели за столом, она не проронила ни слова. И не дала мне шанса посмотреть на нее, потому что я мог сделать это, только если бы она что-нибудь сказала. Для журналистки она не слишком любопытна, хотя слушает внимательно. Только раз, когда она гладила Рюмана, я смог понаблюдать за ней, пока она не повернула голову в мою сторону, так что мне пришлось быстро отвести глаза. Наши взгляды встретились даже меньше чем на полсекунды, но мне хватило. Подозреваю, что я покраснел как мак. По крайней мере, лицо моментально запылало, как если бы я только что открыл духовку, чтобы достать из нее пирог. Поскольку в горле у меня сразу пересохло, я залпом осушил мой почти полный бокал пива. После чего уставился в столешницу и страшно обрадовался, когда Масловецки начал рассказывать свою очередную байку.

И все же я успел запомнить лицо Лены. Ее карие глаза со светлыми бликами зрачков. Веснушки и легкий загар. Линию губ, ярко-красных, как малина за теплицей. Изящные уши. Крошечные ямочки на щеках, когда она улыбается.

В окне она больше не появляется. Наверное, ушла в ванную и чистит зубы. Или уже лежит в кровати с книжкой. Интересно, сможет ли она уснуть после всех этих событий. Сам я вряд ли смогу. Но Лена совсем не знала Георгия, и с чего ей переживать о том, что Анна и Йо‑Йо в тюрьме. Вероятно, как раз сейчас она звонит главному редактору и спрашивает, не написать ли ей вместо НЛО об убийстве.

Я выливаю теплое пиво в кусты, встаю и тру глаза. Время явно перевалило за полночь, и Карлу давно пора отправляться на боковую. Я бросаю последний взгляд на окно. Видимо, Лена еще не спит. Или она так устала, что не выключила лампу и уснула со светом.

Тут я замечаю луч света в одном из окон квартиры Масловецки. Сперва я решаю, что ошибся, но он вспыхивает снова. Я подхожу на несколько шагов, чтобы лучше разглядеть.

Опять загорается свет. И теперь я точно знаю, откуда он идет.

Это луч карманного фонарика.