Текст книги "Вокзал для одного"

Она умолкла в ожидании ответа. Клянусь, немного могу припомнить таких случаев в своей жизни, когда на принятие довольно ответственного (возможно, даже судьбоносного) решения мне отводилось столь ничтожное время.

Мне показалось это нечестным, и я спросил:

– Мы можем сейчас просто погулять и насладиться вечером?

– Конечно, – улыбнулась она. – Может, тогда пойдем ко мне?

…И была у нас ночь, ребята. Бесконечная ночь с пятницы на субботу, импульсивная, местами неуклюжая, когда мы путались в собственных конечностях и позициях, словно малолетки, не имевшие большого опыта, или стеснялись сказать о своих желаниях, краснея и лопоча милые глупости, – но запоминаемая на всю жизнь.

И было утро, когда тоска охватила мое сердце с такой чудовищной силой, что я едва не плакал. Мне пора было уходить – сдуру пообещал матери еще неделю назад помочь с перевозкой мебели на дачу. Я совсем забыл о своем обещании и даже не вспомнил о нем вчера вечером, направляясь в альков.

Она сидела на краешке постели, смотрела, как я причесываюсь у зеркала. Она боялась, что я больше никогда не вернусь – я видел это в ее глазах, больших и удивленных. Я был бы рад ее успокоить и сказать, что согласен на ее сложные условия, но врать не хотел. Ограничился лишь обещанием:

– Я напишу в понедельник.

Она обреченно кивнула. Проводила меня до прихожей. Крепко обняла.

– Кажется, я влюбляюсь, – сказала она с улыбкой.

– Кажется, я тоже. Нас можно поздравить.

– Не с чем…

– …Мужчина, вы будете заказывать?

Женщина в сером пальто коснулась моей спины между лопатками. В иные времена я бы счел это фамильярностью, но сегодня (как и в предыдущие дни и, очевидно, многие последующие) меня можно трогать почти везде, не опасаясь пощечин.

– Да, извините, задумался.

– Думают в другом месте, – строго сказала женщина. – Возьмите газетку и идите думать.

Мы стояли у прилавка маленького продуктового отдела, ютившегося в углу на втором этаже вокзала возле конкорса. Магазинчик торговал растворимой лапшой и быстрыми супами, шоколадом, пивом, газетами – в общем, всякой всячиной, без которой человеку в поезде стало бы невыносимо скучно. Я зашел сюда за жевательной резинкой. После двух стаканов дешевого автоматного кофе и чипсов у меня во рту словно скунс переночевал.

Я протянул девушке пятьдесят рублей.

– Задумался он, – продолжала ворчать женщина в сером пальто, подпирая меня сзади. – А если у меня поезд уходит, я что, должна ждать, когда ты додумаешься?

Я улыбнулся. Некоторым людям явно не хватает драйва. Что ж, я их очень понимаю. Сам такой.

– Что смешного я сказала? – фыркнула скандалистка. – Покупай и освобождай место.

Я неспешно оглядел ее. Типичная советская Мадам Из Очереди В Кассу, возрастом примерно за пятьдесят, одетая дорого, но безвкусно, крупная, нахрапистая, бескомпромиссная, способная часами говорить на любую тему, ничего при этом не говоря, и умеющая раздуть конфликт на пустом месте. В общем, непотопляемый корабль – баба, которая переживет пятерых мужей почти безо всякого для себя ущерба.

– Я не улыбаюсь, сударыня, я сочувствую.

Заказанная мною упаковка «Орбита» уже лежала на блюдце вместе с монетами сдачи, но я не спешил уступать место. Хамство должно быть наказуемо, так меня учила моя мама, доброй души человек, отстоявшая советских очередей многие километры и сохранившая при этом поразительное человеколюбие.

– Сударыню нашел, – буркнула дама. – Тоже мне, сударь. Ты уходишь или нет?

– А вы меня разве не узнаете? – спросил я. Голос мой звучал уверенно и звонко. На мгновение дамочка даже опешила, внимательно посмотрела на меня. – Неужели не узнаете?!

– Нет!

– Так и я вас тоже!

Она противно осклабилась:

– Ой, скажите пожалуйста, как остроумно! Умник нашелся… иди поупражняйся в остроумии в другом месте, у меня поезд уходит.

Я вздохнул. Нет, она не сумела испортить мне настроение своим неистребимым хамством, но отсутствие возможности если уж и не победить таких людей, то хотя бы нанести им минимальные моральные повреждения, действительно огорчает. Они всегда на коне, уверенные в своей правоте и безгрешности.

Но я упорно продолжал стоять у прилавка. Я уперся.

– Извините, – сказал я продавщице, – я подумал, может, мне еще бутылочку колы взять. Да, пожалуй, возьму. В стекле, пожалуйста. С самой верхней полки.

Продавщица улыбнулась одними глазами и не спеша потянулась к холодильнику с газированной водой.

– Ты издеваешься?! – вскипела моя мадам.

– Именно так.

Мою улыбку можно было использовать в рекламе коммерческого банка.

– Ну, сморчок!! – Тетка развернулась на каблуках, едва не разбрызгивая слюну, и покинула магазин.

Мы с продавщицей переглянулись.

– Сморчок?

– Колу будете брать? – засмеялась девушка.

Никакого срочного поезда у дамочки не было, как я и предполагал. Она сидела в соседнем ряду зала ожидания спиной ко мне. Я, незамеченный, пил газировку и читал дешевый таблоид, купленный в том же магазине, изредка поглядывая на тетку. Не могу сказать, что я простил ей хамство, но к тому моменту кипение сошло на нет. В конце концов, если немолодые дамы на пороге твоего сорокалетия все еще говорят тебе «ты», это не может не радовать. Вот если бы она еще не плевалась…

Минут через десять я почти забыл о ней, потому что меня разморило. Я сложил газету, бросил ее в соседнее кресло, намереваясь сомкнуть очи и немного вздремнуть.

Увы, меня ожидало новое приключение.

К даме подсел молодой человек, почти юноша. Причем юноша довольно противный – неприкаянный и не обремененный какими-либо общественными нагрузками вроде учебы в школе или работы хотя бы грузчиком в продуктовом магазине. Парень явно добывал себе пропитание прямо здесь, на вокзале, и в данный момент он проявлял недвусмысленный интерес к содержимому сумочки моей хамоватой знакомой. Сама мадам то ли уснула в кресле, то ли медитировала, глядя на гигантский витраж, украшавший фасад вокзала.

Что я мог сделать в данной ситуации, будь я добропорядочным гражданином? Попытался бы вмешаться и схватил за руку молодчика, несмотря на то, что, убегая, он вполне мог полоснуть меня заточенной бритвой? Не знаю. Но эта сука меня обидела. За все надо платить.

Парнишка аккуратно вспорол дамскую сумку, засунул внутрь руку и аккуратно, почти ювелирно, нежнее, чем акушер вынимает дитя из материнского чрева, выудил массивный бумажник. Еще пара мгновений – и он будет праздновать победу.

Я огляделся. Поразительно, но, кажется, кроме меня, никто этого не видел, хотя некоторое количество пассажиров присутствовало. Похоже, у карманников действительно особое чутье, они спинным мозгом улавливают момент, когда можно успешно обстряпать дело. Уверен, даже камеры наблюдения, висевшие по углам этого огромного зала ожидания, не сумели четко зафиксировать момент дефлорации сумочки.

Юноша аккуратно переправил бумажник во внутренний карман своей кожаной куртки, посидел рядом еще пару мгновений и поднялся…

…черт, и направился в мою сторону!

Я сидел в самом конце ряда кресел. У меня за спиной – лестница на первый этаж и длинный коридор со спусками на платформы. У карманника было два выхода: либо дернуть по лестнице вниз и слиться с толпой на привокзальной площади, либо затеряться среди пассажиров, ожидающих поезда на конкорсе, благо сегодня день тоже достаточно оживленный. Но в любом случае парень пройдет мимо меня. На принятие решения оставались буквально какие-то секунды. Во рту снова появился гадкий привкус, только на этот раз не один скунс, а целый выводок обустроил у меня внутри отхожее место. Мерзейшее ощущение.

Дамочка в сером пальто, несомненно, хамила и будет хамить всю свою жизнь, а хамов надо наказывать, тут я с тобой, мамуля, согласен на все сто процентов. Но уполномочен ли я, дюжий смерд, выбирать меру наказания? Едва ли.

Когда парень поравнялся со мной, небрежно скользнув взглядом, я вытянул ногу. Он запнулся, покачнулся, выставил руки. В какой-то момент мне показалось, что прием не удался, он восстановит равновесие и, озверев, накидает мне таких кренделей, что придется завязывать с вокзальный дежурством и отправляться в травмпункт. И из-за чего стоило так рисковать?

Но я ошибся. Юноша полетел вперед. Красиво, будто нырял в воду. Пару секунд спустя он уже лежал на бетонном полу лицом вниз. Мне следовало поторопиться.

Не позволив ему подняться, я подскочил к лежащему телу, надавил коленом на позвоночник, заломил правую руку. Я когда-то учился этому по видеокурсам, но опробовать в реальном деле все никак не доводилось. С почином тебя, Серега!

Парень заорал. Но не от возмущения, а от боли. Вокруг засуетились люди. Многие стали оборачиваться, подходить, задавать вопросы. Даже моя хамоватая дамочка подскочила в кресле, но, когда узнала меня, расплылась в какой-то торжествующе-неприятной улыбке. Дура.

– Зовите ментов, – попросил я седого мужчину, стоявшего ближе всех. – Карманник.

Судьба снова свела меня с капитаном Самохваловым. Впрочем, на этот раз мы не имели ничего против. Он даже похлопал меня по плечу и похвалил за гражданскую сознательность. Случилось это уже после всех официальных мероприятий, связанных с задержанием преступника. Я долго и утомительно давал показания, расписывался в протоколах, опознавал и осознавал. Честно говоря, знай я раньше, чем обернется мой безрассудный гражданский подвиг, взял бы дополнительную минуту на размышление, прежде чем валить юношу на пол.

В конце концов, все ушли, а мы с капитаном снова остались в его кабинете вдвоем. С момента нашей последней встречи три дня назад Самохвалов привел себя в порядок, лицо его приобрело здоровый оттенок, а в глазах появилась серьезность, более подобающая офицеру.

– Ну что, – сказал он, – поздравляю.

– Спасибо, – смутился я.

– Не спеши благодарить. Ты еще не понял, во что вляпался? Теперь тебе точно придется убираться с нашего вокзала и ждать свою женщину в другом месте.

Я приоткрыл рот.

– Не делай вид, что не смотришь эти дурацкие документальные фильмы про железнодорожные вокзалы.

Я сглотнул. Скунсы у меня во рту оттянулись так, что хотелось прямо сейчас бежать в уборную.

– Парня подержат немного и отпустят, – продолжал Самохвалов. – Он вернется и свернет тебе шею… Хотя нет, не успеет, потому что до его возвращения шею тебе свернут его приятели.

– Приятели?

– Они же не работают в одиночку. Если бы дамочка принялась суетиться, сообщник вора отвлек бы ее внимание, прикрыл отход, а третий перехватил бы кошелек и смылся задолго до появления ближайшего сержанта.

– А камеры в зале?

– Хм… если хочешь, я тебе покажу потом запись. Разрешение у наших камер так себе, да и смотрят они, как правило, всегда в другую сторону.

Я молчал. Не могу сказать, что услышал какое-то откровение, но о подобном повороте событий я почему-то не подумал.

– Если бы ты поймал его в переполненном автобусе, – хладнокровно добивал меня капитан, – мог бы просто дать в рыло и выбросить на остановке, а кошелек вернуть пострадавшему. Конечно, вор должен сидеть в тюрьме и все такое, но скажу тебе как профессионал: эту саранчу не пересадишь, так что иногда лучше просто врезать как следует по зубам, чтобы рефлексы вырабатывались. Зачем тебе был нужен этот пиар?

Он внимательно посмотрел на меня, колючий и опасный капитан милиции. Как я мог купиться на его обаяние! Правильно учит канал «Энимал плэнет»: не держите дома крокодила, пусть даже он вырос у вас на руках и пил молоко из бутылочки; он все равно крокодил, а вы – его потенциальный завтрак.

– Крышуете вокзал? – спросил я.

Его брови поползли вверх.

– Серега, не наглей.

– Нет, серьезно. – Я не мог успокоиться. Поведение Самохвалова казалось мне чудовищным предательством. Ведь мы с ним всего три дня назад пили водку и рыдали друг у друга на грудях, жалуясь на баб. – Они вам отстегивают?

Капитан ничего не ответил. Открыл ящик и без лишних эмоций выложил на стол пистолет в кобуре.

– Теперь я вынужден тебя убить, как опасного свидетеля, – не улыбаясь, изрек Самохвалов. – Что-нибудь хочешь сказать перед смертью?

– Нет…

– Так-то лучше. Давай забирай свою тощую задницу и уноси ее отсюда, иначе парни тебя прирежут где-нибудь на транспортировочной платформе. И не болтай ерунду. – Он неторопливо закурил, откинулся на скрипучую спинку стула. – Я мог бы их вагонами отсюда вывозить, план делать и звезды зарабатывать.

– Что мешает?

– Убеждения.

– Интересно послушать.

– В другой раз. А сейчас, пока я добрый, вставай и уходи. Домой уходи!

Я медленно покачал головой.

– Что ты там мычишь?

– Никуда я не пойду. А ты не имеешь права меня отсюда выгонять.

– Не имею права? – Самохвалов усмехнулся; так могут усмехаться лишь люди, владеющие банками или казино. – Странный ты, Серега, ей богу. Повязал бы тебя давно, да нравишься ты мне почему-то, чудак на букву «Мэ»…

Он погасил недокуренную сигарету в переполненной пепельнице. Убрал пистолет в стол.

– Ладно, делай как знаешь, но на помощь не зови. Заведи себе глаза на жопе, смотри вокруг внимательно и никуда больше не лезь. Будут резать – кричи и отбивайся, авось поможет. А у меня куча дел.

Он приподнялся, протянул руку для прощания. Добродушный мой…

Я руку пожал, конечно, но почему-то захотелось сразу ее вымыть. Не потому, что я такой правильный зануда-максималист. Просто мне стало стыдно, что я пил с ним водку.

Я вернулся в здание вокзала. Наступал вечер, всюду включали фонари и лампы – желтые и люминесцентные. Надо хлопнуть рюмашку.

Ирина в баре на первом этаже налила мне виски. Как обычно, она не задавала вопросов. Хорошая девочка, и я бы с ней, наверно, с удовольствием пообщался в более комфортной обстановке.

Прежде чем выпить, я огляделся. Предостережение вырастить глаза на заднице подействовало. Я начал бояться. Более того, я действительно начал замечать Их.

Тени. Длинные тени людей, наблюдавших за мной. Как же я раньше их не видел! Они ведь, оказывается, все это время просто не сводили с меня глаз.

Спасибо тебе, капитан Самохвалов. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

День третий, 29 декабря. Почему?

Я не слежу за временем, потому что не вынимаю телефон из внутреннего кармана куртки. Не знаю, звонят ли мне, присылают ли смс-сообщения. Я отключил на телефоне звук и вибрацию. Уверен, что сын мне не позвонит, пока ему не подскажет мама, а Верка может лишь квохтать: «Скажи, чтобы не пил, чистил зубы, проверялся у кардиолога, делал зарядку». Нет, такие звонки мне не нужны, мне вполне хватило их в прошлой жизни. Почти каждую минуту, когда руки жены не были заняты сковородкой, грязным бельем, компьютерной мышью, журналом или чем-либо еще, что составляет быт среднестатистической российской женщины, она обязательно хваталась за телефон и задавала вопрос, от которого у среднестатистического мужика сводит скулы: «Ты где?». Кажется, именно в этом состоит предназначение прекрасных половин, за которых мы боремся, не щадя живота и сердца, – быть в курсе наших передвижений. Где-то слышал потрясающую фразу: мы заводим себе супруга для того, чтобы у нас был свидетель нашей жизни, свидетель наших побед и поражений, глупостей и удач, нашего позора и нашей доблести. Что ж, Верка весьма успешно справлялась с этой ролью, она была даже избыточным свидетелем, и порой мне казалось, что я могу найти уединение лишь в туалете, как снедаемый желанием пубертатный подросток.

В общем, извините, ребята, я слишком дорого заплатил за возможность не слышать вопросов и не отвечать на звонки. Если я кому-то понадоблюсь – имейте терпение и сострадание. То есть ждите.

На вокзале я ориентируюсь по солнцу. Его мне вполне достаточно. Утром оно поливает своим ультрафиолетовым напалмом одну сторону здания, вечером другую, а посередине устраивает небольшой обеденный перерыв. Правда, когда солнце прячется за тучи, как в недавний снегопад, я теряюсь. День начинает казаться мне бесконечной тянучкой, меня клонит в сон. Сплю буквально на ходу. Куплю чашку чая в кафетерии и медитирую над ней, смыкая очи, пока не разбудит чья-нибудь упавшая на пол вилка.

В такие минуты меня посещают видения. Или просто сны, я не знаю. Грань между реальностью и миром фантомов становится настолько тонкой, что я рву ее легким дуновением, как паутинку. Я вижу странных людей, разговариваю с ними. Конечно, не забываю оглядываться вокруг, ожидая нападения вокзальных «робингудов».

Наверно, у меня появилась какая-то проблема психиатрического свойства.

В среду в один из таких «провалов» явился ко мне ангел. Не очередной бестолковый сержант, мающийся бездельем и курсирующий между кофейным автоматом и туалетом, а мой настоящий Ангел-хранитель, с крыльями и светящимся шаром вокруг белобрысой башки, аж глаза слепит. Он явился рано утром, когда сквозь витражи, смотрящие на железнодорожные пути, едва пробивался солнечный свет. Спрятал крылья под белым пиджаком, закинул ногу на ногу. Беззаботная ранняя пташка…

– Сидишь? – спрашивает он.

– А то сам не видишь! – отвечаю резко. Не люблю глупых вопросов. Если ты знаешь ответ, зачем спрашиваешь.

– И долго собираешься сидеть?

– Есть варианты?

– Конечно. – Ангел снисходительно улыбается. Он сидит в соседнем кресле, болтает ножками в посеревших от пыли балетках, как танцовщица на перекуре. Лицом, правда, на нее мало похож – морщинки вокруг глаз, кожа не очень гладкая, осунувшийся какой-то. Чем-то смахивает на робота Вертера из знаменитого детского фильма про Алису и миелофон. Наверно, у него и походка такая же – будто в штаны наложил.

– Если пришел просто поболтать, – говорю, – то лучше иди, не мешай спать.

– Иногда и поболтать не грех, тем более со мной. Часто к тебе ангелы являются?

– Каждый день. Пачками. Не успеваю отгонять.

– Злой ты.

– А ты, если добрый, почему так паршиво за мной присматриваешь?

– Имей совесть, ты в порядке.

– Да ну!

Ангел начинает нервно стучать пальцами по колену. Пожалуй, мне стоит сдерживаться, пока он не разозлился.

– Ладно, извини, – говорю. – Что хотел?

– Вон смотри, сидит парочка старичков. Видишь? Возле спуска на платформу.

Я гляжу в указанном направлении. Да, сидят двое: маленький седовласый мужчина, похожий на услужливого швейцара фешенебельного манхэттенского отеля, и его дородная спутница в роскошной шубе.

– И чего?

– Обрати внимание, с какой нежностью он поправляет ей воротник, как пальчиком оттирает с верхней губы пятнышко шоколада, смотрит в глаза, будто на свадьбе во время первого танца. А ведь сорок лет вместе без малого.

Ангелочек прав, выглядит трогательно. Но вслух я предпочитаю фыркнуть:

– Картина не для слабонервных.

– Ты лукавишь… А теперь переведи взгляд чуть левее. Кресла напротив, пара молодых людей.

Я смотрю. Там сидят парень с девушкой лет по двадцать с мелочью. Она пытается устроиться у него на плече, но это неудобно. Тогда она пробует прилечь на грудь. Вроде получше. Угомонилась, закрыла глаза. Парень прижимает ее к себе. Очевидно, девочка сейчас в нирване – надежно укрыта от всех невзгод этого мира. Хоть на несколько минут, но укрыта.

Я вздыхаю.

– Убедительно. Но что ты хочешь этим сказать? Какую-нибудь банальность: как важно пронести любовь через всю жизнь, сохранить тепло души своей, бла-бла-бла. Это я из школьного курса этики и психологии семейной жизни помню, директриса преподавала.

– Ничего подобного не скажу. Ты ведь сам себе все сказал мысленно, не так ли?

Я стискиваю зубы. Мой Ангел – как раздевающий сканер в аэропорту.

– Ну да, – соглашаюсь, – я стал черствым, бессердечным и, наверно, даже жестоким. Чужое горе почти не трогает. Могу, конечно, пролить слезу на сентиментальном фильме или расчувствоваться, проезжая мимо ДТП со смертельным исходом, но, например, вдове соседа я тысячу рублей, которую занимал у него, не отдал. Сосед умер, а у меня первая мысль – долг можно не возвращать, тем более что жена не в курсе.

– До сих пор не отдал?

– А типа ты не знаешь!

Ангел ухмыляется. Конечно, он знает.

– Не спорю, ты иной раз ведешь себя как задница, друг мой, но едва ли за это тебя поджарят.

– Думаешь?

– Уверен.

– Спасибо и на этом.

Он умолкает, и в этот самый момент мне почему-то становится очень горько. Просто невыносимо. Вроде ничего плохого он мне не сказал, не пожурил, не похвалил, не стал стращать геенной огненной, а гнусно стало на душе, хоть плачь. Наверно, так и приходят к Богу атеисты, агностики и прочие уверенные в себе сукины дети. Им становится паршиво на душе, а прислониться не к кому.

– Знаешь, – говорю, – сердце у меня, наверно, толстой коркой покрывается. Не хочет больше никого любить, потому что болеть не хочет. Как сказал Кутепов… ты его видел, крутился тут один рыжий… иногда вечером без водки бывает скучно, но зато утром тебя не ожидает похмелье. Нет любви – нет боли.

– Но ты здесь.

– Угу…

Ангел кладет мне руку на плечо, сжимает пальцы, улыбается. Я чувствую невероятное тепло, и словно электрические разряды бегут по всему телу. Мне хочется вцепиться в этого парня и держать, чтобы не уходил, будто мне пять лет, а он – мой папа.

– Корка на сердце тонка и ненадежна, дружище. Ткни пальцем – рассыплется. Тебе кажется, что ты не хочешь любить, но на самом деле страстно ищешь любви. Тебе кажется, что это больно, но боль сладка, и если ты позволишь себе задуматься об этом, ты поймешь – без переживаний твоя жизнь пуста, как этот вокзал.

Он поднимает свободную руку и обводит ею вокруг. У меня отвисает челюсть, я подпрыгиваю в кресле и не удерживаюсь от крика:

– ААА!!!

Вокзал опустел. Совсем. Только что всюду сновали люди – шелестели бумагами, кашляли, переговаривались, смеялись, и вокзал гудел, как гигантская трансформаторная будка, но теперь все застыло. Мы оказались в вакууме. Лишь сверху из-под центрального купола вниз, медленно и плавно, летит полоска белой бумаги. Летит прямо к нам.

– Нравится? – спрашивает белобрысый.

– Ага, здорово!

– Уверяю тебя, через несколько дней такой жизни ты повесишься на первой же лампе, до которой сможешь дотянуться без стремянки, или спрыгнешь на бетонный пол первого этажа. Люди доставляют очень много хлопот и неприятностей… хм, мне ли этого не знать! – но одиночество убивает. И ты здесь по одной простой причине: ты все еще веришь.

– Во что?

Он пожимает плечами, подчеркивая очевидность ответа.

– В любовь, конечно.

Я ничего не говорю. На глаза наворачиваются слезы. Лишь с большим трудом мне удается не разрыдаться. Полоска бумаги, между тем, плавно опускается под ноги.

– Это мне?

– Да. Подними и прочти.

Я приседаю на колени, поднимаю записку. Мне не хочется, чтобы мой небесный пастух видел реакцию на прочитанное. Записка лежит текстом вниз. Дрожащей рукой я цепляю ее за край и переворачиваю.

На бумаге – всего одно слово. Одно убийственное слово. Оно призвано растопить сердце, взывает к лучшим чувствам, затерянным где-то глубоко внутри, но вопреки ожиданиям вызывает почти ярость. Я ненавижу это слово.

– Ты помнишь? – спрашивает ангел.

Я сминаю бумажку в кулаке. Он еще смеет называться ангелом, крылатый инквизитор.

– Как тут забудешь…

Белобрысый кивает. Он доволен результатом.

Я обещал моей возлюбленной подумать до понедельника. То есть, не обещал, конечно. Люди весьма вольно обращаются с этим термином. Стоит сказать ребенку: «Будешь себя хорошо вести, в воскресенье сходим в зоопарк», – и он решает, что у него на руках есть непобиваемый козырь. Он целую неделю ведет себя хорошо, насколько позволяет темперамент и воспитание, но в воскресенье у тебя понос, а у жены – мигрень, и никакого зоопарка, разумеется, с такой неблагоприятной экологической обстановкой быть не может. «Но ты же обещал!» – кричит сынуля, совершенно упуская из виду, что слова «обещаю» я не произносил. Могу предъявить диктофонную запись.

В общем, я сказал ей, что напишу в понедельник, но что именно напишу, не сообщил, оставил себе пространство для маневра. В субботу я занимался с матерью, пытаясь отвлечься, но получалось плохо. Тем более что мама всю дорогу костерила отца, которого не допросишься починить кран на кухне и повесить еще одну полку для книг в спальне. Мама была в своем репертуаре – книги в ее доме занимают все свободные площади, даже в ванной она не может расстаться с книжкой, заворачивает ее в полиэтиленовый пакет и читает, пока вода не станет холодной. Наверно, интеллект я унаследовал от нее.

В воскресенье я смотрел видео, встречался с приятелем в баре, выпил с ним немного водки. Думал, что хоть приятель заставит отвлечься, но тот, как назло, весь вечер склонял свою любовницу. Я молча слушал и все время задавал себе вопрос: почему мы все время друг друга костерим? Вы можете припомнить хоть один случай, когда ваш знакомый говорит что-то хорошее о своей второй половине? Ну, допустим, восхищается ею?

Нет, мы все время чем-то недовольны. Для этого стоит заводить партнера, жениться, выходить замуж? Не проще ли оставаться одному?

Вот почему, скажите на милость, я развелся со своей? Жил бы себе и в ус не дул. Ругались? Да, конечно. Дрались? Ну, получал я от нее пощечины, не спорю – однажды настолько сильные, что голова гудела, и сама супруга так перепугалась, что потащила к неврологу (с тех пор даже в минуты самого страшного гнева она не прикасалась ко мне, предпочитая срывать зло на посуде, благо что она у нас не бьется). Секс был неплох? Ну, вот именно что «неплох». Я не знаю, у кого он бывает таким, как его изображают в кино. Друзья безбожно врут о своих подвигах в постели, как и я, собственно, потому что в фантазиях мы все сексуальные террористы, выросшие на порнофильмах, а в реальности все получается довольно скромно, порой даже уныло: любимая зажигается медленно, лежа на спине и выжидая, когда ты закончишь размазывать по ее пузу свои предварительные слюни и перейдешь, наконец, к делу, а поворачивается на бок и засыпает даже быстрее тебя.

В общем, все у нас было как у всех. Так можно жить годами, десятилетиями, плодя детей, выстраивая домик на дачном участке, наращивая пивное пузико, медленно продвигаясь по служебной лестнице, превращаясь из рядового сотрудника столь же рядовым начальником отдела. Можно открыть свой магазинчик и торговать шинами и моторным маслом, наблюдать, как дети твои спотыкаются и падают там же, где падал ты, набивая шишки в тех же местах. Так жить очень комфортно. Нет любви – нет боли (точнее, любовь есть, но она становится такой странной, что о ней не думаешь, как не думаешь о воздухе, которым дышишь).

Но я так не хочу. Мне нужен драйв. Движение. Искра. Я знаю, что говорю пошлости и банальности, разбивавшие зубы еще философам античности, но когда теоретическая банальность становится твоей осязаемой реальностью – когда твоя женщина, вместо того чтобы поцеловать и приласкать, давит тебе прыщи на спине – тут уже хочется кричать.

В воскресенье вечером я уже был уверен, что с моей новой возлюбленной мне уж точно не будет скучно. Она срывается и убегает без объяснения причин? Что ж, это просто замечательно, будет чем пощекотать нервы.

В понедельник утром я сел за компьютер, включил аську. Ее в сети не было. Меня это не испугало, потому что утром она могла заниматься кучей разных вещей, не позволявших отвлекаться. Но когда она не появилась через час и даже два, я забеспокоился. С каким-то странным оцепенением я осознал, что у меня даже нет номера ее телефона, чтобы элементарно удостовериться, что с ней все в порядке и она не попала в какую-нибудь глупую историю и не заболела.

Я пообедал. Выполнил несколько заказов. В груди пульсировало что-то тяжелое. Я ведь уже стал забывать это противное чувство – ожидание чего-то ужасного. Мне казалось, что все точки над «и» в моей жизни расставлены. И вот я снова позволил втянуть меня в авантюру. Дурень…

Ближе к вечеру мне уже хотелось выпить. Я не мог дождаться, когда закончится глупый понедельник и я смогу добежать до ближайшего бара, чтобы опрокинуть стаканчик.

Она вышла в сеть за полчаса до окончания смены. Мой лоб покрылся испариной, руки автоматически потянулись к клавиатуре, но в последний момент я одернул их. Негоже лезть вперед, имей гордость, мужчина! Если уж она появилась, стало быть, жива и здорова, и это уже хорошо. Пусть соизволит объяснить причины своего отсутствия.

Она долго молчала. Потом появилось короткое сообщение.

Она: «Привет. Прости… я боялась, что тебя не будет или ты откажешься от меня».

Я с удовлетворением кивнул монитору. Вполне уважительная причина для женщины.

Я выждал еще чуть-чуть.

Она: «Ты обиделся?»

Я: «Нет».

Она: «Ты молчишь… Занят по работе?»

Я: «Нет, мой рабочий день почти закончен. А молчу, потому что не понимаю, какой смысл прятаться от ответа так долго. Ведь если я скажу „нет“ – я скажу это сразу, и ты боялась бы от силы минуты две. Но ты решила бояться целый день. Это мазохизм… или просто глупость».

Она: «Спасибо, папочка».

Я: «Не надо».

Она: «Прости».

Я: «И бесконечно каяться тоже не нужно, милая. Достаточно одного раза».

Она: «Хорошо. Так что ты решил?».

Я ответил не сразу. Никто из нас не чужд театрального кокетства. Я представил, как она кусает губы или уныло смотрит в монитор, ожидая отказа и представляя, чем сегодня вечером будет глушить обиду.

Я: «Давай попробуем. Застрелиться никогда не поздно».

Трехминутная пауза – и ответ:

Она: «Спасибо».

И мы стали «пробовать». Хотя кое-кто из мудрецов считает, что такой категории, как «попробовать», в природе не существует. Нельзя попробовать спрыгнуть с моста – можно либо прыгнуть, либо остаться на перилах. Все остальное суть демагогия.

Но мы все-таки пробовали. Начали с робких встреч на нейтральной территории. Несмотря на первое свидание, окончившееся довольно романтично, мы не спешили форсировать отношения. Точнее, я не спешил. Опыт прошлого, знаете ли. Когда тебе двадцать, у тебя вагон энергии и куча жизней, как у геймера: если тебя подстрелили, ты встал, отряхнул джинсы, проверил боекомплект и помчался дальше. Подстрелили снова – плевать, через несколько секунд ты опять на ногах. И так до тех пор, пока не остается последняя жизнь. Вот тут уже, брат, крадешься по коридорам, бережешь патроны и в случае опасности отпрыгиваешь в сторону, как ошпаренный кот.

Не буду строить из себя умудренного жизнью старца, тем более что родители мои дадут мне сто очков вперед по степени тяжести полученных от жизни увечий, но все-таки к моменту встречи с возлюбленной мой боекомплект немного поиздержался. Бросаться в омут с головой с первых же встреч я больше не планировал.

Итак, секс мы уже опробовали. Решили попробовать ужин в ресторане. Я как раз получил зарплату и мог позволить себе выбрать приличный ресторан. Хотел остановиться на «Астории», где отмечал свой тридцатилетний юбилей (наверно, меня все еще помнят в этом заведении – я был очень артистичен). Но она выбрала китайский под мудреным азиатским названием, из которого я угадал только одно слово – «дракон».