Электронная библиотека » Роман Грачев » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Вокзал для одного"


  • Текст добавлен: 25 мая 2015, 16:56


Автор книги: Роман Грачев


Жанр: Драматургия, Поэзия и Драматургия


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Шрифт:
- 100% +

День шестой, 26 декабря. Папка

Стал замечать, что иногда на меня кто-то смотрит. Долго, пристально, будто узнает, но не может вспомнить, где мы могли пересекаться. Это самые разные люди – молодые женщины, мужчины средних лет, иногда даже мальчишки. Они идут по своим делам, суетливо озираясь или разговаривая по телефону, но вдруг останавливаются и глядят прямо на меня. Не мимо, не сквозь – а на меня.

Мне кажется, что они ждут какого-то знака, и тогда я машу рукой, добавляя робкую улыбку. Но человек в тот же самый момент отворачивается, будто стряхивая наваждение, и идет дальше.

Пять-шесть раз со мной на вокзале такое происходило. Ерунда какая-то. Хотя моя жена говорила мне, что я умею останавливать на себе взгляд. Возможно, причина в моей необычайной фотогеничности. Хорошо бы еще конвертировать этот талант во что-то более осязаемое, нежели вялые препирательства с сотрудниками милиции…

А иногда на вокзале удается подслушать интересный телефонный разговор. Вообще-то здесь их каждый день слышишь несметное количество, они окружают тебя словно жужжание мух в кустах пляжного туалета, и большей частью это пустопорожняя болтовня: «Подъеду к пяти… завезу мясо… подгребай к одиннадцати… погода дрянь… билеты есть только на тридцатое, новый год буду отмечать в поезде, капец…». Сплошной белый шум.

Но время от времени кому-то удается меня заворожить.


Та девчонка была чудо как хороша. Она стояла спиной ко мне возле кресла в зале ожидания на втором этаже, опустив одно колено на сиденье. Я расположился на расстоянии двух кресел от нее. Со спины я дал бы ей лет двадцать с хвостиком – конфетка такая, что слюны не хватает. Джинсы в обтяжку, элегантная синяя курточка, жестикуляция как у актрисы мелодраматического жанра в момент наивысшего экстаза. Словом, медленно теряю рассудок и всей душой желаю, чтобы она повернулась ко мне лицом.

Она и повернулась.

Я сник.

Подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Кое-где возрастные прыщики. Глаза умные, но все-таки детские. В ушах – недорогие сережки, носик картошечкой. Впрочем, все это сущая ерунда по сравнению с тем, что она говорила. Точнее – как она говорила! Через несколько секунд я забыл о ее возрасте – я наслаждался монологом, подобный которому раньше мог слышать лишь в театре.

Она прижимала трубку телефона к уху плечом, элегантно скособочившись (так могут держать трубки только существа женского пола, имеющие богатый опыт телефонных переговоров во время готовки ужина, за рулем автомобиля и в других экстремальных ситуациях), а сама в это время пыталась открыть молнию на сумочке. Так я и не понял – то ли сумочка не поддавалась, то ли девушка не прилагала должных усилий, полностью сосредоточившись на разговоре.

– Я все понимаю, – говорила девчонка, – но вот чего я точно не могу понять, так это твоего нежелания меня слышать… и верить мне!

Пауза. Две-три попытки дернуть молнию.

– Ты по-прежнему отказываешься мне верить, вот что я хочу тебе сказать!.. Нет… Нет… И в третий раз скажу «нет» и даже добавлю «ни в коем случае»! Не стоит этого делать…

Пауза. Девочка смотрит на сумку оценивающе, словно размышляет – продолжать ли штурм.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю!..

Длительная пауза. Девочка выслушивает ответную речь своего молодого человека.

Эх, думаю про себя, молодо-зелено! В наши годы таких «высоких отношений» между малолетними существами разных полов не наблюдалось. Во-первых, не было мобильных телефонов и Интернета, и если ты хотел, по Мертону, «причаститься другого человека» в юбочке и с косичками, тебе приходилось проходить сквозь плотный родительский кордон («Позовите Наташу, пожалуйста» – «Зачем тебе Наташа?» – «Физику делать» – «Рано вам еще физику делать!»), либо бежать к ней на своих двоих по морозу, а иногда и трястись через весь город в общественном транспорте. Приходилось писать настоящие бумажные записки, а не смс-сообщения, выводить дрожащей от волнения рукой бессмертное «Ты мне нравишься, можно тебя проводить сегодня?». Во-вторых, мы сами были гораздо проще и наивнее. Когда тебе в радость чудом добытая плитка псевдо-шоколада «Пальма» или пригоршня окаменевшей карамели, тогда и робкий поцелуй девочки ценится на вес… не золота даже, а чистых бриллиантов. Поцелуй – предел мечтаний, прикосновение к чему-то прекрасному, повергающее тебя почти в религиозный экстаз, хотя от религии ты в таком возрасте столь же далек, как и от секса. Бог мой, для меня сексуальным партнером до 19-ти лет была исключительно правая рука! К тому моменту, когда меня совратила не очень свежая нимфа из числа гражданского населения в военном городке, я уже целый год стрелял из автомата Калашникова по фанерным мишеням и преодолевал глиняные брустверы не хуже вездехода. Родину любить нас учили гораздо настойчивее, чем любить и понимать ближнего своего, при этом едва ли Родина отвечала нам взаимностью.

Совсем иное – нынешние дети, искушенные, избалованные, не ведающие проблем со связью и развлечениями. Им все по плечу. Они, конечно, боятся тех же вещей, каких боялись и мы, но вооружены они несоизмеримо лучше: психологи, курсы, тренинги, клубы. Один клик – и весь мир в кармане.

Я слушал прыщавую девушку на железнодорожном вокзале и думал: если уж это продвинутое поколение провалится по жизни, как наше, перестроечное, тогда совсем туши свет. И еще я думал, что, кажется, совсем старею, если уж потянуло на подобные стенания.

– Да, все так, – продолжала разговор девчонка, – ты совершенно прав в том, что можешь самостоятельно строить свою жизнь. Конечно, имеешь право, и я последняя, кто скажет тебе хоть слово против… но мне бы хотелось тоже рассчитывать…

Пауза. Она оставила в покое сумочку и теперь смотрела на нее обреченно, словно внутри осталось что-то очень дорогое.

– Ну как это «на что рассчитывать»! На то, что меня не будут шпынять как котенка, а это так и происходило все последние месяцы, думаю, ты не станешь с этим спорить… Что? Ты не видел?… Ну, конечно, не видел, ты же все время занят!

Пауза. Я заметил, как в уголках глаз ее появились слезинки. Точнее, не слезинки, а первая робкая влага. Если девочке удастся удержать взятый темп, на что я искренне надеялся, то бурного потока не последует. Держись, моя хорошая, не сдавайся этому сукиному сыну, что бы там между вами ни происходило.

– То есть ты мне не веришь, да? Скажи мне по буквам: «Ми-ла-я, я те-бе не-ве-рю». Если это так, то будем решать проблему иначе… Но напоследок я тебе все-таки еще раз скажу, что ничего такого между нами не произошло. Я была умницей и в тот вечер, как ты меня и просил. Я всегда веду себя хорошо и достойно, я всегда умница, потому что я твоя дочь, в конце концов, и ты меня воспитал так, как хотел. И послушай меня еще раз, пожалуйста, не отмахивайся: мое терпение на исходе, и вполне вероятно может случиться так, что мы не сможем с этой женщиной находиться в одной квартире одновременно. Кому-то из нас придется собрать вещи и уйти. Ты хочешь, чтобы это была я?

Пауза. Она, закусив губы, выслушивала ответ, а в моей голове мир, доселе стройный и понятный, как три пальца, сложенные в кукиш, начал расползаться. Внешность обманчива, и эта девочка – любящая дочка, эгоистка, не готовая делить папу с новой женщиной. Одна из глав житейской хрестоматии.

Впрочем, уже следующая часть монолога опровергла и эту мысль:

– Пап, я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты был счастлив. Ты же знаешь это не хуже меня. И только по этой причине я говорю тебе: она лицемерит. В этом нет ни мести, ни желания ее выжить из нашего дома, и я молчала очень долго, пап… надеялась, что мне показалось… но она действительно не уважает тебя, не уважает нас… папочка, милый…

Кажется, она слегка задохнулась или всхлипнула, я не смог точно разобрать, потому что девушка повернулась ко мне боком. Если до сих пор ее не смущало присутствие посторонних людей, то сейчас она, кажется, смекнула, что разговор с отцом становится достоянием общественности. Но отступать некуда, к тому же у нее есть как минимум один страстный болельщик.

– Папочка… мне не нужно ничего невероятного, я хочу, чтобы у нас с тобой было все в порядке. Чтобы ты был спокоен и счастлив, а уж я как-нибудь переживу… у меня все нормально, не волнуйся, пап. В школе все хорошо, все контрольные написала хорошо, ни одной «тройки», так что на каникулы я ухожу со спокойной совестью. Ты когда приедешь, пап?.. А успеешь? Я просто не знаю, куда здесь податься, я не могу с ней в одной квартире, у меня все внутри бунтует… она какие-то странные звонки телефонные делает, друзья какие-то… хорошо, пап, ладно, я поняла, больше не буду… ты только приезжай скорее, на месте быстрее вдвоем разберемся…

Она помолчала. Я отчетливо услышал всхлипы. Так и есть, последний бастион пал, но надо отдать должное – сражалась девочка достойно. Кто бы ни была ее мачеха и чем бы она ни провинилась, ее следовало гнать из квартиры поганой метлой. Я прямо сейчас готов этим заняться, юная леди, пока ваш отец в командировке.

– Ладно, пап, я на вокзале, здесь много народу… провожала девчонок на соревнования… у нас в группе отобрали трех человек… Ну, я не попала, но это не страшно, поеду весной, наверстаю… Ты главное не забывай пить таблетки, хорошо? Я тебе положила во внутренний кармашек чемодана, обязательно пей. И обедай хорошо, не перекусывай на ходу, ладно? За меня не волнуйся, да… все будет хорошо, я потерплю… да, приезжай только поскорее. Ты же не останешься там на Новый год?.. Ну, хорошо, все, папочка, пока. Целую тебя… ага, пока!

Рука с телефоном опустилась. Девушка вновь повернулась ко мне. Я едва успел скосить глаза в сторону, но маневр не удался. Боковым зрением я заметил, что она смотрит на меня, ожидая визуального контакта.

Я посмотрел ей в глаза. В них стояли слезы.

– Извините, – сказала девушка. – Я, наверно, очень громко разговаривала.

– Ничего, – выдавил я. Других слов не нашлось. Кто я, собственно, такой, чтобы говорить какие-то слова? Случайный свидетель, не более. Однако странное чувство овладело мной. Не скажу, что незнакомое, но – неожиданное. Мне стало стыдно перед этой девочкой, будто я – тот самый непонятливый папа, оставивший ребенка один на один с проблемой, решить которую она не в состоянии в силу возраста и недостаточности опыта. Хоть и хватка у девочки – дай Бог иному взрослому.

Я покраснел. Отвел глаза, стал смотреть на гигантское табло с расписанием поездов, висевшее над широкой лестницей, ведущей к нам на второй этаж. Пробежался сверху вниз по списку. Ни одного поезда ни из Адлера, ни в Адлер. Как все запущено.

Где-то мой сынуля сейчас? Думает ли обо мне? Нуждается ли в совете? Не припомню ни одного нашего с ним разговора, где бы он от всего своего маленького сердца пожелал мне хорошо выспаться или вовремя покушать. Все как-то дежурно, для галочки и под неизменный аккомпанемент маминых инструкций, звучащих на заднем плане. Не припомню, чтобы хоть раз довелось услышать сольное выступление мальчишки. Чем он занимается? О чем думает ночами (кроме одного известного дела, очень популярного у подростков его возраста)? Ходит ли в какую-нибудь секцию? Ничего о нем не знаю, к стыду своему.

«Второй папа», правда, у него пока не завелся, хотя я не могу этого знать наверняка. Может, кандидаты какие-то и появляются на горизонте, но сейчас мне вот что интересно: пойдет ли мой сынуля за советом ко мне, когда рядом, на расстоянии вытянутой руки, есть адекватный мужик (я очень надеюсь, что адекватный, потому что всей душой желаю Верке счастья, она его вполне заслужила; уверен, что и она желает мне того же, несмотря на все плохое, что между нами было и что разрушило наш внешне благополучный брак)?

Нет ответа. Мой мальчик не подпускает меня так близко, чтобы попытаться его понять.

Девушка, между тем, присела в кресло, открыла, наконец, свою неподдающуюся сумочку, вытащила косметичку, стала приводить в порядок личико. Я наблюдал за ней украдкой, отмечая, что и она старается не выпускать меня из виду. Мне бы, по-хорошему, встать и уйти, чтобы не смущать ее, но я сижу. Не могу сдвинуться с места.

Девушка все время вздыхала. Опускала и поднимала зеркальце, посылая в мою сторону солнечных зайчиков. Глядела по сторонам. Кажется, хотела что-то спросить или ждала моей реплики. У меня от волнения похолодели пальцы.

Я повернулся. Выдавил вопрос раньше, чем успел задуматься о его уместности:

– С вами все в порядке?

Девушка выглядела уставшей. Пожала плечиками. Я подумал, что лет через пять-десять она будет невероятно красива и сведет с ума не одного мужчину, причем не только внешностью, но и «внутренностью».

– Не знаю, – сказала она. – Но неважно.

Я двинул бровями: дескать, спорить не буду.

Она убрала косметичку в сумку. Застегнула куртку. Поднялась. Мне отчего-то стало жаль с ней расставаться, хотя «знакомство» наше едва ли продолжалось десять минут.

Перед уходом она задержалась. Взглянула на меня. В этот короткий миг мы оба почувствовали сопричастность. Во всяком случае, я – почувствовал.

И она подтвердила мои домыслы.

– До свидания, – сказала девушка. Дождавшись моего ответного кивка, направилась к лестнице.

«Удачи, юная леди», – подумал я.


Безотцовщина. Безматерщина. Бич нашего времени. Впрочем, только ли нашего? Можно подумать, у отцов и дедов дела на семейных фронтах складывались лучше. Где ни копни – разводы, вторые-третьи браки, вечный неразрешаемый конфликт. Настоящая жизнь, а не рекламный ролик куриного бульонного кубика, избавляющего большую дружную семью от голода. Что значат эти телевизионные семейные ценности? Белозубые улыбки, кислотные цвета, макияж и эффектно падающее в кипящую кастрюлю семейное счастье размером три на четыре сантиметра… картонные декорации.

Увы, настоящее искусство исследует другие области взаимоотношений. Счастливые люди ему не интересны. Как говаривал классик, все счастливые люди одинаково скучны, их поросячьего визга хватает лишь на минуту рекламного времени, а подлинная драматургия складывается у людей, имеющих проблемы…


…Моя любимая, с которой я познакомился в сети (и которая, как вы уже поняли, впоследствии сбежала), тоже росла в относительно неполной семье, но только с матерью. Отец умер несколько лет назад, не оставив после себя даже приятных воспоминаний. Точнее, они были, эти воспоминания, но какие-то однобокие: стоящий у крыльца винного магазина мужчина, с надеждой глядящий куда-то вдаль.

«Чем-то напоминал Ассоль, ожидающую появления на горизонте алых парусов, – писала она мне в аське однажды вечером. – Он стоял рано утром на краешке крыльца и пожирал глазами каждого, кто входил в магазин. То ли рассчитывал на подаяние, то ли просто завидовал счастливым людям, способным заходить в алкомаркет твердой уверенной походкой, не суетясь, не трясясь над мелочью, зажатой в кулаке, которой должно хватить на «мерзавчик» или хотя бы бутылочку дешевого местного пива. Я лишь однажды увидела воочию эту картину и запомнила на всю жизнь.

Мама мне позвонила и сказала, что отца нет дома уже два дня. Я подъехала рано утром к магазину (он в паре домов от нашего) и сразу увидела его… убогого, краснолицего, несчастного, жаждущего опохмелиться. Наверно, у него не осталось ни копейки, хотя иногда ему удавалось, когда мама зазевается, получить всю пенсию на руки. Друзья-собутыльники тоже куда-то подевались (а может, Господь услышал мои молитвы, и друзья-собутыльники покинули его). В общем, ничего несчастнее в своей жизни я не видала. Я сидела в машине, смотрела на него и плакала. Ревела просто навзрыд, а он все это время стоял на крылечке, смотрел куда-то, ждал чего-то… и даже не узнал ни мою машину, ни меня в ней.

В то самое утро я, наверно, осознала, чего была лишена почти всю свою жизнь. Отец всегда был рядом… но его не было со мной. Я не могла рассчитывать на него – на его дельный совет, сильное плечо, кулаки, способные защитить, на его юмор типа «не волнуйся, козюлька, все будет хорошо». Я не могла похвастаться им перед одноклассниками, стеснялась, когда папа изредка выбирался на родительские собрания, нацепив свой старый костюм. Я его отчаянно и безотчетно любила, как могут любить только дети… и ненавидела за то, что он не герой, на которого хочется молиться, а бесхребетный, бесхитростный, потерянный, нелепый, несчастный и упрямо не принимающий помощи.

Но сейчас мне его не хватает.

Когда он умер, я молчала. Три дня не могла говорить ни с кем, лишь с мамой обменивалась ничего не значащими фразами. Мама в те дни тоже не выдавила ни слезинки. Мы прекрасно поняли друг друга по одним только взглядам, но не осмеливались произнести вслух то, о чем ныла душа. Его убогая жизнь и нелепая смерть (он замерз, упав в сугроб в соседнем дворе, когда ударили крещенские морозы) не требовали комментариев и стенаний.

Но на похоронах я разрыдалась, присела у свежего холмика, когда народ уже погрузился в автобус, и завыла. И с того самого дня приезжаю на могилу постоянно, разговариваю с ним, ругаю, жалею, жалуюсь на что-то, снова ругаю. Сама не знаю зачем.

Мама все могла бы изменить, конечно. Было несколько удачных (уж прости за кощунство – «удачных») моментов, когда она могла оставить отца и по-иному построить свою жизнь. Едва ли от этого стало бы хуже папе, ведь в конечном итоге он все равно допился до полной энцефалопатии – хоть с мамой, хоть без нее, это был лишь вопрос времени. Но она не стала этого делать, продолжала нести этот долбанный крест, как почти все бесхитростные русские бабы, до чертиков пугающиеся слова «развод». Я не знаю, права она или нет. Только иногда думаю, что присутствие рядом нормального мужчины пошло бы мне на пользу.

В общем, все это довольно грустно… но я в порядке, не переживай. Пойду заварю себе кофе»…

И она пропала. В тот день мне не удалось больше перекинуться с ней ни одной фразой, даже попрощаться не успел – в конце рабочего дня она безмолвно отключилась от Сети.

Когда я прочел это послание, я сам едва не прослезился. К тому времени мы уже достаточно близко общались, правда, лишь по Интернету и только в рабочее время, в те самые минуты, когда нас обоих не одолевали служебные обязанности, приставучие коллеги и привередливое начальство. Удивительно, как быстро могут сблизиться люди в переписке, ничего не ожидающие друг от друга, не требующие внимания и не несущие никаких взаимных обязательств. Оказалось, нам есть что рассказать о себе.

Погрузились мы столь глубоко, конечно, не сразу. Поначалу всего лишь по-приятельски болтали: «Привет, как дела?», «Я пью кофе с корицей», «Как тебе последнее творение братьев Коэнов?». Общие темы для разговоров нашлись быстро – от фильмов и книжек до геополитической ситуации в стране и мире. Она тяготела к умеренным патриотам, Вишневскому и новой волне, а у меня большее доверие вызывали маргиналы, причисляемые к агентам мировой закулисы, голливудский мэйнстрим и незатейливый Питер Джеймс. Наши познания в искусстве и мировоззрения растворялись в неторопливой дискуссии, как колер в эмали, и с каждым днем разговоры становились все более увлекательными и многообразными. В какой-то момент я понял, что в выходные скучаю по ней, хотя в прошлой жизни, ей-богу, радовался, что у меня бывают дни, когда я нахожусь вдали от душного офиса и не вспоминаю начальство, экономящее на кондиционерах. Теперь мне было уже плевать, душно у меня в подвальчике или нет – я заходил в сеть и первым делом проверял, на месте ли моя подруга. Она была на месте, ждала меня и с радостью приветствовала каждое утро.

А однажды мне пришлось остаться дома – свалился с высокой температурой (так звучала официальная версия для моего работодателя, на самом деле я съел какую-то несвежую гадость, приобретенную по случаю в магазине для холостяков на первом этаже моего дома, и целый день дристал, как взбеленившаяся корова). Когда вернулся в офис, прочел присланную ею в оффлайн короткую записку:

«Ты подсадил меня на ежедневное общение, как наркоманку, и теперь, когда тебя нет в сети, я чувствую невероятную пустоту… будто чешется ампутированная кисть. Мне не хватает твоих комментариев к моим рассказам, каких-то простых милых слов. Глупо? Я не знаю… Приходи скорее».

Я был растроган.

С этого момента общение стало иным. Более глубоким. Основательным. На обдумывание ответных реплик требовались не секунды – минуты. А порой и часы. Мы уже не трепались, мы разговаривали, как разговаривают люди, накопившие определенный багаж знаний, эмоций и чувств.

Не помню, в какой момент я рассказал ей о своей холостяцкой маете. Как-то выскочило. Я тогда еще не сохранял историю переписки и не имел потребности перечитывать особо понравившиеся места (сейчас бы я с жадностью вгрызался в каждое написанное ею слово, даже самые обычные «привет», «пока» или «целую»), поэтому не могу сказать, что именно подтолкнуло меня на откровенность. Но она в ответ, нисколько не смутившись, рассказала о своих собственных неудачах в личных отношениях: о женихе, сбежавшем за неделю до свадьбы (как выяснилось, он имел проблемы с законом, о чем забыл сообщить своей любимой), о коллегах, маскирующих дружеским панибратством банальную мужскую похоть, о минутах слабости, когда одиночество и ненависть к миру и людям мешают дышать. А закончилось все рассказом об отце и горьким выводом: ее проблемы с мужчинами имеют вполне определенные причины, многократно описанные в учебниках по психологии.

Кажется, мне удалось ее утешить. Ей-богу, в кои-то веки у меня получилось.

Мы совпали. Совместились.

И застряли друг в друге.

Впрочем, именно в тот самый день, когда она рассказала о своем детстве, я узнал и еще одну вещь, которая впоследствии стала моим проклятием: она способна уйти, не попрощавшись и не оставив надежды на возобновление отношений. Просто нажать иконку выхода, встать из-за стола, задвинуть клавиатуру и исчезнуть из моего поля зрения. А потом появиться и сказать: прости, я не могла иначе…


Пятнадцатилетняя девочка, беседовавшая на вокзале с папой и настоятельно рекомендовавшая ему пить какие-то таблетки, спускалась по широкой мраморной лестнице на первый этаж. Я смотрел на нее сверху, взявшись руками за перила. Девочка притормозила у платежного терминала, произвела несколько манипуляций на мониторе, сунула в щель купюру. Оплатила мобильную связь. Потом закинула сумочку на плечо и вышла через центральные автоматические двери. Через мгновение ее поглотила шумная привокзальная площадь.

Повезло девочке с папой. И, кстати, папе с ней тоже. Дочка для мужчины – это шанс оправдаться за все обиды, когда-либо нанесенные женщинам.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации