Текст книги "Ночь Cтилета-2"

«Давай заберем у них наших детей!»

Он пришел из этих шлепающих звуков, шагов в темноте, и в конце концов он стал ее единственной реальностью.

Давай заберем у них наших детей.

* * *

В тот день под утро неожиданно выпал последний снег, который к полудню растаял.

Она не получала таблетки уже тридцать шесть часов, и каждый последующий час стал ее адом. Ее маленьким личным адом, в котором время сделалось неподвижным. Ее наказали. Причины остались где-то там, на периферии, тоже неподвижной, словно неведомый мрачный утес в ночи. Она не знала, действительно ли возвращалась физическая боль (Вика уже могла самостоятельно подниматься с постели и даже пробовала делать несколько шагов при помощи костылей), или это была психологическая иллюзия боли, но она ждала тумана.

Спасительный, сладостный туман должен был начать стелиться над морем, темным жаждущим морем, в котором обитали липкие уродливые чудовища из обрывков ее снов и которое было ею.

Сначала угрозу оставить ее без таблеток Вика восприняла абсолютно спокойно. Хотя то, что она прилично подсела на нарозин, уже не являлось для нее секретом.

«Ничего, продержимся, – решила она, – обойдемся без обезболивающего».

Правда, уже тогда закралась предательская мысль: «Кого ты хочешь обмануть? Тебе уже давно не нужно обезболивающее. Тебе нужен нарозин. Нужна твоя доза».

Как-то (вечность назад?) Леха пошутил насчет ее психологической зависимости от пятидесяти граммов виски перед сном, без которых она якобы не могла расслабиться, и она, не испытывая никаких сложностей, на пару месяцев отказалась от подобной привычки.

– Балда, ты мое лучшее снотворное, – сказала она своему мужу, – а виски на ночь – просто штука, полезная для здоровья.

Если только лишь появлялись первые признаки лишних килограммов, она запросто прекращала есть (не надо никаких диет, просто прекратите жрать! Или делайте это хотя бы умеренно) до тех пор, пока ситуация не нормализовывалась.

Все эти истории с нервным обжорством, со сладкими плюшечками, свежими бутербродиками или якобы низкокалорийными тортиками перед телевизором были не для нее. И поэтому угрозу оставить ее без нарозина Вика восприняла спокойно.

Ее наказали – что ж… пусть.

Вика не получила свою дозу перед сном. Впервые после того, как выбралась из темноты, из тумана. И проснулась совсем разбитой. Она засыпала уравновешенным (насколько это было возможно в ее положении) человеком с твердой убежденностью, что ею невозможно манипулировать при помощи таблеток. А проснулась больной.

Перемена была настолько разительной и неожиданной, что Вика оказалась к ней не готова. Она была подавлена, в мышцах началась ломота. Вика попыталась укутаться и еще чуть-чуть поспать. Наверное, ей это удалось, хотя она не заметила, как провалилась в забытье, – в ее комнате появилась Алла и включила радио. Это была привычная процедура.

«Каждый мужчина имеет право на лево», – сказал Николай Фоменко на волнах «Русского радио».

Вика почувствовала легкий озноб.

К завтраку она не притронулась, попыталась лишь выпить минеральной воды и поняла, что это было напрасно. Вика ощутила позывы рвоты.

Так прошло несколько часов, и ее состояние лишь ухудшилось. И еще начала возвращаться боль.

Наверное, все же таблетка бы сейчас не помешала.

Вика давно уже не пользовалась судном – туалетная комната находилась рядом с ее спальней здесь же, на втором этаже, но без помощи Аллы она пока не могла добираться туда. Вика схватила медный колокольчик, который лежал на тумбочке рядом с ее кроватью, и начала звонить в него. Громко звонить, бешено трясти.

«Мне нужен врач», – мелькнуло у нее в голове. Какой-то странной приливной волной вдруг подкралось необъяснимое чувство страха. На лбу выступили капельки пота. Холодного пота.

Алла вплыла в ее комнату через несколько минут, показавшихся Вике часами.

– Ну и к чему так шуметь? – поинтересовалась она бесцветным голосом.

– Мне нужно в туалет, – сказала Вика.

Алла изучающе вглядывалась ей в глаза. Нотки раздражения, вот-вот сваливающегося в истерику, не остались для Аллы незамеченными.

– Хорошо, – отозвалась Алла, – пойдем в туалет.

Вика молчала. Потом произнесла слабым и словно осипшим голосом:

– Мне не надо в туалет. Мне… очень плохо. Больно.

Алла взяла с тумбочки настольное зеркало и молча протянула Вике. Та отвернулась. Алла поставила зеркало ближе, повернув его к Вике.

– Ты не хуже меня знаешь, что тебе надо на самом деле. Подумай об этом как следует.

Вика сжалась под простыней, волны озноба прошли по ее телу. Губы стали тяжелыми и слиплись. А рот, наверное, был той самой темной расщелиной…

Дверь с щелчком затворилась. Алла вышла.

Вика посмотрела в зеркало. Выглядела она неважно. Бледность имела какой-то землистый оттенок, под глазами выступили прожилки синяков.

«Ну что, дружочек, ты стала наркоманкой, да? – сказала себе Вика. – Ты стала наркоманкой, и это признаки самой настоящей ломки». Она все еще продолжала смотреть в зеркало, а целый поток крупных слез уже скатывался по ее щекам.

Ей было плохо, очень плохо. Она подумала, что все, все в этой жизни бесполезно, они уничтожили ее, превратили в тряпку, в больное послушное животное, готовое на все ради пары продолговатых капсул нарозина.

Она плакала беззвучно, а если звуки иногда и вырывались, они были похожи на поскуливание.

«Мои бедные, мои маленькие… Кто теперь позаботится о вас?» Как она могла? Как она позволила так с собой поступить?! И мысль о нарозине выглядела спасением. Чудесный, самый желанный на свете горьковатый вкус, который положит предел ее мучениям, ее страхам и приглушит разрывающий ее мозг и ее сердце вопрос: «Что теперь будет с моими детьми?!»

Это оказалось лишь началом.

К вечеру она лежала в своей постели, дрожа в ознобе и обливаясь потом одновременно. Ее пульс ослаб, и иногда ей казалось, что сердце просто остановилось на время, а потом нехотя продолжало свою работу. Ее тело все пропиталось запахом болезни. Боль, которая, казалось, уже давно растворилась в тумане, теперь снова навестила ее, и в довершение ко всему началось расстройство желудка.

А потом пришла самая страшная ночь в ее жизни. Она окунулась в бред, в фантомы темной половины ее сознания, в свой маленький ад, в котором горела неоновая мечта, слово «Нарозин», словно рекламная вывеска из светящихся букв. И голоса, беседующие о нарозине, о чудесном, вкусном, любимом нарозине, который можно купить, хоть целый килограмм, словно конфетки-драже, и горстями отправлять в рот… Кто-то так и делал, у него были крылья, липкие крылья огромной летучей мыши. Эти крылья бились во тьме над ее лицом.

Вика не знала ничего о том, что выпал последний снег. В маленьком аду свои радости, в нем живет своя настоящая мечта.

* * *

Она кричала ночью. Кричала и плакала. Кричала истерично, грубо, некрасиво. И молила о нарозине. Хотя бы об одной таблеточке. Несколько раз ей казалось, что она сейчас умрет.

– Пожалуйста, хоть одну таблеточку, – унизительно взывала она.

Алла появилась только утром.

– Сейчас ты получишь свое лекарство, – произнесла медсестра Алла будничным тоном.

– Пожалуйста, – прошептала Вика. Она была опустошена, раздавлена. Вся ее постель насквозь пропиталась липким потом.

– Надеюсь, тебе все понятно, ты сделала необходимые выводы?

– Да.

– И мы впредь избежим подобных недоразумений?

– Избежим наверняка. Мне бы таблеточку…

– Ты знаешь, что от тебя требуется? Тебе здесь не курорт.

– Боже мой, конечно…

– И ты понимаешь, что тебе нужно по-настоящему? Насколько ты зависишь от собственного благоразумия?

– Я завишу… пожалуйста.

Алла извлекла упаковку нарозина, выложила на блюдечко две продолговатые капсулы, потом, подумав, добавила еще одну. Вика жадно следила за ее руками. Алла помедлила, затем не спеша налила в стакан воды.

– У меня были неприятности по твоей вине. – В широко расставленных глазах Аллы снова появилось выражение капризности. – Я больше не хочу никаких неприятностей.

– Не будет, не будет неприятностей. – Вика попыталась заискивающе улыбнуться.

– Конечно, не будет, – произнесла Алла.

Три таблетки нарозина, удивительно яркие, с шероховатой поверхностью, лежали сейчас на блюдце. Вика быстро протянула руку, что немедленно отозвалось импульсом боли, но Алла ловко отступила на шаг, блюдце накренилось, таблетки перекатились к грани.

– Пожалуйста, – прошептала Вика.

– Я ведь могу сейчас просто уйти, – сообщила Алла, – ты этого хочешь?

– Нет, я умоляю вас, простите.

Алла поиграла блюдцем, таблетки перекатывались по нему.

– Ты будешь послушной?

– Конечно. Умоляю.

– Ты сделаешь все, что требуется?

О Господи, конечно! Она сделает все, что от нее требуют, кто может сомневаться… Разве можно перечить этому звуку, который издают таблетки, перекатывающиеся по блюдцу? Разве можно перечить маске из белых трепещущих простыней, туману, спасительному, милосердному туману? Разве можно перечить божеству из темной расщелины?

– Я… сделаю… Мне бы…

– Ты имеешь в виду, что нам стоит забыть о недоразумении?

– Я все поняла. Все сделаю. Буду благоразум… Пожалуйста.

– Не знаю, верю ли я тебе, – задумчиво произнесла Алла.

– Пожалуйста… больно!

– Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе поверила?

– Очень хочу, – произнесла она и вдруг заплакала, – умоляю, очень хочу… Пожалуйста. Дайте мне…

Таблетки нарозина снова перекатились по блюдцу.

– Пожалуй, я верю тебе, – сказала Алла, – теперь – да. Верю!

Ну-ну-ну, ты ведь сама виновата, – добавила она смягчаясь.

– Сама, – рыдая в голос, послушно согласилась Вика.

– Хорошо. – И Алла улыбнулась ей… ласково. Быстро протянула блюдце, Вика ухватила сразу три таблетки, ее пальцы тряслись, она затолкала таблетки в рот. Алла поднесла ей стакан, наполненный до краев, Вика расплескала воду, стакан несколько раз ударился о зубы. Но горький вкус уже умиротворением растекался по организму. Еще совсем слабым, таблетки еще не начали действовать.

Но они были внутри.

Вика откинулась к спинке кровати.

– Видишь, мы ведь можем ладить, – сказала Алла.

– Спасибо вам, – произнесла Вика. Она смотрела на Аллу с благодарностью. Самой настоящей благодарностью. И видимо, выражение ее глаз не переменилось, когда она вдруг подумала: «А ведь я убью тебя. Понимаешь – убью.

Если выберусь отсюда».

* * *

Ровно через неделю, когда она уже окрепла настолько, что могла самостоятельно себя обслуживать, Вика совершила, наверное, самый важный и самый страшный поступок за все время, что находилась здесь, в охотничьем домике. Она добровольно вернулась в свой маленький ад. Она вернулась в ад наркотической ломки.

Все оказалось намного проще, чем она предполагала. Она проявила благоразумие, и в режиме «кнут и пряник» нажали на кнопку «пряник». Она составила длинный список того, что ей надо: вещи, которыми она привыкла пользоваться, продукты, к которым она также привыкла, даже виски «Jameson» и много-много банок кока-колы. Именно банок. Список был немедленно исполнен.

Видимо, создание иллюзии комфортной клетки также входило компонентой в режим «кнут и пряник». Но главное – ей привезли ее вещи, вещи, пахнущие домом. Ее одежду и тапочки, она не забыла свою любимую кружку и фотографии, ее полотенца и косметичку. Странно, но ей показалось, что привычные вещи обладают свойством отвоевывать часть чужого пространства, хотя некоторые из них именно для этого и предназначались.

Передавая ей большую косметичку Gucci, Гринев выкладывал на стол ее содержимое. Тени для глаз, Margaret Astor, косметика Givenchy, помады, пудры, тональные кремы, маленькие часики «Радо» и небольшой замшевый чехольчик красивой выделки и с ручным рисунком, возможно, старинной работы, хотя сейчас тоже такое делают, не отличишь. Гринев бросил чехольчик на стол. Вика не обратила на него никакого внимания, переключившись на лак для ногтей Arancil.

Гринев вскрыл чехольчик, в нем оказалась склянка с мутноватой жидкостью. Вика вся внутренне напряглась.

– А это что? А? – произнес Гринев.

Вика бросила на него равнодушный взгляд.

– Кайф, что ли, какой-то? – Гринев вернул склянку в чехольчик. – Ф-ф-ф, – он поморщился.

Вика вздохнула с легкой укоризной:

– Вот вам это надо? Это – женское. Хотите – понюхайте.

И она отвернулась и принялась надевать на руку часики на кожаном ремешке. Подняла руку и изящно выгнула ее. Осталась довольна.

Гринев положил замшевый чехольчик к остальному содержимому косметички, и тема оказалась исчерпанной.

Гринев вышел, оставив Вику одну.

Только что таможенный терминал режима «кнут и пряник» пропустил главный контрабандный груз.

* * *

Все, что началось дальше, Вика делала совершенно непрофессионально и, честно говоря, не особо рассчитывая на успех. Приближались майские праздники, о ней почти забыли. Она восприняла это как маленькое чудо. Но ведь в мире много разных чудес.

Она не была профессиональной наркушей, соскакивающей с кайфа.

Она не была врачом-наркологом.

Она не зарабатывала деньги как профессиональный гример, скрывающий под слоем косметики землистую бледность и синяки под глазами.

Она не умела прежде особо ловчить и являлась актрисой не в большей мере, чем любая другая женщина.

Вика не знала, с каким набором качеств можно отправляться в столь опасное путешествие, в маленький личный ад наркотической ломки, не располагая ни одним союзником, более того, скрывая от всех, что находится в аду.

Она только имела одну-единственную психологическую доминанту, заставляющую ее улыбаться, когда внутри ее горел адский огонь нарозинового голода; в ее реальности остался лишь один вектор, все остальное перестало существовать. Я вырву у них своих детей.

Когда-то она читала, что наркотическую ломку может смягчить ежедневное сокращение принимаемой дозы в два раза. Это была одна из форм выхода из наркотической зависимости. Правда, требовались ежедневные промывания, очистка крови, печени, витамины и минералы. Витамины и минералы ей давали, насчет остального – увы.

Подлинным чудом было то, что у нее получилось.

Вика никогда прежде не жаловала напитки в банках. А кока-коле предпочитала пиво или минеральную воду. Вика была уверена, что пиво полнит вовсе не больше, чем сладкие водички, и как-то Леха научил ее пить пиво пополам с фруктовыми соками.

В то утро, когда Вика повторно отправилась в свой маленький ад, Алла слегла с приступом гипертонии и таблетки нарозина Вике принес Гринев. Блюдечко и две продолговатые капсулы. Гринев ждал.

– Что, так и будете смотреть? – спросила Вика.

Он улыбнулся и развел руками.

Вика отправила обе таблетки в рот и отвернулась. Вскрыла банку кока-колы, придержала одну капсулу языком. Гринев вышел, затворив за собой дверь. Вика сплюнула одну из таблеток в банку, вторую проглотила. Нарозин растворялся довольно быстро, а потом Вика выливала остатки, сославшись на то, что напиток выдохся.

Ее пятидневный кошмар начался.

* * *

Каждое утро она протирала лицо солью, потом накладывала тональные кремы, потом… «потом» для нее не существовало. Нарозин разговаривал с ней, нарозин плясал в ее крови, высушивал ее внутренности, и они осыпались, как песчаные замки; он жрал ее мозг и выплевывал его, но она думала о детях. Она слышала их голоса, и их чудесный смех не мог заглушить дьявольский хохот нарозина.

Подлинное чудо… В мире много чудес.

Вика сама вошла в маленький ад. По своей воле она вошла в эти земли, по своей воле вошла в кошмар, во владения божества из темной расщелины, и у нее оставалось лишь два выхода – либо справиться, либо позволить божеству убить себя.

Собственно говоря, выход оставался один. Смерть – не в счет, она сама назначает время своего прихода. Прошло пять дней. Вика не умерла. Она – выиграла.

* * *

После празднования Победы она поняла, какую на самом деле громадную территорию ей удалось отвоевать. Пошел уже третий месяц ее нахождения в охотничьем домике, а это немалый срок. Люди поверили в то, что видели у себя перед глазами. От Вики перестали прятать колюще-режущие предметы, ей вернули шнурки от обуви, и теперь она ела при помощи вилки и столового ножа: никто больше не ожидал, что Вика попытается свести счеты с жизнью тем или иным способом. Санчес оказался прав: перевесила рациональная часть ее характера, а это значило, что она не совершит никакой глупости, прежде всего из-за своих детей. Пару раз Вике демонстрировали их свежие фотографии, сделанные на публике, но вне помещения, – малышей вела за ручки няня, Александра Афанасьевна трепала по кудряшкам Леху-маленького, он весело смеялся, глядя на нее… У Вики сжалось сердце. Вот и сбылся ее страшный сон, ее кошмар: чужая женщина играет с ее детьми, чужая, претендующая быть ею. В этот момент Вика почувствовала, что запросто могла бы воткнуть один из этих столовых ножей в горло Александре Афанасьевне. Запросто. С наслаждением! Наверное, любого человека можно попытаться понять, но все попытки понять «несчастную девочку» из далекого Батайска больше не существовали. Потому что Александра Афанасьевна с удовольствием играла свою роль, она – чужая – все больше становилась ею, она сама жаждала этого, как бы и кто бы ее ни подталкивал. Вика с трудом подавила желание проткнуть ее изображение. Вместо подобного поступка она, усмехнувшись, поинтересовалась у Санчеса:

– Няне вы тоже платите? Или просто запугали?

– Нет необходимости, – последовал неожиданный ответ. А от услышанного дальше какая-то холодная рука сжала Викино сердце:

– Она родная сестра медсестры Аллы… – Пауза, и дальше:

– Как видите, мы давно с вашей семьей.

Боже мой, как все просто! Как все, оказывается, просто… Чем они с Лехой занимались все это время? Что за шоры были на их глазах? Новую няню нашел Леха, конечно, Леха, но… ведь с подачи своего старого доброго приятеля и делового партнера Пети Виноградова… Рука, качающая колыбель, правит миром.

Рука, прячущая змею.

– Мой муж… – хрипло произнесла Вика. В этот момент что-то темное промелькнуло в ее глазах.

– Я не имею к этому никакого отношения. – Санчес перебил ее ровным и совершенно неинтонированным голосом.

Вика молчала, а сердце бешено колотилось… Следующую порцию нарозина принимать еще не скоро, и хоть какое-то время она могла побыть собой. Затем, кивнув на изображение Александры Афанасьевны, Вика спросила:

– Кто она для них?

– Простите?

– Кто она для них? Малыши думают, что она кто?

Санчес одарил ее своей обворожительной улыбкой, в которой Вика тоже с удовольствием поковырялась бы столовым ножом.

– Просто добрая тетя. Очень похожая на маму. Мы же не идиоты, – он усмехнулся, – дети-то знают, что она не их мать. Обычно они привыкают к новым родителям за гораздо больший срок. Обычно.

Зубы Вики плотно сжались, в ее глазах вспышка гнева сменилась какой-то холодной решимостью. Санчес был в восторге.

– Спокойно, – проговорил он, – я только рассказываю о положении дел.

Еще месяц – и все. Я не нарушаю данного слова. – Он беспечно посмотрел по сторонам, продолжил:

– Поэтому держать ваших детей в Москве стало опасно.

Именно потому, что они знают, кто их мать. И часто спрашивают, где мама…

Представляете – каково?

Хватило одной фразы – бисерины слез скатились из Викиных глаз. И Санчес вдруг… деликатно отвернулся. Всего на несколько секунд. Затем произнес:

– Детей предусмотрительно не будет в Москве. Знаете, от греха подальше… Мы их увозим от лишних глаз. Да и вам никакая неудачная мысль не залезет в голову.

Она снова насторожилась.

– Не беспокойтесь, – Санчес равнодушно пожал плечами, – это, так сказать, санаторий.

– Санаторий? – повторила Вика, словно пробуя это слово на вкус.

– Закрытый санаторий, – дополнил Санчес. – Очень закрытый. Знаете, с малышами, – Санчес изобразил сердобольную улыбку, – всегда хлопотно. Проще отправить их с няней на отдых.

– Верните мне эти хлопоты, – быстро сказала Вика.

– Вы все знаете, – произнес Санчес, не изменяя тона. – Мальчик еще ничего, а девчонка… недавно маленькая Вика спросила, когда приедет мама.

– Это вас удивляет?

– Нет. Только это произошло в вашем кабинете, когда няня с детьми навещала вас. Такой подарок от маленькой Вики. Красотка вырастет, вся в маму.

– Перестаньте хвалить моих детей!

«О-о! – подумал Санчес. – Теперь уже не просто гнев. Прямо волчица!

Хорошо». Вслух сказал:

– У меня не дурной глаз. Но я вас понимаю.

– Что за закрытый санаторий?

Санчес проигнорировал этот вопрос.

– Детей вернут к пресс-конференции, – сказал он, – где после определенных заявлений счастливая мать погрузится в семейные заботы. Как и уговорено. Так что благополучие малышей всецело в ваших руках. Надеюсь, вы это помните.

– Где этот санаторий?

– Исключено. Даже и не думайте! Послушайте, Вика, я понимаю, что вам может закрасться в голову неудачная мысль… – Он холодно посмотрел на нее. – Так вот: не стоит – это смертельно опасно для малюток. Все, тема закрыта.

– Я ведь имею право…

– Нет, – сказал он. – Вы правильно заметили: кнут и пряник. Пока мы все обходимся пряником. Но я отрезвляю вас: кнут… Ведь малюток двое, – проговорил он с нажимом на последнее слово. – Кнут может оказаться очень страшным.

Вика побледнела.

– Отставьте неудачные мысли, – негромко проговорил Санчес. – Они не стоят жизни одного из ваших малышей.

– Вы… – Вика помолчала, мышцы ее левой щеки непроизвольно сократились. – Вы… чудовище, – прошептала Вика.

– Вовсе нет, – рассмеялся Санчес.

Потом он беззаботно улыбнулся:

– Было приятно побеседовать с вами. Фотографии оставьте себе.

* * *

Тремя днями раньше прерванного Гриневым просмотра «Красотки» Санчес подошел к ней и беспечно поинтересовался:

– Эти краски у вас под матрацем… Нет, вы что, серьезно?

– Что? – произнесла Вика.

– Нет, ничего. Будем считать, что просто забава.

– Это… – Ком встал у Вики в горле, она сглотнула. – Она вам сказала?

– Ну вы даете! Разумеется, нет. Она знает, что за несанкционированные поступки я оторву ей голову. Но навязчивые идеи… Наши дремучие инстинкты оказываются сильнее. – Он вздохнул.

Вика была смертельно перепугана, а Санчес, казалось, просто забавлялся.

– Хотите совет? – изрек он. – Не пытайтесь переманить ее на свою сторону. Во-первых, пустые обольщения. Во-вторых, опасно для вас обеих. Ведь вас и так уже почти не отличить. А если вы еще примените ваши несомненные способности в области макияжа, да еще, – он бросил оценивающий взгляд на ее домашний спортивный костюм. Александра Афанасьевна в сравнении с ней теперь – сама элегантность, – поменяетесь одеждой, так, пожалуй, точно не отличишь. – Он рассмеялся и подморгнул ей:

– Я прав? Насчет макияжа?

Вика почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Вот и все: теперь он ей скажет… про капсулы нарозина, растворенные в банках с кока-колой и по четыре раза в день сливаемые в унитаз.

Но Санчес уже легкой пружинящей походкой направился в сторону дома.

И темный холодок отступил.

* * *

Заканчивался май. Вика чувствовала, что приближаются какие-то события, их скрытых признаков становилось все больше. И она смотрела фильмы по несколько раз в день. Это была чудесная ниша, надежное укрытие для маленького беззащитного существа. Вика думала. Она научилась отключаться от этого однообразного телевизионного шума.

Возможно, маленькое существо теперь уже и не настолько беззащитно?

Шансы малы; наверное, их не было бы совсем, если б не одна навязчивая идея, назойливый бред… Как первобытный дикарь наделяет магическими свойствами нечто, понятное лишь ему, так и Александра Афанасьевна Яковлева изобрела свой магический тотем, который чудесным образом должен был переменить ее жизнь.

С каким-то сухим отчуждением Вика поняла, что обладает этим тотемом.

Май заканчивался. Вика проливала слезы над фильмом «Красотка», а потом ее пригласили на беседу в сад камней. Санчес разглядывал в бассейне рыб и задавал ей свои вопросы. В вечернем воздухе стояла липкая духота. Приближалась гроза, которая станет лишь легкой предтечей страшной бури с ураганным ветром, обрушившейся на Москву через несколько дней. Склянка в замшевом футлярчике с рисунком ручной работы, склянка с вытяжкой из слизи Радужной вдовы ждала своего часа.

А потом наступил июнь, и все начало меняться. Первое сообщение о страшном взрыве, прогремевшем на свадьбе в загородном доме Лютого, Вика услышала на волнах «Русского радио».

Вика вышла во двор. К Москве приближался страшный ураган.

– Радужная вдова, – прошептала она.

Все начинало меняться. С ошеломляющей быстротой.