Текст книги "Ночь Cтилета-2"

7. Возвращение

Наконец-то все это закончилось. Не было больше белой маски из трепещущих простыней, да и звука климпс-климпс, звука перебираемых стекляшек, больше не было. Калейдоскоп прекратил свое вращение, и темное безумие новых узоров не ждало ее больше. Она находилась в больнице, в просторной и светлой клинике, где под окнами юной зеленью распускались липы, наполняя воздух ни с чем не сравнимой весенней свежестью.

Темные пещеры закрылись, и где-то там, по ту сторону тьмы, осталась сиделка с широко расставленными капризными глазами и со странным требованием называть ее Аллой.

Теперь она находилась под опекой совсем других людей, ласковых и заботливых. Она не знала точно, как называется эта клиника, но ведь это не важно. Важно было совсем другое: теперь ее могли навещать близкие, и теперь рядом с ней были дети, ее кудрявые близнецы, от смеха которых воздух вокруг радостно звенел.

Вика и Леха маленькие.

И ее сердце наполнялось нежностью и светлой благодарностью за то, что это было так.

В кресле напротив сидел Андрей, ее верный добрый Андрей, и читал «Тропик Рака». Лехе нравился Генри Миллер, а «Тропик Рака» была одной из любимых его книг, и, быть может, читая ее, Андрей пытался сделать Вике приятное.

Дорогой, милый, добрый, славный Андрей, стоит ли стараться сделать ей приятное? Что может сравниться со счастьем находиться рядом со своими детьми, знать, что они бодры и здоровы, и слушать их деловитое лопотание? Нет-нет, Вика никогда бы не стала претендовать на большее, даже и не думайте. Спасибо за это самое большое счастье.

Свет, много света.

Она, конечно, лежит в палате не одна. И это очень хорошо. Ей вовсе ни к чему отдельная палата. С людьми веселее.

С ней в палате находится еще одна женщина, только почему-то ее кровать отставили очень далеко. Вика не помнила, когда она познакомила эту женщину со своими чудесными близнецами, но находилась в уверенности, что сделала это.

Лехи нет. И уже никогда не будет. Но она примирилась с этим фактом.

Она нашла в себе силы. Он останется в ее снах и в ее сердце, и уже никакого мужчину на свете она не сможет так любить. Но она примирилась с этим.

Вика и Леха маленькие стали смыслом ее жизни. И ее любимый, единственный ее мужчина остался не только в снах и не только в сердце – он остался в них. В их маленьких носиках, в их карих глазках, в их нежных ротиках и чудных кудряшках.

Мои любимые, мои чудесные.

Только что они бегали по палате, а сейчас отправились с няней в коридор. Зачем? Гулять? Но к чему эти тревоги? Все теперь находится в надежных и заботливых руках. Только не забыли ли они соски? Пустышки? Вика-маленькая вот-вот откажется от соски, она все чаще выплевывает ее в последнее время, а вот Леха пока без соски не обходится.

Кресло Андрея скрипнуло. И только сейчас Вика обратила внимание, что по бокам этого кресла расположены спицованные, словно велосипедные, колеса. Ну зачем он уселся в инвалидное кресло, что за нелепость? Не стоит шутить такими вещами. Вовсе не стоит. Андрей ей улыбнулся своей хорошей, открытой улыбкой и снова углубился в чтение.

Ну, все правильно. Ведь Вика знает, что сейчас они ждут папу. С папой все уже хорошо («Что за беспокойство, Вика, я быстро от всего оправился, заживает, как на кошке»), и теперь он придет навестить ее. И быть может, Вика немножко всплакнет на его груди. Совсем немного. Ведь от слез становится легче, поэтому чуть-чуть можно.

Вика повернула голову и посмотрела на свою соседку по палате. Она заметила, что кровать той, второй больной украшена какими-то разноцветными ленточками. Много-много ленточек, какой-то нарядной карнавальной мишуры. Вот странно, зачем это ей?

У Викиной соседки были очень красивые волосы. Тяжелая, волнистая копна, такая же, как у Вики. Видимо, сейчас она спала, но как-то уж очень тихо, Вика даже забеспокоилась. Словно ее соседка закуталась в сон, как в кокон, и ждала пробуждения. Но Андрей, видимо уловив ее беспокойство, покачал головой – все в порядке. Конечно, с соседкой все в порядке, единственное непонятное чувство: Вика никак не могла вспомнить, кого она ей напоминает. И еще она слышала какие-то шлепающие звуки в коридоре, как будто по полу били мокрой тряпкой.

Кресло Андрея скрипнуло (черт побери, кресло-то, наверное, стоило смазать!), он улыбнулся ей: все в порядке.

Шлепающие звуки в коридоре – они не причинят вреда бегающим там близнецам? Но ведь Андрей только что покачал головой: все в порядке.

Вика прикрыла глаза и услышала слово «нарозин». Вернее, она услышала целую фразу из совсем недавнего и такого пугающего прошлого: «Под действием нарозина». И она даже узнала голос и вдруг поняла, что единственным постоянным атрибутом этого голоса была тщательно скрываемая капризная надменность. Это был голос Аллы, сиделки, женщины с широко расставленными глазами и с восковой, словно искусственной, кожей лица.

Вика, открыла глаза и снова вернулась в свет. Двери шумно распахнулись, Вику пришли навещать. Гости, очень много гостей, целый праздник.

Там была няня, несущая близнецов на руках, Виноградов с огромным букетом цветов и еще множество смеющихся лиц. Почему-то некоторые из них были в конусообразных колпаках, словно они карнавальные звездочеты, – Вику решили повеселить? Вика поднялась с постели навстречу своим гостям, они все ввалились в ее палату, оставив за собой открытую дверь. Впереди шла няня с малышами на руках. Завидев маму, они обрадованно тянули к ней ручки. Вика подалась вперед. И лишь потом поняла, что ее малыши проплывают мимо. Потом, когда увидела тихое разочарование в их глазах.

Куда вы? Куда, мои славные? Она протянула к ним руки, но… Няня шла мимо, увлекая за собой толпу гостей. Они все смеялись и не видели Вику. Они пришли не к ней. Они пришли навещать вторую больную, ту, с разноцветными маскарадными ленточками, повязанными на кровати.

Вика вдруг ощутила такое же тихое разочарование, тихую грусть, которую только что видела в глазах своих детей.

Они все, смеющиеся и веселые, не видели Вику. Они пришли навещать вторую больную, и теперь Вика поняла, кого она ей напоминает. Та, вторая больная также приподнялась на кровати, она принимала предназначенные Вике цветы, а потом протянула руки к ее близнецам. Но самым странным и самым пугающим было другое – близнецы так же улыбались ей и так же протягивали к ней свои ручки.

Вика еще выше села на кровати, разглядывая ту женщину. Конечно, вовсе не составило труда понять, кого она ей напоминает. Потому что она была ею.

– Это так, – подтвердил сидящий напротив в инвалидном кресле Андрей.

Вика перевела на него взгляд и вдруг узнала его волосы, длинные, жаркие, совсем другие. Он поднял свою красивую голову – это был Леха. Мгновенно наполнившая ее радость сменилась тоскливой болью в сердце.

– Это был всего лишь сон? – спросила Вика упавшим голосом.

Леха молчаливо кивнул в подтверждение. Снова посмотрел на нее любяще и с беспокойством.

– Ты не можешь остаться? – попросила Вика.

Он улыбнулся, откинул волосы со лба.

– Нет.

– Тебе… Тебе не холодно?

– Не волнуйся, родная, со мной все хорошо.

Потом он посмотрел на открытую дверь – шлепающие звуки в коридоре…

Вика вдруг поняла, что у них совсем нет времени – Леха хочет показать ей что-то. Он поднял книгу, лежащую у него на коленях. Только это был не Генри Миллер. Вовсе не «Тропик Рака». В руках он держал раскрытый каталог татуировок, давно уже подаренный Андрею. Вика попыталась заглянуть в него, но… Эти шлепающие звуки в коридоре, они приближались.

Вика всматривалась в черный проем двери, кто-то или что-то двигалось там, в темноте. Кто-то шел сейчас сюда. Вика решила обратиться за помощью к Лехе, но его больше не было в кресле. Вернее, он был, только… Его окутали простыни, его тело стало маской из белых простыней, из белых трепещущих простыней. Что он хотел показать ей?

– Не уходи! Ну не уходи! Господи, дети! Что они сделают с нашими детьми?

Нарозин Шлепающие звуки, словно по полу били мокрой тряпкой… Он вышел из темного проема двери. Это был ее отец. Это был человек, которого она называла «папа». Он шел, погруженный в какую-то огромную, необоримую заботу, и эти шлепающие звуки были его шагами.

– Папа, – позвала Вика, – папа, что случилось с твоими ногами?

Папа?..

Он не отвечал. Он шел мимо, из одной темноты в другую, теперь сгустившуюся за окнами.

– Папа, давай отберем у них наших детей! – сказала она твердым голосом, словно это был зов, при помощи которого его можно было остановить.

И он действительно остановился. Смотрел на нее глазами, очень похожими на глаза Лехи.

– Давай отберем у них наших детей! – закричала Вика. – Давай! Помоги мне!

(Папа, Леха… неужели они так похожи?) – Помоги мне!

Под действием нарозина.

Шлепающие звуки, шаги в темноте…

Папа (или Леха?) начал поворачиваться к ней спиной. На нем был темный костюм странного покроя, делающий его сутулым, и когда он повернулся, оказалось, что у пиджака нет спины – Вика видела лишь обнаженную кожу, Помоги мне! и на ней огромный цветной рисунок. Татуировку, которую все еще наносили какие-то невидимые иглы, потому что вся спина… пульсировала.

Это была Радужная вдова, рыба-дракон, рыба-маска, кокон, смерть.

Это был почти законченный рисунок на пульсирующей спине, и тогда, чувствуя, что тело кошмара завладевает ею, Вика поняла, что глаза рисованной Вдовы не были вытатуированы. Они были живые. Влажные, ищущие и абсолютно живые глаза не мигая смотрели на нее.

– Помоги мне! – закричала Вика, не очень понимая, кому адресован этот крик. И… проснулась.

…ствием нарозина.

Только кричала она скорее всего не громко, как это бывает во сне. И этот кошмар длился всего несколько секунд. Пока она пробуждалась, услышав посторонний звук, услышав во сне фразу:

«Она находится под действием нарозина».

* * *

– Она находится под действием нарозина, – проговорила ее сиделка Алла.

Вика открыла глаза, кошмар еще не отпустил ее полностью. Алла пристально смотрела на нее, чуть склонив набок голову. В ее ладони Вика обнаружила две продолговатые капсулы.

Нарозин. Милосердный, спасительный туман – единственное надежное укрытие для маленького беззащитного существа.

Ладонь Аллы двинулась в направлении Викиного рта. Застыла в воздухе.

– Дать ей?

Туман. Спасительный туман.

– Пожалуйста, – прошептала Вика.

– Успокойтесь, – произнесла Алла. Все те же нотки раздражения в голосе. – Она стонала во сне. Уже пора. Дать ей?

– Нет, постой, – услышала Вика голос. – Наверное, уже пора нам поговорить.

Это был знакомый голос. Хотя картинка перед Викиными глазами чуть плыла, граница между сном и явью была еще размытой. Но это был знакомый голос.

Огромная Алла, маска из трепещущих простыней, закрывала обзор. Потом она отошла в сторону. Ладонь с капсулами нарозина проплыла мимо.

Вика не сразу поняла, кого она увидела. Образы из ее сна все еще присутствовали здесь: ее пришли навещать. Их было гораздо меньше, ее гостей. Но среди них находились…

Образы сна… Помоги мне!

Вика была умным человеком. Несмотря на все травмы и на одуряющее действие нарозина, она оставалась умным человеком. Сейчас она смотрела на своих гостей, и вместе с капельками пота, (она ждет спасительного тумана?) выступившими на ее лбу, пришло мгновенное и окончательное понимание.

Его безальтернативность и пугающая ясность чуть не заставили Вику произнести:

– Господи, это… нет. Не может быть…

Вместо этого в ее мозгу прозвучал крик из сна:

«Давай заберем у них наших детей».

Вика смотрела на своих гостей. Качнулись волосы…

Вика понимала, кого она увидела. И молила лишь об одном: побороть рвавшийся из груди крик. Они двинулись к ней. Вика не закричала. Вместо этого она встретила своих гостей почти равнодушной, чуть блуждающей улыбкой.

* * *

Лидия Максимовна не боялась сокращения. Она была старейшим и опытнейшим работником в «Континенте». Она находилась с Алексеем Игоревичем и с Петром Виноградовым с самого начала, когда их офис располагался еще в двухкомнатной квартире на первом этаже обычной хрущевской пятиэтажки, прошла с ними все взлеты и падения, поэтому была уверена, что сокращение ей не грозит.

С той счастливой поры, когда «Континент» только начинался и Алексей Игоревич буквально вытащил ее из одного из московских НИИ, утекло много воды.

Она действительно видела все их взлеты и падения, она оказалась свидетельницей превращения «Континента» в огромную финансовую империю, она всегда была рядом, и в каком-то смысле Лидия Максимовна действительно являлась незаменимым сотрудником. Даже невзирая на расхожее убеждение, что незаменимых людей нет.

К Алексею Игоревичу она, наверное, относилась почти как к сыну или, может быть, как к младшему в семье. Она любила его, восхищалась им и как могла окружала его заботой. И даже когда «Континент» превратился в огромную империю, она все еще могла его пожурить. Если было за что. Только она никогда не делала этого при посторонних.

Гибель Алексея Игоревича она восприняла как личную утрату. Это была страшная трагедия и страшная несправедливость. Лидия Максимовна приобрела седых волос и даже как-то сразу постарела. Еще месяц после этого страшного дня она ничего не могла делать, хоть и пыталась загрузить себя работой.

И потом она видела, как переживала Вика.

То утро, когда Вика и Алексей Игоревич «дрались» у нее в приемной, она теперь всегда вспоминала со светлой и печальной улыбкой. Какие они оба были красивые. И умные. Лишь теперь, когда уже ничего не вернуть, стало ясно, что они были особенные и, наверное, являлись идеальной парой. Они любили друг друга. По-настоящему. А уж опыт Лидии Максимовны, опыт устало-мудрой женщины, позволял судить о таких вещах.

Господи, они ведь были как герои книжки, чудесного романа, который закрываешь, когда прочитал, в который трудно поверить и которого не забыть.

Рядом с ними, с их весельем Лидия Максимовна чувствовала себя моложе. Часть их радости доставалась и ей.

Жизнь прожить – не поле перейти. Так гласит народная мудрость. Фунт лиха…

Лидия Максимовна вдруг подумала: имеет ли какой-нибудь другой народ на свете такое количество безнадежно-тоскливых народных мудростей? Она не знала ответа на этот вопрос. Хотя помнила, что каждому воздается по вере его. И быть может, если мы все так думаем о жизни, то такую жизнь и получаем.

Вика осталась одна. И Лидия Максимовна попыталась протянуть ей руку помощи. Почти как дочери. Ведь человеку необходимо тепло. Особенно когда он в беде. Но Вика замкнулась.

Сначала Лидия Максимовна очень переживала, что с ней может что-то случиться. А в день похорон она, не афишируя своих действий, лично проследила, чтобы рядом постоянно находился врач. Но потом Вика прекратила плакать. И словно у нее что-то сгорело, щелк – и что-то закончилось внутри. Слезы высохли.

Она отгородилась от всего мира, да только Лидии Максимовне казалось, что Вика убежала и от самой себя. И Лидия Максимовна пыталась достучаться до нее; ведь человеку необходимо, чтобы кто-то взял на себя часть его боли, и Лидия Максимовна подозревала, что для Вики по-настоящему этого некому было сделать.

Но – бесполезно. Все двери оставались наглухо запертыми. Лишь только холодная вежливость. И Лидия Максимовна решила на какой-то срок прекратить свои попытки – здесь помочь сможет только время. Лидии Максимовне даже казалось, что после этого дня, когда Алексея Игоревича – Алеши, или Лехи, – не стало, Вика прекратила проявлять интерес даже к собственным детям. Она просто функционировала на пределе человеческих сил, практически не совершая ошибок.

Она управляла огромной компанией. Она довела до конца все начинания своего мужа, она дала ход всем его проектам. Она была идеальным менеджером, особенно в вопросах того, что не успел сделать ее муж. Она вела дела жестко, удивляя, а порой пугая Лидию Максимовну, ставила четкие задачи и требовала от всех эффективных действий. Она говорила, что это ей необходимо для того, чтобы «Континент» развивался так же, как это было при ее муже, однако Лидия Максимовна видела, что единственное, что ей по-настоящему необходимо, – это как следует выплакаться.

Но не было внутри слез. Засуха. Боль высушила ее.

– Стерва.

Это слово, оброненное в сердцах, Лидия Максимовна все чаще слышала от огромных мужиков, выходящих из Викиного кабинета. Только Лидия Максимовна знала, что Вика не была стервой. Вовсе нет.

– Мне еще не хватало обниматься с братками, – услышала как-то Лидия Максимовна от Виноградова. Петр Виноградов и Вика беседовали вполголоса в приемной, прежде чем разойтись по своим кабинетам.

– Бывшими братками, – невозмутимо парировала Вика.

Лидия Максимовна поняла, что они снова говорят о человеке с грозным именем Лютый. Видимо, и это дело своего мужа Вика решила довести до конца.

Хотя, пока Алексей Игоревич был жив, Вика сама была против подобных комбинаций, если Лидии Максимовне не изменяет память. А она ей никогда не изменяла.

Подобные симптомы все более настораживали: бедная девочка… Лидию Максимовну посетила совершенно дикая мысль, что… что, быть может, заделавшись тенью своего мужа, она тем самым пытается продлить его существование на земле? Это отдавало какими-то древними погребальными обрядами, и это действительно настораживало.

Не было слез. Засуха.

Она даже несколько отдалилась от, наверное, прежде самого близкого, за исключением домашних, человека, своего старого делового партнера и друга Андрея Дмитриевича Круглова. Она всегда звала его просто Андреем, Андрюшей. Он тоже так представлялся по телефону – просто Андрей. Иногда мог в шутку добавить: «Просто Мария».

То, что произошло с Алексеем Игоревичем, было страшной, непоправимой трагедией, но от того, что продолжало происходить, становилось печальнее вдвойне.

Зато теперь Андрей сблизился с семьей Петра Виноградова. Пересуды, интриги… Ох этот «Континент», словно огромный копошащийся, жужжащий улей. И когда Петр Виноградов предложил Андрею поправить дела в лондонском представительстве «Континента», где работа «пробуксовывала» – он так и сказал:

«пробуксовывала», – Андрей согласился. Огромный жужжащий улей.

Вика худела. Боль высушила ее.

Вика пожелала Андрею счастливого пути и удачи на новом рабочем месте.

Раньше она, быть может, шепнула бы ему на ухо: «Оттрахай там как следует всех этих бездельников», – но то было раньше. Она поцеловала его на прощание, безэмоционально – так гладят кошек или птиц, – и провожать не поехала.

Лидии Максимовне было больно смотреть на их прощание. Так умирают дома, лишенные любви, так постепенно засуха убивает когда-то зеленый оазис.

Но вечером этого дня Вика напилась вдрызг. Одна. В своем огромном пустынном кабинете. Лидия Максимовна всерьез перепугалась, решив, что все развивается по самому нежелательному сценарию. Но только на следующий день начались перемены. Еще совсем слабые, почти незаметные, но это были хорошие перемены. Наверное, Вика прошла свою точку излома и засуха, как бы нехотя, маленькими шажками, все же стала отступать. Время, время – оно действительно оказалось лучшим целителем. Вика возвращалась. Быть может, она уже никогда не станет прежней, а может, все еще будет хорошо? Кто знает…

Лидия Максимовна помнила собственную юность, когда жизнь летела звонкой песней, а потом что-то кончилось. Что-то ушло. Вторая половина жизни: сначала ты расстаешься с иллюзиями, а потом просто привыкаешь терять.

Покорность судьбе – признак старения. Лидия Максимовна пока еще не собиралась стареть.

Быть может, все еще будет хорошо? А? Черт побери, как говорят эти ребята из программы «Взгляд»: «Все еще только начинается».

…День автокатастрофы Лидия Максимовна также помнила до мелочей.

– Вика разбилась! – полоснуло, словно холодным лезвием.

– Как?!

– Она жива?!!

– Пока неизвестно. Автокатастрофа.

– Бог мой…

– Жива. В реанимации. Но состояние критическое.

Ощущение шершавой томительной пустоты. Очень много суеты вокруг. Петр Виноградов, лучшие врачи, задействовать всех, все привести в движение! И… пустота. Никчемность, какая-то размытая безысходность происходящего. Рок, вставший над этой семьей.

Все в руках Божьих.

Но за что? За что этой девочке столько всего?

– Она будет жить. Будет жить.

– Они ее буквально вытащили… оттуда.

– Реаниматоры… черт… молодцы, ребята.

– Сложно что-либо говорить, состояние тяжелое. Но… средней тяжести.

Так говорят.

– Будем надеяться на лучшее.

– Господи, спасибо тебе…

Все в руках Божьих.

День автокатастрофы Лидия Максимовна помнила до мелочей. В палату реанимационного отделения не пустили, но Лидия Максимовна видела ее из-за стекла. Это было ужасно. Бедная, бедная девочка, за что же тебе столько страданий? На ней не осталось живого места. Ее жизнь лишь фиксировали электронные приборы. И они являлись ее жизнеобеспечением.

И Лидия Максимовна пошла в церковь и впервые помолилась за нее. И поставила свечку Николе Чудотворцу.

Лишь потом, помнится, явилось чувство невероятного облегчения, когда стало известно, что Вика выкарабкивается, пришла в себя, потом – чувство благодарности к Петру Виноградову, взявшему дело под личный контроль и действительно обеспечившему лучших врачей, светил медицины. Потом – решение о переводе Вики в частную клинику, не особо афишируя в какую: опасались, и скорее всего не без оснований, что это была вовсе не случайная авария. Все потом.

Когда автокатастрофа осталась в прошлом.

И Лидия Максимовна, напросившись к Пете Виноградову, пару раз навещала Вику – врачи пока не рекомендовали беспокоить ее чаще. И ее сердце обливалось кровью, и одновременно его переполняла радость; сначала Вика не узнала ее: амнезия, Вика не помнила почти ничего из того, что с ней произошло.

Она была закутана в бинты, словно куколка бабочки. И голова тоже. Огромные синие кровоподтеки вокруг глаз, на щеках и на всей левой половине лица, ее великолепного, красивого лица, которое сейчас безжалостно перемололи жернова катастрофы.

Все в руках Божьих.

Взгляд ее был слабым, беззащитным, лишь одна бесконечная усталость. А потом ее губы тронула тихая улыбка и в глазах появился проблеск узнавания.

– Лидия Максимовна? – слабо позвала Вика.

– Девочка моя, – произнесла Лидия Максимовна дрогнувшим голосом.

– Она узнала вас, – прошептал Петр, – это невероятно. Узнала.

Лидия Максимовна кивнула. Когда они ехали сюда, Петр жаловался, что ему пришлось буквально объяснять, кто он такой. Очень беспокоились, что амнезия окажется полной. Однако вот Лидию Максимовну она все же узнала. И это очень, очень хорошо. Ее уже навестили несколько человек из «Континента» – конечно, по требованию врачей визиты были очень короткими, – однако Лидия Максимовна пока оказалась первой, кого она самостоятельно узнала. Это уже прогресс – будем надеяться на лучшее.

Вика улыбалась. На мгновение ее взгляд снова стал блуждающим. Потом она спросила:

– Лидия Максимовна, как я выгляжу?

– Так себе, – рассмеялась Лидия Максимовна, но из глаз ее брызнули слезы. Смех сквозь слезы.

Вика перевела взгляд на Петра Виноградова, потом ее ресницы задрожали, и она снова посмотрела на Лидию Максимовну. Попыталась слабо улыбнуться:

– Вы мне всегда говорили правду. Если и сейчас говорите, значит, мои дела не так уж плохи.

– Точно, девочка, – с плохо сдерживаемой радостью в голосе произнесла Лидия Максимовна. Теперь она уже не стеснялась своих слез. – Твои дела совсем не плохи. Ты у нас молодчина. Перепугала нас немножко… но теперь все позади.

– Я не специально.

– Пойдемте, – тихо проговорил Петр, – ей надо отдыхать.

– Лидия Максимовна, – снова позвала Вика, – мне… мне тут никто ничего не говорит. – Она перевела взгляд на окно, потом, чуть скользнув блуждающим взором по окружающему, снова посмотрела на Лидию Максимовну. – Сколько я уже здесь? Сейчас – весна?

Лидия Максимовна беспомощно посмотрела на Петра Виноградова, но тот молчал – казалось, Викин вопрос и его застал врасплох. Лидия Максимовна улыбнулась:

– Весна только началась, девочка. Ничего такого особенного ты не пропустила.

– Правда? Я тут… почему-то вспомнила, как прыгала в детстве весной через лужи. Это было давно. Это было так… хорошо. Я говорю глупости?

Лидия Максимовна рассмеялась:

– Выздоравливай. Ты еще застанешь пару луж. Это я тебе обещаю. Если захочешь – даже составлю тебе компанию. По прыжкам.

Вика слабо улыбнулась:

– Спасибо вам. Это, наверное, было бы слишком с моей стороны. Вы так добры.

– Отдыхай, девочка, и выздоравливай. Мы все ждем тебя.

И Лидия Максимовна позволила Петру Виноградову себя увести.

* * *

Лидия Максимовна не знала ничего о том, что из-за тонкой двери с приспущенными жалюзи за ними сейчас наблюдали два человека. Один был седовласый, второй, напротив, с волосами, черными как смоль.

– Что ж, дебют прошел неплохо, – мягко заключил седовласый.

Его собеседник чуть слышно усмехнулся:

– Особенно вопрос «Как я выгляжу?». Целое море слез.

– Не слишком ли много она говорит?

– После аварии, после такой аварии, человеку многое позволено.

– Не перегни палку, дружочек.

– Что вас беспокоит?

– Возможный разговор о детях. Возможный и, увы, гораздо более уместный. Если уж к ней возвращается память. Ты об этом подумал?

Человек с волосами, черными как смоль, некоторое время смотрел на своего собеседника. Его глаза улыбались:

– Подумал. Это первое, о чем я позаботился.

Седовласый кивнул. Когда-то лихая улыбка этих глаз, проступающих сквозь легкую пелену одиночества, очень ему нравилась. Она, свидетельствующая о неординарности, завораживала седовласого, напоминая ему о тех временах, когда он сам был молод. Но в последнее время эта улыбка начала его настораживать. Все больше и больше.

* * *

Но Лидия Максимовна ничего об этом не знала. Время шло, дела Вики медленно двигались на поправку. У Лидии Максимовны осталось десять дней отпуска с прошлого года, и она решила отгулять их. Но только прежде она обязательно дождется того дня, когда Вика вернется на работу. Ведь она помнила о своем обещании. И если Вика ее об этом попросит, то, невзирая на возраст и на очевидную нелепость подобного поступка, Лидия Максимовна попрыгает с ней через лужи.

И этот день пришел. День, в самый разгар весны, когда Вика вернулась в «Континент». Ее ждали, ждали все. Хотя были предупреждены об амнезии и о том, что им всем следовало быть крайне деликатными и корректными в эту непростую минуту. Вика еще долго не сможет выполнять свои обязанности в полном объеме, но возвращение в привычную среду, по мнению врачей, способно дать наилучший терапевтический эффект. Но об этом никого и не надо было предупреждать. Вику ждали. С утра в этот день в «Континенте» царило праздничное оживление, а дверь Викиного кабинета была украшена, словно дверка волшебного рождественского домика. И везде стояли цветы. Целые поляны цветов.

Ее встретили аплодисментами. Петр Виноградов вел ее под руку, словно невесту, – все же она была еще достаточно слаба. Возвращение оказалось долгим.

Она не сразу вспомнила свой кабинет, прикасалась к собственным вещам так, как будто видела их в первый раз. Все же сотрудники оказались на высоте. В глазах у многих застыли слезы. Только это были слезы радости. Она изменилась. Наверное, даже чуть поправилась. Голос стал более низким, но она не забыла ни одного из своих привычных выражений. Удивительно, но она узнала одного из курьеров, назвав его по имени, которого и видела-то всего пару раз в жизни. Она вспомнила Андрея, который звонил из Лондона, чтобы поздравить ее с возвращением. Вика привычно шутила с ним по телефону; она уже знала, что в тот день, когда все случилось, в день автокатастрофы, Андрей примчался из Лондона и не покинул Москву до тех пор, пока не выяснилось, что самое страшное уже позади.

– Балда ты у меня, – закончила Вика их разговор, – я тоже очень скучаю.

Не сразу, но она узнала всех секретарей, но вот при разговоре о некоторых очень близких деловых партнерах явно не могла понять, о чем идет речь.

Вика села за свой стол. Огромный полированный стол – она ощупывала его, явно не узнавая. Покрутилась в кресле. Выдвинула пару ящиков, покопалась в них, рассеянно улыбнулась. Потом ее взгляд упал на стоящую в рамке фотографию: они с Лехой, улыбающиеся и счастливые, прижались друг к другу щеками, на руках у каждого по близнецу. Вика долго и пристально вглядывалась в эту фотографию.

Она молчала, а люди уже покидали ее кабинет. Затем уголок Викиного рта дрогнул, ресницы задрожали и из глаз покатились слезы.

Дверь в Викин кабинет тихонечко прикрылась.

Она плакала. И она вернулась.

* * *

На следующий день Лидия Максимовна отправилась в отпуск и провела чудесные десять дней в Турции, в четырехзвездочном отеле «Соль-билл-виль», в местечке Белек. Несмотря на вторую половину апреля, днем воздух прогревался почти до тридцати градусов, хотя вечерами все еще было свежо, и в море она купалась каждый день. Вернулась радостная, загорелая и отдохнувшая.

Жизнь налаживалась. Все возвращалось в свою привычную колею.

После майских праздников Лидия Максимовна вышла на работу. Было солнечное раннее утро, и Лидия Максимовна поднималась по просторной лестнице здания головного офиса группы «Континент». Лидия Максимовна слышала, что «Континент» столкнулся с какими-то временными трудностями, но, являясь старейшим и проверенным сотрудником, она возвращалась на работу, как в свою семью. Уж кто-кто, а Лидия Максимовна точно не боялась сокращения. И она готова прыгать через лужи.

Зеркальные двери бесшумно распахнулись. Лидия Максимовна извлекла пластиковый пропуск, и охранники вежливо заулыбались ей, кивая. Лидия Максимовна, преисполненная радости и чувства собственного достоинства, через истертый до блеска многолюдный холл двинулась к лифтам.

До взрыва на свадьбе в доме Лютого оставалось чуть более трех недель.