Текст книги "Сквозь мрак забвения. Статьи, рецензии 2021 года"

Но вот как достоверно описано половое созревание и вообще взросление Киры в первой части книги. Там все естественно, и даже секс взрослого мужчины с малолеткой, как мы можем знать из сокровищниц мировой литературы, дело, в общем-то, житейское.

А вот смена пола. Тем более переделка женщины в мужчину, это пока не такой уж заурядный случай. И автор, предельно внимательный к телесным ощущениям растущей Киры, становится совершенно нелюбопытным к ней, когда она становится Андреем. А я бы хотел узнать, куда делась Кирина грудь, что у Андрея между ногами – слепили там что-нибудь или нет, есть ли волосяной покров по мужскому типу? То есть, автор этим важнейшим вопросом не заинтересовался. Постеснялся?

И последнее. Кира сбежала от отца в восемнадцать (мать погибла за несколько лет до этого), жила у подруг, потом уехала к бывшему однокласснику в Воронеж, и отец одноклассника взял ее на работу; потом оказалась в Питере и вышла за муж, затем вернулась в родную Москву, стала работать в модельном агентстве (и работает там пять лет, летает в командировки). И, оказывается, все эти годы ее разыскивает маньячный, со связями, отец, а находит только после того как Кира начинает общаться с психологом Галиной и присылает ей смс со своим домашним адресом…

Что, раньше нельзя было найти? Ведь места работы, свадьба, развод, успех в модельном бизнесе? Или это всё по фальшивому паспорту? Но вот Галина называет ее Кирой? Какая-то очень явная натяжка, нужная, видимо, для того, чтобы показать: Кира состоялась как женщина, привыкла ею быть, и вот ее вырывают из ее пола и превращают в «сломанного робота» Андрея.

Впечатление, что отец охотится круглый год. На дворе 90-е, но и тогда охотничьи сезоны соблюдались. Было полно выполняющих свой долг егерей… Убоину, кстати, Ромины хранят на балконе. Зимы в Москве всегда коварны – мясо на балконе долго не полежит.

В общем, многовато в книге Романа Богословского литературщины. А об отце, который хочет сделать из свое дочки «мужика», написать бы стоило предельно достоверно, от чего бы волосы действительно встали дыбом. Подобных историй миллионы. Маленькие, внутрисемейные, но оттого еще более страшные трагедии.

Иван Шипнигов. «Стрим»

Жан Жене, вроде бы, сказал о Прусте: главное осилить первое предложение, а дальше – не оторваться. Кажется, Белинский назвал «Евгения Онегина» энциклопедией русской жизни… Эти слова вспомнились мне при чтении романа «Стрим».

Первые страницы даются с трудом. Это монологи или своего рода дневники, написанные по законам соцсетей – предложения начинаются с маленькой буквы, произвольно поставленные запятые, масса опечаток, грамматических и прочих ошибок. Пример:

«в прихожей под полочкой для обуви у меня спрятанна красная кошачья мисочка. наверное от прошлых жильцов осталась. спрятанна это что бы а вдруг наташа залезет и будет таскать мои монетки. вобще я как современный человек 21 века полностью за без наличный рассчет. но без наличных даже в нашем 21 веке трудно. я всегда ношу в кошельке не большой запас бумажных денег в пределах суммы в 500-1000 рублей. на не предвиденный случай расходов, будь то кругло суточный магазин или чайевые доставщику пицы. но хотя с другой стороны зачем оставлять чайевые доставщику, он и так получает свою честную зарплату и не нужно вымогать подачки.

да и пицу я честно говоря заказывал один раз в жизни на день рождение. когда только переехал в москву и хотел подружится с ребятами с работы. заказал на работу к нам в офис дорогую пицу на тонком тесте. вместе с доставкой стоит в пределах до 1500 рублей. это очень, очень дорого. я так не привык. еще как бонус там был осетинский пирог с мясом.

но они все сожрали и сразу разошлись к себе якобы работать. не захотели афте пати в виде моих веселых историй и шуток из моей жизни, которые я готовил неделю для них!! афте пати это значит после вечеринки, не все могут знать. так что пицу я больше не заказывал никогда».

Но если не бросить чтение, то вскоре привыкаешь и увлекаешься, начинаешь различать персонажей, их голоса. Сначала голоса два: совсем молодых людей, приехавших в Москву и с трудом в ней приживающихся. Алексей и Наташа.

Алексей так и вовсе поначалу напоминает старушку, которая бродит из одного магазина в другой, чтобы сэкономить рубль. Впрочем, так поступают многие, живущие от крошечной зарплаты до мизерного аванса…

Потом возникают голоса-дневники людей других поколений. Эти пишут-говорят во всех отношениях грамотней. Но грамотность не подразумевает душевной чистоты. Наоборот, полуграмотные, примитивные Алексей и Наташа куда чище. Хотя им, особенно Наташе, приходится пройти ряд очень тяжелых и опасных испытаний. И – нечастое в современной прозе явление – герои по ходу повествования развиваются. Причем в лучшую сторону. То есть – они не статичны.

Вот из финального монолога Алексея:

«Теперь я снова с той своей первой, главной любовью. И она меня тоже любит. Мы строим семью. Мы ждем ребенка. Я беру ипотеку. Я теперь небедный человек. И, кажется, счастливый. Но иногда я оглядываюсь назад: может быть, там, в прошлом осталось мое настоящее счастье? На какой-то из этих бесконечных развилок, которые мы проходим каждый день, каждую минуту? Но смысла об этом думать нет никакого. Я еще только в самом начале пути. И что тут можно посоветовать самому себе? Не смотреть назад!»

Поначалу мне показалось, что это излишне патетично, с нотой цинизма; так и такое может говорить какой-нибудь антигерой Достоевского или, например, Калинович из «Тысячи душ» Писемского. Совершил массу подлостей, предал, не исключено, что и убил, и вот, добившись цели, таким образом выдохнул, скинул с себя прошлое. Алексей же, в общем-то, положительный (при этом не картонный, не искусственный) герой. Именно герой – из грязи, планктона он выбился если не в князи, то пусть в очень относительно, но обеспеченного, с будущим, человека. Не очень замаравшись по пути…

Недаром в начале отзыва я вспомнил про энциклопедию. «Стрим» – этакая энциклопедия современной московской жизни, ее обитателей. Есть опасность, что произведение может очень быстро устареть (взять хотя бы цены, которые, как известно, постоянно меняются), но, с другой стороны, подобный роман должен был кто-то написать. Иван Шипнигов его написал.

Художественный документ есть. Кажется, он пока не издан. Но замечен. И это уже немало.

Денис Епифанцев. «Участники»

Я с интересом прочел первый абзац книги: «Дима пошел укладывать детей, и тогда Оля взялась убрать посуду». Осилил второй абзац, занимающий страницу с лишним (цитировать не буду), в голове у меня образовался густой туман, и дальше я воспринимал роман «Участники» в таком состоянии. Даже не пытался сквозь туман пробиться – просто брел по страницам. Понимал, что туман не рассеется.

Спотыкался. Первый раз споткнулся на второй странице. Повествование идет от первого лица – гостя Димы и Оли, но вот Оля: «Заглянула на шаг в дверной проем проведать Диму и детей. Немного оглушила теплота детской и ее запах. Бровями и подбородком спросила, как дела». Какой проницательный гость: знает, что Олю оглушила теплота детской и ее запах.

Впрочем, вскоре я привык к подобному, да и вообще всё происходящее в книге удивительно легко мною воспринималось. Может, потому, что всю ее, кроме первого абзаца, я прочитал именно головой, а не сердцем или тем что называют душой. А в голове у меня, как я уже сообщил выше, быстро образовался густой, плотный туман.

Книга написана холодно, и даже эмоции персонажей не согревают повествование. Плюс почти на каждой странице упоминание о каких-то режиссерах, писателях, философах, непонятные словечки. Вот опять же из начала романа:

«Короткие светлые волосы. Прическа под горшок, и поэтому она похожа на Жанну д’Арк. Только на Жанну из фильма Люка Бессона, а не Дрейера. Платье не обтягивает, но красиво драпирует ее худую фигуру мальчика-подростка.

– Ты любишь такое, да? – Она смотрит на меня искоса, разминая в пальцах сигарету и осторожно высыпая табак.

– Что именно такое? – переспрашиваю я. Кофе почти сварился, и я, помешивая, жду не отрывая глаз от коварно неподвижной поверхности.

– Бросить реплику и потом начать говорить о чем-то другом. Пара абзацев описания. Какой-нибудь флэшбек или наоборот перформатив – рассказываешь, что случится завтра. Завести другой разговор. Никакого прямого нарратива, все слегка смещенное. Такой медленный смоляной водоворот, который утягивает куда-то не в центр, но в сторону. Медленное соскальзывание.

Я отрываю взгляд от кофейной шапки и улыбаюсь Оле».

Действительно, остается только улыбаться, причем улыбаться глупо.

…Не секрет, что мы, рецензенты, посматриваем, кто что пишет о той или иной книге. Рецензия Алексея Колобродова на «Участников» конгениальна книге. Тоже масса фамилий и терминов, по большей части мне неизвестных и непонятных. Колобродов явно понимает, о чем книга, делает конкретные замечания по смыслу. Я же мало что понял. Фильм Дрейдера смотреть не бросился, да и вряд ли брошусь, «Банальность зла» не читал и не ощутил желания прочесть, каталог брендов, надетых на персонажей, в интернете не искал, стоимость не сравнивал…

Может, это проза для избранных, может, проза будущего. Не исключаю. Но я не избранный, я не из будущего. Извините.

Конечно, у «Участников» найдутся защитники, они растолкуют что и к чему. Наверняка отдадут должное стилю автора. Я не удивлюсь.

Удивлялся некоторым эпизодам. Денис Епифанцев пишет очень подробно, отмечает каждую мелочь. Поэтому иногда недоумеваешь, что важной мелочи нет. Вот, например, довольно таки вкусное описание, как одна из героинь одевается. Вернее, фрагмент этого процесса:

«– Помоги. – Она берет платье, бросает плечики на кровать, расстегивает невидимую молнию и, переступив ногами через край, подтягивает лямки к плечам. Вначале ткань как будто не знает, что и делать, но в последний момент все вспоминает и ложится на тело идеальной ровной нефтяной пленкой, слегка поблескивающей и переливающейся при движении.

Я застегиваю молнию. Маша оправляет подол и снова смотрит на себя в зеркало.

– Нет. Не так.

Она тянет руки за спину, щипает себя между лопаток и через секунду уже стоит без бюстгальтера».

Последнее предложение меня и привело в недоумение. Бюстгальтер, что ли, остался поверх платья, если героиня просто потянула руки за спину? Или сквозь ткань расстегнула? И он без лямок, что позволило снять его «за секунду»?

А вот про орудие убийства омоновца.

«В супермаркет Маша уходит одна и возвращается минут через пять с пакетом. Ставит его на заднее сиденье, и мы снова едем». Так, хорошо. Далее: «Маша отдает мне пакет, и я достаю жестяные банки с жидкостью для розжига». Ясно. Далее: «В общей сложности мы выливаем на него восемь литровых канистр».

Теперь посмотрим, что получилось. Маша выносит пакет с восьмью литрами жидкости (тем более в жестяных банках). Как-то очень легко выносит. Я бы на месте героя отметил, что купила она нечто тяжелое. Нести восемь литров в туфлях на тонком каблуке – непросто… А почему банки превратились в канистры? Пластиковую литровую канистру представить себе можно, а жестяную – не очень. Тем более в виде банки…

Ну и финал. Вернее, сверхспособности героя.

«Он улыбается нам, встает во весь рост, подмигивает и бросает булыжник в наше окно.

Мы отворачиваемся. Одновременно отворачиваемся от окна и закрываем головы руками. Булыжник влетает в окно, по дуге проносится над нашими головами и разбивает тарелку на соседнем столе, бокал, еще тарелку, падает и укатывается с глухим звуком. Последнее, что я вижу сквозь осыпающееся стекло – уперевшись в асфальт носком кроссовка, худой парень с чуть оттопыренными ушами срывается с места и, не останавливаясь, отпихивает охранника, выворачиваясь из его рук, как рыба – убегает».

Персонажи отвернулись от окна и закрыли головы руками, но герой видит, что булыжник именно «по дуге проносится над нашими головами», а следом, как-то молниеносно обернувшись, видит и то что «сквозь осыпающееся стекло…» Или стекло осыпалось, как в каком-нибудь фильме – медленно, в режиме рапида (правильно я употребил термин?). Да и не осыпалось стекло, а разлетелось по всему залу ресторана.

На улице беспорядки, может, и революция, но герой холоден и спокоен, словно Деймс Бонд в каком-нибудь фильме.

«Я выдыхаю, делаю затяжку и тушу сигарету о кофейное блюдце, усыпанное мелким стеклом.

– Принесите другой кофе, пожалуйста».

Ну и ладненько.

Татьяна Замировская. «Смерти. net»

Книга большая, написана с удовольствием… Ну, тут могут сказать, что писать вообще надо с удовольствием, но, надеюсь, многие поймут, что у писательского удовольствия есть разные грани и градации. Замировская, по-моему, писала быстро, чуть высунув язык, глаза горели, воображение полыхало, пальцы не поспевали за вдохновением. Может, я и не прав. Может быть, книга создавалась долго и тяжело, стала следствием личной трагедии автора…

Но если Татьяна Замировская писала быстро и на сплошном вдохновении, то затем поработала над текстом романа на совесть. Текст, именно текст, а не сюжет, увлекает, заставляет читать себя дальше и дальше.

В обычной жизни подобные книги – про откровенно придуманное – я почти не читаю. Вернее, читаю рукописи начинающих авторов. Чаще всего, это вторично, подражательно. Человечество создало уже столько фантастики, столько воскресших из мертвых, столько клонов, утопий и антиутопий, что привнести нечто новое почти невозможно. Нужно быть гением.

По-настоящему нового я в книге Замировской не увидел. Но есть приметы нынешних реалий, которые автор развивает и переносит в будущее. «Интернет для мертвых», например, тема клонирования (копирования), а главное – автор создает вполне реалистичный мир достаточно скорого будущего, хотя сейчас он вызывает – лично у меня – ухмылку:

«Я копировалась седьмой раз, седьмой год подряд – в нашем городе регулярно случались теракты, поэтому было рекомендовано копироваться буквально всем. Именно после седьмого раза я поняла, что что-то не так: раньше я вставала с кресла, сотрудники отклеивали с моих висков электроды, спрашивали, как меня зовут и какой сегодня день (обычная процедура), а потом уточняли: „И что это значит?“ (тоже обычная процедура). В этот раз они не спросили, как меня зовут, а сразу сказали: „Сегодня 25 марта 2043 года, и что это значит?“

– Это значит, что я умерла, – ответила я, как будто стоя на сцене, где на меня смотрят тысячи софитов и ни одной пары глаз. – Я проходила копирование в ноябре. Сейчас конец марта. Значит, я умерла в середине февраля и сейчас меня активировали – дубликат за ноябрь.

Вся эта процедура была регламентирована, я много раз ее репетировала перед процессом.

– Все правильно, – закивали сотрудники, которые уже, конечно, были не совсем сотрудники. – Идите домой, там вас будут ожидать все необходимые документы, формы для заполнения, подсказки для реабилитации, если будут какие– то вопросы, звоните нам, мы все объясним и расскажем».

Ну что, не исключено, что так или почти так и будет.

Автор, особенно на первых страницах, немного путает читателя. Вот, например, начинает так, в прошедшем времени:

«Все это случилось почти сразу после того, как сломался интернет для мертвых». И через пару абзацев вдруг переходит на будущее: «Предположим, в какой-то момент у нас проведут интернет для мертвых, и я захочу рассказывать об этом именно так». Фишки я понял.

Раздражает и некоторое заигрывание с читателем: «Стоп. Верный ли я выбираю тон?»; «Понятно ли я звучу? Звучу ли я вообще? Мы на „ты“, или вы – это вы все?» Хорошо, что постепенно подобного становится меньше. Видимо, автор уверился, читатель здесь, крепко сидит на крючке.

Местами, опять же в основном в начале книги, немало философствований. Мысли, кстати, важные, располагающие к тому, чтоб задуматься (да и багаж знаний по теме у автора внушительный), но выраженные тяжеловато для художественной литературы:

«В мире, где уже ничего нельзя выключить даже при желании, биологическая смерть сознания – настоящее благо. Я завидую тем, кто через такое уже прошел. Это единственная во Вселенной разновидность недокументируемого и неразделяемого опыта, доступного и уготованного каждому, и регистрируемого изнутри ровно до момента, пока зарегистрировать его успешное завершение может лишь внешний наблюдатель!».

Это небольшая, но существенная ошибка автора – на первых страницах попытаться всё объяснить, а потом перейти к действию. Ничего особенно объяснить ей не удалось, и для меня лично книга началась со второй главы, с того момента, когда героиня приходит в себя после седьмого копирования (выше я процитировал этот эпизод). Дальше следует действие, в которое и можно было вкраплять мысли из первой – вводной – главы.

Книга у Татьяны Замировской получилась сильная. Она затягивает, как болото, вполне может и утопить. Психика моя слабая, и порой я чувствовал, что в голове что-то щелкает, пульсирует, натягивается и грозит лопнуть… У меня еще и свойство такое: я должен видеть происходящее на страницах. И здесь я вроде бы и видел, и в то же время не был в этом уверен. Какая-то голограммная литература. Может, за ней будущее, но я пока к этому будущему не готов. Хочу, чтоб и я и другие были как бабушка героини – пожил отведенный срок и умер. И никаких копий с их умопомрачительными и крышесносящими приключениями и страстями.

«Началось то, чего все боялись: мертвые стали встречаться с мертвыми и влюбляться в них. Живые стали ревновать к мертвым. Некоторым живым было неприятно, что их мертвым интереснее с другими мертвыми, они начали являться со скандалами к родственникам других мертвых».

Вера Богданова. «Павел Чжан и прочие речные твари»

Признаюсь, я не ожидал такого обилия антиутопий в этом году. Это сравнимо, по-моему, с 2005–2006 годами, когда почти одновременно вышли «2008» Сергея Доренко, «2017» Ольги Славниковой, «ЖД» Дмитрия Быкова и еще ряд книг, которые, кажется, уже прочно забыты. Потом наступило некоторое затишье, и вот – новая вспышка. Причем на этот раз антиутопии сильнее вобрали в себя другие жанры, они менее реалистичны, что ли. Авторы словно убеждают нас: мы не создаем возможные варианты будущего, мы просто выплескиваем воображение, остроумие, свои интеллектуальные способности. Авторы-то не просто одаренные, а страшно образованные.

Одна из самых реалистичных антиутопий, представленных на конкурс «Нацбеста» – «Павел Чжан и прочие речные твари». Поначалу я даже решил, что это реализм, но автор постепенно убедила меня: нет, я написала про будущее.

Будущее – а это середина нашего века – какое-то слишком похожее на настоящее. Есть несколько деталей, которых, кажется, сейчас нет – к примеру, холодильник, который сам заказывает заканчивающиеся продукты. Персонажи едят в том числе борщ и плов, главный герой живет в Новой Москве, но в коммуналке, которая, похоже, устроена совсем так же, как коммуналки в рассказах Зощенко. А его подруга: «Жила Соня в Кузьминках, в однушке без автоматизации, с уставшей мебелью и видом на козырек подъезда. Даже свет в комнатах приходилось включать вручную, в каждой, и сколько Павел ни предлагал поставить нормальную систему за его счет, Соня наотрез отказывалась».

Здесь, кстати, если вчитаться, можно впасть в ступор: Соня живет «в однушке», но в этой однушке несколько комнат. Этот как это?

Оказывается, в будущем продолжает существовать такое вот выражение: «Павел повесил трубку». Хотя герой разговаривал по мобильнику.

Но книга написана в целом хорошо. Увлекательно. Правда, мне лично мешало то, что это будущее. Зачем оно в книге? Чтобы показать, что Китай поглотил Россию, Пекин стал столицей, в которой все стремятся работать, но мало кого туда пускают?…

Про то, что Китай без войн завоюет весь мир, писали и век назад. Сбывается отчасти. Может и сбудется. Но в Москве 2049 года мы не видим особого китайского присутствия. Это почти наша Москва, а надписи на китайском – так они и сегодня в Москве, Питере, как и в других крупных городах мира, – чуть ли не на каждом шагу.

Китай с его философией, культурой нужен автору. Что-то там зашифровано в подтексте даже не повествования, а сюжета. Но я не настолько образован, чтобы этот шифр расшифровать.

Главный конфликт романа – разработка чипов, которые будут вживляться в людей. В разработке участвует и главный герой Павел Чжан. Но он прозревает и начинает бороться…

В романе много не то что политики, а оппозиционности. Набирает силу новая форма тоталитаризма, и есть те, кто ей противостоит. Без этого сейчас редко какая антиутопия обходится… С оппозицией мы сталкиваемся на первых же страницах:

«Модель повернулась, желая показать трусы и круглый зад, но вдруг исчезла: ее с хлопком накрыл плакат: „СКАЖИ НЕТ СЛЕЖКЕ“.

Алые буквы на белом фоне, в кольце висельной петли из патч-корда, тоже алой, как прыснувшая из раны кровь. Свободное место на плакате было исписано пафосными фразами о сетевой зависимости, государственной слежке и политике сближения с Китаем.

Полотнище качнулось на ветру, расправилось на затвердевшей рамке и прилипло к стене небоскреба, а далеко наверху поднялись на крышу и пропали ловкие тени промальпинистов. Павел опустил стекло и выглянул из машины, пытаясь разглядеть их снова. Настоящий плакат, надо же. Чаще медиафасады просто взламывали и загружали свои видео, но в тех случаях экран быстро гасили. Ну а плакат никуда не денется – пока будут сдирать, его пол-Москвы прочтет».

Чем не акция нацболов или Ильи Яшина с соратниками из «Солидарности»?

Да и чипирование – чуть ли не реальность (а в литературе и кинематографе так и вовсе штамп), слежка – так к ней уже привыкли. Говоришь о какой-нибудь проблеме вслух в помещении, где лежит гаджет, потом включаешь его и без удивления обнаруживаешь, что идет реклама того, как эту проблему решить.

Роман Веры Богдановой много бы выиграл, если бы был написан о современности. Как и романы Дмитрия Захарова, Александра Пелевина, Марии Лабыч. Современность ведь так сложна и многогранна, что фантазировать о будущем – попросту обкрадывать самих себя как писателей.

Впрочем, здесь – в уходе в будущее, но с намеками на настоящее, – чувствуется желание авторов защититься на случай, если этот тоталитаризм действительно реализуется: а мы ведь всё придумали, совпадения случайны, мы не виноваты.

Вера Богданова прямо об этом заявляет перед «Прологом»: «Все персонажи и события книги вымышлены, совпадения с реальными именами и названиями случайны.

Все теории заговора, в свою очередь, использованы в романе намеренно, с любовью и пониманием их абсурдности».

Герой Богдановой Павел Чжан интересен, с драматичной судьбой. Да, он из тех, кто встает против системы (подобные есть чуть ли не в каждом офисе); да, у него детская травма (пожив на этом свете, я узнал, что чуть ли не каждый второй мой знакомый носит в себе такую травму, причем серьезную, не пустяковую); да, цивилизация катится куда-то не туда (кажется, мы все это чувствуем).

Но в созданных автором декорациях и Павел Чжан, и других персонажи совершенно для меня неживые. Придуманные, сконструированные. Как и герои книг перечисленных выше авторов.

Я не за повсеместный кондовый реализм. Есть в длинном листе и удачная фантастика, оригинальная мистика. Но когда автор пишет о будущем (причем, неприглядном, а то и ужасном) и подмигивает нам: эт я не о будущем, о настоящем, иносказательно, завуалированно – меня это как читателя оскорбляет. Ничего с собой не могу поделать. Извините.

Сергей Шойгу. «Про вчера»

Вижу, что эта книга у членов Большого жюри вызывает интерес больший, нежели многие другие представленные на конкурс произведения. У меня интерес, смею утверждать, двойной: мы с автором земляки – оба родились и выросли в Туве.

О Туве, собственно, в книге немного. Это, наверное, и хорошо – Сергей Шойгу больше пишет о том, что нынче редко появляется в литературе – о стройках с их проблемами, спецификой. Производственная тема вообще не в чести, почему-то считается, что читатель ею перекормлен. Может, и был перекормлен лет сорок назад, а сейчас перекормлен другим… Впрочем, я пишу не статью о современной русской литературе, а рецензию на конкретную книгу.

И я, да и автор, считаю, – в непростой ситуации. Автор наверняка давным-давно сознает себя государственным мужем, «силовиком», политиком. Догадываюсь, что ему потребовались большие усилия, чтобы написать (надеюсь, именно написать) такую вот, по сути, камерную книгу. Сборник… В выходных данных не указано, какой это сборник, сборник чего. Я долго подбирал определение. Сборник рассказов? Но в строгом смысле это не рассказы как форма художественной литературы. Баек? Но не всё там байки… Размышлений? Тоже не то. Скорее, историй.

Да, для меня это сборник историй – забавных, драматичных, поучительных – из жизни повествователя. Не так давно я прочитал подобную книгу – «Икона и человек» Евгения Ройзмана, тоже, в общем-то, больше политика, чем поэта и прозаика.

Как рецензент я в некотором замешательстве. Если бы я не знал, кто автор «Про вчера» я бы удивился, что эту книгу выпустили в свет. Тем более в столь престижном издательстве. И дело не в том, что она плохо написана, а в том, что это скорее наброски к книге. Но автор – человек очень известный, для многих харизматичный, настоящий герой, и здесь имя, конечно, работает на текст. И я тоже каждую минуту помнил имя автора. Да и как человек из Тувы, помнил, кто его родители, и чьи они дети. И потому вот это мутновато, косноязычно изложенное признание-размышление для меня имеет подтекст:

«…Я и не собираюсь критиковать то поколение. Потому что к тому поколению относятся в том числе мои дедушка и бабушка – активные ревсомольцы, которые занимались разного рода делами. Но некоторые вещи, которые я делаю в республике и для республики, – это я отдаю долг, можно сказать. И долг этот – от ощущения того, что мои бабушка и дедушка, может быть, имеют отношение к тому, что тогда происходило. Настаиваю: они ни в чём не виноваты.

Скажем, было время, как и в Советской России, разрушения храмов. В нашем, тувинском случае – буддийских храмов. Я не знаю, причастны они к этому или нет, но ощущение, что могли быть причастны, меня не оставляет. Поэтому я помогал и продолжаю помогать в возрождении нескольких храмов. Главного храма, недалеко от того места, где я родился».

Напиши это простой автор (а это начало книги), я бы наверняка не стал читать дальше. Ведь плохо же написано. Но автор непростой, и я читаю дальше. Спотыкаюсь то и дело о такие, например, абзацы:

«Мы перебрались в квартиру, у нас появились соседи. И все, естественно, стали занимать друг у друга разные столовые приборы. А если у кого-то день рождения, то просили друг у друга всякое: у кого соль, у кого сахар, у кого чай, у кого ещё что-то, от стульев до лаврушки»; «Была довольно серьёзная ситуация, мы подошли с очень сжатыми сроками к завершению объекта. Объект значимый – Ачинск, установка каталитического риформинга, детали поймут только специалисты, одним словом – работа сложная». Ну так в том и состоит задача писателя, чтобы объяснить – желательно в художественной форме – «детали», которые «поймут только специалисты».

Если бы у книги бы простой автор, то я бы очень удивился такому пассажу: «Только в новой России появилась возможность рассказать великому игроку и замечательному человеку Александру Сергеевичу Якушеву (Як-15) эту историю (как герой с друзьями смотрели „Суперсерию-72“ по хоккею) и выразить нашу благодарность за потрясающий спектакль, который смотрела вся страна».

Ну да, в «старой России» автор (какой уж тут повествователь) был небольшим строительным начальником, а в «новой России» стал каждый знает кем. Если не Якушев, то другие великие хоккеисты считают за честь принять приглашение автора побывать в далекой Туве.

Всё это держишь в голове, когда читаешь книгу. И никуда от этого не денешься. Тем более сам автор не позволяет забыть, кто он. «А в девять утра начинался съезд, как ни противно, объединительный – „Наш Дом – Россия“ и „Отечество“ лужковское. Виктор Степанович уже был рядовым делегатом, а я партийным вождём, сижу в президиуме не спамши». Меня зацепила здесь оценка – «как ни противно, объединительный». Захотелось крикнуть, как в песне у Галича: «Давай подробности!» Но подробностей нет. Задача этой байки показать, какой стойкий был Виктор Степанович Черномырдин на алкоголь.

Но есть в книге штрихи прозы.

«На земле минус сорок пять, там, за бортом, в небе, и того ниже. Рядом молодая мама, младенцу на её руках не больше недели. Она достала грудь и кормит, от груди идёт пар. На вопросительный взгляд спокойно отвечает: „Чтобы не кричал, у него ушки“». Думаю, Юрий Казаков бы оценил.

Или этот момент:

«Часть детского дома сгорела вместе с детьми. Среди ребят там жили две сестры-сироты. Старшая погибла, когда рухнул „Ан“. На её похоронах народу присутствовало немного: учителя, воспитатели, дети старших классов. И младшая сестра. Небольшого роста, она не доставала до верха гроба, поставленного на две табуретки, покрытые белой простынёй. Просто стояла рядом, держась за край худенькой ручкой, в казённом тёмном пальтишке. В этой крохе, казалось, сосредоточилось всё одиночество мира. Слёз не было. Но лицо, глаза, весь облик девочки вопрошал у взрослых: „Как же теперь?“»

Пусть сам текст неважно написан, но образ девочки, которая держится за край гроба, в котором старшая сестра, но не может ее увидеть из-за роста, это сильно. Это впечаталось в душу.

Вот еще:

«Как-то раз, проезжая один из тех исчезающих городов, мы увидели длинную похоронную процессию. Сначала решили – что-то случилось, огромная трагедия в городе, раз такое количество гробов. Потом поняли, что это перенос могил. Люди переносили родных и близких. У них был выбор: перезахоранивать или не трогать. И это всё уйдёт под воду. Картина, конечно, удручающая. Потом эту процессию показали в каком-то документальном фильме».

По исполнению не проза, но штрих прозы есть. И материала для нее в книге предостаточно. Но это именно материал, наброски.

Авторская аннотация короткая: «Эта книга прежде всего о людях, о работягах – героях событий, которые случились в моей жизни. Здесь только небольшая часть историй, которыми я хотел бы поделиться. Будет время – продолжим…»

Ну, замечание про время понятно – у автора много важных государственных дел. Еще и научная работа. На писательство вряд ли его остается много. И, может быть, я зря упрекаю автора за наброски? Многие писатели прошлого, как известно, пользовались чужими записками (в том числе и опубликованными) в работе над своими романами. Если кто-то из нынешних или будущих позаимствует какие-то сюжеты и детали из книги «Про вчера», надеюсь, Сергей Кужугетович не очень рассердится.