Текст книги "Сквозь мрак забвения. Статьи, рецензии 2021 года"

Николай Иванов. «Реки помнят свои берега»

Подобные книги наверняка имеют своего читателя; подобные книги наверняка полезны. Крепкий герой, честный, смелый, которого ломают, но он всё выдерживает и даже проигрывая битвы, не проигрывает войну…

Временной охват романа «Реки помнят свои берега» небольшой, но переломный для нашей страны: 1991–1994 годы. Действие начинается в Колумбии, где выполнявший задание офицер ГРУ Егор Буерашин попадает в плен, а заканчивается в брянской деревне, где герой разгребает пепелище родного дома, чтобы построить новый. Между ними – Москва, «Ленинград, а теперь, по новым правилам – Санкт-Петербург», Белоруссия и конкретно Брест, Брянщина…

Роман тенденциозный – всё в нем подчинено одной цели: показать развал великого государства, людей, которые в меру сил этому развалу противостоят. В тенденциозности нет ничего плохого – тенденциозные романы писали и Достоевский, и Лев Толстой, и Писемский… Плохо, что у Николая Иванова тенденциозность постоянно заслоняет художественность.

А художественность и без этого, по-моему, зыбкая.

Я не люблю подход критиков, сравнивающих разбираемое произведение о тем, что уже было. Но здесь я не могу этого миновать. «Реки помнят свои берега» напоминает то романы Александра Проханова, то его же ранние рассказы и очерки о русском быте, то прозу деревенщиков, причем в основном времен «Молодой гвардии» 1960-х, то публицистику в духе газеты «Завтра». Никак, читая, от сравнений, не избавиться.

Николай Иванов будто поочередно входит в разные реки русской прозы и черпает оттуда детали, персонажей, интонацию. Но, как известно, в ту же реку не войти дважды.

Авторский голос часто какой-то не свой, будто кого-то копирует. Вот, например:

«К Тихоновой пустыни народ прибывал на лошадях, велосипедах, машинах, а кто и пешком. Манила всех, конечно, в первую очередь родниковая вода. По преданию, первым стал на колени перед бившим из-под земли ключом и сделал глоток воды некий старец Тихон. Кто он, откуда, куда и зачем шёл – про то преданий не сохранилось. Чем гляну– лось ему это место, тоже осталось неведомым, но у воды блаженно и завершил земную жизнь, отмаливая в долгих часах людские прегрешения. Тогда и потянулись к Тихоновой пустыни люди. А когда ещё и чернобыльская радиация непостижимым образом обошла святое место стороной, во всей округе уверовали в его целебную силу.

Анютке не сподобилось побывать в Пустынке раньше, и она глядела на скопление народа во все глаза».

Или такой эпизод. То ли Проханов, то ли Юлиан Семенов:

«Отправив катер с лоцманом, капитан спустился в каюту и избавился наконец от представительской трубки. Прежде чем взяться за сортировку документов, подвинул к себе портрет девушки на ромашковом лугу. Подмигнул ей, тронул фото пальцами, но вдруг почувствовал в каюте постороннего. Войти мог только старший помощник, но стука не было, и капитан, заранее улыбаясь наваждению, обернулся. И вскочил, увидев в дверях глухонемого портового грузчика.

– Я свой, – проговорил тот на чистейшем русском и поднял руки, всем видом призывая не делать резких движений.

– Откуда? Почему? Как? – выгадывая время и приходя в себя, капитан схватился за курительную трубку. Хотя хвататься, конечно, требовалось за трубку телефонную…

– Я свой, – ещё раз попытался успокоить хозяина каюты глухонемой бородач. – Надеюсь, кроме меня, никто не зайдёт к вам без вызова?

Однако тот наложил палец на селекторную кнопку:

– Я вызываю старшего помощника. Кто вы?

– Скажем так, сотрудник одного из наших силовых ведомств. Мне необходимо нелегально вернуться в СССР. И, если возможно, срочно выйти по закрытой связи на Москву. В экипаже обо мне никто не должен знать.

– Ваши документы, – потребовал капитан, не принимая условий».

Добивают художественность романа сноски. Особенно такие:

«2 Группу Е. Буерашина вскрыло РУМО – военная разведка США, после того, как советские боевые пловцы, обеспечивая скрытый заход советских субмарин в Карибское море, „заглушили“ американские контрольные буи, установленные на морском дне. Более подробно о действиях советских боевых пловцов за пределами страны говорить ещё рано».

Ну разве можно так в «литературно-художественном издании»? А на что тебе, автор, само содержание? Вставь туда эти сведения хоть в художественной форме, хоть в форме документа.

Биографию автора я знал в общих чертах задолго до прочтения этой книги. Он сам офицер, был в плену в Чечне; читал я его публицистику, пробовал и прозу… Наверное, по офицерской привычке Николай Иванов командует сюжетом и персонажами, словно солдатами. И очень многое в романе происходит по приказу автора.

Вот задрал волк собаку, и мужики решают похоронить ее сейчас же. А на дворе лютый мороз – земля как камень. Зачем? Обычно оставляют в снегу до оттепели. Некоторые – сжигают. Но мучает рытьем могилы автор мужиков, видимо, затем, чтобы те – уставшие, злые – наконец высказали друг другу всё, что скопилось на душе.

Заканчивается роман традиционно для подобного рода произведений – пожаром. Губительным, но и очистительным. И опять же именно автор устраивает этот пожар. Приказывает ему случиться:

«– Разбился. Самолёт разбился! – завопил Женька с крыши.

Подтверждая страшное, со стороны чернобыльского леса донёсся глухой, разлетевшийся в разные стороны с недоброй вестью, взрыв.

– А-а-а! – в страхе позвал Женька, боясь оставаться в одиночку и, возможно, навсегда устрашившись своей мечты, с которой вот так запросто, оказывается, можно разбиться о землю.

– Вера! – закричал Егор жене. – Я в лес.

Отбросив кувалду, рванулся к границе. Понимал, что ничем не поможет летчику, что и упал МиГ, скорее всего, на украинской территории. Но, видать, в крови у русичей бежать на беду, а не от неё. Да и когда загорелся чернобыльский лес, украинцы ведь тоже прибежали тушить общий пожар. А тут тем более – родной полк брата, это мог быть и даже его истребитель. А колокол не запел потому, что предчувствовал трагедию? И зря гневался на него Егор?

Он бежал без оглядки и не видел, что за спиной тоже начинал клубиться дым. Отброшенная кувалда, задев угол старенькой печи-домны, выбила нижний кирпич. Из дыры на землю просыпался пепел, угольки задели пучок сена, оставшийся на земле после Женькиного лазанья на крышу. Затаились в его травяной паутине. Не услышав окриков и поднабрав силёнок, высунули наружу огненные язычки. Внимание Журиничей оказалось прикованным к взрыву самолёта, и огонёк, пусть и на хиленьких ножках, но сумел добежать до сарая, где можно было поживиться ещё большей вкуснятиной.

Все сложилось для огня удачно, одно к одному: и желание Киева перебазировать авиаполк поближе к НАТО, и неумирающая с советских времён традиция летчиков делать прощальную петлю над родной бетонкой. Легла к месту и мечта Женьки, заставившая его лезть на крышу. И застрявшая в очереди за хлебом Оксана».

Я прошу меня извинить за обилие цитат. Они нужны, чтобы показать: книга о важном, до сих пор кровоточивом написана, по моему мнению, – слишком литературно. И потому не бередит то, что называется душой. К сожалению.

Виктор Ремизов. «Вечная мерзлота»

Мне непросто писать об этой книге. Я очень уважаю автор (и это не риторический прием перед критикой) за роман «Воля вольная», который открыл для меня, да и, как я заметил, для очень многих читателей сегодняшнюю жизнь в одном отдаленном от столиц регионе страны; за реалистическую, но и такую лирическую книгу «Искушение», удивительное, редкое явление в нынешней литературе. И вот огромный роман с на зависть удачным названием «Вечная мерзлота». Роман – не побоюсь окриков «да это и о нашем времени! о том, что наверняка может повториться!» – о прошлом, о сталинской каторге. Вернее, об одном из ее участков – прокладке участка Трансполярной магистрали в 1949–1953 годах.

Впрочем, самого строительства железной дороги мы почти не наблюдаем. Действие происходит в основном в бывшем станке на берегу Енисея Ермаково, который был превращен в административный центр одного из участков, разросся с нескольких десятков жителей до нескольких тысяч. Туда привозят по Енисею заключенных и вольнонаемных, строительные материалы, оборудования, паровозы, шпалы. На короткое время автор переносит нас то в кабинет Сталина, то в Красноярк и Туруханск, то в Норильский лагерь как раз в период восстания…

В художественном плане «Вечная мерзлота» написана куда лучше «Воли вольной» и особенно «Искушения». Но вот тема… Время правления Сталина которое десятилетие – самая востребованная и у писателей, и, видимо, у читателей. По сути, мы не увидели литературы о перестройке, так как в то время писали и издавали книги «про репрессии»; в 90 и 00-е это, по сути, продолжилось, уходя, с одной стороны, в «популярную историю», а то и «квазиисторию», а с другой, в беллетристику. И чем большая протяженность во времени отделяет авторов от того периода, тем ярче в своей смелости становятся их книги. Нечто такое в них ощущается: «вот Шаламов, Домбровский, даже Солженицын не захотели/поостереглись сказать всей правды, а я, рожденный хоть и при советской власти, но выросший в свободной России – скажу».

В 10-е появились по крайней мере два огромных романа про то время, которые с трудом можно назвать реалистическими. Это скорее почти фэнтези на заданную тему. И если «Зулейху…» Гузель Яхиной ругали в основном за то, что автор не знает Сибири, в которую попадает ее героиня, что не изучила как следует приметы эпохи, а оправдывали в основном тем, что «народ читает», то критику «Обители» Захара Прилепина его биограф Алексей Колобродов отбивает такими, например, доводами: «Захар Прилепин – писатель-метафизик (что не мешает ему быть реалистом): он отрицает прогресс, для него Соловки конца 20-х, хроника сражающегося Донбасса, жизнь Сергея Есенина (свежий биографический роман в серии ЖЗЛ), современная российская политика, события „бунташного“ XVII века (роман, над которым Прилепин сейчас работает), церковный раскол, Великая русская революция и пр. – суть явления единого пространства, исторического и мистического». С этим не поспоришь – что ж, метафизика.

Виктор Ремизов – сугубый реалист – почти не описывает жестокости того времени. (Тем более, по воспоминаниям участников того строительства и исследованиям историков, нравы там были много мягче, чем в подобных местах.) Его больше, по-моему, занимает материальная сторона дела – как завозили живой и неживой груз в низовья Енисея, как обустраивали в глухой тайге поселок. И психологическая: как сливается жизнь заключенных и вольнонаемных.

Самые живописные страницы отданы природе, Енисею. Но красной нитью проходит и то, что строительство Трансполярной магистрали, это бредовая идея тирана. Никто из его соратников ее не поддержал, ученые недоумевали, но все подчинились. Единственный высказавший сомнения, министр морского флота СССР Афанасьев, поплатился за это свободой.

Кстати, в романе Афанасьева арестовывают в апреле 1947-м, а в справочниках указано, что в апреле 1948-го, и осудили в мае 1949-го… Но мы имеем дело с художественным произведением. А может, справочники ошибаются.

О бессмысленности и напрасности труда задумываются многие персонажи романа. Вот мыли одного из главных героев:

«Горчаков раздумывал лениво, могут ли люди что-то сделать, если они не понимают, что делают? Если бы мужик не понимал, зачем все эти ремни и оглобли, то и не запряг бы, а если бы навертел абы как, то вороной и с места не сошел бы… На трибуне Клигман все докладывал, пытался шутить иногда… Вот умный дядька говорит правильные вроде слова, но не верит в них, – продолжал свои необязательные думы Горчаков. – И все, кто сидит в этом зале, не понимают, зачем нужна эта дорога. Зачем все эти зимники по тайге и болотам, тысячи тонн гравия и песка? Зачем восемьдесят тонн рельсов на километр непонятно куда ведущего пути?

Почти сорок тысяч человек, неглупых и не уродов, вертятся, как мартышки, в гигантском заполярном зоопарке по воле одного человека. Изображают, стараются угадать, чтобы было как-нибудь похоже на то, как он задумал… Он – с доброй улыбкой и вкусной трубочкой – на самом верху, возле него озабоченные генералы и маршалы, возле генералов – полковники и майоры, а ниже всех копошатся неразличимые уже им, бесчисленные и серые, как вши, людишки».

Да, Трансполярную магистраль не построили. Бросили буквально через несколько недель после смерти Сталина. Это напоминает недостроенные пирамиды, недовырезанные статуи на острове Пасхи. Хотя кусок магистрали Надым – Новый Уренгой после открытия в тех местах газа и нефти восстановили, позже протянули ветку на север до Ямбурга, часть рельсов с магистрали пошла на дорогу Дудинка – Норильск… Станок, а потом поселок Ермаково, «впервые упомянутый в исторических документах» в 1726 году, заброшен, в Игарке, основанной в 1929 году, вместо почти двадцати тысяч жителей в конце 80-х – четыре тысячи с небольшим, в Туруханске, основанном в 1657-м число жителей тоже сокращается. Да и вообще зона вечной мерзлоты (а это около 65 % России), на которую упорно гнали народ задолго до Сталина, стремительно обезлюдивает.

Всё громче голоса, что нужно развивать вахтовый метод. Месяц поработал в этой зоне – вернулся на юга. Но разве это выход? Вахты губят и разрушают семьи, развращают отцов, матерей и детей. Сушат связывающие человека с землей, пусть и оттаивающей на штык лопаты, землей… Кстати, о чем-то подобном я надеялся прочесть у Виктора Ремизова – о том, как люди держатся за родную им вечную мерзлоту. А прочитал о сумасброде Сталине, загоревшемся безумной идеей.

Но не мне давать советы писателю. Я лишь вздохну как читатель и буду ждать новую ремизовскую книгу.

Впрочем, напоследок одно замечание и один вопрос. Вопрос предварю цитатой:

«– Разрешите, товарищ подполковник, – в середине зала встал бородатый дядька в выцветшей энцефалитке. – Хочу заступиться за изыскателей!»

Действие происходит в самом конце 40-х – самом начале 50-х. Наверняка костюмы против клещей и разного гнуса уже придумали, но вот было ли уже в ходу слово «энцефалитка»…

И по сноскам… В одной моей книжке есть словарик малоизвестных за пределами определенной местности слов. Признаюсь, мне настоятельно рекомендовало составить его издательство. Я до сих пор жалею, что согласился. Не знаю, по своей ли воле Виктор Ремизов испещрил страницы «Вечной мерзлоты» сносками или нет, но абсолютное их большинство, по-моему, лишнее. Произведение в таком виде напоминает книгу для иностранных студентов, изучающих русский язык.

Например, объясняется аббревиатура КМС – «кандидат в мастера спорта»; маза – «хорошие карты, вообще удача»; ФЗУ – «школа фабрично-заводского ученичества. С 1940 по 1953 год в школу принималась и мобилизовывалась молодежь 14–18 лет для обучения рабочим специальностям. За побег давался срок». Даже печально знаменитая 58-я статья объясняется…

Но есть сноски и другого рода. К примеру:

«1 Самоохрану набирали из заключенных-малосрочников. Они стояли на вышках с оружием. Надзирателями и в конвой их не ста– вили, чтобы не было контакта с другими заключенными. Жили они за зоной в отдельном от солдат бараке. Шли туда подловатые, не ужившиеся в зоне или желающие выжить любой ценой. За подстрел нарушителей им на полгода уменьшали срок. Самоохрану презирали и солдаты, и заключенные. Это был синоним подлеца».

Ну уж это бы объяснить можно было и в художественной форме – в ткани самого произведения. Что уж так-то…

Екатерина Барбаняга, Павел Басинский. «Соня, уйди!»

Одна из прошлых самоизоляций породила «Декамерон», нынешняя обогатила культуру книгой «Соня, уйди!»

Толстоведение огромно. Павел Басинский внес в него немалый вклад. Не только в изучение жизни и творчества Льва Толстого, но и толстовской Вселенной. И вот новая книга, главной героиней которой стала жена Льва Николаевича Софья Андреевна.

Книгу эту я мочалил все последние недели (как и «Книгу о Петербурге» Сергея Носова). Читать хотелось медленно, вдумчиво, смакуя, отвлекаясь на изучение деталей при помощи других книг, информации в интернете. «Соня, уйди!» не беллетристика, не художественная проза, которую можно, если пошло, поглощать десятками страниц за присест.

Это, конечно, и не биография Софьи Андреевны. Это скорее анализ ее судьбы – судьбы без всякого преувеличения трагической.

Общественное мнение вещь очень устойчивая. Именно она когда-то определила жену/вдову Толстого как мучительницу гения, из-за которой он был вынужден в конце концов, стариком, бежать из родной Ясной Поляны куда глаза глядят. И умер за случайной железнодорожной станции…

В советское время эта версия с некоторыми оговорками (до поры, до времени помощница и соратница, переписывала «Войну и мир» несколько раз) поддерживалась. Конечно, Толстой чуть ли не коммунист, а жена всеми мыслями в деньгах, в накопительстве, сохранении нажитого добра…

Авторы «Соня, уйди!» пытаются не то чтобы реабилитировать Софью Андреевну, а показать, в каком сложном положении она оказалась особенно в последние десятилетия жизни с Толстым, а главное – показать, какой она была личностью. Для этого авторам необходимо было начать с семьи, в которой их героиня родилась и выросла, как жила до выхода замуж за Толстого. Совсем другого Толстого, каким он стал в 1890-е.

Форма книги выбрана (или родилась случайно из частной переписки?) удачная, чуть ли не единственно возможная для наиболее точного воплощения замысла. Один автор всегда будет субъективен, коллектив авторов превратил бы это в спор, а то и в базар (не имеем в виду традицию скучных коллективных монографий). Здесь же именно диалог, и диалог не только литераторов, но и мужчины и женщины.

Что называется, рулит Павел Басинский. У него больше документов на руках, он очевидно лучше знает мир Толстых. Но Екатерина Барбаняга сильна тем, что задается психологическими вопросами. Вроде таких:

«В современном мире девушки делятся на две категории: те, кто берет фамилию мужа при замужестве, и те, кто оставляет себе девичью фамилию. То есть у современной девушки в аналогичной ситуации был бы выбор – оставаться Берс с гордо поднятой головой и слышать: „Это же Берс, жена Толстого“, – и всегда иметь неразрывную внутреннюю связь с той девочкой, которая была рождена Берс. Или же стать Толстой и идти с еще более гордо поднятой головой, но уже совершенно другой женщиной. А была ли Соня Берс вообще? А кто такая Софья Толстая? Толстая ли она по духу, по характеру, и вообще – что она из себя представляет?

Вот такое море сложных, иногда болезненных вопросов встает перед девушкой, которая берет фамилию мужа. Это еще мы с вами рассмотрели вариант, когда будущей жене хочется „одеться“ в его фамилию. Она для нее предмет гордости, и ей нравится, как она звучит рядом с ее именем.

Но как должна вести себя графиня Толстая? И что такое графиня? Дочь врача вдруг становится графиней. Это еще одно перевоплощение. И графиней где? В деревне. Странная, специфическая ситуация. Нет, Павел, тут все было нетипично. С самого начала Софье Андреевне пришлось перестраивать все свои ожидания и представления о новой жизни в замужестве».

Или задает их напрямую соавтору:

«Если судить по письмам, кто же кого любит больше и кто лучше умеет выражать эту любовь? Тут, на мой взгляд, 1:0 в пользу Толстого. Но в близком общении, я так понимаю, все было наоборот? Объясните мне, что происходит? Может, это какая-то ролевая игра?»

Не исключено, что пиши эту книгу один, Павел Басинский об этом нюансе бы не задумался. А может, и не стал бы вовсе писать о Софье Андреевне, если бы не завязалась переписка с Барбанягой.

И тут стоит сказать несколько слов об издательской этике. Мы видим обложку книги. На ней Екатерина Барбаняга не указана. В выходных данных – тоже. И колонтитул содержит только: «Павел Басинский. Соня, уйди!» Я уж было решил, что Екатерина Барбаняга, это некая мистификация. Нет, реальный человек. Участвовала в презентациях книги… Некрасиво поступило издательство «Молодая гвардия», нехорошо.

Но закончить хочу хорошим: книга, по моему убеждению, обязательна к прочтению. Она живо написана, не заскучаете. Получите много интересных сведений. И наверняка о многом задумаетесь. Не только касательно семьи Толстых – вообще, о жизни, о том, что есть семья, любовь, личные убеждения, которые отражаются на других людях. На одних со знаком плюс, на других – со знаком минус, а нередко одновременно с обеими знаками. Как произошло с Софьей Андреевной… Да, трагическая судьба. Не несчастливая – счастье было – а именно трагическая. Впрочем, трагическая судьба достаётся только избранным.

Сергей Носов. «Книга о Петербурге»

Романы Сергея Носова мне читать всегда непросто, кое-что я попросту не понимаю. Поэтому, видимо, никогда на них не отзывался. Зато с удовольствием слушаю его устные рассказы о Ленинграде/Петербурге, читаю посты в соцсетях. Моим личным бестселлером давно является его «Тайная жизнь петербургских памятников», а с недавнего времени и вторая книга о памятниках. И вот – толстенный том под названием «Книга о Петербурге».

Я читал медленно, порциями, на протяжении последних недель. Мог бы и проглотить за несколько дней, но хотелось растянуть удовольствие. Да и многое уточнить – благо интернет под рукой.

Книга Сергея Носова замечательная. Во всех отношениях. Советую ее всем – и петербуржцам, и тем, кто Петербург любит, но живет от него далеко, и тем, кто не любит. Прочтете и полюбите.

Начинается книга, правда, несколько суховато, почти публицистически. Факты, даты. Автор словно не сразу нашел свою интонацию, отправную точку, да и первая глава на это указывает «С чего-то начать». Но очень скоро, буквально через несколько страниц, читатель уже на крючке. И пятьсот с лишним страниц он не хочет с него срываться.

«Книга о Петербурге» – настоящая документальная проза. Нас приучили, что это словосочетание обозначает чуть ли не мемуары, биографии или публицистику. Нет, оно обозначает именно прозу, но имеющую в основе не вымысел автора, документы, в том числе и долгоживущие слухи, предания, которые тоже становятся документами.

Тех, кто пишет настоящую документальную прозу у нас единицы. Например, Леонид Юзефович с некоторыми своими книгами, Василий Авченко… Дальше мне лично нужно уже напрягать память…

Такого рода проза не отменяет художественность. Наоборот, она необходима. Но художественность иного рода. Ну вот чем не художественный текст:

«12 июня 1991 года произошло событие, труднообъяснимое для стороннего наблюдателя. Одна седьмая часть суши избирала себе президента, тогда как одна шестая часть суши, 76 % площади которой составляла та самая одна седьмая, уже имела своего президента. Примерно в то же время – где раньше, где позже – на оставшихся 24 % общей территории, конституционно управляемой общим президентом, тоже избрали своих президентов – еще четырнадцать, но это нам уже не столь интересно. Нам важно то, что на одной седьмой части суши в тот день число президентов стало более одного, именно два – причем взаимонедоброжелюбных по ряду роковых причин. Катаклизмы не заставили себя ждать – сейчас не о них. Просто странно как-то все это. Странно как-то и – вот мы про что – болезненно, что ли».

Не беллетристика, конечно, но и не публицистика. Документальная проза.

Голос автора-повествователя в книге не пропадает. По сути, на нем и держится содержание. Много вроде бы ненужных отступлений, личных воспоминаний, но в итоге они все в строку, все работают на «Книгу о Петербурге».

Есть важные разъяснения. Например, о слове Питер, за которое частенько могут отчитать «настоящие петербуржцы» приезжего (да и своего тоже):

«Некоторые петербуржцы не переносят наименование Питер. Так, мол, коренной петербуржец никогда не назовет свой прекрасный город. Есть такие, для кого „Питер“ звучит более чем вульгарно, хуже унизительной клички – как личное оскорбление. Иные воспринимают „Питер“ индифферентно. Третьи охотно говорят „Питер“, иногда нарываясь на гнев первых.

Не всякий наш город может похвастаться устойчивым, широко признанным (в общероссийском масштабе) неофициальным именем. Образовано, заметим, оно без уменьшительного суффикса и морфологически лишено оттенка пренебрежения. Ни иронии, ни насмеш– ки не слышится в нем.

Питер встречаем у Крылова, Гоголя, Майкова, Некрасова…

Название Питер вошло в быт еще в XVIII веке».

Потом следуют примеры из стихотворений и прозы Пушкина, Есенина, Ахматовой, Пастернака, Андрея Белого… Впрочем, кстати сказать, они ведь все некоренные петербуржцы за исключением разве что Константина Вагинова.

Такое вот интересное исследование. И подобных исследований в книге десятки и десятки. Под конец подглавки становятся короче – автор явно всячески сдерживает себя. «Книга о Петербурге» Носова могла бы быть и тысячестраничной. Без всякого признака растянутости, без пресловутой «воды», которую, как утверждают опытные редакторы и критики, нужно отжимать…

В общем, книга мне понравилась. И наверняка будет нравиться долго. Будет нужной, полезной. Надеюсь, не только мне.

Февраль – апрель 2021