Текст книги "Минус (сборник)"

16

В театре после карантина первый рабочий день. Вадим, Андрюня, Игорек и я торчим в нашей кандейке. Я кончаю рассказ о том, как чуть не загремел за убийство:

– Возвращаюсь в комнату, а там все перерыто. Не явно, конечно, вверх дном, но видно же – прошмонали на совесть. Даже мясо между окон проверили. И паспорт вдобавок у дебила в плаще забыл взять. Потом целый день по ментурам бегал, еле нашел…

– Да-а, пронесло тебя, вообще-то, – вздыхает Вадим, – вполне и закрыть могли.

А Андрюня злорадствует:

– Прикидайте, теперь мы все меченые, на всех дела висят!

– Почему на всех? Вот Игорек пока чистенький.

– Он тоже замешан. Он как бы жертва.

– М-да-а, осложнил нам Лялин житуху.

– Урод последний!..

Мой рассказ не вызвал того внимания, на какое я рассчитывал, сидя последние дни в одиночестве, не зная, с кем поделиться, ожидая, что вот-вот ко мне вломится какая-нибудь опергруппа и утащит в тюрягу… Наконец-то появилась возможность хоть слегка растворить свой страх в рассказе, в общении с близкими мне людьми, а они не выказали особенного сочувствия. Что ж, это понятно – у них проблемы не слабее моей.

И вот они совсем обо мне забыли. По крайней мере Вадим и Андрюня. Беседуют чисто между собой и о своем.

– Лялин, слышал, в больнице до сих пор, – сообщает Андрюня тревожно, – и заяву забирать не хочет.

Бригадир отмахнулся:

– Гонят! Он давно дома валяется. Просто нам лапшу вешают, чтоб мы поочковали. Я тут с Семухиным поговорил один на один…

– И как?

– Хреново, как… Против вас, говорит, все. Хотят вас убрать отсюда.

– Тварю-уги! – Но, поразмышляв, Андрюня выдает неожиданное сравнение: – Да это в принципе и понятно – они же как осы. Одного тронь – сразу вся стая набросится. А так поглядеть – вроде все друг с другом враги.

– Еще бы… – Вадим вдруг резко повернулся к Игорьку: – А ты – чтоб никаких заиканий об увольнении. Понял? Из-за тебя ведь, мудака, завертелось. Мы его по пьяни и прикончить могли.

– Причем – легко! – подтверждает Андрюня.

Игорек виновато поджимает губы:

– Да я, конечно, парни… Я с вами…

В кандейке жарко и душно, лучше б, ясное дело, сидеть сейчас на любимом диване в брехаловке, но путь туда нам заказан. Теперь мы для актерской братии самые злые враги. Даже женщины смотрят ненавидяще. По лицу директора, Виктора Аркадьевича, заметно – он что-то решает насчет Вадима, Андрюни и Лехи (меня, надеюсь, он к избивателям Лялина не причисляет) и, по всем догадкам и слухам, решает не в их пользу… А может, это и неплохо, что их поувольняют, примут новых, меня же возьмут и сделают бригадиром. Как-нибудь по-новому себя почувствую, да и зарплата немного выше…

В начале шестого (только мы установили декорации) заявился Димон. Его сперва и не узнали – изменился он конкретнейше за неполный месяц. Из коренастого, нагловатого паренька превратился в худого, ссутуленного, мнущегося человечка.

– Здорово, парни? – именно спросил он и стал совать нам темную, покрытую цыпками руку. – А меня, хе, вахтерша пускать не хотела.

– Н-ну дак, – неодобрительно отозвался Вадим. – Как живешь-то?

– Да-а, хе-хе, не особенно…

Спустились в кандейку, Димон вытащил из кармана пузырь «Минусы».

– Давайте по сотне граммулек. Я на полчаса заскочил. Хе, соскучился… За встречу, а?

У Андрюни глаза сразу же загорелись, а Вадим, наоборот, посмурнел: не одобряет пьянство во время работы.

– На пятерых и не почувствуем, Вадь, – успокаиваю. – Если что – догоняться будем только после спектакля.

– Ну, хрен с вами, разливайте!

Игорек пить отказался и, задыхаясь от сигаретного дыма, покинул кандейку. Мы по очереди заглотнули порцию из единственного стаканчика. Андрюня, первым приняв на грудь, преобразился и стал рассказывать:

– Тут, Дименций, столько событий – башка лопнуть готова! Короче, отмечали тихо-мирно день рождения Таньки Тарошевой, набрались прилично, всё вроде путем, уже собрались в автобус залазить, и тут молодой этот наш, вон который ушел… он вместо тебя, кстати…

Послушав про избиение Лялина и последствия этого избиения, я попытался влезть со своим – как меня чуть не сделали убийцей, но Димон вскоре перебил завистливым вздохом:

– Да-а, весело вы живете… Бухгалтершу-то не обули еще?

– Отменили, – рубанул бригадир и стал наливать водку в стаканчик. – И так геморрои со всех сторон. Потом, может, когда…

– Ничё, зато пидора проучили, хе-хе. А мне вот, – Димон вновь горько вздохнул, – а мне и похвастаться нечем… Зря я отсюда уволился.

– Что, – говорю, – не катит на кладбище с трупами?

– Да что трупы, трупы не главное…

– Давай, давай, расскажи!

Димон выпивает, дышит в рукав своего потасканного полупальтишка, дожидается, пока выпьют остальные, и затем, перемежая цепочку слов вздохами и чесанием головы, рисует картину своей новой жизни:

– Четыре человека бригада. И босс сверху, Леонид Георгич. Работаем каждый день. Можно день-другой прогулять, ну, хе, проболеть официально, только денег за это, ясно, ни копья не получишь. А за день, бывает, по три могилы заказывают. Летом, говорят, нормально, а сейчас, бля… Почва на полметра – как кость. Покрышки если жечь – прогревается, только где их набраться. Ходим вдоль трассы, ищем… Еще эти, из дома инвалидов, достают – дохнут один за другим. Их впритык, гроб к гробу ложим, траншеей такой. И ни копья навара с них, да и с нормальных – бутылку водяры сунут на всех и по полотенцу. У меня этих полотенец уже хоть продавай… Один раз, правда, хоронили богатого, так дали каждому по сотке, «Столичной» пузырей пять, нарезки… А, бля, пашем-то… Вон, все руки стер ломиком. – Димон показал нам свои изуродованные клешни и спрятал, зажал их между колен. – Зарплаты, хе, не видали еще. Хотя б талончики… Звоню сюда каждый день – мне же расчет выдать должны, – сегодня наконец-то часть выдали…

– Чего? Выдали? – подскочил Вадим, аж сигарету выронил.

– Шестьсот сорок рублей. Еще осталась почти тысяча… Унты бы купить, а то весь день на морозе…

Бригадир, не слушая его и ничего не объясняя, скрылся за дверью.

– Куда он? – не понял Андрюня.

Я-то, кажется, догадался, но боюсь особо надеяться и тем более вслух предполагать, что Вадим побежал узнать насчет получки. Поэтому хватаюсь за «Минусу»:

– Давайте хлебнем.

Допили. Вадиму оставляем в стакане. Пустая бутылка спрятана под топчан.

– А тут как-то поручили мне гроб заколачивать, – продолжает Димон. – Ну, беру гвоздь, молоток и – не могу. Рука не шевелится… Такая девчонка в гробу, я на нее все прощанье смотрел…

Я слушаю без всякого интереса. С замиранием духа жду бригадира.

Кассирша, понятное дело, ворчит:

– Обязательно за две минуты до закрытия надо…

Игорек уже получил свою долю, счастливо улыбается.

– Сколько? – трясем его.

– Мне триста, а вам вроде побольше.

Вадим, расписываясь в ведомости, не выдержал, хохотнул. В его протянутую ладонь опускается пачка купюр, сверху – мелочь.

– Ну? Ну? – лезет к нему Андрюня. – Триста? Пятьсот?

Вадим зажал деньги в кулак и отошел. Андрюня нырнул в окошечко.

– Уберите голову! – раздраженный голос кассирши.

Тот дернулся, ударил затылком фанерину и еще сильней разозлил всемогущую выдавальщицу денег. Она почти завизжала:

– Вы еще разломайте здесь всё! Разломайте!

– Ну, извиняюсь, – бурчит качок, жадно следя, что происходит в маленькой, набитой деньгами комнатке. «Вот бы вломиться туда!» – наверняка мечтает.

Вадим тем временем проверил получку, удовлетворенно выдохнул:

– Пятьсот восемьдесят пять, как с куста!

– Да уж, с куста, – говорю. – Попахали за них дай боже…

Андрюня, получив денежку, тут же принимается пересчитывать.

– В сторону можно, – пытаюсь его отпихнуть, – не загораживай.

Тупой богатырь не реагирует, он напряг все свои мускулы, стал каменным. Только пальцы шевелятся, перебирая купюры, да губы шепчут:

– …двадцать, тридцать, сорок…

– Сенчин! – кричу через его плечо кассирше. – Сенчин, тоже рабочий сцены!

Зарплата – событие не просто праздничное, а из ряда вон выходящее. Сразу появляется смысл в жизни, в работе, какой-то маячок впереди. Но зарплата бывает так редко, так редко держишь в руках сразу такое количество денег, что становится не по себе…

Деньги сразу меняют нас – мы неразговорчивы, напряжены. Нам теперь есть что терять. А терять-то не хочется.

И, спрятав получку в кармане, разбогатев на пять с половиной сотен, сидим в тесной и душной кандейке в позе озябших воробушков, помалкиваем. Все бы, чувствую, с удовольствием выпили, съели чего-нибудь вкусного, но так трудно вытащить под чужие взгляды родимую пачечку, бросить в общак две-три десятки и предложить: «Давайте-ка загудим!» Когда эти две-три десятки единственные, сделать это намного легче.

– М-да, – кряхтит и мнется на стуле Димон, что-то готовясь, но никак не решаясь сказать, на что-то (да понятно, на что) вызывая нас своим кряхтением.

Его никто не поддерживает, и через пару минут он поднимается:

– Ладно, пойду… Отоспаться надо, завтра… ох, на две могилы заказ поступил…

Вадим, пересилив боязнь растерять свою плотную пачечку, все же выдавливает:

– Как, может, вздрогнем? Отметим?..

Но реплика эта падает в пустоту: Андрюня что-то бормочет о новом свитере, и Димон спешно прощается и уходит.

А я пить опасаюсь. Представляется вполне реальный ход вечеринки: выжираю пузыря полтора (на радостях такое количество проскочит как бы и незаметно), в приподнятом настроении шагаю домой в два часа ночи, горланю песни, цепляюсь к девчонкам, в итоге же попадаю в трезвяк, а утром – похмелюга, штраф, горькие мысли о канувшей в Лету зарплате. Лучше перетерпеть.

– Что ж, нет так нет, – со скрытой радостью принимает Вадим наш отказ, – еще успеется. У бога дней много. – И, чтоб отвлечься от мыслей о выпивке, начинает ругаться: – Чуть, сука, не проморгали денежки. Хоть бы одна падла бровью пошевелила, мол, выдают. Ну им отрыгнется, скотам!

Еду с работы. Еду не в дядь Генином скрипучем «пазике», а в удобной, приземистой, быстроходной иномарочке. Японская, кажется, потому что руль у нее не с той стороны. Чисто ради прикола махнул рукой – она остановилась. Предложил водиле двадцатку и теперь ловлю кайф.

Я развалился на переднем сиденье, покуривая «Бонд», глядя вперед. Черный асфальт, черное небо, а по бокам убогие заснеженные избушки, кривые заборчики. Так называемый частный сектор. Иномарка несет меня в новую часть города, несет туда, где есть возможность поймать долгожданную радость.

Пролетают встречные машины, ослепляя нас с водилой острым светом фар. Жутковатое и приятное ощущение – чувствовать секунды опасности и беззащитности, когда в полуметре от тебя просвистывает железный ящик, а ты видишь только белую пустоту… Мимо. Ящик уже за спиной, он все дальше, и появляется небывалое облегчение, и ты готов закричать и подпрыгнуть от радости. Нет, не стоит кричать и подпрыгивать. Достаточно одной затяжки дорогой сигаретой.

Но вот впереди новая машина, белые пятна фар все ближе, острее, и снова эти несколько секунд ожидания и пустоты…

Включен магнитофон, из колонок – мурлыкающий, тоненький голосок с кокетливым придыханием:

 
…Ее мальчик далеко,
В семи морях,
Пьет других девчонок сок,
Поет им песни.
Может быть, все нечестно так,
Но только вот, наверно, интересно…
 

– Кто это? – заинтересовываюсь.

Водила с готовностью объясняет:

– Новая группа появилась – «Мумий Тролль» называется. Вот прикупил кассетку, теперь оторваться не могу.

– Что-то действительно есть, – киваю, прислушиваясь к магнитофонному голоску, а водитель продолжает рассказывать, уже мешая мне и раздражая:

– Говорят, наркоманы смысл какой-то глобальный находят, а мне и так хорошо. На инопланетянское такое походит… Во, сейчас про дельфинов будет. Классная песня!..

Торговый комплекс, как всегда, полон жизни. Этакое сердце города, пульсирующее людьми, музыкой, фонарями, подъезжающими и отъезжающими машинами. Может, мне это только так кажется, но с каждым днем Торговый все сильней, все крепче стягивает город вокруг себя, все бойче колотится это огромное сердце. Даже летом он вроде был спокойнее и незаметнее, чем сейчас – в морозный вечер конца ноября… Возле киосков чуть ли не очереди, кафе и мини-маркеты забиты клиентами. Даже в рядах, обычно почти безлюдных с шести-семи вечера, полно торгашей.

Или сегодня какой-нибудь праздник? Да нет – обычный четверг. А может, теперь каждый день и каждая ночь такие? Или я просто старался не замечать, не дразнить себя? Но сегодня-то я ничем не хуже всех остальных.

Водила тормознул белую иномарку рядом с пивбаром «Балтика». Отдавая деньги, я говорю, что тоже обязательно заимею кассету с песнями «Мумий Тролля», водила товарищески улыбается и кивает.

Благодаря пяти с половиной сотням рублей события последней недели отодвинулись далеко-далеко, поблекли, почти забылись. Ольга Борисовна и ее дочь, подписка о невыезде, родительские проблемы, театральные, всякие прочие… Да хрен с ними в конце-то концов! Сколько можно дерьма?..

Вхожу в бар уверенно, по-хозяйски неторопливо. Лицо стараюсь сделать ленивым и сытым, но губы сами растягиваются в улыбке. Давно я не улыбался, в основном усмехаюсь, ухмыляюсь, хмыкаю.

Жидкий синеватый свет, десяток столиков, а за ними парни, девчонки. Дым ароматных сигарет кружит голову, после улицы дышать будто нечем, но это только сначала… Над стойкой бара большой телевизор, на экране – клип песни на иностранном: по трассе мчится шикарный, с открытым кузовом автомобиль, за рулем отвязная, симпатичная герлица с желтыми волосами, в майке и по-модному рваных шортах. Ей на все наплевать, она гонит по встречной полосе и поет. Машины сворачивают, боясь столкновения, летят в кювет, переворачиваются, а желтоволосой хоть бы что. Закрыла глаза, поставила ноги на руль… Интересно бы знать, о чем поет – слова наверняка со смыслом… Педаль газа вжата в днище тяжеленным булыжником. Ясно, герла не остановится, это ее последняя отвязка, зато стопроцентно крутая…

Следя за клипом, подхожу к стойке. Бросаю полтинник:

– Бутылку девятки.

– В бокал? – учтиво осведомляется-предлагает бармен.

– Желательно.

Пиво из бутылки переливается в высокий, из тонкого стекла бокал. На нем – наклейка-эмблема «Балтики». И эмблемы повсюду, ведь это ее бар.

Хлебнув крепкой девятки, подождав, пока бармен наберет сдачу, я добавляю, словно только что вспомнив:

– Да, и пакет чипсов с беконом.

– «Лэйс»? «Эстрелла»? «Русское золото»?

– Давайте «Эстреллу».

Честно сказать, тыщу лет мечтал так посидеть. Вот именно так. Даже, кажется, чтоб точно такая играла музыка… В телевизор смотреть неудобно, для этого приходится задирать голову, и вместо клипов я занялся разглядыванием бутылок на стеклянных полках перед собой.

Десятки сортов вина, водки, виски, пива, ликеров. Текила, джин-тоник, фанта, меринда, кола… Почти ничего из сказочного изобилия мне не доводилось пока попробовать. Людьми вообще столько изобретено, а я как из каменного века какого-то – водяра, которая подешевле, «Прима», убогие песни из паршивого магнитофона. А остальное – мимо меня. И я сам виноват, сам во всем виноват.

Закуриваю. Кладу пачку перед собой на сделанный под мрамор пластик стойки. Сегодня у меня «Бонд», и я могу не стесняться. Бармен тут же поставил рядом с сигаретами чистую пепельницу. Но стряхивать в нее пепел не тороплюсь. Я наблюдаю, как он висит на конце сигареты серой хрупкой палочкой. Есть такая примета: если выкурить сигарету до фильтра, не уронив пепел и не сказав ни слова, – исполнится любое желание…

Получку я заранее разделил на две части. Триста пятьдесят рублей спрятал подальше, во внутренний карман куртки, рядом с паспортом, а остальные оставил в джинсах. Это – на сегодняшний праздник. Пить много не буду, только пиво и, может, какое-нибудь слабенькое вино. Настоящее. Столько раз читал, видел в кино, как люди наслаждаются вкусом разных бордо, шардонэ, закатывают глаза, стонут блаженно. Я же знаком только со сладким жжением портвейна «33» или «777» и кислостью «Совиньона» и «Монастырской избы». Эти сорта не располагают к наслаждению вкусом – скорей проглотить пару бутылок и ждать результата.

Прогулочным шагом двигаюсь вдоль шеренги ларьков. Рассматриваю товары, людей, не забываю держаться подтянуто и независимо. Черную кроличью шапку заломил как можно сильней на затылок, оглядел себя в витрине закрытого магазина. Выгляжу, кажется, ничего. Куртка сидит идеально, плечи широкие, а бедра узкие, джинсы пошиты как раз как сейчас модно. Нормально, нормально все, и нечего комплексовать… И погода под стать моему настроению. Тепло, но не настолько, чтоб таял снег, тепло как-то именно по-зимнему, как в горах: и тепло, и снег хрустит…

Вокруг в основном молодежь. И столько симпатичных девчонок! И многие без парней. Да, почему-то мало парней… Вот одна. Медленно так прохаживается по тротуару туда-сюда. Моего роста примерно, в белой короткой курточке. Ниже куртки – узкая полоска кожаной юбки. Ноги обтянуты теплыми шерстяными колготками. По белой куртке веером – темные волосы. В лице есть азиатское; то ли хакаска, то ли метиска… Скорей всего ждет парня, своего парня. Свидание. Сейчас прибежит какой-нибудь, обнимет ее, и они полетят в ночной клуб «Пена» или в ДК «Юность» на дискотеку.

Останавливаюсь шагах в десяти от нее. Закуриваю. Тоже делаю вид, что поджидаю подружку. Ненавязчиво наблюдаю за этой, в белой курточке. Она как раз в моем вкусе. Крепкая, стройная, какая-то хищноватая. Ту меланхольную пипетку с подоконника с ней не сравнить. И вот она уже стала единственной, одной во всем мире, кого я хочу, кого я теперь готов полюбить.

А парень, а парень-то все не идет. И никто из этих десятков людей, деловито шагающих или лениво плетущихся мимо, как будто не замечает ее. Как будто ее и нет, такой соблазнительной, так сексуально одетой. Удивительно просто… Или специально? Сама судьба вновь дает мне шанс ухватить свою порцию радости. Отводит от красивейшей девушки чужие глаза, чтоб подарить ее мне…

Хм, и что я стою? Что я опять стою, как последний кретин?!

– Привет! – улыбаюсь широко и открыто, и в то же время стараясь не особенно обнажать нездоровые зубы.

– Привет, – слегка подозрительное, выжидающее в ответ.

– Классный вечер сегодня, как будто праздник. Да? – ищу пути завязать разговор. – Дома просто невозможно торчать… А ты ждешь кого-то?

– Да так…

– Может, тогда в бар заглянем? Посидим, пивка выпьем. – И я снова дружески улыбаюсь. – Пойдем?

– Я пиво не пью. Не люблю – горькое.

– А что любишь? Сегодня, и для такой милой девушки, я готов на все!

Наверно, говорю не так и не то, но мое неумение искупается искренностью. Я уверен: мои глаза лучатся любовью. Таким глазам отказать невозможно. Да, мне отказать невозможно… Несколько секунд ожидания ее ответных слов растягиваются до бесконечности. Смотрю ей в глаза – чуть раскосые и потому точно смеющиеся над моей неуклюжестью, – чувствую тепло и гладкость ее упругих щек, ласковость пухленьких губ… Еще мгновение, и я не выдержу, возьму и обниму, и никто меня не оторвет от нее…

– Н-ну, – наконец-то ее кокетливо-раздумчивое, – ну, джин-тоник нравится или вино, «Изабелла»…

Я беру ее под руку и говорю:

– Все хорошо, все прекрасно.

Просторный, теплый салон сорок первого «Москвича». Машина бежит по пустынной, уснувшей улице Мичурина. Лысоватый, пожилой водитель торопится доставить нас по указанному адресу, мне же хочется, чтоб он сбился с дороги. Заблудиться и ехать, ехать…

Мы с девушкой на заднем сиденье. У меня на коленях пакет с хорошей водкой, тремя баночками джин-тоника, копченой курицей, яблоками, оливками.

– Еще долго? – спрашивает Жанна (наконец необычное имя, а то вечно встречаются Лены, Марины, Оли…).

– Да нет, – голос водителя, – тут пешком напрямик десять минут. Ехать дольше…

Не надо мне пешком и напрямик. Нужны скорость, тепло, полутьма салона. Каждое мгновение здесь сближает меня и девушку. Вот что-то разрешило дотронуться… Провожу пальцами по ее ноге. Под толстыми шерстяными колготками нащупываю колено, веду руку выше, расправляю пальцы и охватываю мягкость бедра. Она убирает мою руку, но убирает не резко, не грубо, а словно бы объясняя: «Подожди, еще не время, приедем, тогда…» И, попав пальцами в мою ладонь, слегка ее поласкала: «Скоро, скоро».

…С полчаса мы просидели в «Балтике», почти не разговаривали. Смотрели друг на друга, слушали музыку, Жанна пила джин-тоник, а я пиво. Потом я предложил купить чего-нибудь вкусненького и поехать ко мне. И она удивительно легко согласилась. И вот мы едем. Я стараюсь не представлять, какая у нее будет реакция, когда «москвич» остановится перед дверью общаги мебельной фабрики. Догадываюсь, но стараюсь не представлять. И поэтому хочется оттянуть решающую минуту, ехать долго-долго, трогать девушку, дышать одним с ней воздухом, знать, что она рядом, что она готова быть со мной…

Беру ее за руку, наши пальцы послушно сплетаются, я тихонько мурлычу услышанную в другой машине песенку:

 
Мне под кожу бы, под кожу
Запустить дельфинов стаю,
Я тогда бы вместе с ними
Вдаль уплыл бы навсегда бы…
 

– Перестань! – с неожиданным раздражением перебивает Жанна. – Там не такие слова.

– Извини, еще не запомнил. Свежий альбом.

– А у тебя он есть?

– Увы…

– Зря.

От этого короткого слова надежда на приятную ночь почти исчезла; да, сейчас все закончится…

– Сюда, если не ошибаюсь? – Водитель свернул с улицы Мичурина в черную пропасть дворов.

И вот фары высвечивают пятиэтажку буквой «П», крыльцо, на котором, как обычно, кто-то тусуется… Я лезу в карман за деньгами.

Машина сделала полукруг по двору и остановилась метрах в пяти от подъезда. Отдаю водителю деньги, открываю дверцу, шурша пакетом, выбираюсь. Подаю руку девушке. Но она остается сидеть.

– Приехали, Жан, – наклоняюсь, заглядываю в салон и встречаю ее растерянные, готовые стать злыми глаза.

– Это общежитие?

– М-да-а… – И теперь только усталость, сонливость, равнодушие. Пакет с едой оттягивает руку. Уж скорей бы оказаться в комнате, лечь на кровать.

Но что-то во мне не желает так просто сдаваться, пытаюсь выманить девушку из машины:

– Жанна, пожалуйста… нам надо поговорить. У меня отличная комната, магнитофон…

Водитель, уставившись в лобовое стекло, терпеливо ждет.

– Жанна, – зову я жалобно и уже безнадежно.

– До свидания, – ее оскорбленно-глухое в ответ и хлопок закрывшейся дверцы, как жирная точка.

Машина нехотя тронулась, покатила прочь. Смотрю вслед. Красные лампочки над задним бампером все меньше, тусклее. Колеса хрустят кашей из снега и гравия. Вот стена, машина заехала за нее. Жанны больше нет. Я снова один.

Бреду к общежитию. На крыльце вьетнамцы (или китайцы), девчонки. Гонят по кругу портвейн. Лавирую меж ними, стараясь ни на кого не смотреть, никого не задеть.

– Хорошо жить стал, Ромик! – знакомый голос. – На такси катаешься.

Это Лена. Ее держит за талию низкорослый, монголоидный человечек в огромной собачьей шапке на голове.

– Уху, – отвечаю, – разбогател на два дня.

Ленин кавалер смотрит недобро, как на соперника, и я тороплюсь укрыться в подъезде.

Из моей комнаты – музыка. Какой-то блатняк. Дверь приоткрыта. Толкаю ее, вхожу.

– Приперся, свол-лачь! – За столом Лёха, коротко стриженный, побрившийся, помолодевший, улыбается до ушей. – Вползай, дебилидзэ! Где шлялся?

Внутри меня оборвалось и опустело. Слов нет. Осторожно кладу пакет на кровать. А на столе литровка «Ферейна», банка китайской тушенки, кусками наломанный хлеб.

– Садись давай, забухаем! – говорит Лёха, втыкая в рот фильтровую сигарету.

Сажусь, наблюдаю, как он наливает водку в стаканы. Чуть не по полному.

– Куда столько?

Он по-хозяйски машет рукой:

– Пей, не жалей! – с силой врезал своим стаканом по моему, объявил тост: – Дава-ай!

– Да уж…

– Не рад? – полупьяная радость соседа готова смениться обидой.

– Рад, – тороплюсь успокоить, – рад. – Делаю два больших глотка и, задохнувшись, кашляю.

– Закусывай, дебил, скорее! Вот тушенка, хлеб.

Чтоб осадить его высокомерную хлебосольность, вынимаю из пакета свои богатства. Бросаю на стол пачку «Бонда». А Лёха цветет пуще прежнего:

– Не слабо! Пир на весь мир!.. Может, Ленку позвать?

– Сходи, – усмехаюсь. – Она как раз на крыльце с узкоглазыми.

– Эх, сука… Туда ей и дорога.

Снова пьем. Не скупясь, закусываем курицей. Лёха начинает рассказывать.

– Нормально я съездил. Главное – кое-что понял про жизнь. Да. Крутиться, Ромка, надо, понимаешь? Теперь правильно заживем. Я башлишек мала-мала привез, с родителями попрощался. Они меня поняли, что там мне нечего делать. Они бы и сами свалили, но только куда им теперь… – Лёха взялся за бутылку, набулькал водки в стаканы. – В поезде с такой очаровашкой познакомился! Минусинка тоже… Адрес дала, завтра пойду, приглашу куда-нибудь. В «Пене» сколько вход, не знаешь?

– Полтинник, кажется, – пожимаю плечами.

– Дороговато… Ну ничего, поглядим. Давай!

Выпили.

– Нельзя, Ромка, теряться, вот что я понял. В наше время теряться – высшее идиотство! Павлик – дебил, но он это чувствовал… Бухгалтершу-то не раскулачили? Нет? Ну и правильно, это гнилой вариант. Надо найти что-то серьезное. Вокруг люди такие дела делают, Ромка, такие башли! А мы ползаем… Нет, я проснулся, понял. Теперь окончательно понял! Я так поднимусь всем им назло! Мы, Ромыч, прорвемся! – И он опять наполняет стаканы.

Хочется спросить: «Куда ты так гонишь?!» Вместо этого беру стакан и послушно несу ко рту. Скорей нажраться и рухнуть. Прикончить сегодняшний день…

– У нас там по цветному металлу все крутят. Самый доходный бизнес. Провода, запчасти, ручки всякие тащут на пункты. Дети, бомжи, работяги. А здесь насчет этого вроде еще не прокнокали. Я с людьми поговорил, готовы сотрудничать, пункты помочь открыть, а мы принимать будем, ну, как эти, начальники филиала. У, как ты, согласен?

– Можно попробовать, – бормочу, сдаваясь враз надавившей водочной тяжести.

– Ну и правильно, Ромка. Мы с тобой таких башлей заработаем – все охренеют! Вон в парке Победы сколько бронзы там, меди. Только надо по-хитрому как-нибудь… Завтра пойду к жене, заберу вещи. У нее ж мое пальто осталось, брюки, рубахи. Все лень было. Хожу, как чмо какое-то… Нет, надо браться за ум!.. Как там в театре? Лялин-то жив, ублюдыш? Ма-ало ему… А ты чего? – Лёха прищурился, оценивающе меня оглядел. – Разодетый, чистенький, с джин-тоником. Джентельмен, ха-ха!.. Эту пипетку свою с подоконника не отоварил еще? Ну ты дебилидзэ! Чего теряться-то?! В наше время теряться нельзя!

1998–2000