Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Глава 2
Огни пробуждения

Переехав в Моравию на тридцать миль (ок. 50 км) к северу от Ричфорда, Рокфеллеры перебрались из малоразвитого пограничного поселения в спокойный городок с аккуратными деревянными домиками в центре. Здесь располагалась евангелическая церковь Объединенных братьев во Христе, которая позже слилась с Объединенной методистской церковью, и Моравия считалась оплотом трезвости и антирабовладельческих настроений. В городе были свои отель, магазин, хлопкопрядильная фабрика и конгрегационалистская церковь. Даже сегодня Моравия с ее изящными тенистыми улицами, приветливой атмосферой и домами с широкими гостеприимными верандами остается необычным самобытным образцом американского быта.

Рокфеллеры поселились на северной окраине города. Примерно в 1843 году Билл выложил тысячу долларов за участок в девяносто два акра (37 га) на зеленом холме, который мягко спускался к Оваско, одному из самых живописных озер Фингер. Отец Рокфеллера расширил дом на участке, и в нем теперь было семь или восемь комнат, из них открывались великолепные виды на ярко-голубое озеро в обрамлении высоких сосен на фоне лесистых холмов на дальнем берегу. Через дорогу от дома стояли амбары, а в коптильне на заднем дворе можно было заготовливать окорока и бекон. Джон Д. был очарован жизнью в этом двухэтажном дощатом доме, здешние места стали для него идеалом пасторальной красоты. Летом он любил вытаскивать окуней из холодного чистого озера, и даже зимы пленяли его, несмотря на жгучие морозы. Дети Рокфеллеров спали в неоштукатуренной комнате наверху, согреваемой только печной трубой, идущей с кухни; мелкий снег и резкий зимний ветер проникали сквозь щели в стенах. «Как ревел ветер в ветвях на берегу озера!» – мечтательно вспоминал Рокфеллер, когда ему было уже далеко за семьдесят¹. В предрассветной тьме дети часто просыпались от стука топоров дровосеков или скрипа полозьев по плотному снегу. Элиза стояла у подножия лестницы и звала старшего сына: «Ну же, сынок, пора вставать и доить корову!»² В полутемном холодном хлеву, пытаясь погреть ноги, Джон становился на испускающую пар землю, с которой только что поднялась корова.

Первые трое детей Рокфеллеров – Люси, Джон и Уильям – родились в Ричфорде. Теперь, в 1843 году, Элиза родила вторую дочь, Мэри Энн, притом что Большой Билл опять провел в разъездах почти всю ее беременность; через два года появились близнецы. Мальчик, Фрэнк, был здоровым, а Фрэнсис болела с рождения. Местный врач приходил к ней около семидесяти раз, а затем она умерла, немного не дожив до своего второго дня рождения. Событие отпечаталось в памяти семилетнего Джона Д., хотя Элиза и постаралась оградить сына от первого мучительного соприкосновения со смертью. Он приехал в Моравию уже в старости, когда ему было за восемьдесят, и тогда, показав на поле, он воскликнул: «Когда Фрэнсис хоронили, меня послали сюда собирать камни, чтобы я не узнал»³. Джон испытывал ужас перед смертью, пусть и не признавался в этом, и, вероятно, Элиза первой интуитивно это почувствовала.

В Моравии в Уильяме Эйвери Рокфеллере странным образом сочеталось поведение добропорядочного гражданина и обаятельного лоботряса. Как и в Ричфорде, изумленные горожане смотрели, как он, элегантно одетый, проносится на резвых лошадях, из-за его расточительства иногда казалось, что он богаче всех в городе. Мэри Энн позже назвала истории об их бедности в детстве «нелепыми». «Нам всегда было что поесть и что надеть, было и все, что нужно в хозяйстве. Мы не были богаты, разумеется – вовсе нет; но всегда было достаточно, чтобы поесть, и использовать, и отложить»⁴. Моравия стала счастливой порой детства Джона, когда его отец некоторое время пытался остепениться. Один сосед даже назвал Билла «чуть ли ни самым выдающимся человеком в округе»⁵. В этих местах рос девственный сосновый лес, и Билл начал законное и вполне успешное предприятие по заготовке леса. Перед рассветом, при свете звезд и фонарей, он со своей бригадой свозил бревна к берегу озера на санях, а затем сплавлял их на север в Оберн. Неожиданно в нем проснулось чувство долга перед обществом. Билл помогал выбрать место для школы – он проехал на коляске через город и посчитал обороты колес, а затем школу поставили ровно в центре; и он убедил местных налогоплательщиков дать на нее денег, хотя в те времена многие все еще считали, что детей следует учить дома. Будучи человеком изобретательным и пробивным – и позже эти качества передались его сыну, – Билл начал разводить в озеро Оваго щук и даже возглавлял местный комитет по трезвости. «Таким уж он был человеком, – с гордостью говорил Джон Д., – соседи только начинали обсуждать дело, а он уже заканчивал его»⁶. Моравский период позволил узнать о Билле одну важную вещь: в нем жило скрытое стремление к респектабельности, и вряд ли он собирался всю жизнь скитаться и наживаться на легковерах.

Разумеется, Билл никогда не снисходил до тяжелого фермерского труда и считал его ниже своего достоинства. Он нанял служащего железной дороги Хайрама Оделла, чтобы тот работал на ферме и приглядывал за его семьей, так как уезжал все еще часто. Как наставлял его Билл: «Их мать недостаточно сильна, чтобы справляться с ними, а с ними надо справляться. Делай, что сочтешь для них правильным»⁷. Пока Оделл в свободное время работал в саду, Элиза раздавала задания детям. Однажды она протянула через сад веревку и сказала старшим мальчикам: «Джон, ты работай с этой стороны, Уилл, эта сторона твоя»⁸. В отличие от отца, пренебрегающего работой, Джон – всегда называвший себя сыном простых людей – гордился тяготами сельской жизни и считал, что она подготовила его к последующей борьбе в индустрии. Трудности в детстве укрепили природную стойкость Джона и закалили перед будущими невзгодами.

Экономика Америки 1840-х годов была достаточно оживленной, чтобы подстегнуть фантазии любого будущего магната. По всей стране открывались банки, каналы сеткой прорезали сельские районы, по рекам курсировали пароходы, железные дороги и телеграфы соединили первые рынки. Территориальная экспансия висела в воздухе: в 1845 году аннексировали Техас, и казалась неизбежной война с Мексикой. Эти отдаленные события еще только намечались, но Джон Д. Рокфеллер уже казался идеальным представителем homo economicus. Он покупал конфеты на вес, делил на небольшие порции, а потом продавал с неплохим доходом братьям и сестрам. Мать посоветовала семилетнему Джону бросать заработанные золотые, серебряные и медные монетки в синюю фарфоровую вазочку на камине. Первый деловой успех пришел к Джону в семь лет. Он подкараулил индюшку, направившуюся в лес, забрал цыплят из гнезда и вырастил их на продажу. Элиза поощряла его предприятие, давала ему створоженного молока, чтобы накормить индюшат, и на следующий год он вырастил еще бóльший выводок. Уже будучи в возрасте, Рокфеллер сказал: «До сих пор я сохраняю особую симпатию к стаям индюшек и не упускаю случая полюбоваться ими»⁹.

Несмотря на радужные воспоминания, ранние фотографии Рокфеллера показывают, что все было не так уж весело. Его лицо мрачно и ничего не выражает, в нем нет мальчишеской радости и оживления; кожа натянута, глаза пустые и лишены блеска. Окружающим он часто казался отстраненным, о нем вспоминали, что порою он, с каменным лицом, брел по сельским дорогам, погруженный в свои мысли, как будто решал серьезные проблемы. «Он был тихим мальчиком, – рассказывал один из жителей Моравии, – казалось, он всегда о чем-то думает»¹⁰. Во многих отношениях Джон мало запоминался и не выделаяся среди других мальчиков. Когда позже его восхождение ошеломило мир, бывшие соседи и одноклассники с трудом пытались вызвать в памяти хотя бы размытый его образ. В учебе он не преуспевал, но был терпеливым и прилежным, как Дж. П. Морган и Джей Гулд, демонстрировал блестящие способности к математике. «Учиться мне было нелегко, приходилось усердно заниматься, чтобы выучить уроки», – говорил Рокфеллер, точно описавший себя как «серьезного», но не «блестящего»¹¹. Тридцать недель в году (сельским ребятам требовалось время для работ на ферме) он посещал школу, построенную его отцом и состоящую из единственного класса, – скромное белое здание с двускатной крышей и темными ставнями на окнах. За дисциплиной учитель следил строго и требовательно: если ученики плохо себя вели, он угрожающе заносил грифельную доску над их головами. Рокфеллер не был первым в классе и, возможно, отчасти потому, что не испытывал склонности показать себя, как смышленые мальчики, жаждущие похвалы; он был лишен мальчишеского тщеславия, всегда погруженный в свои мысли и равнодушный к одобрению окружающих.

Теперь, имея возможность оглянуться назад, мы замечаем нечто не вполне обычное в том, как этот лишенный эмоций мальчик точно определял цели и следовал им без следа детской импульсивности. В шашки или шахматы он играл с исключительной осторожностью, долго обдумывая каждый ход и прорабатывая каждый возможный ответный ход. «Я схожу, как только разберусь, – отвечал он, если его пытались поторапливать. – Вы же не думаете, что я играю для того, чтобы проиграть?»¹² Джон участвовал только в тех играх, где мог диктовать свои правила и точно выиграть. Несмотря на медлительность и неторопливость, как только план действий был до конца продуман, Джон быстро принимал решения.

Хотя мальчик выглядел печально и много времени посвящал книгам, музыке и церкви, он обладал тем тонким остроумием, какое неожиданно проявляется в конце фразы. По словам его невестки: «У него было чувство юмора или, можно сказать, что он был рассудительно весел. Он увлеченно слушал, но за ним не водилось привычки громко смеяться. Помню, как загорались его глаза, а на щеках появлялись ямочки, если он слышал или видел нечто забавное»¹³. Сестра Мэри Энн вспоминала его как заядлого шутника: «Он всех нас донимал своими шутками, которые произносил с каменным, серьезным лицом»¹⁴. У Рокфеллера всегда подмечали, что ему нравится забавное, но часто он надевал маску серьезности.

* * *

Посещения церкви не стали для Джона Д. Рокфеллера давящим долгом или обязанностью, он считал их чем-то очищающим и освежающим для души. Баптистская церковь его детства раскрывает многие тайны его характера. Он рос, постоянно слыша изречения, характерные для евангелического протестантизма, и следуя им. Многие его пуританские принципы, которые могут показаться старомодными новым поколениям, в его детстве были повседневностью для набожных людей. Сагу о блестящих деловых свершениях Рокфеллера невозможно отделить от атмосферы, царящей во времена его юности на севере штата Нью-Йорк. Даже его отец, имевший привычку заигрывать с дьяволом, знал наизусть много гимнов и призывал детей ходить в церковь. Однажды он пообещал Джону пять долларов, если тот прочтет Библию от корки до корки, и так, непреднамеренно, связал в сознании мальчика Бога и деньги. Билл, бунтарь, сторонящийся общества, так и не присоединился ни к одной церкви – это было бы слишком, – поэтому Джон отождествлял религию с образом любимой матери, находившей в Библии бальзам для своей измученной души.

Джон посещал воскресную школу неподалеку от их дома на холме и запомнил учителя, бывшего нечестивца, который раскаялся и стал ревностным христианином. В религии мальчик видел не столько систему раздачи наград в загробном мире, сколько способ исправиться на земле. Из-за частых отлучек Билла Элиза упросила соседа пресвитерианца по утрам в воскресенье подвозить ее и детей в баптистскую церковь. Семья тесно прижималась друг к другу на церковной скамье, и Элиза призывала детей опускать монетки в блюдо для пожертвований; Рокфеллер часто упоминал альтруизм матери как истоки своей благотворительности. Он с раннего детства усвоил, что Бог хочет, чтобы дети его зарабатывали деньги, а затем жертвовали их, и процесс этот должен быть непрерывным. «Меня сразу приучали работать и сберегать, – объяснял Рокфеллер. – Я всегда считал своим религиозным долгом взять все, что я могу взять честным путем, и отдать все, что могу. Так меня учил священник, когда я был ребенком»¹⁵. Баптисты «низкой церкви» не возражали против накопления богатства, но не одобряли тщеславие и нарочитую пышность, и это противоречие пройдет через всю жизнь Рокфеллера.

Первую баптистскую церковь основал в Род-Айленде Роджер Уильямс в 1639 году, но процветать конфессия начала только после так называемого Великого пробуждения, начавшегося около 1739 года. Религиозное рвение общества набрало силу после поездок по восточному побережью харизматичного английского проповедника методиста Джорджа Уайтфилда. В открытом поле, под звуки рыданий и пронзительные крики, толпы людей были обращены в христианство или восстанавливали угасшую веру, многие падали в обморок или извивались по земле в осознании греха. Бурные эмоции этого периода подстегнули фантастический рост общины баптистов, верящих в добровольное крещение и публичное исповедание веры. Более сотни новых баптистских церквей выросли в одной только Новой Англии. Баптисты, с их лидерами, вышедшими из народа, и автономными паствами идеально подходили для пограничных районов и демократичных обычаев колонистов. Пасторы, набранные из обычных людей, часто не получающие денег и плохо образованные, забредали в далекие земли, куда боялись ступать другие духовные лица. Баптисты не были сторонниками высшего духовенства, не подчинялись епископам и не входили в церковную иерархию, а потому могли создать церковь у любого ручья и в любой лощине. К концу XVIII века они стали серьезной религиозной силой.

С 1800 года и до конца 1830-х годов Второе великое пробуждение вызвало новую религиозную волну в Новой Англии и северо-восточных штатах. Движение достигло пика около 1830 года, когда огни религиозных бдений пылали так жарко, что Рочестер и другие земли северного Нью-Йорка и Огайо окрестили Выжженным районом. Деятели пробуждения – самым знаменитым был Чарльз Грандисон Финни – прибывали в город и проводили молитвенные собрания, часто затягивающиеся на всю ночь. Собрания проходили, как невероятно эмоциональные театрализованные представления с закостенелыми грешниками в главной роли – они сидели на «скамье покаяния», а горожане публично призывали их покаяться. Увидев свет, многие грешники разражались слезами и преклоняли колена в молитве. Проповедники убеждали людей пылкими воззваниями к надежде и страху, говорили о небесных блаженствах и озерах огненных. Один популярный проповедник, Джейкоб Напп, расписывал, как страдающие грешники карабкаются, пытаясь выбраться из горящих ям, а дьяволы с вилами, сидя на краю, садистски спихивают их обратно в пламя. Движение возрождения поддерживало само себя, так как предполагалось, что спасенные помогут остальным вырваться из когтей сатаны. Проповедники ходили от двери к двери, собирая грешников по домам, пока весь город не охватывала истерия.

Следует отметить несколько аспектов движения возрождения, столь разительным образом сказавшихся на жизни Рокфеллера. В конце 1820-х годов в Рочестере воинствующие приверженцы евангелизма выступали против курения, танцев, карточных игр, бильярда и театра и одновременно бойкотировали лавки, открытые в день отдохновения. Рокфеллер вспоминал: «Знакомые мне баптисты, слушавшие голос совести и религиозные наставления, не только не танцевали в публичных местах, но вообще не танцевали, танцы считались непристойными… На театр смотрели, как на источник порока, которого следовало сторониться добросовестным христианам»¹⁶. Так как спиртное считалось сатанинским варевом, верующему не подобало делать его, продавать или предлагать гостям, и подразумевалось, что впускающий Христа в свою жизнь дает обет трезвости. Мальчиком Рокфеллер усвоил, христианин обязан быть солдатом, вооруженным против всех мирских соблазнов, и ему не следует отбиваться от богобоязненных людей.

Евангелические баптисты, выходцы из строгого кальвинизма, придерживались эгалитарных взглядов, что все заблудшие души можно спасти, а не только малую долю предопределенных избранных, и активно погружались в евангелизм и миссионерскую работу. Рокфеллер вырос в убеждении, что ни один человек не может быть безвозвратно потерян, люди свободны в своих действиях и способны искупить грех усилием воли. Представления человека, полагающегося на собственные силы, отразились в его консервативных политических взглядах. Баптистское воспитание предопределило и его следование культу вечного самосовершенствования, который играл заметную роль в американской культуре XIX века. Пресвитерианец Финни, например, увещевал своих слушателей стремиться к совершенству в земной жизни.

Рокфеллер пришел в баптистскую церковь в судьбоносный момент. В мае 1845 года, из-за разногласий по вопросу проповедников-рабовладельцев, делегаты из девяти южных штатов вышли из национальной баптистской организации и создали Южную баптистскую конвенцию. Северные баптисты горячо верили, что аболиционизм согласуется с их неприятием церковной иерархии, популистским духом и в целом с их кампанией по очищению общества от греха. Второе Великое пробуждение ясно связало личное преображение с реформированием общества и породило политическую активность. В колониальный период американцы свободно дружили с зеленым змием, но внимание евангелистов к духовному подъему общества способствовало началу национального движения за трезвость в 1820-х и 1830-х годах. Церковь ограничила общественную жизнь аполитичного Рокфеллера, но расширила его мировоззрение, открыла взгляд на социальные нужды и, в конечном итоге, подготовила к миру филантропии.

Если, несмотря на экстравагантные выходки отца, Джон Д. верил в идиллическое детство, как на гравюрах издательства «Карриер & Айвс», за это можно благодарить компенсирующее влияние Элизы и церкви. В своих тяготах эта простая сельская женщина, с тонким лицом, спокойными манерами и твердым взглядом серо-голубых глаз нашла глубинные внутренние силы и мудрость. «Мама была чудесной, – говорила Мэри Энн. – Она управляла семьей и домом и делала все это очень легко»¹⁷. Элиза должным образом читала Библию, но по нескольким сохранившимся ее записям видно, что она не получила хорошего образования и делала ошибки в самых элементарных словах. (Правописание и грамматика Джона были безупречны.) Она почти не знала грамматики, иногда ее письма состояли из одного непрерывного предложения.

Безропотная храбрость Элизы, смотрящей за пятью детьми при беспорядочных и безответственных порядках ее мужа не может не вызывать сочувствия. Когда Билл уезжал, она не знала, где он, чем занимается и когда вернется. Ей помогал Хайрам Оделл, и на другом берегу озера Оваско жил ее отец, но Элиза часто оставалась ночью одна с детьми на границе дикой незаселенной местности. Перелистывая Библию и попыхивая трубкой из стержня кукурузного початка, она, вероятно, беспокоилась из-за бродящих кругом воров. Ее способность сохранять присутствие духа раскрывает одна из любимых историй Рокфеллера:

Мама заболела коклюшем и не выходила из своей комнаты, чтобы мы не заразились. Она услышала, что воры пытаются пролезть с задней стороны дома, вспомнила, что в доме нет мужчины, и, чтобы нас защитить, тихо открыла окно и начала напевать старую негритянскую мелодию, как будто семья не спит и все в порядке. Грабители ушли от дома, отправились через дорогу в каретный сарай, украли упряжь и спустились по склону к лодке у берега¹⁸.

Благодаря таким случаям Джон Д. проникся глубоким уважением к женщинам; в отличие от других магнатов Позолоченного века, он никогда не относился к ним, как просто к украшению.

Элиза родилась в 1813 году, росла в атмосфере Второго Великого пробуждения и никогда не относилась к дисциплине небрежно. Дьявол Билл раздавал детям подарки, а Элиза, поскольку кто-то и это должен был делать, иного не дано, распределяла наказания и старалась обуздать дикие черты Рокфеллеров в своих детях. Джон, близкий ей по духу, принимал ее суровое сельское правосудие, когда она брала березовый прут, привязывала сына к яблоне и, по ее выражению, «сражалась с Макдуфом». «Я выражал свой протест, а она сочувственно выслушивала с сочувствием и ласково – но [она] все равно сражалась, объясняя, что я заслужил наказание и должен его понести, – вспоминал Рокфеллер. – Обычно она говорила: «Я делаю это с любовью»»¹⁹. В случае сомнений она обычно склонялась к суровости. Однажды она принялась наказывать Джона за плохое поведение в школе, а он начал уверять, что невиновен. «Ничего, – прервала она, – ведь мы уже начали порку, сгодится на будущее время»²⁰. Рокфеллер рассказывал историю из детства, свидетельствующую о последовательности его матери в поддержании строгой дисциплины. Они тогда жили в Овего, и мать запретила детям кататься на коньках по реке Саскуэханна, но искушение покататься при лунном свете взяло верх над благоразумием Джона и Уильяма. Они осторожно шли вдоль реки и услышали отчаянные крики маленького мальчика, провалившегося под лед. Джон и Уильям протянули длинную палку бьющему руками по воде мальчику и спасли ему жизнь. Когда они вернулись домой, Элиза похвалила их за храбрость, а затем быстро перешла к делу. «Мы убаюкивали себя надеждой, что нас оставят без наказания, – сказал Рокфеллер, – но мама все равно хорошенько нам всыпала»²¹. Если Уильям и Фрэнк получили от отца широкие скулы и высокий лоб, то Джон унаследовал узкое лицо Элизы, ее проницательный взгляд и острый подбородок и характер, более близкий Дэвисонам. Он перенял и медлительность матери, и ее способность в течение долгого времени спокойно нести тяжелое бремя. По многочисленным рассказам соседей, Элиза не теряла присутствия духа, никогда не выходила из себя, не повышала голос, никого не бранила – стиль молчаливого авторитета, который унаследовал Джон. От матери он научился экономии, порядку, хозяйственности и другим полезным для среднего класса качествам, сыгравшим столь значительную роль в его успехе в «Стандард Ойл». Вынужденная нести суровое наказание за порывистое решение выйти замуж за Дьявола Билла, Элиза учила детей спокойно обдумывать ситуацию перед принятием решений; ее частое замечание «Дадим этому повариться» Джон применял на всем своем деловом пути.

Столь гордой и набожной женщине, как Элиза, вероятно, было сложно переносить необъяснимые отсутствия ее скитающегося мужа, и она сблизилась, из необходимости, со старшим сыном, который казался осторожным и мудрым не по годам. Она видела в нем качества, еще не заметные всему миру. Так как мать полагалась на него и передала взрослые обязанности, Джон быстро повзрослел и приобрел необычную уверенность; вероятно, ему льстило, что он служил заменой отцу и был необходим для выживания семьи. Его отношения с братьями и сестрами казались скорее отеческими, он часто давал им наставления. По его словам: «Я знаю, что мне значительно помогло доверие, возложенное на меня с раннего детства»²². Необходимость быть ответственным с детства, несомненно, наложила свой отпечаток на Джона Д., он редко испытывал внезапную радость или легкость юности. Он рос, как маленький взрослый, под грузом обязанностей и развил преувеличенное чувство долга, которое будет заметно всю его жизнь. Он привык видеть в себе вынужденного спасителя и в трудных ситуациях брать все в свои руки.

Пока мальчик не смог взглянуть на отца более взрослыми глазами, Джон боготворил его. Уильям Эйвери Рокфеллер, вполне способный на подвиги в стиле героя сказок лесоруба-великана Пола Баньяна, обладал решительностью и мужественностью, которые каждый мальчик мечтает видеть в отце. «Я родом из сильной семьи, мужчин необычной силы, семьи исполинов, – заявил Рокфеллер в пожилом возрасте²³. – Какой яркой улыбкой озарялось лицо отца! Все любили его. Его называли «дядя Билли»²⁴. Все рассказывали, что Билл обладал множеством талантов. Он был таким великолепным атлетом, что мог встать рядом с забором и перепрыгнуть его спиной вперед; таким прекрасным чревовещателем, что создавал полдюжины персонажей, говорящих одновременно; таким превосходным дрессировщиком, что однажды выучил трюкам ручного медведя, которого выиграл в соревновании по стрельбе; и таким умелым гипнотизером, что, по легендам, мог «навести туману» на любого человека или зверя²⁵.

Если образ Элизы у детей ассоциировался с дисциплиной, Билла они отождествляли со смехом, изобилием и добрыми временами. Он был идеальным товарищем по охоте и рыбалке, метким стрелком, способным сбить в полете мелкую птичку. Билл обожал оружие, дома в Моравии он держал великолепный набор вычищенных хорошо смазанных винтовок (в том числе одну с оптическим прицелом). Он мог выбрать сосну на лугу и быстрыми выстрелами очистить ее от коры. Меткость хорошо служила ему при продаже патентованных лекарств, с ее помощью он собирал толпу в незнакомых городах. Он ставил чучело с глиняной трубкой во рту, отходил на две сотни шагов и выстрелом разносил трубку вдребезги, а затем предлагал десятидолларовую банкноту любому в толпе, кто сравнится с ним в мастерстве.

Полный жизни и любящий веселье, Билл создавал вокруг себя заразительное оживление, куда бы ни пошел. По словам его сына: «Он всегда хотел, чтобы дома что-то происходило, – пение, либо музыка»²⁶. Билл был очень практичным человеком и применял свои таланты для собственного удовольствия. Однажды он узнал, что одного скрипача-виртуоза упрятали в городскую тюрьму за пьянство. Нарушителю предоставили выбор – заплатить сто долларов штрафа или сидеть в тюрьме сто дней, по доллару за день. Не имея на руках ста долларов, Билл оставил музыканта потомиться тридцать пять дней, а потом выкупил за шестьдесят пять долларов и забрал в обмен скрипку. Десятилетиями Билл заботливо хранил этот прекрасный инструмент с насыщенным звуком, водил по нему смычком, держа у пояса, как сельский скрипач. Без сомнений, любовь к музыке Джон унаследовал именно от Рокфеллеров.

При том что за окнами дома в Моравии мерцали воды озера Оваско, многие любимые воспоминания Джона Д. о тех временах связаны с рыбалкой с отцом, который и в лодке был способен на из ряда вон выходящие вещи. Во время одного из выездов на озеро, Уильям, тогда еще толстый малыш, не умеющий плавать, имел неосторожность пожаловаться на жару. «Так освежись!» – Отец подхватил ошарашенного мальчика за пояс и бросил за борт. Уильям сразу пошел ко дну, и тогда Большой Билл прыгнул в воду, достал его и начал учить плавать. Джон с оптимизмом рассказывал об этом случае: «Он всегда учил нас быть ответственными и заботиться о себе»²⁷.

Было бы неверно (пусть даже и заманчиво) видеть в Уильяме Эйвери Рокфеллере просто легкомысленного любителя поразвлечься, так как он был по-своему нравственным человеком. Он был убежденным трезвенником – алкоголь сломал жизнь его отца, Годфри, – а однажды, поймав Джона и Уильяма курящими в сарае, устроил им суровый выговор. «Брату было уже за сорок, когда отец узнал, что тот курит, и у него на глазах выступили слезы», – сказал Джон, любивший фокусироваться на добродетелях отца, удобно обходя пороки²⁸.

Ни в одной другой сфере не произвел Билл большего впечатления на своего старшего сына, чем в магическом царстве денег – а может быть его старший сын был более восприимчив именно к этому. Большой Билл любил деньги почти чувственной любовью и обожал покрасоваться, мельком показывая собеседнику пухлые пачки скрученных банкнот. «Джон Д. Рокфеллер унаследовал хватку и любовь к деньгам от отца, – отметил один из приятелей Билла. – Старик обожал деньги почти до помешательства. Никогда не встречал человека с такой любовью к деньгам»²⁹. Билл не сильно доверял банкам и прятал деньги дома, что было типичным для обитателя маленького городка. Это недоверие передалось и Джону, впоследствии он будет держать «Стандард Ойл» подальше от когтей финансистов с Уолл-стрит. Как вспоминал один из соседей Билла: «У него были деньги, много денег. Он держал их в ящике стола. Я видел их, банкноты в один, два, три доллара (тогда были в ходу банкноты в три доллара), пять, десять, двадцать и пятьдесят, все перевязанные, как дрова, и связки, стянутые бечевкой, рядами заполняли ящик» ³⁰. Говорили, что у Билла было ведро на четыре галлона (15 л), полное золота, хотя, вероятно, блестящая поверхность скрывала простой металл. Однажды, на семейном сборище, Билл исчез, а потом неожиданно ворвался из своей комнаты со скатертью, сшитой из банкнот разного номинала. Он испытывал постоянную необходимость поддержать образ важной птицы и тем самым скрыть ничтожность своих достижений. Ни мальчиком, ни во взрослом возрасте Джон не видел ничего патологического в помешательстве отца на деньгах, из чего можно сделать вывод, что он сам имел ту же слабость. Уже став обладателем колоссального состояния, он сказал с восхищением об отце: «Он завел за правило носить при себе не меньше тысячи долларов и держал их в кармане. Он был способен позаботиться о себе и не боялся держать при себе деньги»³¹.

Детство Джона отравляла не столько сама бедность, сколько постоянное беспокойство о деньгах, и неудивительно, что наличные стали казаться даром Божьим, благословенным предметом, избавлявшим от всех невзгод. После недель или даже месяцев, проведенных семьей в тревоге, при растущем кредите и в ожидании Отца, он внезапно появлялся, как веселый Санта Клаус, купающийся в деньгах. Он компенсировал свое долгое отсутствие показной щедростью с детьми. Для Джона деньги стали ассоциироваться с этими краткими, но приятными интерлюдиями, когда непредсказуемый отец был дома, и Рокфеллеры становились настоящей семьей.

В первые годы в Моравии Большой Билл начал учить старшего сына вести дела, посылая восьми-девятилетнего мальчика прицениться и купить дрова в дом. «Я знал, что такое хороший корд хорошего крепкого бука и клена, – сказал Рокфеллер. – Отец говорил брать только крепкие ровные поленья и не подкладывать туда сучья или гниль»³². Из всех уроков отца, усвоенных Джоном, пожалуй, ни один не превзошел по важности умения очень тщательно вести подсчеты. Беспутная жизнь Билла вынудила семью экономно расходовать их кредит, и пристальное внимание к их неустойчивой финансовой ситуации стало вопросом необходимости.

В том, что касается деловой этики, Билл демонстрировал самое своеобразное сочетание качеств, мог быть невероятно благородным в один момент и плутоватым в другой. Его сын негласно усвоил, что коммерция – это жестокая конкурентная борьба, и ты вправе переиграть соперника всеми средствами, честными или нет. Он обучал Джона наблюдательному безжалостному стилю торга, который тот впоследствии сделал знаменитым. (Билл умел торговаться самыми неординарными методами. Однажды он предложил цену за ферму на тысячу долларов меньше, чем просил владелец; и, чтобы уладить вопрос, предложил стрелять по цели. Билл выиграл и получил свою скидку в тысячу долларов.) Будучи странствующим лекарем-шарлатаном, продающим сомнительные средства доверчивым сельским жителям, Билл скептически относился к уму людей и не стеснялся пользоваться их наивностью.