Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Прежде чем оставить тему знакомства Рокфеллера с принципами баптистов, стоит отметить, что его религиозные убеждения, вероятно, углубил экономический климат его юности. В 1857 году, когда он еще работал в «Хьюитт энд Таттл», в Америке начался экономический спад. Непосредственной причиной стало завершение в 1856 году Крымской войны, что нанесло удар по американским фермерам, зарабатывавшим на ней. Если смотреть глубже, кризис увенчал декаду бешеных спекуляций на ценных бумагах железнодорожных компаний и на земле, подогреваемых крупными займами. Когда прогорели пять тысяч предприятий, и сотни тысяч рабочих оказались на улице, бьющая через край активность 1850-х годов неожиданно и заметно потухла.

Как и позже, в Великую депрессию 1930-х годов, люди были шокированы тем, что бурлящая экономика могла так ужасающе застопориться. По словам одного современника: «Казалось поистине странным, что в самый разгар видимого здоровья и силы… вся страна… вдруг неожиданно пришла к полной остановке и не может двигаться дальше – и нам вдруг пришлось очнуться от нашей мечты о богатстве и счастье и прозреть, что мы нищие и банкроты»⁷⁹. Последовала волна истеричного показного раскаяния, президент Джеймс Бьюкенен настаивал, что кризис произошел «исключительно из-за нашей расточительной и вредной системы обращения банкнот и банковских кредитов, толкающей людей на дикие спекуляции и покупку сомнительных акций»⁸⁰.

Многие евангельские христиане объясняли спад не столько экономическим циклом, сколько божественным наказанием за то, что общество распустилось, соблазнилось земными благами и развратом. Один сторонник реформ из Бостона выразил надежду на положительные стороны внезапного спада, так как он «преподаст важные и очень необходимые уроки… и сведет все к более трезвым, здравым и здоровым условиям»⁸¹. Национальное самобичевание привело к религиозному подъему известному, как Бдения коммерсантов. В 1857 году предприниматели многих городов пришли на дневные молитвенные собрания и публично поклялись отказаться от спиртных напитков и прочих потаканий своим желаниям. В ходе массовых покаяний евангелистские церкви привлекли десятки тысяч новых членов. Смена эйфории депрессией в деловой сфере – отразившаяся переходом от греха к спасению в религиозной сфере, – вероятно поддержала врожденный консерватизм Рокфеллера как будущего предпринимателя, одновременно закрепив его и без того глубокую расположенность к баптизму. Как он сказал: «Какая школа для мальчика – школа невзгод и давления!»⁸².

* * *

Каковы бы ни были общие невзгоды, вызванные паникой 1857 года, медицинское дорожное шоу Уильяма Эйвери Рокфеллера в тот год процветало, и ему некоторое время удавалось поддерживать и совмещать два брака. Весной 1856 года Билл вновь всплыл в Кливленде и поселился вместе с Джоном и Уильямом у миссис Вудин, подыскивая постоянный дом для своей семьи. Он уже время от времени жил у семьи Маргарет Аллен в Онтарио, называя себя доктором Уильямом Левингстоном, и теперь ему нужно было сделать последние распоряжения перед тем, как окончательно оставить первую жену и детей. Найдя вместительный кирпичный дом в аренду по адресу Седар-стрит, 35, оборудованный такой по тем временам роскошью, как туалет внутри дома и ванной комнатой, он перевез Элизу и детей из Пармы. Джон и Уильям съехали от миссис Вудин и вернулись к семье. Тогда Билл решил, что Джон должен вкладываться в ведение хозяйства семьи и платить ему ту же аренду, какую он отдавал миссис Вудин.

В 1857 году Билл решил построить для своего семейства солидный кирпичный дом на Чешир-стрит в центре Кливленда, прощальный подарок, который позволил бы ему сделать ноги с чистой совестью. «В 1857 году отец сказал мне строить дом, – вспоминал Джон Д., придавая истории позитивный блеск. – Он учил меня быть самостоятельным. Он дал мне денег, сказал, какой нужен дом и передал все дела мне. Я начертил план, достал материалы, нашел строителя и построил дом»⁸³. Рассматривал ли Билл это как своего рода последнюю проверку, экспресс-курс по предпринимательству для Джона, прежде чем он оставит семью на волю случая? Он предупредил сына: «Меня не будет, и я должен полагаться на твое суждение»⁸⁴. Или, возможно, Билл просто хотел, чтобы его избавили от неудобства делать это самому.

Рокфеллер не без оснований гордился своим успехом в надзоре за строительством, прекрасное достижение для мальчика восемнадцати лет, к тому же уже работавшего с жестким графиком в «Хьюитт энд Таттл». Он потребовал сметы у восьми подрядчиков, как будто он всю жизнь имел дело со строительством, и выбрал предложившего самую низкую цену. Он проверил чертежи, договорился о контрактах и оплачивал счета с безоговорочной уверенностью в своем суждении. И он так внимательно смотрел за подрядчиками, с таким рвением перебивал их цены, что они даже потеряли деньги на этом проекте. Если Билл и испытывал способности своего сына, то Дэон прошел проверку с полным триумфом.

По одному из рассказов возникли разногласия, следует ли Джону платить аренду в новом доме. Он, вероятно, полагал, что раз построил сооружение, то заслужил право занимать его без арендной платы, но Дьявол Билл сам устанавливал правила и отклонил протесты Элизы. «Ты купил свое время, не так ли? – сказал он Джону. – То что ты теперь получаешь, твое, так? Так что ты мне должен за жилье»⁸⁵. Опять же неприкрытая наглость Билла поражает не меньше, чем стойкость его сына перед лицом постоянных провокаций.

Теперь, когда Рокфеллеры воссоединились в Кливленде, Джон стал новым главой семьи, так как Билл вновь ушел со сцены и где-то в конце 1850-х годах создал дом в Филадельфии с Маргарет Аллен. Еще несколько лет Билл причудливым образом был втянут в дела Джона и еще пять десятков лет продолжал материализовываться, как бесцеремонный улыбающийся джинн, через случайные промежутки времени. Но с этого момента и далее разрыв между двумя жизнями Билла и двумя женами начал превращаться в непреодолимую пропасть. По тонкой (а для Билла, несомненно, нестерпимой) иронии, этот лукавый, корыстный, помешанный на деньгах шарлатан повернулся спиной к своей семье как раз тогда, когда его старший сын начал собирать крупнейшее состояние в истории. Джон Д. Рокфеллер жил во вселенной стоических людей, где признаком силы и умственного здоровья считалось отогнать заботы и идти вперед, а не болезненно обдумывать неудачи родителей. Но если Джон и питал мстительные чувства к Биллу, он, должно быть, втайне испытывал удовлетворение, что отец ушел на самой заре его триумфа и лишился права претендовать на его богатство.

Элиза, вероятно, так и не узнала, что после того как она вырастила Биллу пятерых детей, он променял ее на гораздо более молодую женщину. Но теперь она была лучше готова к его потере, чем несколькими годами ранее. Джон Дэвисон умер 1 июня 1858 года, оставив ей ренту, которой хватит до 1865 года, затем она унаследует основной капитал. Двое сыновей зарабатывали – Уильям пошел под начало Джона бухгалтером в «Хьюитт энд Таттл» – и время от времени денег давал Билл, теперь Элиза могла выкарабкаться сама. Она особенно полагалась на старшего сына, вундеркинда, который казался способным на все, что угодно, и который был столь же стабильным и надежным, как ее муж никчемен и непредсказуем. Элизе теперь было за сорок, и фотографии показывают строгую, грустную, худощавую женщину. Для набожной женщины XIX века развод не мог рассматриваться как вариант, и ее головокружительный роман с красивым молодым бродячим торговцем преждевременно оставил ее вдовой. Билл был ее единственным шансом, ее безумно потраченной попыткой избежать сельской тоски, и неудачный брак на всю жизнь научил ее и ее старшего сына опасаться беспечных людей и поспешных действий.

* * *

В трилогии романов о Фрэнке Каупервуде, художественной обработке жизни чикагского транспортного магната Чарльза Йеркса, Теодор Драйзер описал, как невероятно прозорливо юный Каупервуд видел своих хозяев на первом месте работы в фирме, занимающейся продажами зерна. «Он видел их слабости и их недостатки, как взрослый мужчина видит недостатки мальчика»⁸⁶. Это замечание как нельзя лучше передает невозмутимо критический взгляд, которым Рокфеллер мерил вышестоящих в «Хьюитт энд Таттл». Он с уважением относился к хозяевам, но никогда не испытывал трепета перед ними и всегда осознавал их недостатки. Внешне он показывал глубокое уважение к Айзеку Хьюитту, мужчине старше его на двадцать пять лет, но в беседах с друзьями был гораздо более язвителен и называл его «озлобленным» человеком, вечно ввязывающимся в тяжбы.

Несмотря на молодость, Рокфеллер вскоре начал чувствовать, что ему платят недостаточно. Когда в январе 1857 году Таттл отошел от дел, Рокфеллера повысили до главного бухгалтера, и в возрасте семнадцати лет он уже выполнял все задачи, ранее закрепленные за ушедшим компаньоном. Там, где Таттл как компаньон зарабатывал две тысячи долларов в год, Рокфеллер получал только пятьсот, и это досадное неравенство сократилось лишь чуть-чуть, когда к 1858 году Хьюитт повысил ему выплаты до шестисот долларов в год. С той же сверхъестественной уверенностью, проявившейся в его кампании по выплате церковной закладной и в надзоре за строительством дома на Чешир-стрит, юноша начал от своего имени заключать небольшие, но прибыльные сделки с мукой, окороками и свининой. Вскоре юного бизнесмена заметили в кливлендских доках, где к нему всегда обращались «господин Рокфеллер».

На его уход из фирмы Хьюитта повлияло сочетание нескольких факторов. Хотя низкая зарплата не устраивала его, он подождал, пока экономика восстановится после спада 1857 года, прежде чем сделать ход. Заведуя бухгалтерией, он видел, что фирма почти обанкротилась и ее ждет мрачное будущее, – подозрение подтверждалось тем фактом, что Хьюитт прозорливо держал свои обширные недвижимые активы отдельно от доли в комиссионном доме. Большой Билл, всегда любивший играть во внештатного банкира, дал в долг Хьюитту тысячу долларов, и, когда Джон проинформировал его о ненадежном состоянии предприятия, ввалился в контору и потребовал (и получил) от Хьюитта выплату немедленно.

Не тем человеком был Джон Д. Рокфеллер, чтобы впустую тратить время на неприбыльные опасения. В его карьере было очень немного упущенных возможностей, и, если приходило время действовать, он никогда не колебался. Он попросил у Хьюитта зарплату в восемьсот долларов, его босс, стесненный в средствах, провел в смятении несколько недель, прежде чем решил, что не может дать больше семисот. Позже Рокфеллер утверждал, что остался бы, если бы Хьюитт выполнил его требование, но добавлял: «Даже тогда я собирался, готовился к чему-то большему»⁸⁷. Пока они с Хьюиттом пререкались, в начале 1858 года вопрос решился сам собой благодаря новой привлекательной возможности. Рокфеллер подружился с молодым англичанином, двадцативосьмилетним Морисом Б. Кларком, который работал дальше по улице в сельскохозяйственной торговой фирме «Отис, Браунелл». Они были одноклассниками в Коммерческом колледже Э.-Г. Фолсома и соседями по Чешир-стрит. Согласно Кларку, Рокфеллер уже имел «репутацию молодого бухгалтера, более обычного способного и надежного», и Кларк предложил ему создать новую компанию по покупке и продаже сельскохозяйственной продукции, чтобы каждый компаньон внес две тысячи долларов – в 1996 году эта сумма соответствовала тридцати шести тысячам долларов⁸⁸. Рокфеллеру, что довольно удивительно, удалось скопить восемьсот долларов, сумму, равную годовому заработку, менее чем за три года на службе, но это все еще было значительно меньше цифры Кларка.

Пока он размышлял, как достать денег, отец сообщил ему, что собирался подарить каждому сыну по тысяче долларов по достижении двадцати одного года, и теперь предложил ссудить деньги Джону. «Но Джон, – добавил он, на случай если сын понадеялся на чудо, – мне надо десять процентов»⁸⁹. Билл только что получил тысячу долларов от Хьюитта и, возможно, искал, как получить высокий оборот с этих неработающих денег. Джон слишком хорошо знал отца, чтобы выпрашивать их в подарок и согласился на ссуду под десять процентов, что было выше существующих ставок. Итак, 1 апреля 1858 года, поддержанный заемными деньгами, Джон Д. Рокфеллер ушел от Айзека Хьюитта и поступил в новую компанию «Кларк и Рокфеллер» на Ривер-стрит, 32. В возрасте восемнадцати лет он взлетел до ранга компаньона комиссионного дома. «Для меня было очень важно стать собственным хозяином и работодателем, – говорил Рокфеллер. – Мысленно я буквально утопал в блаженстве от сознания, что я компаньон в товариществе с основным капиталом в четыре тысячи долларов!»⁹⁰ Этот момент много значил для него, и после первого рабочего дня он вернулся домой на Чешир-стрит, упал на колени и молил Господа благословить его новое предприятие.

Рокфеллер никогда не жалел о своем ученичестве в «Хьюитт энд Таттл» и, как многие люди, самостоятельно добившиеся успеха, глядя назад, отзывался о своих первых годах с нежностью. Если уж на то пошло, весь свой опыт он пропитывал сиропом сентиментальности, который со временем становился только гуще и слаще. Даже в 1934 году, девяноста пяти лет, Рокфеллер пытался вдохновить одного из внуков рассказами о своей героической инициации в «Хьюитт энд Таттл», волнующем крещении в деле. «О, как благословенны юноши, которым приходится бороться за основы и начало в жизни. Я никогда не устану благодарить за эти три с половиной года ученичества и трудности, какие приходилось преодолевать от начала и до конца».

Глава 4
Крещение в коммерции

Вывеску «Кларк энд Рокфеллер» водрузили над складом по адресу Ривер-стрит, 32, и местное деловое сообщество тепло приветствовало вновьприбывших. «Кливленд Лидер» написал: «Это опытные, ответственные и исполнительные деловые люди, и мы рекомендуем их торговый дом любезному вниманию наших читателей»¹. Казалось, в первой компании успех пришел к Рокфеллеру быстро и легко. На Великих озерах увеличивались объемы перевозок мяса, зерна и других товаров, и они с Кларком проворно скупали и продавали партии сельскохозяйственной продукции. Как утверждала амбициозная реклама фирмы, они были готовы заниматься «зерном, рыбой, водой, известью, гипсом, крупной, мелкой, поваренной и кормовой солью»². Неоперившуюся фирму подстерегало немало опасностей, но можно и придать, задним числом, ностальгическое очарование этому начальному периоду. Через два месяца после открытия суровые заморозки уничтожили урожай на Среднем Западе. Компаньоны заключили контракт на крупную поставку бобов и получили партию, порченную более чем наполовину и перемешанную с грязью и мусором. «Когда мы не нужны были в конторе, мы с компаньоном шли на склад и сортировали эти бобы»³. Сбой не повлиял на общие показатели фирмы, так как к концу года она заработала вполне солидные четыре тысячи четыреста долларов, что было в три раза больше дохода Джона в его последний год в «Хьюитт энд Таттл».

Но из-за фиаско с бобами Джону пришлось еще раз обращаться, хотя и крайне неохотно, за спасительным займом к Большому Биллу. Щедрое финансирование необходимо, чтобы преуспеть в торговле, и объявления Кларка и Рокфеллера возвещали потенциальным клиентам, что они были «готовы давать щедрые ссуды и консигнации на сельскохозяйственную продукцию и т. д.»⁴. Билл любил играть с сыном в садистские игры с деньгами, а затем оправдывал свое жульничество некими извращенными воспитательными целями. Он хвалился перед соседом в Стронгсвилле: «Я обмениваюсь с мальчиками и обдираю их, просто разбиваю наголову каждый раз, как могу. Хочу, чтобы они быстро соображали»⁵. Джон уже смирился со странным коммерческим характером сделок с отцом, и в своих воспоминаниях даже идеализировал займовые маневры Билла как дающие ему ценный урок. «За указание мне верного пути в жизни я обязан вечной благодарностью моему отцу. Человек, принимавший участие в целом ряде промышленных предприятий, он любил говорить со мною о них, указывал на их значение и знакомил меня с методами и принципами ведения дела»⁶.

Джону было известно, что в банкирском стиле отца безжалостная веселость сочеталась с суровостью Скруджа. «Наши денежные отношения всегда были для меня источником страхов, хотя я теперь и смеюсь, вспоминая об этом», – однажды Рокфеллер позволил себе проявить толику гнева⁷. Когда Билл предлагал заем под десять процентов, он точно руководствовался не альтруизмом, он имел привычку, приводящую в ярость должников, отзывать займы в самое неподходящее время. «Но за деньгами он являлся обыкновенно в моменты наиболее острой нужды в деньгах. «Сын мой, деньги мне нужны самому», – вспоминал Джон Д. в своих мемуарах. – «Сейчас, сейчас», – говорил я. Я прекрасно знал, что он меня просто испытывает и в случае возвращения денег оставит их лежать у себя, ничего с них не получит и опять ссудит их мне»⁸. По поводу этой длительной психодрамы Рокфеллер позже сказал в другой краткий момент откровенности: «Он не знал, как я внутренне был разгневан»⁹.

Глубокое критическое описание своеобразных отношений Рокфеллера с отцом дал Джордж У. Гарднер, присоединившийся к Кларку и Рокфеллеру на правах компаньона 1 апреля 1859 года. Он работал с Кларком в «Отис, Браунелл» и судя по всему его пригласили в фирму, чтобы укрепить ее капитал. Отпрыск элитной кливлендской семьи, слепленный совсем из другого теста, чем знакомые Рокфеллеру мужчины, добившиеся всего сами, Гарднер позже стал мэром Кливленда и президентом Кливлендского яхт-клуба. С появлением Гарднера имя Рокфеллера убрали с вывески, и новая фирма стала именоваться «Кларк, Гарднер энд Компани», по очевидной и достаточно убедительной причине, что имя Гарднера привлечет больше клиентов. Рокфеллеру всегда было неудобно изливать гнев или эгоистично протестовать, и он сделал вид, что спокойно отнесся к понижению. «Морис Кларк очень порадовался этому, – заверял он позже. – И сказал: «Неважно. Это ненадолго – и пары лет не пройдет, твои дела будут идти лучше, чем у всех нас». Да, он был очень любезен. Я не выдвинул возражений»¹⁰. Все же позже Рокфеллер признал, что удар оказался болезненным: «Я счел это большой несправедливостью по отношению ко мне, поскольку я был равноправным компаньоном, а Гарднер лишь принес часть капитала. Но решил, что лучше уступить»¹¹. То, что Рокфеллер считал не достойным и не подобающим христианину сознаваться в таких понятных чувствах уязвленной гордости, многое говорит о нем.

Рокфеллер был обречен на столкновения с Гарднером и Кларком, так как подходил к работе с неослабевающей нешуточной энергией и оказался «круглоголовым» среди «кавалеров», «сторонником парламента» среди «роялистов». «Твое будущее зависит от каждого уходящего дня», – напутствовал себя он¹². «Задолго до того, как мне исполнился двадцать один год, мужчины обращались ко мне «господин Рокфеллер», – вспоминал он. – В молодости жизнь для меня была серьезным предприятием»¹³. В нем просыпалось юношеское веселье только при заключении прибыльной сделки. Будучи постоянным блюстителем морали, он с негодованием относился к беспечности и непочтительности Кларка и Гарднера, а их присутствие в конторе молодого зануды и радовало, и раздражало.

Опасаясь, что любое легкомыслие понизит их шансы на получение кредитов, двадцатилетний юноша пытался сгладить крайности старших компаньонов. Рокфеллер резко осудил расточительность Гарднера, когда тот с тремя друзьями купил яхту за две тысячи долларов. Однажды в субботу Гарднер намеревался сбежать из конторы после обеда и поплавать на яхте и увидел Рокфеллера, угрюмо сгорбившегося над бухгалтерскими книгами. «Джон, – предложил он учтиво, – у нас небольшая компания собирается сплавать на Пут-ин-Бей, и я бы хотел, чтобы ты присоединился. Думаю, тебе будет полезно выбраться из конторы и ненадолго выкинуть дела из головы». Гарднер задел оголенный нерв и, как он рассказывал репортеру много лет спустя, молодой компаньон набросился на него в ярости. «Джордж Гарднер, – брызгал он слюной, – ты самый расточительный молодой человек, какого я знаю! Только подумать, молодой человек, едва начинающий жизненный путь, интересуется яхтой! Ты вредишь своему кредиту в банках – и своему кредиту, и моему… Нет, я не пойду на твоей яхте. Я даже видеть ее не хочу!» С этим Рокфеллер вернулся к своей бухгалтерии. «Джон, – сказал Гарднер, – я вижу, по некоторым вещам мы, похоже, никогда не придем к согласию. Полагаю, больше всего на свете ты любишь деньги, а я нет. Пока я живу, не все же работать, надо немного и отдохнуть»¹⁴.

Позже Рокфеллер научился прятать беспокойство о деле за напускным спокойствием, но в те годы оно часто ярко проявлялось. Кларк вспоминал одно рискованное предприятие, когда фирма вложила весь свой капитал в поставку крупной партии зерна в Буффало. С нелепой не характерной для него безрассудностью Рокфеллер предлагал не страховать груз и положить в карман сто пятьдесят долларов; Гарднер и Кларк нехотя согласились. В ту ночь ужасный шторм прошел по озеру Эри, и, когда Гарднер появился на следующее утро в конторе, страшно бледный Рокфеллер в волнении мерил шагами пол. «Давай оформим страхование, прямо сейчас, – сказал он. – Еще есть время – если корабль не пошел ко дну». Гарднер выбежал за страховкой. К его возвращению Рокфеллер уже размахивал телеграммой, сообщавшей о благополучном прибытии корабля в Буффало. То ли обессиленный переживаниями, то ли расстроенный из-за ненужной траты денег, Рокфеллер в тот день ушел домой днем больным¹⁵.

Можно предположить, что кутила Гарднер ассоциировался у Рокфеллера с отцом, и сравнение во многом было не в пользу Гарднера. Действительно, Гарднер чувствовал близость с Биллом, получал удовольствие от его дружелюбия и необычайного чувства юмора и называл его «одним из самых компанейских и симпатичных стариков. Он сыпал остротами и говорил больше за одну беседу, чем Джон произнес бы за неделю»¹⁶. Гарднер первым из многих знакомых Рокфеллера заметил, что тот не отвечает на вопросы о Билле, который нерегулярно наезжал в Кливленд, вкладывая или забирая у «Кларк, Гарднер» огромные деньги. «Я удивлялся, что за предприятие может быть у человека, что в один месяц он обходится без тысячи долларов, а в другой так нуждается в них», – вспоминал Гарднер¹⁷.

Благодаря Гарднеру мы можем определить самую раннюю дату, когда с долей уверенности можно утверждать, что Джон знал если не о двоеженстве, то о скандальных отношениях отца. Фирма начинала наращивать деловые связи с Филадельфией, и Гарднер сообразил, что в следующую поездку туда он мог бы обратиться за информацией к Биллу. «Поэтому я спросил у Джона адрес его отца. Тот поколебался и наконец сказал, что не помнит». Гарднер, знавший о феноменальной памяти Рокфеллера, пришел в замешательство и спросил, не мог бы тот в обед взять адрес у Элизы. После обеда Джон так и не вернулся к вопросу, и вечером перед уходом Гарднер вновь спросил про адрес. «Он покраснел и сказал, что забыл спросить, пока был дома. Я больше не настаивал и так и не узнал, где живет его отец» ¹⁸. Когда Джон начал постигать всю глубину двуличности отца по отношению к матери, он, вероятно, был потрясен и отреагировал тем же подавлением эмоций и уклончивостью, которые служили ему в детстве. Для Рокфеллера тема отца уже стала высочайшим табу, положив начало постоянной секретности, которая пропитает и «Стандард Ойл».

Фотографии Рокфеллера периода «Кларк, Гарднер» показывают высокого решительного молодого человека с наблюдательным острым взглядом. Плотно сжатые губы говорят о неудержимой целеустремленности и сдержанном характере. Высокий и широкоплечий, он начинал сутулиться, что придавало ему настороженный вид. Несмотря на редкие педантичные перепалки с Гарднером, он обладал той впечатляющей уверенностью, которая позволяет говорить негромко и весомо. Рокфеллер, аккуратно одетый и подтянутый, каждый день приходил в контору первым и уходил последним. По естественному разделению обязанностей Кларк заведовал покупкой и продажей, а Рокфеллер занимался бухгалтерией. С педантичными привычками и врожденной интеллигентностью Рокфеллера, казалось, суждено добиться успеха. С ненасытностью ретивого аудитора он любил выискивать нарушения и раскрывать ошибки. Морис Кларк считал Джона человеком подходящим, но «слишком точным. Он был методичен до крайности, аккуратен в деталях и въедлив до мелочей. Если нам причитался один цент, он хотел его получить. Если один цент причитался клиенту, он хотел, чтобы его получил клиент»¹⁹. Портрет, если и жутковатый, подчеркивает особо щепетильную честность Рокфеллера на этом этапе его карьеры.

С самого начала Рокфеллеру приходилось бороться с демонами гордыни и жадности. Когда служащий банка пренебрежительно отказал ему в займе, в гневе он резко заявил: «Когда-нибудь я стану самым богатым человеком в мире»²⁰. Всю неделю он предостерегал себя притчами, которым научила его Элиза, подобно такой, как «Погибели предшествует гордость», и духовная внутренняя критика по мере роста его состояния усиливалась²¹. Ночью, склоняя голову на подушку, он предупреждал себя: «Раз ты хорошо начал, ты думаешь, что стал уже изрядным предпринимателем; будь осторожен или потеряешь голову – не торопись. Ты позволишь себе возгордиться из-за денег? Гляди в оба. Не теряй спокойствия»²². Если бы Рокфеллер не опасался, что способен на неумеренность, он бы не занимался таким изматывающим самоанализом. По его словам: «Эти безмолвные разговоры с самим собой имели большое влияние на мою дальнейшую жизнь. Я боялся, что удача меня опьянит, наступит день – и удача кончится, стоит только забрать себе в голову веру в свою удачу»²³. Несложно прийти к выводу, что характерный для Рокфеллера нравоучительный стиль был позаимствован у церкви и отшлифован ночными проповедями, которые он служил сам себе.

Рокфеллер вел безупречную жизнь христианина, и это немало способствовало его деловым достижениям, так как он нравился горожанам постарше. В свой первый год работы с Кларком он нанял человека следить за бухгалтерией, а сам отправился искать клиентов и много ездил в Огайо и Индиану. Вопреки тому, что можно было бы ожидать, как продавец Рокфеллер умел складно убеждать. Вместо того чтобы дерзко отбивать клиентов у конкурентов, он просто перечислял услуги своей фирмы. «Я заходил в контору, давал мою карточку и говорил собеседнику, что, по моим представлениям, его деловые связи вполне удовлетворительны, и я не намерен докучать, но у меня есть хорошее предложение, и я уверен, что для него оно выгодно. Я не жду от него решения прямо сейчас, но прошу подумать, и я зайду еще раз»²⁴. Заказы на торговлю сыпались чуть ли не быстрее, чем он мог их обработать. «Я увидел, что сразу внушаю доверие людям постарше, и меня несколько недель не было в городе, потом я вернулся домой, и поступили товары, и наше дело выросло, и это открыло для меня целый новый мир»²⁵.

Рокфеллер умел обращаться с людьми, он вовсе не был холодным брюзгой, как позже описывали мифы о нем. Тем не менее он был настойчивым, что людям нравилось или не нравилось в зависимости от их предпочтений. Торговые предприятия испытывали те же трудности, от которых впоследствии страдали нефтяные – им постоянно недоставало вагонов для перевозки муки, зерна и свинины, и Рокфеллер так изводил железнодорожного служащего, что старик, в конце концов, погрозил ему пальцем и рявкнул: «Молодой человек, поймите, вы не можете кидать меня туда и обратно, словно мячик»²⁶. Рокфеллер часто рассказывал, как лучший клиент фирмы однажды убеждал его нарушить привычную деловую практику и заплатить авансом до прихода продукции или накладных. Рокфеллер отказал, хотя постарался сохранить клиента. «Но он пришел прямо в бешенство, и я принужден был испытать новое унижение, необходимость сознаться компаньону в том, что дар моего убеждения не доставил мне ни малейшего успеха»²⁷. Лишь позже Рокфеллер узнал, что непреклонность клиента была хитрой ловушкой, подстроенной местным банкиром, чтобы посмотреть, устоят ли молодые люди перед соблазном и продолжат ли придерживаться своих традиционных принципов.

При всем его популистском недоверии банкирам, значительную роль в ослепительном подъеме Рокфеллера сыграла их поддержка. «Величайшей трудностью на всем моем пути коммерсанта было получить достаточно капитала, чтобы сделать все дела, какие я хотел и мог сделать, если бы имел необходимые средства»²⁸. Банковская система тогда была слабой и разобщенной. Многие банки на Мейн-стрит имели небольшой капитал и внушали так мало доверия, что фирма Рокфеллера держала запас наличных в сейфе. Свой первый заем вне семьи Рокфеллер получил у добродушного благожелательного старого банкира Трумана П. Хенди, который согласился засчитать приходы денежных средств склада в качестве обеспечения. Получив ссуду в две тысячи долларов, Джон чуть ли не парил в воздухе! «Представьте себе, – размышлял он, – банк мне доверил две тысячи долларов! Я почувствовал, что я гражданин, что я коммерсант»²⁹. Рокфеллер поклялся Хенди, что не будет спекулировать на этих двух тысячах, и, должно быть, молодой человек понимал, что завоевал первого из многих влиятельных наставников в финансовом сообществе Кливленда. Степенный благовидный Хенди был не только президентом банка, но и возглавлял воскресную церковную школу. Он успел расспросить Айзека Хьюитта о характере и привычках молодого человека. Как осознал Рокфеллер, его кредитный рейтинг зависел от рассказов о его безупречном характере – в точности, как он поучал Джорджа Гарднера, – а его репутация в Церкви баптистской миссии на Эри-стрит гарантировала ему доброжелательный прием в банках. Так, первый заем Рокфеллера свидетельствует о тесном переплетении христианства и капитализма в начале его карьеры.

Рокфеллер, позже прославившийся нежеланием брать в долг, необычайно хорошо справлялся с этим, когда нуждался в капитале. По словам Кларка: «О, Джон был величайшим заемщиком, какого можно было видеть!»³⁰ Торгуясь с банками, Рокфеллер проявлял хитрость своего отца и прекрасное знание психологии толпы. Если ему нужны были пять тысяч, он распускал в городе слух, что собирается вложить десять тысяч долларов. Сплетня подкрепляла мнение о высочайшей надежности его фирмы, а также давала банкирам дополнительный стимул дать ему ссуду. Рокфеллер еще больше нуждался в деньгах во время Гражданской войны, которая стала золотой жилой для торговых предприятий. Как компаньон в кливлендской фирме, поставляющей сельскохозяйственную продукцию, Джон Д. Рокфеллер стратегически находился в нужном месте, чтобы заработать на войне, и до конца века его карьера шла ровно нога в ногу с историей американского бизнеса.