Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Помимо написания писем и оплаты счетов молодой Рокфеллер также служил «коллекторским агентством» и собирал арендную плату за недвижимость Хьюитта. Терпеливый и вежливый, он демонстрировал бульдожью хватку, которой от него никто не ждал. Сидя снаружи в коляске, бледный и терпеливый, похожий на сотрудника похоронного бюро, он ждал, пока должник не сдавался. Он напоминал об уплате долга, как будто от этого зависела его жизнь, и опыт, судя по всему, вызывал значительную долю беспокойства. «Сколько раз мне снилось, и снилось до недавних лет, что я пытаюсь собрать эти долги!» – поражался он пятьдесят лет спустя. «Я просыпался, вскрикивая: «Я не могу взять по счету такого-то и такого-то!»⁴¹. Отчасти его тревога была связана с тем, что он только ушел от удручающей семейной жизни, и неудача на работе означала бы возвращение к зависимости от отца. Также можно предположить, что, хотя Джон был настойчив, он был и крайне медлителен; как и в школе, некоторые считали его недалеким олухом, который ничего не добьется, и ему приходилось доказывать обратное.

Сколь бы скромной ни была деятельность фирмы, «Хьюитт энд Таттл» стала превосходной школой для начинающего молодого бизнесмена и открыла перед Рокфеллером необъятную вселенную коммерции. Большинство предприятий перед Гражданской войной все еще специализировались только на одной услуге или товаре. Хьюитт и Таттл, напротив, брали на комиссию широкий ассортимент товаров. Начинали они с продуктов питания, но за три года до прихода Рокфеллера положили начало импорту железной руды с озера Верхнего. Фирма полагалась на железные дороги и телеграф, технологии, которые тогда произвели революцию в американской экономике. Как отметил Рокфеллер: «Это раскрыло мне глаза на транспортные перевозки», – что немало, учитывая последующие спорные отношения «Стандард Ойл» с железными дорогами⁴². Даже простая поставка в Кливленд вермонтского мрамора требовала сложных вычислений затрат на перевозку по железной дороге, каналу и озеру. «Утерю, убытки от порчи товара во время транспортирования надо каким бы то ни было способом разнести по этим трем различным статьям транспортирования. Необходимо было все остроумие юного ума, чтобы решить эту проблему к общему удовольствию всех заинтересованных, среди которых не последнее место занимал мой хозяин»⁴³. Рокфеллер никогда не упускал никакой деловой опыт.

В последний день 1855 года Хьюитт выдал Рокфеллеру пятьдесят долларов за три месяца работы или немногим более пятидесяти центов в день. Он объявил, что с этого дня помощник бухгалтера будет получать двадцать пять долларов в месяц или триста долларов в год. Странным образом Рокфеллер испытал чувство вины: «Я чувствовал себя преступником»⁴⁴. Опять же возникает подозрение, что все-таки внутренне он ликовал, но боялся, из религиозных моральных соображений, собственной жадности. Рокфеллер понимал, что копить деньги это одно, а откровенно желать их – совсем другое.

* * *

Во многих отношениях Джон Д. Рокфеллер являлся примером предприимчивого молодого бизнесмена своей эпохи. Бережливый, пунктуальный, деятельный, горячий приверженец доктрины успеха. Он мог бы стать героем любой из ста девятнадцати воодушевляющих брошюр, вскоре написанных Горацио Элджером-младшим – его книги носили звучные названия: «Стремись и добивайся», «Везение и смелость», «Храбрый и дерзкий» и «Обречен возвыситься». Последнее название, кстати, перекликалось с восторженным гордым заявлением Рокфеллера более старшему предпринимателю: «Я обречен быть богатым – обречен быть богатым – ОБРЕЧЕН БЫТЬ БОГАТЫМ!» Как рассказывали, он усилил этот рефрен несколькими быстрыми выразительными ударами по колену собеседника⁴⁵. Не так много вопросов, по которым Джон Д. так открыто выражал свои чувства.

Рокфеллер постоянно отрицал истории о своей одержимости деньгами в детстве, но о времени, когда он работал в «Хьюитт энд Таттл» он рассказал следующую историю:

Я был молодым человеком, когда впервые увидел банковский билет. В то время я служил клерком здесь во «Флэтс». Как-то раз мой хозяин получил из банка на юге штата банковский билет на четыре тысячи долларов. Днем он показал его и положил в сейф. Едва он ушел, я отпер сейф и достал билет, смотрел на него, широко раскрыв глаза и рот, а потом положил обратно и тщательно запер. Мне казалось это ужасно крупной суммой, неслыханными деньгами, и еще много раз за день я открывал сейф и подолгу жадно разглядывал билет⁴⁶.

В этой истории чувствуется почти эротический заряд, который банкнота пробудила в юноше, ввела его в гипнотический транс. Похоже на то, как Большой Билл сворачивал и прятал купюры, а потом радовался, поглядывая на свое сокровище. Такая страсть к деньгам тем более поражает во флегматичном молодом человеке, утверждавшем, что ему не приходилось бороться с разрушительными порывами. «Я никогда не испытывал влечения к табаку или чаю и кофе, – решительно заявил он однажды. – Я никогда не испытывал влечения ни к чему»⁴⁷.

Даже если жадность оказалась более сильным мотивом, чем он хотел признать, Рокфеллер получал физическое удовольствие от самой работы и никогда не считал ее унылой каторгой. Более того, мир коммерции завораживал его как неисчерпаемый источник чудес. «Несомненно, эти люди деятельного ума работают не только из-за одних денег, часто их захватывает и сама работа, – написал он в мемуарах, опубликованных в 1908–1909 годах. – Вкус к этой работе, несомненно, поддерживает нечто более высшее, чем страсть к простому накоплению средств»⁴⁸.

Американская культура поощряла – нет, даже восхваляла – стремление приобретать, и всегда существовала возможность, что дело дойдет до крайности и людей поработит жадность. Поэтому детей учили следить за своим поведением и контролировать его. В посмертно опубликованной «Автобиографии» Бенджамин Франклин описывает, как он завел маленькую нравоучительную книжечку, позволявшую сразу увидеть свои добродетели и пороки за каждый день. В середине XIX века многие держали подобные журналы учета, помогающие поддерживать бережливость и сделать наглядными свои моральные достижения. Молодые люди вели дневники, нашпигованные напутствиями, наставлениями, вдохновляющими мыслями и предостережениями. Эндрю Карнеги писал себе назидательные напоминания, а Уильям К. Уитни вел небольшую книжечку с нотациями. Действовал противоречивый порыв: в новой конкурентной экономике люди побуждали себя стремиться к лучшему, но при этом старались обуздать свои ненасытные аппетиты.

Джон Д. Рокфеллер довел такой внутренний мониторинг до более высокой стадии. Как добрый пуританин, он тщательно изучал свои поступки в течение дня и сдерживал желания, надеясь изгнать из жизни спонтанность и непредсказуемость. Когда честолюбие уже было готово поглотить его, совесть взывала к сдержанности. Так как в «Хьюитт энд Таттл» его рабочий день был удлиненным, коммерция грозила превратиться в неподъемное навязчивое влечение. Каждый день он приходил на работу в шесть тридцать утра, обед брал с собой в контору, уходил на ужин, а потом возвращался и работал допоздна. Однажды он решил приглушить свою одержимость. «В тот день я заключил с собой соглашение, что тридцать дней не буду появляться [в конторе] после десяти вечера», – написал он себе⁴⁹. Показательно, что молодой человек дал себе такой зарок и не менее показательно, что выполнить это он находил крайне сложным.

Бухгалтерия управляла не только деловой, но и личной жизнью Рокфеллера. Так как цифры своей простотой несли ему такую ясность и успокоение, он применил деловой подход «Хьюитт энд Таттл» к личному хозяйству. Начав работать в сентябре 1855 года, он купил за десять центов маленькую красную книжечку, назвал ее «Книга счетов А» и самым подробнейшим образом записывал в нее приходы и расходы. Подобные записные книжки держали многие его современники, но мало кто с таким придирчивым вниманием ее вел. Всю оставшуюся жизнь Рокфеллер обращался с «Книгой счетов А», как с самой священной реликвией. Более пятидесяти лет спустя он достал ее в Библейском классе и чуть не прослезился, переворачивая ее страницы дрожащими руками, столь сильны были вызванные ею эмоции. В Библейском классе в Баптистской церкви на Пятой авеню в 1897 году растроганный Рокфеллер поднял книжечку над головой и провозгласил: «Я не видел эту книжечку двадцать пять лет. Вы не смогли бы забрать ее у меня в обмен на все бухгалтерские книги Нью-Йорка и то, что они могли бы посулить»⁵⁰. Книжечка хранилась в банковской ячейке, как бесценная фамильная реликвия.

Как подтверждает «Книга счетов А», Рокфеллер теперь сам себя содержал, тратя половину дохода на жилье у миссис Вудин и на прачку и был совершенно независим от отца. Он гордился воспоминаниями о своей небогатой юности. «Я не мог позволить себе модный покрой одежды. Помню, я покупал тогда у дешевого портного. Он продавал одежду дешево, так что я мог за нее заплатить, что было много лучше, чем покупать одежду, которая мне не по карману»⁵¹. Одно отступление от жесткой экономии долго приводило его в недоумение: вместо обычных шерстяных варежек он как-то в молодости купил пару меховых перчаток за два с половиной доллара и в девяносто лет все еще цокал языком от такой шокирующей расточительности. «Нет, по сей день не могу сказать, что заставило меня выкинуть два с половиной на простые перчатки»⁵². Другая статья расходов, впоследствии принесшая проценты повзрослевшему Рокфеллеру, содержала осветительное средство под названием камфин по восемьдесят восемь центов за галлон (ок. 3,5 л). Благодаря эффекту масштаба «Стандард Ойл» продавал превосходящий его по качеству продукт, керосин, по пять центов за галлон – о чем Рокфеллер имел обыкновение напоминать, когда люди впоследствии обвиняли его, что он душит население.

Рокфеллер не преувеличивал ценность «Книги счетов А» в одном важном отношении – она стала авторитетным свидетелем в вопросе, являлся ли он ненасытным человеком, который позже, с помощью благотворительности пытался очистить «запятнанное» богатство. Здесь «Книга счетов А» говорит твердо и однозначно: Рокфеллер был фантастически щедрым с детства. В свой первый год работы молодой клерк отдал около шести процентов заработка на благотворительность, в некоторые недели гораздо больше. «У меня есть моя самая первая книжечка, и в ней записано, когда я зарабатывал всего доллар в день, я отдавал пять, десять или двадцать пять центов на все эти дела», – заметил он⁵³. Джон Д. жертвовал миссии «Файв-Пойнтс» в знаменитых трущобах южного Манхэттена, «бедняку в церкви» и «бедной женщине в церкви»⁵⁴. К 1859 году, когда ему исполнилось двадцать лет, его щедрые пожертвования превысили отметку в десять процентов. Несмотря на явное тяготение к делам баптистов, он рано начал жертвовать на общие вопросы, дал денег негру в Цинциннати в 1859 году, чтобы тот выкупил жену из рабства. В следующем году он жертвовал негритянской церкви, методистской церкви и католическому приюту.

Благотворительные дары клерка были не менее заметны, чем его деловые таланты. О глубоко парадоксальной природе Рокфеллера говорит то, что хотя его и сразил банковский билет в четыре тысячи долларов, не меньшее впечатление произвела книга 1855 года «Избранные места из дневника и переписки покойного Амоса Лоренса». Лоренс, богатый производитель текстиля из Новой Англии, раздал на благотворительность более ста тысяч долларов, обдумав и спланировав свой шаг. «Я помню, как меня заворожили его письма, – рассказывал Рокфеллер, который, возможно, у Лоренса в свое время перенял обычай раздавать людям только что отчеканенные монеты. – Хрустящие банкноты! Я видел и слышал их. Я решил, что, если удастся сделать это, когда-нибудь тоже буду раздавать хрустящие банкноты»⁵⁵. Подобные мысли у молодого человека редки и достойны восхищения, но следует отметить, что и в этом случае магическое воздействие на него оказывали деньги. Он видел, что деньги могут принести величие в моральной и в светской сфере, что волновало его больше, чем модные владения или одежды.

Помощник бухгалтера, будто наверняка зная, что когда-то станет богатым и должен подготовиться к назначенному часу, цепко наблюдал за коммерсантами в порту и отмечал, как они избегают хвастовства. Например, он необычайно восторгался перевозчиком Л.-Р. Моррисом и был поражен тем, «как он ходит, как выглядит, как будто его большое богатство его совершенно не трогает. Я видел других состоятельных людей и с удовольствием смотрел, как они занимаются делом, никак не показывая власть денег. Позже я видел и тех, кто носил дорогие украшения и роскошные одежды. Казалось прискорбным, чтó их привело к такому излишеству». Если Рокфеллер придерживался квакерской сдержанности в одежде и позже противился вульгарному хвастовству Вандербильтов и других магнатов Позолоченного века с их вычурными особняками и яхтами, отчасти это связано с его баптистскими воззрениями, а отчасти с простым строгим стилем богатых кливлендских бизнесменов, которых он так внимательно изучал на этапе своего становления.

* * *

Как неисчислимое множество молодых людей до него, Рокфеллер обратился к церкви за всеобъемлющими ответами на неразрешимые семейные проблемы. Он обладал призванием и в религии, и в бизнесе, христианство и капитализм сформировали два равных столпа его жизни. После публикации в 1859 году труда Чарльза Дарвина «О происхождении видов», вера многих людей начала ослабевать, но воззрения Рокфеллера остались простыми и постоянными. Когда в последующие десятилетия традиционные религиозные взгляды начали оспаривать, он остался верен духовным реалиям своего детства. Из-за часто непорядочного поведения отца молодой клерк был готов к жаркому осуждению греха и разговору о личном спасении и моральной реформации, вокруг которых тогда строились беседы баптистов. С самого начала его баптистская вера служила мощным инструментом контроля запретных чувств и сдерживала необузданную природу отца внутри него. После постоянных переездов в детстве, он стремился обосноваться в церкви, которая заменила бы ему семью, но без постыдных проявлений настоящей семьи.

Пока Джон и Уильям жили у миссис Вудин и ее дочери Марты, они вчетвером начали посещать бедную, переживающую не лучшие времена Церковь баптистской миссии на Эри-стрит неподалеку. Организованная за три года до процветающей Первой баптистской церкви, церковь миссии стояла на пустом месте без деревьев и представляла собой скромное белое здание с колокольней и высокими узкими окнами. В 1850-х годах по Кливленду прокатилось несколько религиозных возрождений, и Церковь баптистской миссии на Эри-стрит была создана после религиозного бдения, длившегося сто пятьдесят ночей подряд.

Церковь дала Рокфеллеру общество друзей, о которых он мечтал, и уважение и расположение, в которых он нуждался. Рокфеллер посещал Библейский класс диакона Александра Скеда, а привел его в церковь сам Скед, цветочник по роду занятий, поэтичный шотландец, любивший декламировать псалмы и пророчества и, казалось, знавший всю Библию наизусть. Скед родился в Шотландии в 1780 году, приехал в Америку в 1831-м и четыре года спустя перебрался в Кливленд. Во время службы он поднимал руки в молитве Богу, его лицо светилось воодушевлением. Этот набожный пожилой человек служил наставником Рокфеллеру, и тот пришел к нему, когда нашел работу в «Хьюитт энд Таттл», чтобы сообщить хорошие новости. Встреча дала неожиданную отповедь, которую Рокфеллер так и не смог забыть. «Прежде чем я ушел, он заметил, что я ему очень нравился, но что он всегда гораздо больше любил моего брата Уильяма. Я так и не мог понять, почему он это сказал. Я не обиделся, но меня это удивило»⁵⁶.

Осенью 1854 года Джон принял решение о вероисповедании, диакон Скед погрузил его в купель, и тот стал полноправным прихожанином. Никогда не будучи снобом, Рокфеллер гордился тем, что «выращен в церкви миссии»⁵⁷. Вне зависимости от своих мирских амбиций, он не искал простых путей к успеху и не пытался присоединиться к процветающим прихожанам или высокой церкви. Его, человека замкнутого и стороннего, привлекло теплое братство верующих, ему нравилась атмосфера равноправия в церкви на Эри-стрит, позволявшая присоединиться, как он выразился, к «людям в самых скромных обстоятельствах» ⁵⁸. Центральный принцип баптизма, автономность отдельных паств и церквей миссии, в которых не доминировали именитые семьи, был самым демократичным из всех. Церковь на Эри-стрит посещали продавцы, помощники в лавках, кондукторы железной дороги, рабочие с фабрик, клерки, ремесленники и другие люди крайне скромного достатка. Даже в более поздний период, когда она преобразовалась в Баптистскую церковь на Юклид-авеню, в пастве осталось больше плебеев, чем патрициев. Много лет спустя Рокфеллер заявил с сердечной теплотой: «Как благодарен я, что это общение дано мне было в раннем детстве, что я был доволен и счастлив… работой в церкви, работой в воскресной школе, работой с хорошими людьми – это было мое окружение, и я благодарю Бога за него!»⁵⁹.

Рокфеллер не просто посещал службы, а выполнял в церкви бесчисленные поручения. Еще не достигнув двадцати лет, он стал учителем воскресной школы, членом совета и бесплатным клерком, державшим в руках протоколы заседаний. Лишенный ложной гордости, он с удовольствием выполнял даже подсобные работы, и одна прихожанка оставила живую зарисовку его вездесущего присутствия:

В те годы… Рокфеллера можно было застать здесь каждое воскресенье – он мел залы, разжигал камин, зажигал лампы, чистил проходы, провожал людей на места, изучал Библию, молился, пел, выполнял все обязанности бескорыстного и исполнительного прихожанина… Он служил простым клерком, и денег у него было мало, но он что-то жертвовал на все дела в маленькой старой церкви. В этом он всегда был очень точен. Если он говорил, что даст пятнадцать центов, ни одна душа не могла сподвигнуть его дать на цент больше или цент меньше… Он регулярно и прилежно читал Библию и знал, что в ней написано⁶⁰.

Заметно, что Джон считал церковь своей, с любовью заботился о ней. Иногда он работал добровольным уборщиком, подметал аскетичную церковь, мыл окна, пополнял свечи в подсвечниках или наполнял угловую печку дровами. По воскресеньям он звонил в колокол, собирая людей на молитву, и разжигал огонь, а затем, когда люди гуськом уходили со службы, для экономии задувал все свечи кроме одной. «Сберегай, когда можешь, а не когда приходится», – наставлял он других и уговаривал носить на работу хорошую воскресную одежду в знак их христианской городсти⁶¹. В пятницу вечером он ходил на молитвенные собрания, а кроме того два раза по воскресеньям на службу и всегда был выдающейся личностью – сидел на скамье с прямой спиной, стоял на коленях или вел паству в молитве. Он ценил особую интенсивность чувств, которую баптисты привносили в веру, это высвобождало эмоции, чего не хватало в другие моменты его жизни. Густым баритоном, ставшим чище благодаря урокам пения в церкви, он с глубокой радостью тянул гимны. Его любимый «Нашел я друга одного» описывал Иисуса как близкого знакомого: «Нашел я друга одного; дороже всех на свете! / Пошел Он на мученье, чтоб дать нам вечной жизни дар»⁶².

В мире, полном ловушек, расставленных для ни о чем не подозревающего пилигрима, Рокфеллер очень старался оградить себя от всех соблазнов. Позже он сформулировал это так: «Мальчику всегда следует быть осторожным и избегать соблазнов, которые окружают его, тщательно выбирать товарищей и равным образом уделять внимание духовным и …умственным и материальным интересам»⁶³. Так как евангельские христиане воздерживались от танцев, карт и театра, Рокфеллер ограничил свою личную жизнь церковными встречами и пикниками, где он мог играть в жмурки и предаваться другим невинным занятиям. Как примерный баптист он пользовался большим спросом у молодых леди. «Девушки необычайно любили Джона, – вспоминал один прихожанин. – Некоторые опасно приблизились к тому, чтобы влюбиться в него. С лица он не был особо привлекательным, да и одежду носил простую и изрядно поношенную. Возвышенно настроенные молодые женщины были о нем высокого мнения из-за его любезности, религиозного рвения, его серьезности и готовности участвовать в церкви и его очевидной искренности и честности намерений»⁶⁴.

За лимонадом и кексами на церковных встречах Рокфеллер сформировал близкую привязанность к симпатичной молодой женщине по имени Эмма Сондерс. Девушка сердилась, что Джон не хочет расширить свою светскую жизнь и настаивает на том, чтобы видеться только в церкви. Для Рокфеллера церковь была не просто набором теологических позиций: это было братство добродетельных единомышленников, и он никогда не решался отходить слишком далеко от ее оберегающих объятий.

В целом сдержанный, Рокфеллер развил компанейские привычки в церкви, которые остались с ним на всю жизнь, и его беспокоило, если люди уходили сразу после завершения воскресной службы. «Церковь должна походить на дом, – настаивал он. – Друзья должны радоваться друг другу и приветствовать незнакомцев»⁶⁵. Даже в более поздние годы, когда толпы людей собирались у дверей церкви посмотреть на самого богатого человека мира, он продолжал пожимать людям руки и грелся в семейном тепле. Рукопожатие приобрело для него значение символа, так как это «дружеская рука, протянутая человеку, который не знает, что его ждут, [что и] приводит многих в церковь. Я сохранил это прежнее отношение к рукопожатию. Всю жизнь я люблю его, оно говорит: «Я твой друг»⁶⁶.

Так же, как он болезненно воспринимал отношение свысока в деловом мире, Рокфеллер не выносил его и в религиозной сфере. Церкви миссии не находились на самофинансировании, поэтому Рокфеллеру и другим попечителям приходилось подчиняться покровительственным уведомлениям главной церкви. «Вот это-то обстоятельство и укрепляло нас в решении доказать всем, что мы и сами сумеем руководить своим духовным кораблем»⁶⁷. При том что Рокфеллер имел сильную религиозную веру, он был значительно вовлечен в мирские дела церкви, которые, по его мнению, следует вести, как в опрятной фирме. Вскоре у него появилась возможность отстаивать кредитоспособность церкви, когда диакон опоздал выплатить проценты на две тысячи долларов по закладной. Однажды в воскресенье пастор объявил с кафедры, что кредитор угрожает продать имущество церкви, и, чтобы выжить, очень быстро нужно собрать две тысячи долларов. Когда пораженная паства покидала церковь, Рокфеллер стоял у дверей, задерживал каждого для разговора и упрашивал внести конкретные суммы. «Я просил, убеждал и, порою, даже грозил. Когда кто-то соглашался, я заносил его имя и сумму взноса в записную книжку и обращался к другому»⁶⁸. Возможно, ничто на раннем этапе его жизни не стало таким предвестником его непреклонности в преследовании целей. «План захватил меня, – признал он. – Я лично пожертвовал на эту цель все, без чего только мог обойтись, а рвение мое как можно больше зарабатывать – сильно поднимали это и другие, подобные этому, начинания»⁶⁹. Всего за несколько месяцев он собрал нужную сумму и спас церковь. К двадцати годам он выдвинулся как наиболее важный, после священника, член паствы.

Учитывая в основном спартанское сельское образование Джона Д. Рокфеллера и слабое знакомство с культурой большого города, ум его был в основном заполнен поучениями и высказываниями из его баптистской фундаменталистской церкви. Всю жизнь он извлекал из христианства практические жизненные уроки и подчеркивал пользу религии как наставника в повседневных делах. Со временем американцы будут удивляться, как ему удалось совместить свои хищные наклонности с религией, но все же церковь его юности, в основном – по крайней мере, как видел это Рокфеллер – поощряла его предрасположенность к коммерции. Религия, с которой он столкнулся, была далека от того, чтобы чинить ему препятствия, а наоборот, казалось, одобряла его действия, и Рокфеллер во многом стал воплощением непростого симбиоза между церковью и бизнесом и определил зарождающиеся идеалы американской экономики после Гражданской войны.

Рокфеллер никогда не сомневался, что его карьера имеет поддержку свыше и утверждал: «Господь дал мне деньги»⁷⁰. За десятилетия преподавания в воскресной школе, он нашел множество примеров в Писании, подкреплявших это заявление. (Конечно, его критики приводили множество цитат, свидетельствующих об обратном и предупреждающих о тлетворном влиянии богатства.) Когда Бенджамин Франклин был мальчиком, его отец внушал ему одну из Притч Соломоновых: «Видел ли ты человека, проворного в своем деле. Он будет стоять перед царями, он не будет стоять перед простыми». Рокфеллер часто объяснял этот текст своему классу. Мартин Лютер увещевал свою паству: «Пусть даже [работа ваша] кажется мелкой и зазорной, смотрите на нее как на великую драгоценность, не по причине вашей ценности, но потому что она имеет место в этом драгоценном и священном сокровище, Слове и Повелении Божием»⁷¹. Многие влиятельные теологи XIX века приняли точку зрения кальвинистов в том, что богатство – это знак милости Божией, а бедность – красноречивое свидетельство небесного неблаговоления. Генри Уорд Бичер назвал нищету оплошностью бедных и провозгласил в проповеди, что «в целом верно утверждение, что там, где сильнее всего религия, сильнее всего и мирское процветание»⁷².

Когда Рокфеллера спрашивали, почему бог отметил его такой ошеломляющей щедростью, он всегда объяснял, что придерживался доктрины управляющего – представления о богатом человеке как простом инструменте Бога, временном управляющем Его деньгами, который отдает их на добрые дела. «Казалось, я был избран и получил прибавку, потому что Господь знал, что я развернусь и все отдам»⁷³. Рокфеллер сказал это, когда ему уже было далеко за семьдесят, и возникает вопрос, не сформировалось ли равенство между получением и отдачей денег в его уме позже. Но даже подростком распределение денег на благотворительные цели ему доставляло осязаемое удовольствие, и он настаивал, что с ранних лет ощущал тесную духовную связь между зарабатыванием денег и пожертвованиями. «Я ясно помню, когда в моей жизни определился план по финансам – если я могу его так назвать. Это было в Огайо в служение дорогого старого священника, который проповедовал: «Получите деньги, получите их честно и отдайте с умом». Я записал это в своей книжечке»⁷⁴. Мысль эта перекликалась с высказыванием Джона Уэсли: «Если те, кто «зарабатывают все, что могут» и «откладывают все, что могут», будут также «отдавать все, что могут», еще больше они получат в милосердии»⁷⁵. Рокфеллер оперировал такой духовной бухгалтерией по методу двойной записи, и его благотворительность послужила, своевременно, неоспоримым доказательством чистоты его богатства. Вполне возможно, что его самоотверженность в благотворительности стала для него своего рода внутренней лицензией, необходимой, чтобы искать богатство с неслыханным – и временами беспринципным – напором.

Как отметил Макс Вебер, аскетичное христианство стало непревзойденной благодатной почвой для мечтающих стать предпринимателями. Практика десятины, например, прививала бережливость, самоотречение и аккуратное планирование расходов – бесценные активы любого начинающего капиталиста. Джон Д. Рокфеллер воплощал собой протестантское отношение к труду в чистейшей форме, и классическое эссе Вебера читается, как духовная биография его жизни. Возможно, стоит отметить некоторые замечания Вебера, которые особенно применимы к Рокфеллеру. Вебер утверждал, что пуритане произвели религию, оправдывающую мирские действия, считая, что «все существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью» его жизни⁷⁶. Они подошли к бизнесу рационально и методично, изгнав магию с рыночной площади и сведя все к методу. Так как процветание являлось признаком будущего спасения, избранные работали с особым тщанием, чтобы уверить себя в благоволении Бога. Даже те, кто собрал большое богатство, продолжали работать, так как они трудились, как утверждалось, во славу Божию, а не ради их собственного возвеличивания. Церковь не хотела поощрять жадность и потому обошла эту проблему и узаконила стремление к деньгам, если оно становится призванием – то есть устойчивую самоотдачу продуктивной задаче. Человек, обнаруживший свое призвание, должен был отдать себя ему со всепоглощающей самоотверженностью, а деньги, полученные таким образом, считались знаком божественного благословения.

Побочным эффектом внимания к призванию стало то, что протестанты низводили занятия вне религиозной и экономической сферы в разряд менее значимых. Верующий не должен был искать удовольствий за пределами безопасных границ семьи, церкви и бизнеса, а наиболее тяжкими грехами считались напрасная трата времени, пустая болтовня и наслаждение роскошными увеселениями. Добрый пуританин, нацеленный на зарабатывание денег, должен был сдерживать свои порывы, а не потакать им. Как отметил Вебер: «Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его духу. Капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае, его рациональному регулированию»⁷⁷. То есть человеку богатому следует знать цену деньгам. Люди должны регулировать свои жизни, утверждал Вебер, чтобы самопожертвование порождало изобилие. В сердце пуританской культуры таится роковое противоречие, так как добродетели набожных людей сделали их богатыми, а богатства, в свою очередь, угрожали подорвать их набожность. Как высказался Коттон Мэзер о Плимутской колонии в 1690-х годов: «Религия породила процветание, и дочери поглотили мать»⁷⁸. Противоречие представляло собой центральную дилемму для Джона Д. Рокфеллера и его потомков, которые без устали боролись с пагубным воздействием богатства.

Стоит отметить, что из четырех основных групп аскетичных протестантов, проанализированных Вебером, только баптисты отвергали предназначение, а следовательно, не могли истолковать богатство как верный знак милости Бога. С другой стороны, показал Вебер, некоторые постулаты баптистов готовили их последователей к процветанию в коммерции. Баптизм питал отвращение к идолопоклонству и отрицал таинства как средства спасения и тем самым воспитывал рациональное видение мира, прекрасно подходящее для продвижения в капиталистическом обществе. Рокфеллер был убежден, что талант зарабатывать деньги дан ему Богом, он обязан развивать этот талант, и Бог щедро вознаграждает его – все совместимо с баптистской доктриной. По этой причине Рокфеллер находил в религии гораздо в большей степени поощрение, а не препятствие для своих амбиций. Тогда как другие рассматривали его как аномалию в конфессии, радушно принимавшей рабочих людей и затаившей легкое недоверие к богатым, он никогда не видел подобных противоречий.