Текст книги "Страх"

Глава 6

…было видно, что он очень похудел – щеки ввалились, а землистый цвет лица – такого цвета бывают пузыри от дождя – поверг его в ужас, ибо придавал ему невероятное сходство с мертвецом.

Утром, когда он проснулся, то по солнечному лучу на стене понял, что может еще полчасика поспать. Обычно в таких случаях он позволял себе понежиться под одеялом, сладко потягиваясь. Но сегодня что-то было не так.

На дереве за окном сидела малиновка, вертевшая головкой во все стороны, словно высматривала червяка с этой гордой высоты; время от времени птичка, позабыв про червяков, выводила радостную трель, и на нее откликались птичьи голоса в другом конце двора. На чьей-то лужайке, несмотря на ранний час, жужжала газонокосилка; этот веселый звук сопровождался рассеянным, немузыкальным посвистыванием. Где-то хлопнула задняя дверь и тявкнул щенок, затем, наверно, увидев другую собаку, зашелся в неистовом лае, предупреждая, что с ним шутки плохи. Лоури слышал, как Мэри внизу что-то напевает – то был припев незнакомой Лоури песенки. На втором этаже, в коридоре, прямо у него за дверью, скрипнула половица – в этом поскрипывании было что-то зловещее.

Деревянная ручка бесшумно повернулась, и дверь легонько приоткрылась. Лоури закрыл глаза, притворяясь спящим, – дверь отворилась шире. Он замер.

В дверь просунулась голова Томми, увенчанная копной растрепанных темных волос. Лоури не шевелился.

Видимо, оставшись доволен тем, что Лоури спит, Томми переступил через порог и бесшумно приблизился к изножию кровати. Там он остановился, напряженно глядя на Лоури, словно готовясь улыбнуться и сказать доброе утро, если Лоури проснется, а если нет…

* * *

Лоури лежал с закрытыми глазами – любой наблюдающий за ним человек решил бы, что он спит, но все-таки он видел Томми. Что, спрашивал себя Лоури, заставляет его притворяться? Что в Томми странного, что его настораживает?

Малиновка все же высмотрела червяка, так как, свистнув, нырнула в траву. Какая-то соседка звала мальчика, попутно делая торопливый заказ бакалейщику.

Томми неподвижно стоял у кровати, внимательно разглядывая Лоури, пока, наконец, не убедился, что тот спит. Тогда, оглянувшись на дверь, словно желая удостовериться, что Мэри внизу, он молча двинулся к изголовью.

Лоури захотелось протянуть руку и ухватить Томми за белую рубашку, но его удержали инстинкт самосохранения вкупе с любопытством – пусть все идет, как идет. Томми изящным движением провел рукой по глазам Лоури – один раз, другой. Тело Лоури почему-то начало цепенеть. Вот сейчас он шевельнется, откроет глаза и поздоровается с Томми…

Но оказалось, что пошевелиться он не в состоянии. Он как будто окаменел. Томми склонился над ним так низко, что их лица почти соприкасались. Лоури показалось, что изо рта Томми торчат клыки, но не успел он приглядеться, как зубы Томми приняли прежний вид.

Так прошла минута, затем Томми выпрямился и улыбнулся ледяной улыбкой, сделавшей его лицо некрасивым. Он еще раз провел рукой по лбу Лоури и, медленно кивнув, повернулся и выскользнул в коридор. Дверь тихонько затворилась.

Лоури не сразу смог пошевелиться, но даже потом он чувствовал слабость. Он сидел на краю кровати, дрожа всем телом, как человек, которому только что сделали переливание крови. Собравшись с силами, он подошел к зеркалу и, ухватившись за крышку бюро, стал разглядывать свое отражение.

Его глаза под мохнатыми бровями так глубоко запали, что зрачков почти не было видно; волосы спутались; лицо утратило свое решительное выражение, к помощи которого он всегда прибегал, пытаясь скрыть робость; было видно, что он очень похудел – щеки ввалились, а землистый цвет лица – такого цвета бывают пузыри от дождя – поверг его в ужас, ибо придавал ему невероятное сходство с мертвецом.

Позабыв о недомогании, Лоури начал торопливо уничтожать разрушительные следы нервного стресса – он принял ванну, тщательно побрился и причесался; когда он снова посмотрел в зеркало, завязывая галстук, он немного приободрился.

В конце концов, на дворе свежий весенний день. Черт с ним, с Джебсоном, старый дурак помрет гораздо раньше Лоури. Черт с ними, с четырьмя часами; рыцарь прав – что такое четыре часа? Черт с ними, с призраками, которые не дают ему покоя. Ему достанет силы и мужества с ними справиться. Ему хватит воли, чтобы отстаивать убеждения, высказанные в статье. Пусть себе беснуются!

Он сбежал вниз по ступенькам, застегивая на ходу пиджак и поддерживая в себе боевой дух усилием почти физическим. Темная дрянь неотступно следовала за ним, в отдалении звучал высокий, пронзительный смех, но он не будет обращать на них внимания – не доставит им такого удовольствия. Он будет держаться и вести себя, как обычно, несмотря ни на что. Он любезно поздоровается с Мэри и с Томми и прочтет лекцию, как всегда, сухо и обстоятельно. Мэри бросила на него настороженный взгляд, но, увидев, что выглядит он явно лучше, обвила его шею руками и весело чмокнула, как она это делала по утрам. Томми уже сидел за столом.

– Вот видишь, – сказала Мэри, – старый кусок гранита не так-то легко одолеть. Он бодр, как всегда.

– Да, черт меня побери, если это не так, – поддакнул Томми. – Кстати, Джим, половина двенадцатого ночи – не самое подходящее время для прогулок. Надеюсь, все сошло гладко.

Лоури кольнуло чувство досады – зачем Томми об этом заговорил? Как будто хочет лишний раз напомнить ему об его злосчастных приключениях. Правда, Томми осведомился об этом весьма дружелюбно, без заднего умысла. Однако этот странный визит и…

– Вот твой завтрак, – сказала Мэри, ставя перед ним яичницу с беконом.

Улыбнувшись ей, Лоури уселся во главе стола. Продолжая думать о Томми, он взял нож и вилку. Начал отрезать кусочек яичницы…

Тарелка еле заметно дрогнула.

Лоури посмотрел на Томми и Мэри – заметили они или нет. Нет, конечно. Он опять принялся за яичницу.

Тарелка снова плавно качнулась из стороны в сторону.

Он положил вилку.

– Что случилось? – спросила Мэри.

– Да., что-то есть не хочется.

– Но в последний раз ты ел вчера утром!

– Ладно… – Он храбро взялся за вилку. Тарелка медленно качнулась. Он пристально уставился на нее и тут заметил кое-что еще.

Когда он не смотрел на Томми прямо, то краем глаза видел, что у того изо рта торчат клыки. Стоило ему взглянуть на Томми в упор, как клыки исчезали, и рот был как рот. «Мерещится бог знает что», – подумал Лоури. Он опять склонился над тарелкой.

Сомнений быть не могло – это не галлюцинации. Как только он отводил глаза от лица Томми, у того появлялись желтые клыки, нависшие над нижней губой!

Тарелка качнулась.

Маленькая черная гадина метнулась ему за спину.

Где-то зазвенел высокий, пронзительный смех.

Призвав на помощь все свое мужество, Лоури усидел на месте. Он глядел на тарелку. Пока он не пытался к ней прикоснуться, она оставалась совершенно неподвижной.

Тут о л заметил кое-что еще. Когда он отводил глаза от Мэри, ему казалось, что у нее появлялись клыки, такие же, как у Томми!

Он смотрел на нее в упор – ее лицо было, как всегда, прелестным. Он отводил взгляд.

Рот Мэри обезображивали желтые клыки!

Если бы только он мог рассмотреть клыки, глядя прямо на них! Тогда бы его сомнения рассеялись!

Темный комочек удрал из поля зрения.

Он попытался есть – тарелка сдвинулась.

Он выскочил из-за стола, опрокинув стул. Мэри глядела на него большими глазами. Томми тоже поднялся.

– Мне надо кое с кем встретиться перед первым занятием, – сказал Лоури нарочито сдержанным тоном.

Он взглянул на Томми и заметил клыки у Мэри. Он взглянул на Мэри – она была такой же, как всегда, но клыки появились у Томми.

Он поспешил в прихожую и схватил свое пальто, видя, что Томми собирается последовать за ним. Мэри подошла к нему и с тревогой заглянула в лицо.

– Джим, ты ничем не хочешь со мной поделиться? Ты можешь доверять нам, Джим.

Он поцеловал ее, и ему показалось, что он ощутил клыки, которые не мог рассмотреть.

– Со мной все в порядке, дорогая. Не беспокойся. Ничего не случилось.

Ясно, что она ему не поверила, – она не знала, что и думать, и когда он уже спустился по ступенькам, с облегчением убедившись в том, что земля не уходит из-под ног, услышал, как она крикнула:

– Твоя шляпа, Джим!

Помахав ей рукой, он продолжил свой путь. Томми с трудом за ним поспевал.

– – Джим, старина, что с тобой творится?

Лоури не глядел на Томми и при этом ясно видел клыки, а также хитрое, многозначительное выражение его лица.

– Ничего не творится.

– Не пытайся обмануть меня, Джим. Вчера вечером ты ушел, не доев, а в одиннадцать – полдвенадцатого бросился на улицу, словно в тебя вселились сотни дьяволов, сейчас ты опять выскочил из-за стола. Ты что-то скрываешь, Джим.

– Ты сам знаешь что, – хмуро ответил Джим.

– Я… я не понимаю.

– Это же ты наплел мне всякой всячины о демонах и дьяволах.

– Джим, – сказал Томми, – ты считаешь, я имею отношение к тому, что с тобой происходит?

– Я в этом почти уверен.

– Хорошо, что ты употребил слово «почти», Джим.

– Потом я выпил рюмку, и целых четыре часа оказались погружены во тьму, и я потерял…

– Джим, ни один яд в мире не может вызвать подобный провал в памяти, не оставив физических последствий. Поверь, Джим.

– Но…

– И ты это прекрасно знаешь, – сказал Томми. – Все, что с тобой происходит, никоим, образом не связано со мной.

– Но…

– Давай не будем ссориться, Джим. Я хочу тебе только добра.

Джим Лоури молчал; так они и шли – в молчании. Лоури был голоден, а в кафе неподалеку было шумно и пахло кофе. Он прогнал воспоминание о том, что с ним произошло здесь вчера.

– Дальше иди один, – сказал Джим. – У меня в кафе назначена встреча.

– Дело твое, Джим. За обедом увидимся?

– Наверное.

Томми кивнул и зашагал прочь. Лоури вошел в кафе и уселся за стойку.

– А-а! – вскричал Майк, довольный тем, что все-таки не потерял клиента из-за своего длинного языка. – Что будем заказывать, сэр?

– Яичницу с ветчиной, – сказал Джим Лоури.

Он с облегчением увидел, что на сей раз тарелка не движется. И все больше укреплялся в мысли, что без Томми тут не обошлось. Он ел, как после голодовки.

Через полчаса Лоури вошел в аудиторию. Он был рад оказаться в привычном месте, за кафедрой, и наблюдать, как к аудитории спешат студенты. Вскоре они рассядутся, и он начнет бубнить о древних верованиях и цивилизациях, – возможно, мир остался таким же, как и прежде.

Он огляделся по сторонам – все ли в порядке, чистая ли доска, ведь ему надо будет на ней писать…

Он посмотрел на доску над кафедрой. Странно. После выходных доска была всегда чистой. При чем тут эта надпись?

«Ты объективно существуешь. Жди нас в своем кабинете».

Какой занятный почерк. Чем-то напоминает ту записку, которую он получил, но здесь можно легко разобрать каждое слово. Объективно существуешь? Ты объективно существуешь? Что это может означать? Жди в своем кабинете? Кого? Чего?

В нем стало нарастать тяжелое предчувствие надвигающейся беды. Что это за шутки? Он схватил губку и начал неистово тереть по доске взад-вперед по всей надписи.

Поначалу она не стиралась, но когда он медленно провел губкой по первому слову, оно исчезло. Затем второе, третье, четвертое! Слова исчезали одно за другим! Он так старался, что от надписи вскоре не осталось и следа.

И тут первое слово, потом второе, медленно, буква за буквой, появились вновь. Его начала бить дрожь.

Он снова схватил губку и стер надпись. Медленно, буква за буквой, она возникала опять.

«Ты объективно существуешь. Жди нас в своем кабинете».

Он отшвырнул губку в тот самый момент, когда в аудиторию вошли двое первых студентов. Интересно, что они подумают об этой надписи. Может, стоит придумать какой-нибудь предлог и включить ее в лекцию… Нет, студенты привыкли к чудным записям на доске, которые остаются после предыдущих занятий. Лучше он сделает вид, что совершенно ее не замечает.

Аудиторию заполнили студенты, которые шаркали ногами, двигали скамейками и здоровались друг с другом. На девушке было новое платье, но она якобы не придавала этому значения. У молодого человека появилась новая симпатия, и он старался выглядеть в ее глазах взрослым мужчиной, а в глазах своих друзей – беззаботным шалопаем. Постепенно грохот, шарканье ног и гул разговоров стихли. Прозвенел звонок.

Лоури начал лекцию.

Ему удалось провести занятие только благодаря отработанному навыку и частому заглядыванию в книгу. В течение этого часа произносимые им слова время от времени доходили до его сознания – он говорил вполне складно.

Студенты делали записи, клевали носом, перешептывались и жевали резинку – словом, все шло, как обычно, и никто, похоже, не замечал ничего из ряда вон выходящего.

– Эти ложные представления вкупе с естественным желанием человека приступить к исследованию такого непостижимого явления, как болезнь, в течение столетий служили могучим препятствием к возникновению медицинской науки. В Китае…

«Ждать у него в кабинете? Что его могло там ждать? И что это означает – объективно существуешь?»

– ..даже тогда, когда были открыты медицинские средства, с помощью которых можно было сбить температуру или ослабить боль, в народе это приписывали тому, что демону болезни якобы неприятна именно эта лечебная трава или магическое воздействие ритуала. Да и сами лекари долгое время прибегали к ритуалам, во-первых, потому что и они были отчасти не чужды суевериям, а во-вторых, психологическое состояние пациента – один из мощных рычагов воздействия – улучшалось, когда лечение проводилось в соответствии с разумением самого больного.

Он был рад возможности стоять здесь и обращаться к молодежи, словно ничего не случилось. Перед ним сидели нормальные студенты – они глазели в окна и двери, на яркое ласковое солнце и свежую, мягкую траву.

– В любой культуре медицина начинает свою историю с ударов шамана в бубен, при помощи которого шаман стремится изгнать из больного дьявола.

Обычно в этом месте он позволял себе маленькую шутку – мол, больной так хотел сохранить свои барабанные перепонки, что всячески старался излечиться, но сейчас у него почему-то не повернулся язык. «Почему?» – спросил он себя.

– Подверженность человека болезням, как ничто другое, подтверждала существование духов и демонов, так как сплошь и рядом между здоровыми и больными не наблюдалось никаких внешних различий, а то, что человек не в состоянии увидеть, он приписывает дьяв… – Лоури ухватился за край кафедры. – Он приписывает дьяволам и демонам.

«Не странно ли, однако, что бубны шаманов исцеляли людей? Не странно ли, что заклинания и амулеты служили единственной защитой от бактерий бесчисленным поколениям? Не странно ли, что в медицине до сих пор сохраняется множество средств, которые уходят корнями в глубь веков, к различным способам изгнания демонов и дьяволов? И разве не свидетельствует куча брошенных в мексиканской церкви костылей о том, что вера действовала и в самых безнадежных случаях? Церковь! Сейчас, когда люди отошли от церкви и обратились к сугубо материалистическому мировоззрению, не странно ли, что мирская жизнь стала такой кровавой и жестокой? Демоны ненависти и дьяволы разрушения, которые глумятся над человеком и множат его несчастья. Духи земли, воды и воздуха – в них нынче не верят, а они, предоставленные сами себе, беспрепятственно творят свое злое дело…»

Он замолчал. Студенты прекратили перешептываться, жевать резинку, глазеть в окна и клевать носом. Все взоры были устремлены на него – удивленные, широко распахнутые глаза.

Он понял, что высказал последние мысли вслух. С минуту, не больше, – так чтобы это казалось не более чем паузой – он пристально всматривался в аудиторию. Юные умы готовы и жаждут впитать в себя все, что может дать им авторитетный человек, – и полуправду, и откровенную ложь, и пропаганду, именуемую образованием. Они – та глина, из которой можно лепить все, что пожелает их наставник. Истине ли он их учит – как знать? Он не был уверен даже в том, правильным или ошибочным является насаждение демократии. Вот оно, новое поколение, стоящее на пороге семейной жизни и узаконенной войны в мире бизнеса. Может ли он, несмотря на жизненный опыт, сообщить им что-либо полезное? Он, кто в течение многих лет был уверен, что материалистические науки способны объяснить все на свете, он, кто дошел до того, что общался с существами, над которыми смеялся всю свою жизнь! – имеет ли он право повторять то, что твердил раньше?

– ..И благодаря тому, что эти представления столь глубоко укоренились в сознании наших предков, никто из нас и по сей день до конца не уверен, не содержат ли эти древние верования долю истины. Или, может быть…

С какой стати он должен лицемерить? Он несет ответственность за этих ребят. С какой стати должен стоять здесь и лгать, ведь не прошло и двенадцати часов с тех пор, как он бродил среди призраков, ведомый священником, умершим более трехсот лет назад, его гнали вперед невидимые твари, и даже сейчас он видел тень, отбрасываемую черным предметом там, где нет солнца? Он несет ответственность за этих ребят. С какой стати он должен их опасаться?

– Ученые, – начал он тихим голосом, – стремясь избавить человека от страха, внушили ему, что нельзя бояться только потому, что истинная причина явления неизвестна. Сегодня распространена точка зрения, что все в мире объяснимо, и даже лик Божий умудрились рассмотреть при помощи электрической дуги. Но в данный момент, стоя здесь, я ни в чем не уверен. Заглянув в прошлое, я обнаружил, что миллиарды людей, живших до предыдущего столетия, с должным уважением относились к сверхъестественному – это было неотъемлемой частью их мировоззрения. Человечество всегда, до самого последнего времени, которое лишь миг в сравнении с вечностью, понимало, что страдание является его уделом на этой земле, а значит, существуют некие таинственные мучители, упивающиеся своей ролью.

Среди вас наверняка найдется с десяток таких, кто носит амулеты и верит в их силу. Вы называете их талисманами, их подарили вам любимая или любимый или же они достались вам по воле случая, который навсегда остался для вас загадкой. Значит, вы почти уверовали в богиню удачи. Вы почти уверовали в бога несчастья. Вы не раз замечали, что стоит вам решить, будто вы неуязвимы, как все идет кувырком. Сказать вслух, что вы никогда не болеете, значит накликать болезнь. Не правда ли, вам знакомы ребята, которые были не прочь прихвастнуть, что никогда не попадали в аварии, а потом вам приходилось навещать их в больницах? И если бы вы в это вовсе не верили, стали бы вы нервно озираться по сторонам в поисках дерева, по которому можно постучать, если вы похвалились своим везением?

Современный мир, где господствуют материалистические «объяснения», не изобрел однако механизма, гарантирующего удачу; он не сформулировал закона, управляющего человеческой судьбой. Мы знаем, что обращены лицом к свету, но, отвергая веру в сверхъестественное, в существование богов зла, тем не менее понимаем – за спиной у нас такая бездна, и мы не в состоянии постичь, почему на нашу долю выпадает столько несчастий. Мы рассуждаем о счастливой случайности, носим талисманы и стучим по дереву. Мы увенчиваем крестами купола церквей и украшаем арочными поясами колокольни. Если нас постигает неудача, то мы ждем двух следующих и только после третьей вздыхаем с облегчением. Мы или верим в торжество добра, и эта вера помогает нам жить, или беспомощно бредем сквозь таинственные лабиринты жизни, с опаской поджидая демонов разрушения, которые могут отнять у нас наше счастье, или в своей гордыне надеемся исключительно на себя и предоставляем судьбе играть с нами злые шутки. Мы боимся темноты. Вздрагиваем при виде мертвеца. Некоторые из нас обращаются к мистическим наукам, таким как астрология или магия чисел, ища подтверждения тому, что выбрали верный путь. И любой из присутствующих, окажись он в полночь в доме с привидениями, не осмелится утверждать, что таковых не существует. Будучи людьми образованными, мы устами отрицаем суеверия, однако украдкой озираемся в страхе перед опасностью, которая может в любой момент наброситься на нас из темной бездны.

Почему? Неужели и вправду существуют демоны, дьяволы и духи, чья ревнивая злоба способна причинить людям вред? Или вопреки теории вероятности, объясняющей закономерности совпадения, мы все-таки станем утверждать, что человечество само навлекает на себя несчастья? Есть в мире силы, которые нам не дано познать?

А может, – это лишь вопрос, не требующий ответа, – в каждом из нас притаился инстинкт, который в суете нынешней жизни так и остается в зачаточном состоянии? Что если наши предки со свойственным им обостренным чувством опасности – ведь они не могли укрыться от ветра и не знали, как бороться с темнотой, – специально развивали в себе этот инстинкт? А поскольку мы пренебрегаем оттачиванием наших восприятий, не стали ли мы слепы в отношении нематериальных сил? И не бывает ли так, что в какой-то момент этот инстинкт оживает в нас, подобно вспышке молнии, высвечивает все то, что угрожает нашему благополучию? Да если мы, пусть всего лишь на мгновение, были бы в состоянии узреть сверхъестественное, мы могли бы глубже и правильнее осмыслить горестный удел человеческий. Но вот на нас снизошло подобное откровение, и мы расскажем о нем окружающим, не зачислят ли нас в сумасшедшие? А как быть с видениями святых?

Детьми все мы знали, что в темноте гнездятся призраки. Так, может быть, в ребенке, чей мозг еще не отягощен чрезмерным грузом фактов, фактов и еще раз фактов, этот инстинкт не раздавлен?

А разве нет среди нас таких, кто состоит в контакте со сверхъестественными силами, но не может открыться и объяснить окружающим, что это такое, ибо ему не поверят, ведь мало в ком развит подобный инстинкт?

Я предлагаю вам пищу для размышлений. В течение долгих недель вы терпеливо слушали меня и писали в своих тетрадях конспекты по этнологии.

До сих пор я ни разу не заставлял вас задуматься или задаться вопросом. Звонок. Поразмыслите над тем, что я вам сказал.

Покидая аудиторию, половина студентов, видимо, решила, что это шутка в духе профессора Лоури.

Другая половина – тоньше и чувствительнее – беспокоилась, уж не заболел ли профессор Лоури.

Однако Лоури это было безразлично. Он уселся на стул и делал вид, что разбирает бумаги.

«Ты объективно существуешь. Жди нас в своем кабинете».