Текст книги "Экономические очерки. История идей, методология, неравенство и рост"

Неравенство

XI
Неравенство: как не примитивизировать проблему[183]183
  ^* Опубликовано: Вопросы экономики. 2017. № 4. С. 117–139.


[Закрыть]

Обсуждение вопросов неравенства стремительно набирает популярность. Во всем мире слово «неравенство» не сходит со страниц газет и экранов телевизоров, по этой теме ежегодно публикуются тысячи книг и статей – как академических, так и публицистических. Широкой публике внушается мысль, что экономическое неравенство – это главное зло, с которым сталкиваются современные общества. Бывший президент США Б. Обама объявил неравенство ключевым вызовом, стоящим перед нацией. Политики всех стран, чтобы привлечь голоса избирателей, рассуждают о недопустимости существующих контрастов между богатыми и бедными. Ведущие международные организации – Всемирный банк, МВФ, МОТ – заказывают и публикуют десятки специальных исследований, с разных сторон рассматривающие феномен экономического неравенства. В оборот вводятся все новые статистические данные о распределении доходов и богатства. С невероятной быстротой множится число посвященных этой проблеме научных работ. Книги о неравенстве становятся мировыми бестселлерами («Капитал в XXI веке» Т. Пикетти). Известные экономисты выступают с предложениями введения конфискационных налогов на доходы наиболее состоятельных групп граждан. Многие видят в радикальном сокращении неравенства единственно возможное средство, способное оживить экономический рост. Ожесточенные дебаты по этой проблеме ведутся сегодня и в России.

Однако на волне возникшей ажитации легко утратить ориентиры и забыть об академических критериях научной строгости. Едва ли поэтому удивительно, что в новейших дискуссиях о неравенстве мы встречаемся со множеством ошибок, вольных или невольных искажений, неоправданных преувеличений. Многие из них носят повторяющийся характер и воспроизводятся из публикации в публикацию. Это заставляет предполагать, что они не являются случайными, а связаны с объективными трудностями, которые возникают при изучении такой сложной проблемы, как неравенство. В подобной ситуации, наверное, будет нелишним попытаться выявить и проанализировать наиболее типичные из этих ошибок с тем, чтобы, насколько возможно, избегать их в дальнейших обсуждениях.

Удобный материал для такого анализа дает недавняя статья К. Джомо и В. Попова под названием «Долгосрочные тенденции в распределении доходов» [Джомо, Попов, 2016], где отчетливо представлен едва ли не весь спектр таких типичных, кочующих из публикации в публикацию суждений и оценок[184]184
  В дальнейшем при цитировании этой работы для краткости будут приводиться только номера страниц без указания самого источника.


[Закрыть]. Специально оговорюсь, что предлагаемый разбор не следует воспринимать как критику, направленную конкретно на эту работу: у него значительно более широкий адресат, поскольку большое число исследователей, публицистов и комментаторов мыслят примерно так же, как ее авторы.

* * *

Как видно из названия статьи К. Джомо и В. Попова, она посвящена анализу мировых долгосрочных тенденций в структуре распределения доходов. Сначала авторы приводят данные различных исследований, иллюстрирующих хорошо известные факты снижения показателей экономического неравенства в период 1930/1940–1970/1980 гг. и их последующего повышения в ряде развитых стран в более поздний период, а затем предлагают «возможные объяснения» такой динамики. Из их анализа вырисовывается устрашающая, если не сказать апокалиптическая картина: глобальное неравенство растет; неравенство внутри отдельных стран достигло пиковых по историческим меркам значений; вознаграждение топ-менеджеров компаний в сотни раз превышает заработки среднего работника; в развитых странах реальная заработная плата стагнирует в течение уже нескольких десятилетий; безработица находится на высоком уровне; социальная мобильность остается низкой; доля капитала в национальном доходе непомерно высока, а доля труда неоправданно низка; растущее экономическое неравенство обескровливает экономический рост; по всему фронту идет контрнаступление капитала, а организованный социальный протест отсутствует; эскалация неравенства в странах Запада стала следствием исчезновения противовеса в виде системы мирового социализма; современный капитализм все больше теряет «человеческое лицо»; уже в ближайшее время дальнейшее нарастание неравенства чревато острейшими социальными конфликтами, а в перспективе – даже революциями и разрушением целых наций; выход из создавшейся ловушки возможен только при условии проведения государством специальной политики, направленной на радикальное сокращение экономического неравенства.

Мне подобное описание проблемы представляется упрощенным и явно тенденциозным. И в исследовательском, и в нормативном смысле ситуация далеко не так однозначна, как пытаются ее представить К. Джомо и В. Попов. Здесь, наверное, надо сразу предупредить, что мои комментарии к их работе будут вынужденно носить несколько «кусочный» характер, поскольку, следуя за аргументацией авторов, мне придется все время перепрыгивать с предмета на предмет. Итак, по пунктам.

1. . Измерение. К. Джомо и В. Попов оперируют различными показателями неравенства так, как если бы они означали одно и то же и всегда рассказывали одну и ту же историю. «Встык», сплошным потоком у них идут оценки неравенства в рыночных доходах, неравенства в располагаемых доходах (после вычета налогов и перечисления трансфертов) и неравенства в богатстве; показатели распределения доходов между индивидами никак не разводятся с показателями распределения доходов между домохозяйствами.

Но неравенство в рыночных доходах – это не то же самое, что неравенство в располагаемых доходах; неравенство в денежных доходах – это не то же самое, что неравенство в полных доходах (с учетом поступлений в натуральной форме); неравенство в доходах – это не то же самое, что неравенство в расходах (потреблении); неравенство в богатстве (отражает различия в прошлых накоплениях) – это не то же самое, что неравенство в доходах (отражает различия в текущих или будущих поступлениях); неравенство в текущих доходах – это не то же самое, что неравенство в пожизненных доходах; неравенство в распределении доходов между индивидами – это не то же самое, что неравенство в распределении доходов между домохозяйствами (в последнем случае огромную роль начинают играть демографические факторы – изменения в структуре семьи, в сортировке супругов по сходству (assortative mating), когда более состоятельные мужчины вступают в брак с более состоятельными женщинами, и т. д.) или между налогоплательщиками (tax-filing units), в качестве которых обычно выступают частично семьи, частично индивиды; проблема неравенства – это не то же самое, что проблема бедности (в последние десятилетия во многих странах неравенство росло, а бедность практически повсеместно сокращалась); персональное распределение доходов – это не то же самое, что функциональное распределение доходов (между факторами производства). Показатели, характеризующие различные формы экономического неравенства, могут отличаться не только по величине, но также по темпам и направленности изменений. Как следствие, картины, которые они рисуют, могут быть далеко не идентичными, и с этим необходимо считаться. Однако какие-либо упоминания об этом критически важном обстоятельстве у К. Джомо и В. Попова отсутствуют.

Существуют веские теоретические основания считать наиболее корректными оценки, относящиеся к неравенству в потреблении (о чем в работе К. Джомо и В. Попова нет ни слова), поскольку аргументами в функциях полезности индивидов, как вполне понятно, выступают количества потребляемых ими благ, а не величины получаемых ими доходов [Attanasio, Pistaferri, 2016]. Иными словами, исходя именно из этих оценок можно точнее всего представить, насколько велики различия в благосостоянии между отдельными людьми или домохозяйствами. Показатели доходов и потребления будут расходиться, во-первых, когда часть доходов сберегается, и, во-вторых, когда индивиды прибегают к заимствованиям. Это может становиться источником существенного сглаживания неравенства в потреблении по сравнению с неравенством в доходах. Согласно оценкам, относящимся к США, уровень неравенства в потреблении примерно вдвое ниже уровня неравенства в доходах [Krueger, Perri, 2006]. Кроме того, динамика неравенства в потреблении, как правило, значительно более инерционна, чем динамика неравенства в доходах. Так, в США за период 1982–2005 гг. коэффициент вариации в доходах вырос на 0,27 лог-пункта, тогда как коэффициент вариации в уровнях потребления – лишь на 0,10–0,18 лог-пункта [Attanasio, Pistaferri, 2016].

Хорошо известно также, что оценки неравенства в пожизненных доходах корректнее и информативнее оценок неравенства в текущих доходах (например, годовых). Происходит это по двум основным причинам. Во-первых, многие индивиды испытывают сильные колебания в доходах от одного года к другому. Для более длительных периодов времени эти колебания в значительной мере взаимопогашаются (в прошлом году доход у индивида А вырос, а у индивида B опустился; в следующем году, наоборот, у А он упал, а у B увеличился). В результате такого сглаживания краткосрочных колебаний неравенство в пожизненных доходах оказывается на 20–30 % меньше неравенства в текущих доходах [Bowlus, Robin, 2012]. Во-вторых, неравенство в текущих доходах неизбежно превосходит неравенство в пожизненных доходах, так как при оценивании по состоянию на какой-либо данный момент времени мы сравниваем индивидов, находящихся на разных стадиях жизненного цикла: у каждой когорты доходы низки в молодости, возрастают в зрелые годы и вновь снижаются в старости. Поскольку показатели неравенства в пожизненных доходах свободны от искажающего влияния фактора возраста, они, естественно, оказываются намного ниже. По оценкам, относящимся к Швеции, дисперсия пожизненных доходов составляет всего лишь 35–40 % от дисперсии годовых доходов [Björklund, 1993].

Здесь же стоит отметить, что корреляция, наблюдаемая между двумя основными формами неравенства – в доходах и в богатстве, как ни странно, является достаточно слабой. Оценки, полученные на микроданных по США, свидетельствуют, что она составляет не более 0,55–0,60 [Keister, Moller, 2000; Budría et al., 2002]. Существует группа стран, отличающихся чрезвычайно низким неравенством в распределении доходов, но при этом сверхвысоким неравенством в распределении богатства: это – Дания и Швеция [Berman et al., 2016]. Не удивительно поэтому, что, как показывают расчеты, даже очень сильное увеличение неравенства в распределении доходов почти не отражается на неравенстве в распределении богатства, изменения в котором находятся под определяющим воздействием другого фактора – изменений в сберегательном поведении населения [Ibid.].

В недавней работе Э. Ауэрбаха с соавторами [Auerbach et al., 2016] на данных по США было наглядно показано, что пожизненные расходы действительно распределяются гораздо более равномерно, чем богатство или текущие доходы. Так, в возрастной когорте 40–49 лет на долю верхнего 1 % в настоящее время приходится почти 20 % совокупного богатства этой группы, 13 % совокупных текущих доходов, но менее 10 % совокупных пожизненных расходов[185]185
  Одна из причин, почему неравенство в распределении богатства всегда превосходит неравенство в распределении доходов, заключается в том, что оценки богатства отражают владение только материальными активами и не учитывают владение нематериальными (человеческим капиталом).


[Закрыть]. Для нижнего квинтиля аналогичные оценки составляют соответственно 1,5; 4 и 7 %. Примерно такие же расхождения между показателями, характеризующими масштабы неравенства в распределении богатства, текущих доходов и пожизненных расходов, наблюдаются и по всем остальным возрастным группам.

Отсюда видно, как опасно судить о неравенстве в благосостоянии людей по стандартным показателям, чаще всего попадающим в поле зрения исследователей. Они преувеличивают его реальные масштабы как минимум вдвое[186]186
  Различия в уровнях благосостояния зависят также от неравенства в распределении времени досуга. В США за последние десятилетия прирост часов досуга у низкодоходных групп был значительно больше, чем у высокодоходных [Attanasio, Pistaferri, 2016].


[Закрыть]. Строго говоря, не вполне даже понятно, почему мы вообще должны обращать большое внимание на дисперсию такого промежуточного индикатора, как текущие денежные доходы.

2. . Динамика. По мнению К. Джомо и В. Попова, «многие страны… либо уже достигли самого высокого неравенства за всю историю, либо быстро двигаются в этом направлении» [с. 148], а в развитых странах «доходное и имущественное неравенство из-за бурного роста в последние 30 лет уже приближается или даже превышает пиковые значения XIX – начала XX в.» [с. 148]. Но это безусловное преувеличение, поскольку подобный вывод не подтверждается даже теми данными, на которые ссылаются они сами [с. 147–148]. На представленных в их работе графиках, будь то доля самых богатых семей в совокупных доходах домохозяйств или же коэффициент Джини, мы видим примерно одну и ту же, достаточно хорошо известную картину: сохранение неравенства по доходам на высоком плато где-то до начала 1930-х годов (с известными колебаниями), резкое снижение на протяжении 1930–1970-х годов и умеренный рост в последующие десятилетия. Никакого возврата к пиковым значениям конца XIX – начала XX в. углядеть на них при всем желании не удается: очевидно, что по историческим меркам глубина неравенства в развитых странах продолжает оставаться относительно небольшой.

На даже эта картина является далеко не универсальной. В разных группах стран долговременные траектории изменения доходного неравенства (если судить о нем по доле верхнего 1 % семей в совокупных доходах) были очень различными [Alvaredo, 2011]. В англосаксонских странах оно снижалось примерно до середины 1970-х годов, а затем вновь пошло вверх, вернувшись в начале XXI в. к показателям начала – середины 1950-х годов (рис. XI.1). В странах континентальной Европы и Японии снижение продолжалось примерно до 1950 г. при отсутствии каких-либо заметных изменений в течение всего последующего периода (рис. XI.2). В Скандинавии и странах Южной Европы очень сильное падение неравенства шло примерно до 1980-х годов, после чего в них обозначился небольшой повышательный тренд (рис. XI.3). В большинстве развивающихся стран неравенство быстро снижалось до 1970–1980-х годов, выйдя затем на плато в одних и начав возрастать в других (рис. XI.4)[187]187
  Картина с динамикой другого показателя неравенства – коэффициента Джини – оказывается еще более пестрой [Atkinson, Morelli, 2014]. В США коэффициент Джини по доходам достигал 0,5 в 1930-е годы, снизился до 0,4 во время Второй мировой войны, колебался вокруг этого уровня до начала 1980-х годов и вырос до примерно 0,45 к настоящему времени. Великобритания: довоенный период – 0,45, период войны – 0,35, 1970-е годы – 0,25, настоящее время – возврат на уровень 0,35. Германия: снижение с 0,30 в 1950-е годы до 0,25 в 1970-е годы с постепенным приближением к отметке 0,30 в настоящее время. Дания: резкое снижение с 0,50 в конце 1940-х годов до 0,35 в настоящее время. Италия: снижение с 0,5 в 1900 г. до 0,3 в 1990 г. с последующим повышением до 0,35. Нидерланды: снижение с 0,4 в 1960-е годы до 0,35 в 1970-е годы с последующей стабилизацией. Финляндия: начало 1960-х годов – 0,3, середина 1970-х годов – снижение до 0,2, возвратный рост до 0,25 к началу 2010-х годов. Франция: почти монотонное снижение с 0,4 в середине 1950-х годов до 0,3 в настоящее время. Швеция: в начале 1950-х годов – примерно 0,3, падение до 0,2 к концу 1980-х годов, возвратный рост почти до 0,3 в настоящее время. Япония: минимальный рост с 0,37 в начале 1960-х годов до 0,4 в настоящее время. (Оценки непригодны для межстрановых сопоставлений, так как рассчитывались исходя из разных определений дохода.)


[Закрыть].

Рис. XI.1. Динамика доли верхнего 1 % в совокупных доходах, англосаксонские страны, 1900–2010 гг.

Источник: [Alvaredo, 2011].

Рис. XI.2. Динамика доли верхнего 1 % в совокупных доходах, страны континентальной Европы и Япония, 1900–2010 гг.

Источник: [Alvaredo, 2011].

В США откат в показателях неравенства был, по-видимому, одним из самых сильных, но при этом, по данным американского Бюро цензов, тенденция к устойчивому повышению коэффициента Джини по доходам на протяжении нескольких последних десятилетий наблюдалась только для домохозяйств (рис. XI.5), а для индивидов после 1960 г. он удерживался практически на одном и том же уровне – чуть выше 0,5 [Kitov, Kitov, 2013]. Это предполагает, что возросшее неравенство в распределении доходов, о котором обычно говорят, в первую очередь отражает изменения в структуре американских домохозяйств. Возникает вопрос: почему рост неравенства между домохозяйствами должен быть предметом какой-то особой озабоченности, если верно, что неравенство между индивидами уже несколько десятилетий почти не менялось (на деле – даже снижалось, поскольку оценки Бюро цензов США строятся до вычета налогов)[188]188
  Следует оговориться, что альтернативные оценки, рассчитываемые и публикуемые Бюджетным управлением конгресса США, показывают рост неравенства в доходах в расчете на одного члена домохозяйства [Congressional Budget Office, 2014].


[Закрыть]?

Рис. XI.3. Динамика доли верхнего 1 % в совокупных доходах, Скандинавские страны и страны Южной Европы, 1900–2010 гг.

Источник: [Alvaredo, 2011].

Строго говоря, работа К. Джомо и В. Попова посвящена неравенству в распределении доходов, но поскольку они ссылаются также и на рост неравенства в распределении богатства, имеет смысл сказать несколько слов и о нем. И в этом случае никакого возврата к пиковым значениям мы не наблюдаем. Так, по данным Т. Пикетти, в США доля совокупного богатства, принадлежащего верхнему 1 % семей, выросла с примерно 25 % в 1800 г. до 45 % в 1920 г., затем снизилась до 30 % в 1970 г., после чего выросла до 35 % в 2010 г. Аналогичные оценки по Великобритании: 1800 г. – примерно 55 %; 1920 г. – 70 %; 1970 г. – 22 %; 2010 г. – 27 %. Франция: 1800 г. – примерно 45 %; 1920 г. – 60 %; 1970 г. – 22 %; 2010 г. – 25 % [Jones, 2015, p. 35]. Во всех трех случаях прирост за 1970–2010 гг. составил не более 3–5 п.п. (рис. XI.6). В результате, несмотря на небольшое повышение, неравенство в распределении богатства во всех этих странах по-прежнему остается на невысоком по историческим меркам уровне.

Рис. XI.4. Динамика доли верхнего 1 % в совокупных доходах, развивающиеся страны, 1900–2010 гг.

Источник: [Alvaredo, 2011].

Более того, возможно, что в случае США даже этот прирост на 5 п.п. является фикцией. Критики Т. Пикетти обратили внимание, что при конструировании своих оценок он занимался активным «массажем» данных, используя странные усреднения и передатировки. Если же обратиться к исходным данным, на которые он опирался, не подвергая их никаким «улучшениям», то тогда для периода 1970–2010 гг. весь прирост доли богатства, принадлежащего верхнему 1 % семей, испаряется [Magness, Murphy, 2015; Kopczuk, 2015]. Любопытна реакция Т. Пикетти на эту критику. Он не стал защищать свои расчеты, а вместо этого начал ссылаться на новые – по его утверждению, более точные – оценки Э. Саеца и Г. Зюкмана, согласно которым за последние десятилетия доля верхнего 1 % семей в совокупном богатстве США выросла даже сильнее, чем показано в его книге, – на 10 п.п. [Saez, Zucman, 2015].

Рис. XI.5. Коэффициент Джини по доходам для домохозяйств, семей и индивидов, США, 1947–2012 гг.

Источник: [Kitov, Kitov, 2013; The Major Trends, 2013].

Дело в том, что в статистической практике существует три альтернативных метода измерения богатства. Первый основывается на данных выборочных обследований финансового положения домохозяйств (в США такие обследования раз в три года проводит ФРС). Второй опирается на информацию налоговых служб об уплаченных налогах на наследство (с помощью специальных статистических процедур эти данные, относящиеся к скончавшимся в том или ином году индивидам, распространяются затем на все население). В третьем используются данные налоговых служб о доходах от капитала: оценки запасов богатства получаются путем капитализации текущего потока этих доходов. Каждый из трех методов имеет свои достоинства и ограничения.

Рис. XI.6. Динамика доли верхнего 1 % в совокупном богатстве: Великобритания, США и Франция, 1800–2010 гг.

Источник: [Jones, 2015].

Оценки, которыми оперировал Т. Пикетти, были получены с использованием первых двух методов – опросного и налогового. Э. Саец и Г. Зюкман использовали метод капитализации, и только он продемонстрировал значительный рост имущественного расслоения. Однако многие специалисты подвергают метод капитализации жесткой критике, считая его наименее надежным из всех [Kopczuk, 2015][189]189
  Любопытно, что М. Фридман еще в конце 1930-х годов подверг метод капитализации сокрушительной критике [Friedman, 1939]. По его мнению, такой метод измерения богатства обладает настолько фатальными неустранимыми недостатками, что оценки, полученные с его помощью, просто не имеют смысла.


[Закрыть]. В любом случае мы как минимум можем говорить, что в случае США два метода измерения богатства из трех вообще не фиксируют никакого прироста неравенства в распределении богатства в конце XX – начале XXI в.

3. . Возможные драйверы. Вопреки обещаниям К. Джомо и В. Попова, мы не находим в их работе развернутого анализа причин, которыми могла бы объясняться наблюдаемая динамика неравенства. В долгосрочном плане все их объяснения сводятся к указанию на один-единственный фактор: влияние социалистической системы (впрочем, в краткосрочном плане признается действие и некоторых других факторов – изменений в условиях торговли, переводов от мигрантов и т. д.). Нам сообщают, что рост мирового социализма заставил «многие капиталистические страны провести реформы, способствовавшие более равномерному распределению доходов», а исчезновение сдержек и противовесов в лице социалистических стран привело к развороту на 180 градусов [с. 116][190]190
  Это напоминает концепцию Т. Пикетти, согласно которой 1930–1970-е годы следует считать аномальным периодом в истории капитализма: только из-за уникального стечения обстоятельств – войн, экономических кризисов, политических потрясений – неравенство в этот период резко пошло вниз [Piketty, 2014]. Однако последовавшая за тем стабилизация привела к тому, что капитализм стал возвращаться к «естественному» для него уровню неравенства.


[Закрыть]. Таким образом, единственным агентом, от которого зависит долгосрочная динамика неравенства, оказывается государство: при желании (например, из страха перед социализмом) оно его ограничивает, при отсутствии желания (например, из-за исчезновения страха перед социализмом) позволяет ему расти.

Начнем с того, что предложенное объяснение не слишком хорошо согласуется с хронологией поворотных точек в динамике неравенства в развитых странах: понижательный тренд в ней обозначился не после революции в России, а после Великой депрессии 1930-х годов; понижательная траектория сменилась повышательной не после краха социализма, а за полтора десятилетия до этого. Еще важнее, что оно имплицитно предполагает, что ни с какими объективными процессами эволюция экономического неравенства заведомо не связана. Технологический прогресс, демографические сдвиги, изменения в структуре рабочей силы, глобализация мировой экономики – все это де-факто выносится за скобки.

Наверное, наибольшим авторитетом среди современных экономистов пользуется объяснение, апеллирующее к идее технологического прогресса, смещенного в пользу высококвалифицированной рабочей силы (skill-biased technological change). Речь идет о том, что современные компьютерные технологии тесно связаны с процессом накопления человеческого капитала, поскольку для их внедрения и использования необходима квалифицированная рабочая сила с высоким формальным образованием [Katz, Murphy, 1992]. Стимулируя спрос на работников с высоким образованием, смещенный технологический прогресс способствует опережающему росту их заработков, а опережающий рост их заработков тянет за собой вверх общее неравенство в распределении доходов.

Согласно этой точке зрения динамика неравенства определяется по существу исходом «гонки» (выражение Я. Тинбергена) между технологическим прогрессом и развитием системы образования [Goldin, Katz, 2008]. Когда система образования эту гонку проигрывает (рост спроса на образованную рабочую силу, порождаемый технологическим прогрессом, опережает рост ее предложения), тогда отдача от человеческого капитала неизбежно повышается, иными словами – увеличивается разрыв в заработках между более и менее образованными работниками. Но чем он больше, тем, естественно, выше и общее неравенство в доходах.

Это объяснение хорошо согласуется со многими известными фактами. В США рост общего неравенства шел в основном за счет роста неравенства в распределении трудовых доходов; имело место значительное повышение отдачи от образования (прежде всего высшего); вместе с тем начиная с 1970-х годов в сфере образования наблюдался застой (повышение образовательного уровня рабочей силы практически замерло, охват молодежи средним образованием сократился, а высшим хотя и вырос, но очень незначительно), что совпадает с началом повышательного тренда в показателях неравенства.

Казалось бы, ссылка на действие смещенного технологического прогресса не может объяснить резкое увеличение доли в совокупных доходах верхнего 1 %. Можно ли поверить, что производительность наиболее состоятельных индивидов выросла в той же пропорции, что и их доходы? Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что это вполне возможно, о чем говорит теория «суперзвезд», разработанная в свое время Ш. Розеном [Rosen, 1981]. «Суперзвезды» – это люди, обладающие редкими и уникальными способностями, ценность которых возрастает по мере увеличения размера рынков, где этим способностям находится применение. Предполагается, что развитие современных информационных технологий позволяет обладателям таких особых талантов расширять масштабы своей деятельности, распространяя ее на все более широкий круг людей. Когда «суперзвезды» собирают под своей эгидой больший пул ресурсов (например, когда благодаря технологическим нововведениям сверходаренные менеджеры получают возможность руководить более крупными компаниями) или когда их услуги достигают большего числа потребителей (например, когда благодаря технологическим нововведениям за игрой сверходаренных спортсменов начинает следить более многочисленная зрительская аудитория), это ведет к резкому повышению предельной производительности их труда – в полном соответствии с теорией. Как следствие, в условиях компьютерной революции обладатели таких «масштабируемых» (scaling) навыков начинают получать на них значительную дополнительную премию.

Идея «суперзвезд» хорошо описывает изменения, происходившие в составе тех, кого можно считать сверхбогачами. Так, среди 400 наиболее состоятельных американцев по версии журнала «Форбс» доля предпринимателей-первопроходцев, которые сами начали свой бизнес, выросла с 40 % в 1982 г. до 69 % в 2011 г., тогда как доля богатых наследников сократилась. За тот же период среди тех, кто вошел в список «Форбс», доля родившихся в очень богатых семьях уменьшилась с 60 до 32 % [Kaplan, Rauh, 2013]. О том же говорит и тот факт (рис. XI.7), что основной вклад в увеличение доли сверхбогатых людей в совокупных доходах внес рост их трудовых и предпринимательских доходов, а не рост их доходов от капитала [Jones, 2015, p. 32][191]191
  Все это очень плохо вяжется с идеей «патримониального капитализма» Т. Пикетти (о ней кратко упоминается в статье К. Джомо и В. Попова), согласно которой в составе верхнего 1 % непрерывно должна возрастать доля богатых наследников, выступающих в роли рантье [Piketty, 2014].


[Закрыть]. Так, в США вклад этого типа доходов непрерывно снижался: в 1920-х годах они (без учета capital gains) составляли 55 % совокупного дохода верхних 0,5 % семей, в 1950–1960-х – уже 35 %, а в 1990-х – лишь 15 % [Piketty, Saez, 2010].

Другие объяснения носят более частный характер.

Одним из них является ссылка на ослабление профсоюзов (упоминание об этом факторе есть в статье К. Джомо и В. Попова), следствием чего могло стать изменение в соотношении переговорных сил между работниками и работодателями. Давление на работодателей с целью повышения заработной платы уменьшилось, выросли возможности менеджмента по перераспредлению плодов от повышения производительности в свою пользу или в пользу акционеров в ущерб работникам. Однако это объяснение не согласуется с фактом стабильности распределения доходов между трудом и капиталом (если отбросить рост доходов от «жилищного» капитала, о чем см. ниже). Кроме того, оно предполагает, что быстрее всего доходы должны были расти у топ-менеджеров компаний (особенно публичных). Но на деле рост их доходов отставал от роста доходов богатых людей, принадлежавших к другим профессиональным группам, – спортсменов, юристов, врачей, руководителей хедж-фондов и т. д. [Kaplan, Rauh, 2013].

Гипотеза «финансиализации» связывает углубление экономического неравенства с бурным развитием финансовых рынков, с перераспределением плодов экономического роста в пользу финансового сектора в ущерб «реальному». Хотя нельзя отрицать, что «финансиализации» могла быть одним из драйверов увеличения неравенства, едва ли ей могла принадлежать решающая роль. Как уже упоминалось, быстрый рост доходов в самой верхней части распределения наблюдался не только среди «финансистов», но и среди представителей других профессиональных групп, причем главным образом он шел за счет трудовых доходов, а не доходов от капитала. Следует также иметь в виду, что доходы от повышения стоимости активов (capital gains), теснее всего связанные с деятельностью финансовых рынков, отличаются крайне высокой волатильностью, испытывая огромные колебания от года к году. Как следствие, их вклад в неравенство также оказывается подвержен чрезвычайно сильным краткосрочным колебаниям.

Рис. XI.7. Доля верхнего 0,1 % в совокупных доходах и его структура по источникам доходов, США, 1916–2011 гг.

Источник: [Jones, 2015].

Еще одним часто упоминаемым фактором является глобализация. Речь идет о том, что в ее условиях высокооплачиваемые работники развитых стран вступают в конкуренцию с низкооплачиваемыми работниками развивающихся стран. Проигрыш в этой конкуренции оборачивается замедлением или даже остановкой роста их заработков, что ведет к углублению неравенства, если заработки других групп, не испытывающих давления со стороны дешевой рабочей силы развивающихся стран, продолжают быстро увеличиваться. Кроме того, глобализация может вести к вымыванию из состава рабочей силы работников со средними заработками (в результате офшоринга – переноса производств в развивающиеся страны), что также должно способствовать росту неравенства. Однако из-за трудностей, связанных с вычленением собственно эффекта глобализации, вопрос о ее влиянии на неравенство остается по большому счету открытым. Ограничусь несколькими краткими замечаниями. Первое: тенденция к росту неравенства (например, в США) обозначилась значительно раньше, чем произошло резкое ускорение глобализационных процессов. Второе: если бы все определялось глобализацией, то рост неравенства наблюдался бы во всех или, по крайней мере, в большинстве развитых стран, тогда как на деле он был достаточно избирательным. И последнее: даже если бы углубление неравенства в развитых странах действительно происходило главным образом под влиянием глобализации, это было бы не более чем ценой за сокращение общемирового неравенства (за счет сближения доходов в развитых и развивающихся странах).

Среди возможных источников более неравномерного распределения доходов нередко называют также активный приток в развитые страны малообразованных работников из развивающихся стран. Конкуренция с их стороны может тянуть вниз заработную плату «местных» работников с низкой квалификацией, а поскольку работники с высокой квалификацией не испытывают конкуренции со стороны мигрантов, результатом может становиться рост доходного неравенства. Однако практически все эмпирические исследования показывают, что миграция оказывает очень незначительное влияние на заработную плату местных работников с низкой квалификацией либо не оказывает его вовсе. Для объяснения увеличения масштабов общего неравенства этого явно недостаточно. Кроме того, ссылки на миграцию не помогают понять, с чем связан ускоренный рост доходов в верхней части распределения. Наконец, даже если миграция в развитые страны и увеличивает неравенство внутри них, ясно, что одновременно она способствует сокращению масштабов общемирового неравенства.

Конечно, существует множество объяснений, отсылающих нас к тем или иным изменениям в политике государства (прежде всего, налоговой и социальной). Естественно, что такие изменения могут приводить к очень сильным разовым сдвигам в структуре распределения доходов. Однако ссылки на деятельность государства мало что дают для понимания причин устойчивого повышательного тренда в показателях неравенства (если, конечно, он действительно имеет место). Кроме того, политика государства – это фактор, прямо и непосредственно влияющий на распределение располагаемых доходов, тогда как его влияние на распределение рыночных доходов чаще бывает лишь косвенным и потому не всегда предсказуемым.

4. Глобальное неравенство. Со ссылкой на Б. Милановича К. Джомо и В. Попов утверждают, что «общее неравенство в мире… не снижается» [с. 150], а в самые последние годы даже растет (хотя межстрановое неравенство сглаживается, это перекрывается усилением неравенства внутри отдельных стран).