Текст книги "Нувориш"

ПОЕЗДКА В РЕБРОВИЦУ

Первая электричка отходила в Ребровицу без двадцати девять, и Леся, отпросившаяся вчера с работы, поднялась с постели задолго до восьми часов. Долго сидела перед зеркалом, подрисовывая глаза. Надела свое лучшее платье, купленное за деньги Григория, и неспешно зашагала к станции.

Вчера майору Гапочке позвонила Нина Хомячок. Она сообщила, что Леся Савчук отпросилась с работы, и лейтенант Сергей Онопко с утра крутился возле Лесиного дома. Когда вышла, он, держась метров за сто, все время следовал за Левушкой и был уверен, что она не догадывается о слежке. Сел в соседний вагон, стоял в тамбуре и посматривал в запыленное стекло дверей, не спускал глаз с Леси, боясь упустить ее, хотя не сомневался, что выйдет именно в Ребровице.

Леся выскочила из вагона одной из первых, народу вышло немало, и лейтенант легко затерялся в толпе. Леся несколько раз останавливалась, расспрашивая прохожих, и Онопко убедился, что она в этом городке впервые.

Наконец оказались перед двухэтажным домом райпотребсоюза. Девушка помялась у входа, но через мгновение решительно толкнула дверь. Онопко вошел следом за ней. Леся заглянула в первую же комнату, но сразу прикрыла двери. Потом в другую – с тем же результатом. И тут Онопко решился: догнал девушку и спросил:

– Кого-то ищете?

Леся взглянула на него отчужденно.

– Ищу…

– Я тут работаю, – отчаянно солгал лейтенант, – и мог бы помочь. Кого именно?

Девушка растерялась.

– Я не знаю фамилии, но зовут его Григорием. Он приезжал в Лижин, разыскивал вагон с лесом, адресованный Ребровицкому райпотребсоюзу, я ему помогала. А теперь он понадобился мне.

Лейтенант сделал вид, что задумался.

– Григорий… Кто же у нас Григорий? Григорий Феодосьевич – но вряд ли… Председатель райпотребсоюза… Солидный человек и в летах. Как выглядит ваш Григорий?

– Совсем молодой – лет двадцать или двадцать с хвостиком. Блондин и шевелюра у него… – смутилась и добавила: – Синеокий и красивый.

«Так вот чем он тебя взял, – догадался Онопко. – Молодой и красивый! А ты, бедная, развесила уши».

– Пошли, – предложил, – есть у нас еще два Григория, один не подходит, потому что лысый и довольно потрепанный, но есть еще Григорий Сиренко, может, он?

Они поднялись на второй этаж, лейтенант заглянул в производственный отдел, увидел двух моложавых мужчин, указал на одного из них.

– Не ваш?

Леся отрицательно покачала головой.

– Нет у нас больше Григориев, точно говорю – нет. «А может, – мелькнула мысль у Онопко, – тот тип лишь назвался Григорием, а в действительности Василий или Иван? И как я сразу не сообразил?»

– Поищите еще, – посоветовал, – но вряд ли… Нет у нас таких, как вы описали.

Леся стала заглядывать во все комнаты подряд, а лейтенант спустился на улицу и остановился у входа. Девушка не заставила долго ждать себя, и по кислому выражению ее лица Онопко определил: не нашла. И все же спросил:

– Ну как? А я вас жду – может, помогу?

– Нет, – сказала категорически, – мне никто не поможет…

Такая безнадежность прозвучала в голосе девушки, что Онопко на мгновение стало жаль ее. Но тут же решил: зачем жалеть, если эта недотепа пособничала Григорию?

Леся направилась к станции. Как раз подошла электричка на Лижин, девушка побежала, стремясь попасть в нее, и успела вскочить в вагон, а Онопко решил дождаться следующего поезда. Присел на скамью в пристанционном сквере и рисовал веточкой на песке аллеи причудливые лица. Одно вышло, как ему показалось, чем-то похожим на Григория, описанного Лесей: физиономия с растрепанной шевелюрой. Все же, оказалось, прав был полковник Кирилюк: нет в Ребровице Григория и, вероятно, банда киевская.

Онопко посидел еще немного в парке и возвратился в райпотребсоюз. Выяснил у председателя, что вагон с лесом действительно должен был прибыть в Ребровицу две недели назад – на лесоторговый склад. Заведующий складом припомнил: к нему позвонили из бухгалтерии райпотребсоюза, сказали, что в Лижин едет их знакомый и что он может ускорить продвижение вагона. Того парня, пришедшего к нему, он видел впервые – блондин и, правда, красивый. По всему видно, шустрый паренек. Он взял накладную, пообещал помочь. Возвратился через день и сообщил: вагон скоро придет. Так оно и случилось.

– Кто звонил из райпотребсоюза? – поинтересовался Онопко.

– Кажется, из бухгалтерии, – не очень уверенно объяснил директор. Кто конкретно, не помнил. И лейтенант понял: звонил тот же мифический Григорий. Узнал фамилию одного из работников бухгалтерии, позвонил от его имени заведующему складом и тот без всяких сомнений отдал накладную. Ищи теперь этого Григория, все равно что ветра в поле…

А Леся сидела у мутноватого вагонного окна, вслушиваясь в перестук колес, он бередил душу, слезы набегали на глаза. Нет Гриши, исчез и вряд ли появится. А клялся в любви, такие хорошие слова говорил. На самом же деле позабавился и исчез.

Вдруг гнев затуманил голову: пройдоха и мерзавец! Надо найти того милицейского майора и рассказать все. Пусть разыщут Григория и посадят на долгие годы! Пусть посидит, помучится, может, хоть капля совести пробудится в нем.

«Но ведь осудят и меня. – Ужалила мысль. – Кто сообщал Григорию о содержимом контейнеров? Я – дурища! Раскисла, растаяла, в любовь поверила. Но ведь какими глазами смотрел! Разве такие глаза могут солгать?»

Лесе стало совсем грустно, и она все-таки немного поплакала.

Я, ЛЕВ МОРИНЕЦ

Сегодня утром я позвонил в Министерство и попросил управление по борьбе с организованной преступностью. Ответила секретарша и я сказал, что хочу связаться с начальником управления. Она поинтересовалась, кто это и по какому делу, но я прямо заявил: звонит олимпийский чемпион такой-то, у меня важный и неотложный разговор.

Через минуту услышал в трубке:

– Полковник Задонько слушает.

Я назвался и спросил, он ли именно возглавляет управление. Оказалось – он, и тогда я попросился к нему на прием. Полковник спросил: по какому поводу? В ответ я спросил, знают ли они о разграблении эшелона в районе Ребровицы?

Мой вопрос произвел впечатление: полковник Задонько, видно, был настолько ошеломлен, что на какое-то время потерял дар речи. Затем произнес:

– Заказываю пропуск. Повторите, пожалуйста, фамилию.

Я хотел сказать – мог бы и не переспрашивать, страна должна знать своих героев, но, подумал, что полковник, может, и не интересуется спортом…

И вот я стою в коридоре как раз напротив комнаты, номер которой обозначен у меня в пропуске. Открываю двери. Думал, что сразу попаду в кабинет, но очутился в маленькой комнатке, где сидело довольно симпатичное существо с копной черных волос. Секретарша взглянула на меня вопрошающе, я назвал свою фамилию, она посмотрела на меня внимательнее и указала на обитые кожзаменителем двери, сообщив:

– Николай Николаевич ждет вас.

Мне понравилось, что не надо сидеть в приемной, я вообще не люблю ждать кого-либо, хотя бы и самого высокого начальника, протирать штаны в приемных для меня последнее дело, но в данном случае полковник Задонько, или, как уважительно назвала его секретарша, Николай Николаевич, не заставил меня выплескивать нервную энергию под начальницкой дверью, и я вошел в кабинет, исполненный чувства собственного достоинства.

«Хотя, – одернул сам себя, – нет оснований задирать нос, Лев Моринец. Собственно говоря, кто ты? Обыкновенный грабитель. И не спрятал бы ты свое тщеславие куда-нибудь подальше?»

Полковник Задонько удивил меня. Я предполагал, что сейчас увижу человека лет пятидесяти, карабкавшегося со ступеньки на ступеньку, пока дослужился до такого чина, а встретил меня совсем еще молодой офицер лет тридцати пяти с умным и красивым лицом. Сухопарый и, наверно, сильный: крепкие мышцы угадывались под милицейским мундиром. Он поднялся навстречу, пожал руку, улыбнулся приветливо, отчего лицо его стало еще приятнее, и сказал:

– Вот вы какой! Чемпион!

Чье самолюбие не потешат такие слова? Но я не выказал ни малейшей признательности: ведь прекрасно понимал: будет разговор не из легких. Уселся на стул, подобрав ноги, и сразу поставил точку над «i»:

– Хоть и чемпион, а пришел с повинной.

– Как-так? – даже растерялся Задонько.

– Длинная история, Николай Николаевич. – Я специально назвал его по имени и отчеству, стараясь перевести разговор в несколько иную плоскость. – Я принимал участие в ограблении эшелона с контейнерами под станцией Ребровица.

– Вы?! – все еще не верил мне Задонько.

– Да, ваш покорный слуга, – подтвердил я, сразу отрезая все пути к отступлению.

Лицо у полковника потемнело, черты его заострились.

– Трудно поверить, чтобы такой человек… – начал он осторожно.

– Не щадите меня, Николай Николаевич, – возразил я. – Что случилось, то случилось. Но я хотел, чтобы вы выслушали меня.

– Разумеется, я весь внимание.

Вдруг полковник поднялся, обогнул стол и устроился напротив меня.

– Вижу, вам трудно, – сказал. – А так, думаю, будет проще… – он оперся подбородком на ладонь и уставился на меня. – И как же это произошло?

– Началось все месяц назад… – я решил рассказать все, не таясь. – Позвонил мне подполковник госбезопасности Луганский…

Я рассказывал, а глаза у Задонько как будто все больше темнели, лицо становилось тверже. Когда я закончил, он просидел с минуту молча, потом стукнул ребром ладони по столу и выругался. Но сразу взял себя в руки и молвил с сожалением:

– Да, влипли вы в плохую историю, Лев Моринец. Даже не знаю, как поступить…

– Я пришел, чтобы повиниться и помочь вам. Ну, чтобы поймать всех этих преступников.

– Явка с повинной, безусловно, значительно облегчает ваше положение, – сказал полковник все еще хмуро. – И ваша готовность помочь правоохранительным органам. Но скажу прямо: не хотелось, чтобы ваша фамилия фигурировала на суде. Как это будет выглядеть: в вашу честь украинский флаг поднимали, а придется вас судить…

– Что заслужил, то и заслужил…

– Знаете, какой скандал разыграется в прессе?!

– Догадываюсь.

– Ну, хорошо, – скривился Задонько, – до суда еще далеко и подумаем, как облегчить вашу судьбу.

Я набрался нахальства и заявил:

– Не надо, полковник.

И тогда Задонько вскипел:

– Считаете, растревожили мне душу? Самому думать следовало! Я о престиже страны забочусь, плевать мне, в конце концов, на вас лично! – но тут же почувствовал, что перебрал и извинился: – Не воспринимайте Мои слова буквально. Но вы сами понимаете: как бы писали наши газеты, скажем, о Джонсоне или черт его знает о ком из американских чемпионов? Скандал на весь мир!

– Однако, закон – превыше всего! Задонько задумался.

– Я попробую что-нибудь сделать, – сказал наконец. – Ведь вы явились, чтобы посодействовать правоохранительным органам, ведь так?

– Именно так.

– Может быть, удастся провести вас в качестве свидетеля.

Честно говоря, такая перспектива меня устраивала. Утверждаю это абсолютно искренне. Ведь мог бы присягнуть, что согласился быть лишь охранником Луганского, ничего не зная об его истинных планах. Более того, когда банда взламывала контейнеры, я решил принять участие в ограблении только для того, чтобы затем раскрыть преступление. Это тоже мог бы утверждать под присягой, выходит, совесть у меня, можно сказать, чиста.

– Ну что ж, – сказал Задонько, – теперь нам придется кое-что уточнить.

– Все, что смогу…

– Луганский, считаю, – лицо второстепенное. Кто-то над ним стоит и держит вожжи. Это нам и следует выяснить. Конечно, мы за ним понаблюдаем. Надеюсь и вы поможете.

– Постараюсь.

– Вот и договорились. Все остается так, как было. Вы исполняете все распоряжения Луганского, более того, желательно, чтобы завоевали доверие и как-то выдвинулись, вошли в его ближайшее окружение.

– Противно.

– Иногда надо переступить через самого себя.

Я подумал: после того, что пообещал мне Задонько, вряд ли я имею право возражать ему. Потому и пообещал:

– Хорошо.

– Понимаете, с вашей помощью могли бы выйти на шефа Луганского.

– Но как? Ведь он не очень-то доверяет мне.

– Надо, чтобы стал доверять.

Я решил: в следующий раз, когда позвонит Иван Павлович, я попробую как-то подмазаться к нему.

– Использую для этого любую возможность, – пообещал.

– Когда-то я встречался с подполковником Луганским, – сказал Николай Николаевич, – и он произвел на меня неплохое впечатление. Оказывается, ошибся!

– Он умеет подойти к человеку, а потом использовать его в своих интересах.

– Десятеро молодых людей, вооруженных автоматами, – задумчиво произнес Задонько. – Большая сила!

– К тому же, молодых людей, готовых на все. Без моральных устоев.

– Взять их будет непросто.

– Скорее, очень сложно.

– Следует установить личность каждого. И брать поодиночке. И тут мы надеемся на вашу помощь. Имена, фамилии, желательно – адреса.

– Не знаю, смогу ли.

– Хотелось бы, чтобы в банде вас считали своим. Тогда люди легче раскрываются.

– Вы ставите передо мной сложное задание.

– И опасное, – уточнил полковник. – Если заподозрят, уберут. Об этом вы должны помнить каждую минуту.

– Я не из пугливых.

– Вижу.

– Имена кое-кого знаю. Олег и Владимир. Фамилия Олега – Сидоренко. Слышал, как к нему обращались. Еще один – Шинкарук. Думаю, эта тройка – из бывших спортсменов. Такие, знаете, амбалы…

– Оружие у каждого?

– Нет, я и Сидоренко свои автоматы оставили в машине Луганского. Тайник под задним сидением. Но, знайте, у кое-кого – пистолеты с глушителями.

– Разбираетесь в оружии?

– Когда-то, до самбо, интересовался стрелковым спортом.

– Ну что ж, Левко, ты мне нравишься, – перешел на «ты» полковник. – Вместе мы можем неплохую кашу сварить.

Я повеселел: этот полковник оказался хорошим человеком, и следовало выложиться, чтобы и вправду «сварить кашу».

– Завтра отправимся в Михайловку, – сказал Задонько, – к Василию Григорьевичу. Попытаемся поймать на горячем.

– Я мог бы показать, где его усадьба.

– Нет, – возразил полковник, – тебе никак нельзя. Василий Григорьевич или кто-то из его семьи узнают тебя и донесут Луганскому. Ни-ни…

Я кивнул, соглашаясь: один неверный шаг и конец всей так хорошо задуманной операции. На прощание полковник сказал:

– Ты, Левко, теперь наша главная фигура. Что-то вроде ферзя. Ведь только с твоей помощью сможем быстро «объявить им мат». Потому ты и должен взвешивать каждый поступок, выверять любое слово. Спрячься у Луганского за пазухой, он – наш первый враг, он и его неизвестный шеф. Я верю: скрутим головы этим гадам. Кажется, вышли мы на большого зверя. Очень опасного зверя. Ты, Левко, даже не представляешь, насколько опасного.

Что-то на меня нашло, и я ответил самоуверенно:

– Не так страшен черт, как его малюют.

– Страшен, Левко, и это надо хорошо уяснить себе. Ведь ты сам говорил: амбалы вооружены бесшумными пистолетами. И стоит им лишь что-то заподозрить…

– Хорошо, – пообещал я, – буду осторожен и хитер.

– Таким ты мне еще больше нравишься, – усмехнулся полковник.

Я хотел подняться, но Задонько остановил меня.

– Вот что, – посоветовал, – ты, Левко, сам не беспокой Луганского. Любая инициатива должна исходить от него. Не навязывайся, иначе заподозрит неладное. Пусть он сам тебя приблизит. А он со своим шефом, конечно, видится, ведь связаны одним узелком, и разрубить этот узелок сможем только мы.

– Интересно, куда они загнали второй грузовик? – эта мысль не давала мне покоя. Его забили в основном «Вятками». Еще там несколько коробок с компьютерами.

– Думаю в одно из соседних сел. Это уже наше дело. Да и вообще, никуда не денутся: все равно выбросят на рынок – и видеомагнитофоны, и компьютеры. Им деньги нужны, живые деньги, чтоб оборачивались и давали прибыль. Вот тогда мы и возьмем их за шкирку.

Я полностью согласился с полковником. Да и как не согласиться с человеком, который вытащил меня, можно сказать, за шкирку из смердящей ямы.

Не отпуская меня, Задонько вызвал Лижин. Сообщил какому-то полковнику Кирилюку: есть неопровержимые доказательства, что банда, разграбившая контейнеры, киевская, и отозвал группу в столицу. Кроме того, распорядился установить наблюдение за Луганским.

РАЗ – НАЛИЧНОСТЬ, ДВА – НАЛИЧНОСТЬ…

Яровой вызвал к себе Сушинского.

– Как дела, Афанасий Игоревич?

Тому не надо было объяснять, что именно имеет в виду шеф.

– Восемьсот семьдесят миллионов. Звонили из «Меркурия», а также из посреднического кооператива «Орион». Перевели еще около трехсот миллионов.

– Всего один миллиард сто семьдесят миллионов?

– Обещают еще сто пятьдесят – двести. Думаю, перепрыгнем через полтора миллиарда.

Сердце у Ярового забилось ускоренно: пусть купоны, пусть деревянные, а все же миллионер. И не какие-то там два, пять или даже пятнадцать миллионов, а больше, чем полтора миллиарда. Один из самых богатых людей на Украине, есть от чего голове вскружиться. Но только не теперь: сейчас голова должна быть трезвой. Как никогда. Приказал:

– Деньги следует превратить в наличные.

– Трудно.

– Полагаюсь на вашу мудрость, Афанасий Игоревич. Можете заплатить банковским клеркам пять процентов. Пятьдесят тысяч с каждого миллиона.

– Это другое дело. Клюнут.

– Не могут не клюнуть – каждый хочет красиво жить. Сушинский подумал: и сам он не против того, и ему хочется иметь дачу, машину, быть спокойным за завтрашний день. Яровой, видно, угадал его мысли: поманил Афанасия Игоревича пальцем, указал на стул возле себя и прошептал на ухо:

– И вас не забуду. Сто достаточно?

– Миллионов? – вырвалось у Афанасия Игоревича.

– Не тысяч же… – усмехнулся Яровой, зная, что теперь Сушинский разобьется в лепешку, а превратит все деньги в наличные.

А Афанасий Игоревич летел в мыслях на, казалось ему, недосягаемую высоту. Двадцать пять миллионов! И без всякого риска. Больше, чем Яровой пообещал Лутаку, но ведь тому светит, кто знает, сколько лет колонии: ватник, тяжелые башмаки, тюремная баланда, а он загребет больше, построит коттедж, не такой роскошный, как у Ярового, но вполне пристойный – с гаражом в подвале, и поставит туда «опель» или «форд». Однако, на дачу и «форд» ста может и не хватить. Цены бешеные, а купон с каждым месяцем все больше обесценивается.

Афанасий Игоревич блудливо опустил глаза и сказал, немного устыдившись собственного нахальства:

– Если можно, еще тридцать…

Но Яровому сегодня море было по колена.

– Пусть будет еще тридцать, – согласился. – Только для вас, уважаемый, принимая во внимание ваши неоценимые заслуги.

«Неоценимые – это точно, – подумал Сушинский. – А он мог бы выложить и тридцать пять… Прозевал момент, болван. Сейчас поздно – шеф может и рассердиться. А потом видно будет».

Это «видно будет» окончательно успокоило Афанасия Игоревича. Время покажет и расставит все по своим местам. Миллионы шефа никуда не денутся. Вложит их в какую-то компанию или откроет свой коммерческий банк, тогда можно будет снова «подъехать» к нему, намекнуть, что сохранились некоторые весьма нежелательные документы, а цена тех документов – миллионов пять или шесть. Шантаж?

Ну и что: шантаж, так шантаж, это еще смотря с какой стороны подойти. Каждый отстаивает свое право: ну, не совпали мои интересы с вашими, зачем же из этого делать трагедию.

Подумав так, Афанасий Игоревич несколько смутился. Не слишком ли жестко он держится по отношению к Яровому. Ведь тот вытянул когда-то его из болота – исключили бы из партии, и остался бы он голым и босым.

Хотя где та партия и кто нынче с ней считается. Разве что бывшие номенклатурщики в Верховном Совете шамутятся, речи провозглашают, стремясь повернуть вспять – возвратить старое, но кто из нормальных людей им сочувствует? Каждый устраивает себе счастливую жизнь, старается сорвать куш где только можно, недаром же говорят: «накопление первичного капитала».

Вот и вы, пан Яровой, накопили: сколько фирм, банков и предприятий обмишурили – стяжатель вы и мошенник, если не сказать – грабитель.

«Но ведь и я немного попользовался, – мелькнула мысль, – отхватил кусочек пирога. Правда, маленький кусочек, зато никто и никогда об этом не узнает».

Яровой заметил, как изменилось выражение лица у Сушинского, но не придал этому значения. Еще бы: шутя и играя оторвать такой лакомый кусок. Правда, если честно, то не совсем шутя и играя: начинается самый важный этап всей операции – превращение безналичной денежной массы в карбованцы – вполне осязаемые.

«Слава Богу, – вздохнул Леонид Александрович, – что существуют коммерческие банки, попробуй в государственных наличность выбить!»

– В банке «Инковест» у меня есть знакомый главный бухгалтер, – сообщил Афанасий Игоревич. – Он там фактически командует парадом. А именно через «Инковест» идут в «Канзас» деньги. Свыше миллиарда.

Подумал: за что этому нахальному держиморде Фонякову надо платить такие деньги? Свыше пятидесяти миллионов! Обойдется… Хватит ему и двадцати. Свинья собачья, и так от радости до потолка прыгать будет. Но ведь и Яровому необязательно знать об этих его маленьких хитростях. Пусть думает, что пять процентов пошли главбуху, а он к своим тридцати присобачит еще тридцать. Деткам на молочко, так сказать.

Напоминание о детях растрогало Афанасия Игоревича: у него два сына – оба, правда, уже усатые и работают, – но в перспективе внуки или внучки, а он всегда любил малышей и считал: нет лучшего отдыха, чем возня с ними.

Да и сыновьям следует что-нибудь подкинуть: здоровые лбы, да прозябают на инженерских зарплатах. Несладко было и раньше, а теперь вообще хоть вешайся…

И Афанасий Игоревич дал себе торжественное обещание: выделить из тридцати миллионов, которые собирался вытянуть из главбуха, половину Павлу и Василию. Хотя и знал, что, когда придет время, пожадничает, бросит по миллиону, ну, по полтора – и то много, нельзя развращать молодое поколение.

Он сам – другое дело. Как трудно вскарабкивался на верхотуру, расталкивал других локтями, прилепился наконец к номенклатуре, и надо же: встретилась Сонечка, молоденькая, хорошенькая, аппетитная… Глаза на пол-лица, голубые, и ямочка на щеке. А Клава не понимала его, поперлась в партком. Слава Богу, Яровой спас…

Где теперь Сонечка? Тогда, до смерти напуганный, он отрекся от нее, как последний подонок. Встретилась бы теперь… Ох, и загулял бы ты, Афанасий! Деньги, пусть ничего и не стоят, но их много, и миллион или даже больше можно было бы профукать с любимой.

«А может, разыскать?» – вдруг подумал.

Афанасий Игоревич представил, как целует Сонечку, как обнимает, какая она пылкая и податливая – воспоминания вдруг вспыхнули с новой силой, кажется; пошел бы за любимой на край света. Но тут же подумал: точно, просвистел бы все деньги, может, и не хватило бы, а он ведь нацелился на дачу и «форд» – к черту все женские прелести, вместе взятые!

Но что говорит Яровой?

– И этот ваш никчемный главбух вот так, за здорово живешь, получит пятьдесят миллионов? Не жирно ли будет?

«Конечно, жирно», – едва не вырвалось у Сушинского, но проглотил язык и подивился проницательности Ярового. Смотрит в корень и ничего, даже самой сокровенной мысли, от него не утаишь.

– Но ведь вы сами определили – пять процентов, – напомнил.

– Смотря с какой суммы! Отвалить просто так миллионы какому-то паршивому главбуху… Миллионы что, на дороге валяются?

«Таки валяются», – мог бы возразить Сушинский, но снова прикусил язык.

– Хватит и десяти, – отрезал Яровой, и Афанасий Игоревич расстроился донельзя: лежали деньги в кармане, но их нахально вытащили, и кто – пан Яровой, словно обычный карманный воришка.

«И зачем я сболтнул ему про главбуха? – отчаянно корил себя. – Дурак плешивый». И все же попытался выкрутиться:

– Не все пойдет главбуху. Есть там разные клерки да кассиры… Кстати, вы знаете, сколько весит миллион?

– Надо договориться, чтобы выдали десятитысячными купюрами.

– Если даже десятитысячными, представляете вес миллиарда?

– Привезем автомобилем.

– Страшно.

– Охрана надежная… – Яровой усмехнулся, вспомнив рассказ Луганского об амбалах. – И вооружена.

– Кассирше надо дать на лапу, чтобы выдала крупными купюрами.

– Разве я возражаю?

– Вот вам на круг – пять процентов, – продолжал гнуть свою линию Афанасий Игоревич.

– Хорошо, – сдался наконец Яровой, – вам виднее.

– Обещаю уложиться в пять процентов, – сказал Сушинский. – Не волнуйтесь, если что-то останется, верну.

Яровой пристально взглянул на Сушинского, будто и в самом деле мог прочесть мысли, роившиеся в голове Афанасия Игоревича. И пожалел, что человечество, устремившись даже в космос, до сих пор не изобрело аппарат, способный проникать в мысли ближнего. Иной разговор был с этим умником. Ты мне одно твердишь, а я тебе сразу расклейку твоих тайных мыслишек. Вот была бы задушевная беседа!..

В то же мгновение Афанасий Игоревич тайком скрутил в кармане фигу.

«Вот такую теперь от меня информацию получишь, – пообещал не без удовольствия. – Необязательно тебе, пан Яровой, знать точно – сколько и через какой банк поступает миллионов, на фига это тебе? А пять процентов, как и договорились, выложи. Деткам на молочко», – прибавил, ехидно усмехаясь.