Текст книги "Голоса лета. Штормовой день. Начать сначала"

– Извини, что заставил ждать. Налил себе? Печь топится?

– Да, горит.

– Невероятно, как быстро похолодало. – Ивэн тоже стал наливать себе виски. – На другом побережье еще настоящее лето, на небе ни облачка.

– Значит, у тебя хороший был день?

– Идеальный. А у вас? Чем вы с Евой занимались?

– А у нас день выдался не очень хороший. Поэтому я и пришел.

Ивэн, держа в руке стакан, наполовину наполненный неразбавленным виски, мгновенно повернулся.

– Разбавь виски водой, а потом сядем и я тебе все объясню.

Их взгляды встретились. Джеральд не улыбался. Ивэн открыл кран, долил в стакан воды. Они сели лицом друг к другу в креслах у печки, между которыми лежал коврик из овчины.

– Выкладывай.

Джеральд спокойно поведал ему о том, что случилось утром. Про то, как Сильвия позвонила им и рыдала в трубку. Как они сразу поехали к ней. Сообщил про письмо.

– Что за письмо?

– Анонимное.

– Ан… – Ивэн открыл рот от удивления. – Анонимное письмо? Шутишь?

– К сожалению, нет.

– Но от кого? Кому понадобилось писать Сильвии анонимное письмо?

– Мы не знаем.

– Где оно?

– У нее. Я сказал, чтобы она его сохранила.

– И что в нем?

– В нем сказано… – Как только они вернулись домой, Джеральд, чтобы не забыть текст письма, слово в слово записал его аккуратным почерком на последней странице своей записной книжки. Теперь, надев очки, он извлек блокнот из нагрудного кармана, открыл его и прочитал вслух: – «Ты гуляла с другими мужчинами, потому твой муж и запил. Ты убила его. Бесстыдница».

Он читал громко, четко, как барристер в суде, излагающий частные подробности грязного дела о разводе. Лживые злобные слова, произносимые его тихим голосом, звучали бесстрастно. Но все равно чувствовалось, что в них яд.

– Какая мерзость.

– Да.

– От руки написано?

– Нет, классическим способом: буквы вырезаны из газетных заголовков и наклеены на листок писчей бумаги. Детской писчей бумаги. Адрес на конверте напечатан резиновыми штампами… Знаешь, есть такие. Штемпель местного почтового отделения, вчерашняя дата.

– Она догадывается, кто бы мог его прислать?

– А ты?

Ивэн рассмеялся:

– Бог мой, Джеральд, надеюсь, ты не думаешь, что это я!

Джеральд не подхватил его смех.

– Нет. Мы подозреваем Мэй.

– Мэй?

– Да, Мэй. По словам Сильвии, Мэй терпеть ее не может. Мэй фанатично настроена против употребления спиртного. Ты все это знаешь не хуже меня…

– Да, но чтобы Мэй написала такое… Не может быть. – Ивэн встал и принялся расхаживать по комнате, как несколько минут назад это делал Джеральд.

– Мэй – старая женщина, Ивэн. В последние месяцы ее поведение с каждым днем становится все более странным. Ева подозревает, что она выживает из ума, и я склонен с ней согласиться.

– Но ведь это так на нее непохоже. Я знаю Мэй. Может, Сильвия ей и не нравится, но в глубине души она жалеет ее. Я знаю, порой Мэй может довести до бешенства, но она никогда ни на кого не таила злобы или обиды. В ней никогда не было коварства. На такое способна только форменная сволочь.

– Да, но, с другой стороны, она всегда придерживалась пуританских взглядов. И не только в отношении выпивки – нравственного поведения в целом.

– Это ты о чем?

– «Ты гуляла с другими мужчинами». Может быть, она думает, что Сильвия неразборчива в связях.

– Может, и неразборчива. Была. Но Мэй-то от этого вреда никакого.

– Да, но, может быть, Мэй решила, что она заигрывает с тобой.

Ивэн резко повернулся, словно Джеральд его ударил. Потрясенный, он смотрел на отчима; немигающий взгляд его голубых глаз сверкал негодованием.

– Со мной? Кто это выдумал?

– Никто ничего не выдумывал. Просто Сильвия – привлекательная женщина. Она часто бывает в Тременхире. Сказала нам, что ты подвозил ее на какую-то вечеринку…

– Да, подвозил. Зачем было гонять две машины? А что в этом зазорного?

– И что иногда, когда нас нет дома, ты приглашаешь ее сюда на бокал вина или на ужин.

– Джеральд, Сильвия – подруга Евы. Ева опекает ее. Если Евы нет дома, я приглашаю ее сюда.

– Сильвия думает, что Мэй следила за вами из своего окна и что-то ей не понравилось.

– О, бога ради, во что Сильвия пытается втянуть меня?

– Ни во что. – Джеральд развел руками.

– Я бы так не сказал. Глядишь, скоро меня обвинят в том, что я соблазнил эту женщину, черт бы вас всех побрал.

– А ты ее соблазнил?

– Я? Да она мне в матери годится!

– Ты с ней спал?

– Нет, я с ней не спал!

Слова, произнесенные повышенным тоном, оставили некий вакуум между ними. В наступившей тишине Ивэн запрокинул голову, влил в себя остатки виски и пошел наливать вторую порцию. Звякнуло стекло, когда бутылка ударилась о край стакана.

– Я тебе верю, – сказал Джеральд.

Ивэн добавил в стакан воды. Стоя спиной к Джеральду, извинился:

– Прости. Я не имел права кричать.

– Ты тоже меня извини. И не обижайся на Сильвию. Из ее уст не прозвучало ни единого порочащего намека в твой адрес. Просто я сам должен был убедиться.

Ивэн повернулся к нему, грациозно прислонился к подставке для сушки. Его гнев угас, он печально улыбнулся.

– Да, конечно, я понимаю. С моим-то «послужным списком»…

– Против твоего «послужного списка», как ты выразился, я ничего не имею. – Джеральд убрал записную книжку в карман, снял очки.

– Что вы намерены делать с письмом?

– Ничего.

– А если придет еще одно письмо?

– Когда придет, тогда и будем думать.

– Сильвия согласна ничего не предпринимать?

– Да. Об этом знают только она, я и Ева. Теперь еще ты. И ты, разумеется, должен молчать. Даже Еве не говори. Она не знает, что я тебе сказал.

– Она очень расстроена?

– Очень. Мне кажется, сильнее, чем бедняжка Сильвия. Боится, как бы Мэй не придумала чего похуже. При мысли о том, что бедняжку Мэй увезут в какую-нибудь гериатрическую психбольницу, ее бросает в холодный пот. Она оберегает Мэй. Так же, как я оберегаю Еву.

– Да, Мэй всю жизнь пеклась о нас, – сказал Ивэн. – За мной смотрела, матери помогала, когда отец болел и умирал. Она всегда была нам опорой. Никогда не подводила. А теперь вот… Бедная, несчастная Мэй. Даже думать об этом боюсь. Мы стольким ей обязаны. – Он задумался. – Полагаю, мы все друг перед другом в долгу.

– Да, – согласился Джеральд. – Грустно все это.

Они улыбнулись друг другу.

– Давай еще налью, – предложил Ивэн.

Ева с Лорой сидели в гостиной, освещенной пламенем камина, и слушали концерт, транслировавшийся по Би-би-си-2. Фортепианный концерт Брамса. Был десятый час, и Джеральд, не желая портить им удовольствие, отправился смотреть новости в свой кабинет.

Лора сидела, свернувшись калачиком, в одном из больших кресел; Люси лежала у нее на коленях. Ивэн не появлялся. Переодеваясь к ужину, Лора слышала, как его машина выехала из ворот и покатила вверх по холму в направлении Ланьона. Лора предположила, что он решил посетить паб, может быть, выпить пива с Мэти Томасом.

Ева, сидевшая напротив, шила чехол. «Усталая она какая-то сегодня и больная на вид», – подумала Лора. Тонкая кожа натянулась на скулах, под глазами темные круги. Ева почти все время молчала, и за ужином, состоявшим из отбивных и фруктового салата, застольную беседу поддерживал только Джеральд. Ева нехотя ковырялась в тарелке и вместо вина пила воду. Лора, сонно наблюдая за ней из-под полуопущенных век, испытывала тревогу. Ева так много всего делала, постоянно была на ногах – готовила, что-то организовывала, обо всех заботилась. Когда концерт кончится, Лора предложит Еве лечь спать. Может, Ева позволит, чтобы Лора приготовила ей горячий напиток, принесла грелку…

Зазвонил телефон. Ева подняла голову от шитья:

– Это, наверное, Алек, Лора.

Лора встала, покинула гостиную и по коридору прошла в холл. Люси семенила следом. Лора присела на резной комод и сняла трубку:

– Тременхир.

– Лора?

На этот раз связь была лучше. Лора ясно слышала голос мужа, будто он говорил с ней из соседней комнаты.

– Алек. Извини, что меня не было, когда ты звонил. Мы вернулись только в семь часов.

– Хорошо провела день?

– Да, замечательно… Как у тебя дела?

– Хорошо. Но я звоню по другому поводу. Тут вот какая история. Я не смогу приехать за тобой в Тременхир. Мы с Томом по возвращении в Лондон сразу должны лететь в Нью-Йорк. Нам только сегодня утром сообщили. Позвонил председатель правления.

– Надолго уезжаешь?

– Всего на неделю. Дело в том, что нам разрешили взять с собой жен. Придется присутствовать на всевозможных светских приемах. Дафна летит с Томом, и я подумал, что, может быть, ты тоже захочешь поехать. Я почти все время буду занят, но ведь ты не бывала в Нью-Йорке, и я хотел бы показать тебе город. Только в Лондон тебе придется добираться самой, мы там с тобой встретимся. Как ты на это смотришь?

Лора пришла в смятение.

И эта инстинктивная реакция на предложение любимого мужа, стремившегося доставить ей удовольствие, наполнила ее сердце ужасающим чувством вины. Что с ней? Что с ней происходит? Алек просит ее поехать с ним в Нью-Йорк, а она не хочет. Не хочет лететь за тридевять земель. Не хочет торчать в Нью-Йорке в августе месяце, да еще с Дафной Боулдерстоун. Не хочет сидеть в кондиционированном отеле вместе с Дафной, пока их мужья улаживают свои дела. Не хочет ходить по раскаленным тротуарам Пятой авеню, разглядывая витрины.

Но еще больше ужаснуло ее собственное нежелание возвращаться на поезде в Лондон. Порывать с этим милым беспечным существованием. Покидать Тременхир.

Все это за какую-то секунду с пугающей ясностью промелькнуло в ее сознании.

– Когда ты летишь? – спросила она, пытаясь выиграть время.

– В среду вечером. На «Конкорде».

– Ты уже забронировал на меня билет?

– Сделал предварительный заказ.

– Сколько… Сколько ты пробудешь в Нью-Йорке?

– Лора, я же сказал. Неделю. – И добавил: – Не слышу энтузиазма в твоем голосе. Не хочешь лететь?

– О Алек, хочу… Спасибо, что предложил, но…

– Но?

– Просто все это несколько неожиданно. Я еще не успела осознать.

– На это не требуется много времени. План не очень сложный. – (Лора прикусила губу.) – Наверное, ты просто еще не готова к далеким путешествиям.

Она ухватилась за этот предлог, как утопающий за соломинку.

– Честно говоря, я и сама не знаю, готова ли я. То есть… Я чувствую себя неплохо, но не уверена, что мне стоит лететь за океан. В Нью-Йорке сейчас жара… И если что-то случится, это будет ужасно. Я все тебе испорчу, если заболею… – лепетала Лора. Собственные доводы даже ей самой казались неубедительными.

– Ничего страшного. Мы спокойно отменим четвертую бронь.

– Прости, Алек. Я еще так слаба. Может быть, в другой раз.

– Да, в другой раз, – согласился он. – Не беда, не волнуйся.

– Когда ты вернешься?

– В следующий вторник, полагаю.

– А мне как быть? Остаться здесь?

– Если Ева не возражает. Спроси у нее.

– И ты тогда сможешь за мной приехать? – С ее стороны это было еще более эгоистично, чем отказ лететь в Нью-Йорк. – В принципе, это ни к чему. Я… Я спокойно сама доберусь на поезде.

– Нет. Думаю, я смогу приехать. Если все будет нормально. Позже свяжусь с тобой и сообщу.

Возможно, у него запланировано какое-нибудь совещание. Ненавистный телефон только еще больше отдалял их друг от друга. А ей хотелось быть рядом с ним, хотелось видеть его лицо, как он реагирует на ее слова. Хотелось прикоснуться к нему, дать понять, что она любит его больше всего на свете, но ехать в Нью-Йорк с Дафной Боулдерстоун – это выше ее сил.

Уже не в первый раз она чувствовала, что между ними зияет пропасть. Пытаясь преодолеть отчуждение, она сказала:

– Я очень скучаю по тебе.

– Я тоже.

Не помогло.

– Как рыбалка? – спросила она.

– Превосходно. Тебе все шлют привет.

– Позвони перед отъездом в Нью-Йорк.

– Непременно.

– Еще раз прости, Алек.

– Ничего. Я предложил, ты отказалась. Ничего страшного. Спокойной ночи. Приятных снов.

– Спокойной ночи, Алек.

7

Сент-Томас[15]15
  Сент-Томас – остров в составе Виргинских островов в Атлантическом океане (владение США).


[Закрыть]

В половине шестого утра Габриэла Хаверсток, лежавшая без сна с трех часов ночи, откинула мятую простыню и тихо встала с койки. У противоположной стены спал мужчина; на светлой подушке темнели его волосы и щетинистый подбородок. Его рука лежала на груди, голова повернута в сторону от нее. Габриэла надела старую футболку, что некогда принадлежала ему, и, босая, бесшумно пробралась на камбуз в кормовой части судна. Нашла спички и зажгла конфорку на маленькой газовой плите, закрепленной в карданном подвесе. Наполнила водой чайник, поставила его кипятиться и поднялась в рубку. За ночь выступила роса, палуба была сырая, в капельках воды.

В рассветных сумерках водная гладь гавани была похожа на стеклянное полотно. Все суда, швартовавшиеся вокруг, еще спали, едва заметно покачиваясь на воде, словно дышали во сне. Набережная просыпалась. Завелась машина; на пристани темнокожий мужчина спустился в деревянное суденышко, отвязал его от берега и сел за весла. Габриэла слышала каждый всплеск, возникавший при погружении весел в воду. Лодка двигалась по гавани, оставляя за собой стрелку ряби на воде.

Сент-Томас, Американские Виргинские острова. Ночью под покровом темноты к берегу пристали два круизных лайнера. Казалось, в гавань неожиданно вторглись небоскребы. Габриэла глянула вверх и увидела, как на судовых надстройках работают матросы. Они крутили лебедки, натягивая канаты, драили палубу. Под ними обращенная к ней боковина высокого корпуса была усеяна рядами иллюминаторов, за которыми в своих каютах спали туристы. Чуть позже, когда рассветет, они выйдут на палубу в бермудах – смешных цветастых рубашках – и, облокотившись на перила, будут смотреть на яхты так же, как она сейчас смотрит на них. А еще через некоторое время, увешанные фотокамерами, они сойдут на берег, спеша потратить свои доллары на плетеные соломенные сумки и сандалии, на вырезанные из дерева статуэтки темнокожих женщин, держащих на голове корзины с фруктами.

За спиной у Габриэлы на камбузе зашипел кипящий чайник.

Она спустилась вниз, заварила чай. Молоко кончилось, поэтому она бросила в кружку ломтик лимона и залила его чаем. С чашкой в руках пошла будить его.

– Умм? – Он повернулся, когда она тряхнула его за голое плечо, зарылся лицом в подушку, почесал голову, зевнул. Потом открыл глаза, увидел, что она стоит над ним. Спросил: – Который час?

– Без четверти шесть.

– О боже. – Он снова зевнул, сел в постели, вытащил из-под себя подушку и сунул ее под голову.

– Я тебе чаю налила, – сказала она. Он взял кружку, попытался глотнуть обжигающую жидкость. – С лимоном. Молока нет.

– Я понял.

Она оставила его, налила себе чаю и с кружкой в руках вышла на палубу. С каждой минутой становилось светлее, небо голубело. Как только встанет солнце, влага высохнет, испарится. И наступит еще один день, еще один жаркий ясный день. Типичный вест-индский день.

Через какое-то время он тоже появился на палубе – в старых грязных белых шортах, в серой спортивной рубашке, босоногий. Прошел на корму, стал возиться с фалинем шлюпки, почерневшим от соприкосновения с якорной цепью.

Габриэла допила чай и снова спустилась вниз. Почистила зубы, умылась в маленьком тазу, надела джинсы, парусиновые тапочки, футболку в сине-белую полоску. Ее красный нейлоновый рюкзак, который она собрала накануне вечером, стоял у койки. Рюкзак был открыт, и теперь она покидала в него то, что не уложила с вечера, – непромокаемый мешочек с мылом и губкой, щетку для волос, теплый свитер в дорогу. Вот и все ее вещи. За полгода, проведенные на яхте, гардероб ее не пополнился. Она затянула веревку на рюкзаке, завязала ее морским узлом.

С рюкзаком и сумкой через плечо она поднялась на палубу. Он уже был в шлюпке, ждал ее. Она передала ему рюкзак и, спустившись по трапу, ступила в утлое суденышко. Села на носовой банке, зажав рюкзак между коленями.

Он завел подвесной мотор. Мотор чихнул разок и затарахтел, как мотоцикл. Они поплыли к берегу. Габриэла оглянулась на яхту. Красивый грациозный белый одномачтовый шлюп пятьдесят футов длиной; на его транце золотом сверкало название – «Тортола». Через плечо мужчины она смотрела, как яхта исчезает из виду.

У пристани он пришвартовался, бросил ее багаж на причал, выпрыгнул следом. Подал ей руку, помог выбраться из шлюпки. Некогда для этой цели существовали сходни, но их сдуло ветром во время урагана, а новые так и не построили. Они пошли по причалу, поднялись по лестнице на территорию отеля. Прошли через сад мимо бассейна, где не было ни души. За административным корпусом гостиницы под пальмами находился внешний двор, где стояли два такси с дремлющими в них водителями. Он разбудил одного. Тот потянулся, зевнул, сунул в багажник ее рюкзак и завел мотор, приготовившись ехать в аэропорт.

Он повернулся к Габриэле:

– Ну что, будем прощаться?

– Да. До свидания.

– Еще увидимся когда-нибудь?

– Не думаю.

– Мне было хорошо с тобой.

– Мне тоже. Спасибо тебе за это.

– И тебе спасибо.

Он обнял ее за плечи, поцеловал. Он не побрился, и щетина на его подбородке царапала ей щеку. Она посмотрела ему в лицо в последний раз, затем повернулась, села в такси и захлопнула дверцу. Старый автомобиль тронулся с места. Она не оглянулась, поэтому не знала, дождался ли он, когда увозящее ее такси скроется из виду.

С Сент-Томаса она полетела на Санта-Крус. Оттуда в Сан-Хуан. Из Сан-Хуана в Майами. Из Майами в Нью-Йорк. В аэропорту имени Кеннеди ее багаж потеряли, и ей пришлось целый час ждать у пустой вращающейся «карусели», пока на транспортере наконец-то не появился ее рюкзак.

Она вышла из здания аэропорта в теплый влажный нью-йоркский сумрак и на остановке в пропахшей бензином туманной мгле стала ждать своего автобуса. Подъехал автобус. Народу в нем было много, и ей пришлось, зажав сумку между коленями, стоять всю дорогу, держась за петлю на поручнях. В терминале компании «Бритиш эйрвейз» она купила билет до Лондона, потом поднялась наверх и три часа просидела в зале ожидания, пока не объявили ее рейс.

Самолет был полный. Выходит, ей крупно повезло, что удалось купить билет, поняла Габриэла. Рядом с ней сидела пожилая дама с голубыми волосами, впервые летевшая в Британию. Она два года копила деньги на эту поездку, сообщила Габриэле ее соседка, купила групповой тур. Большинство пассажиров в самолете из ее туристической группы, и вместе с ними она посмотрит лондонский Тауэр и Вестминстерское аббатство, поездит по стране. Пару дней они проведут в Эдинбурге, побывают на фестивале, посетят Стратфорд-на-Эйвоне.

– Мне не терпится увидеть Стратфорд и домик Энн Хэтуэй[16]16
  Энн Хэтуэй – жена Уильяма Шекспира.


[Закрыть].

На взгляд Габриэлы, программа тура была потрясающе интересной, но она в ответ лишь улыбнулась и сказала сдержанно:

– Как мило.

– А ты, дорогая, куда едешь?

– Домой, – ответила Габриэла.

В самолете она не спала: ночь оказалась слишком короткой. Почти сразу после ужина им принесли горячие полотенца, чтобы освежить лицо, и апельсиновый сок. В Хитроу шел дождь. Приятный моросящий английский дождь, будто туманная дымка на лице. Вокруг безмятежное спокойствие, зелень, и даже в аэропорту пахло по-другому.

Перед отъездом с Сент-Томаса он дал ей немного английских денег – несколько купюр разного достоинства, которые достал из заднего отделения своего бумажника, – но этого было мало, чтобы заплатить за такси, поэтому она на метро добралась из Хитроу до станции «Кингс-Кросс», где сделала пересадку и доехала до станции «Энджел».

Дальше пошла пешком, неся свой рюкзак под мышкой. Идти было недалеко. Она смотрела по сторонам, замечая перемены на некогда знакомых улицах. Целый квартал старых домов снесли, и на их месте теперь возводилось какое-то новое огромное сооружение. От тротуара стройку отделял временный деревянный забор, расписанный граффити. «Нам все по барабану», «Давай работу, а не бомбы», читала Габриэла.

Ее путь пролегал по ислинггонской Хай-стрит, через Кэмпденский пассаж, между ювелирными и антикварными лавками с закрытыми ставнями витринами, мимо магазина игрушек, где однажды она купила – за три шиллинга шесть пенсов, как указывалось на ценнике, наклеенном на пыльную коробку, – игрушечный фарфоровый чайный сервиз. Габриэла свернула на узкую мощеную улочку и оказалась на Эбигейл-кресент.

Эбигейл-кресент перемены не затронули. Фасады нескольких домов имели более свежий вид, на крыше одного из соседних домов появилось слуховое окно. И всё. Дом, в котором прошло ее детство, выглядел таким, каким она его помнила; это внушало уверенность и спокойствие, однако частная парковка, где обычно стояла машина отца, была пуста, – значит его не было дома. Возможно – хотя еще было только половина девятого утра, – отец уже уехал на работу.

Габриэла поднялась по ступенькам, позвонила в дверь. Она слышала, как в доме звенит звонок, но к двери никто не подошел. Через некоторое время она вытащила из-под свитера висевшую на шее длинную цепочку с ключом. Давным-давно, когда она еще училась в обычной лондонской школе, отец дал ей этот ключ… На случай крайней необходимости, объяснил он. Но она им так ни разу и не воспользовалась, потому что дома всегда кто-нибудь был, когда она возвращалась с занятий.

И вот теперь ключ пригодился. Она повернула его в замке. Дверь открылась, и Габриэла увидела старческую фигуру, медленно поднимающуюся по лестнице с полуподвального этажа.

– Кто это? – Голос был пронзительный, резкий и даже немного возбужденный.

– Не волнуйтесь, миссис Эбни, – отозвалась Габриэла, – это всего лишь я.

Миссис Эбни повела себя так, как обычно ведет себя всякий человек, который испытал шок или которого вот-вот хватит удар. Она остановилась как вкопанная, стала ловить ртом воздух, схватилась за сердце, вцепилась в перила.

– Габриэла!

– Простите, я вас напугала?

– Не то слово!

– Я не думала, что дома кто-то есть…

– Я слышала звонок, но не могу же я летать по лестнице, как после принятия дозы слабительного.

Габриэла втащила свой рюкзак в холл и затворила за собой дверь.

– Откуда ты взялась? – спросила миссис Эбни.

– Из Вест-Индии. Я в пути с… – Она тронулась в путь так давно, уж и не помнила, с какого числа. Разница во времени, перелет через несколько часовых поясов – трудно было что-то объяснить, ибо она туго соображала от усталости. – Целую вечность летела. Где отец?

– Его нет. И он ничего не говорил о том, что ты приедешь.

– Он не знал, что я собираюсь домой. Очевидно, он в Шотландии?

– Ой, нет. Он был в Шотландии. Вернулся в среду, вчера то есть. И вчера вечером снова улетел.

– Улетел? – У Габриэлы упало сердце. – Куда?

– В Нью-Йорк. В командировку. С мистером и миссис Боулдерстоун.

– О… – Габриэла внезапно ощутила слабость в ногах.

Она села на нижнюю ступеньку лестницы, опустила голову, взъерошила волосы. Уехал в Нью-Йорк. Она опоздала всего на несколько часов. Их самолеты, должно быть, разминулись в ночи, разлетелись в противоположных направлениях.

Миссис Эбни, видя, что Габриэла сама не своя от усталости и разочарования, засуетилась по-матерински:

– В кухне пусто, потому что хозяев нет. Пойдем-ка ко мне, чаем тебя напою. Как в старые добрые времена. Помнишь, как я поила тебя чаем после школы, когда мамы не было дома? Как в старые добрые времена.

В подвале миссис Эбни тоже ничего не изменилось. Там было сумрачно и уютно, как в барсучьей норе. Тюлевые занавески препятствовали проникновению света, сочившегося с улицы, а ее маленькая плита даже в августе была раскалена, как паровой котел на пароходе.

Пока миссис Эбни ставила чайник, доставала чашки с блюдцами, Габриэла выдвинула стул и села за стол. Огляделась. Те же знакомые фотографии, календарь с изображением колокольчиков в лесу, заключенный в рамку, фарфоровые собачки на обоих концах каминной полки.

– А где Дикки? – спросила Габриэла.

– О, мой маленький Дикки умер. С год назад. Племянник хотел подарить мне волнистого попугайчика, но я не решилась. – Старушка заварила чай. – Что-нибудь сделать поесть?

– Нет, просто чаю выпью.

– Просто чаю? Когда ты последний раз ела?

Габриэла не помнила.

– Какое-то время назад.

– У меня есть хлеб со сливочным маслом.

– Я не голодна, спасибо.

Миссис Эбни села напротив, налила чай. Сказала:

– Ну, выкладывай все свои новости. И про маму. Как она? У нее все хорошо? Замечательно. Господи, кажется, ты так давно уехала… Лет шесть прошло, наверное. Сколько тебе теперь? Девятнадцать? Да, так и думала, что тебе, должно быть, исполнилось девятнадцать. Ты не сильно изменилась. Я сразу тебя узнала. Только волосы короткие. И в блондинку перекрасилась.

– Нет, я не красилась. Они сами по себе обесцветились – от вест-индского солнца и хлорированной воды в бассейне.

– На мальчишку ты похожа. Вот что я подумала, когда увидела тебя в дверях. Потому так и испугалась. Сейчас столько хулиганья развелось… А я должна присматривать за домом в отсутствие твоего отца.

Габриэла отхлебнула из чашки. Чай был темный, крепкий, ароматный, какой всегда пила миссис Эбни.

– А жена отца… Она тоже поехала с ним в Нью-Йорк?

– Нет, я же сказала: он улетел с Боулдерстоунами. Нет, нынешняя миссис Хаверсток уехала в Корнуолл. Уже довольно давно. – Миссис Эбни понизила голос до доверительного шепота. – Ей делали операцию. По женской части, знаешь.

– Бедняжка.

– В общем, – продолжала миссис Эбни своим нормальным тоном, – доктор запретил ей ехать в Шотландию, и она отправилась в Корнуолл. – Старушка глотнула чаю и опустила чашку на блюдце. – Чтобы поправить здоровье.

– Вы знаете, где она?

– Нет, где – не знаю. Мистер Хаверсток не оставил мне адреса. У кого-то из его родственников гостит в Корнуолле.

– В Девоне и Корнуолле десятки Хаверстоков. Она может быть у кого угодно.

– Мне жаль, но я не знаю, где она… Разве что… Вчера вечером пришло какое-то письмо. Кажется, из Корнуолла. – Миссис Эбни поднялась из-за стола, прошла к буфету и выдвинула ящик. – Секретарша твоего отца каждое утро заезжает сюда и забирает всю почту, потом разбирает ее на работе. Сегодня ее еще не было, а кроме этого письма, мне нечего ей дать.

Старушка вручила конверт Габриэле. Обыкновенный коричневый конверт. Фамилия отца и адрес напечатаны, похоже, как будто резиновыми штампами. Штемпель почтового отделения Труро (Корнуолл); в противоположном углу фломастером написано от руки и дважды подчеркнуто слово «Срочно».

– Какое странное письмо.

– Возможно, от миссис Хаверсток. От нынешней миссис Хаверсток то есть, – тактично добавила старушка.

– А можно его вскрыть? – Она глянула на миссис Эбни. – Как вы думаете?

– Ну, не знаю, дорогая. Тебе решать. Ты хочешь найти миссис Хаверсток, а адрес наверняка в письме. Почему бы и не вскрыть? Хотя, должна признать, адрес на конверте написан весьма странным способом. Наверное, на это ушло несколько часов.

Габриэла положила конверт, потом снова его взяла. Сказала:

– Мне правда нужно выяснить, где она, миссис Эбни. Если отца нет, я должна встретиться с ней.

– Тогда вскрывай, – заявила миссис Эбни. – В конце концов «Срочно» – это «Не лично в руки».

Габриэла просунула большой палец под клапан конверта, отклеила его, вытащила и развернула листок бледно-розовой писчей бумаги. Линованной бумаги с изображением феи размером с марку в верхней части листа. В глаза бросились слова из неровно наклеенных черных букв – злые слова, будто заголовок газетной статьи, оповещающий о катастрофе.

ДА БуДеТ ТебЕ иЗвЕСтно ЧТо ТВоЯ жеНа в ТреМЕнхИрЕ ЗАвеЛа инТРиЖКу с ИвЭНом ЭШбИ

ДОБРОжелаТЕль

У нее гулко забилось сердце. Она почувствовала, как кровь отлила от ее лица.

– Что-нибудь узнала? – спросила миссис Эбни, вытягивая шею, чтобы заглянуть в письмо.

Габриэла быстро свернула розовый листок и убрала его в конверт, подальше от глаз миссис Эбни.

– Нет. Да. Это не от нее. Записка от другого человека. А она сейчас в Тременхире.

– Ну вот, видишь, как удачно! – Старушка прищурилась. – Тебе плохо? Ты побледнела как смерть.

– Нет, все нормально, просто устала. – Габриэла сунула ужасный конверт в карман джинсов. – Давно не спала. Если не возражаете, я, пожалуй, пойду прилягу.

– Конечно. Белье не застелено, но все постельные принадлежности просушены. Забирайся под одеяла. Поспи немного.

– Да. Вы очень добры, миссис Эбни. Простите, что я вот так внезапно свалилась на вас.

– Я рада, что ты приехала. Теперь хоть есть с кем пообщаться, а то я все одна да одна. Вот уж отец обрадуется, когда узнает, что ты вернулась.

Габриэла по лестнице поднялась в гостиную, сняла трубку телефона, набрала номер. Ей ответил мужской голос:

– Справочная.

– Подскажите, пожалуйста, один телефон в Корнуолле. Зарегистрирован на фамилию Хаверсток. Инициалов не знаю. Адрес – Тременхир.

– Минуточку.

Она стала ждать. Оператор, неунывающий человек, пел, пока искал номер: «Если тучи в небе, не вздыхай, не плачь».

В гостиной мало что изменилось за время ее отсутствия. Те же шторы, те же чехлы на стульях. Те же диванные подушки, что когда-то выбрала ее мать. Несколько новых украшений, одна-две новые картины…

– Тременхир. Ага, вот. Пенварлоу два-три-восемь.

Габриэла, державшая наготове карандаш, записала номер.

– И это мистер…

– Нет, не мистер. Адмирал. Адмирал Д. Д. Хаверсток.

– Пенварлоу, – произнесла она и добавила беспомощно: – О боже.

– Что-то не так?

– Я поеду туда на поезде. Только не знаю, на какой станции сходить.

– А я вам скажу.

И сказал.

– Откуда вы знаете?

– Мы с женой прошлым летом ездили туда в отпуск.

– Потрясающе.

– Не то слово, – весело отозвался он. – Все время лил дождь.

Габриэла покинула гостиную, взяла свои вещи и потащилась вверх по лестнице. На первой лестничной площадке бросила на пол свой рюкзак и прошла в гардеробную отца. Там пахло, как всегда, лавровишневой водой. Она открыла шкаф, потрогала его одежду, прижала к щеке рукав его твидового пиджака. Ее взгляд упал на зачехленную удочку, стоявшую в углу. На откинутой крышке секретера лежали в упорядоченном беспорядке какие-то бумаги, корешки чековых книжек, неоплаченные счета. На комоде стояли ее фотография столетней давности и ужасный рисунок, что она однажды нарисовала для него. А еще фотография… Лоры? Не студийный портрет, а увеличенный снимок, на котором смеющаяся Лора была запечатлена в неформальной обстановке. Густые темные волосы, темные глаза, обаятельная улыбка. Вид у нее был очень счастливый.

Твоя жена в Тременхире завела интрижку с Ивэном Эшби.

Габриэла вышла из гардеробной, затворила за собой дверь. Подхватив рюкзак, стала подниматься на последний этаж. «Твоя комната всегда будет твоей, – пообещал ей отец. – Будет ждать тебя». Она открыла дверь, вошла. Ее кровать, ее книги, ее медведи, ее кукольный домик. На стенах иллюстрации Беатрикс Поттер[17]17
  Беатрикс Поттер (1866–1943) – английская детская писательница и иллюстратор своих книг. Автор сказок о кролике Питере.


[Закрыть], шторы в бело-голубую полоску.

Рюкзак с глухим стуком бухнулся на пол. Она сбросила туфли, откинула покрывало на кровати и легла. Одеяла были мягкие и теплые, более уютные, чем любая простыня. От усталости Габриэла не могла уснуть, лежала и смотрела на потолок.