Текст книги "Голоса лета. Штормовой день. Начать сначала"

– Да, знаю.

Он вытащил письмо, прочитал его. Потом поставил локоть на стол, ладонью закрыл нижнюю часть лица. Сказал:

– Боже мой.

– Ужасно, да?

– Ты завтракала с Ивэном. Говорила ему что-нибудь?

– Нет, конечно. И Лоре тоже. Только вам. Вы первый, кому я его показала.

– Умница.

– Кто его написал?

– Мы не знаем.

– А то, другое? Вы не выясняли?

– Нет. Не стали… В силу некоторых обстоятельств. Надеялись, что больше таких писем не будет. Теперь я начинаю думать, что мы допустили ошибку.

– Но как можно писать такие вещи? Ведь это преступление.

– Габриэла, в нем нет ни слова правды. Надеюсь, ты это понимаешь?

– Я уже думала. Но почему вы так уверены?

– Потому что я знаю Ивэна и знаю Лору. Поверь, я достаточно пожил на свете, за свою жизнь повидал немало людей, и уж если б что-то нечестивое – как подразумевается в этом письме – происходило под крышей моего дома, я бы сразу это заметил. Ивэн – мой пасынок. Он не всегда ведет себя осмотрительно и благоразумно, но не настолько глуп или низок, чтобы соблазнить жену Алека. Что касается Лоры, – он развел руками, – ты сама ее видела. Разве можно представить, чтобы она изменяла мужу?

– Конечно нет, – согласилась Габриэла. – Я и сама так думала. Но ведь что-то же послужило толчком…

– Ну, пару раз они выезжали вместе. В антикварную лавку, на пикник. Ивэн – добрый парень. Он обожает общество красивых женщин, но, в принципе, всеми его поступками движет сердечная доброта. И это нередко доводит его до беды.

Габриэла улыбнулась. Казалось, у нее камень с души свалился, когда она услышала столь лестные отзывы об Ивэне, хотя, возможно, Джеральд судил пристрастно, ведь Ивэн был его пасынком.

– Как же нам быть?

– Может быть, стоит связаться с твоим отцом.

– Ой, давайте лучше сделаем ему сюрприз. Он ведь шесть лет меня не видел и думает, что я в Виргинии… А то еще волноваться начнет.

– И все же лучше бы ему сказать.

– Не надо. Пожалуйста. Если вы позволите мне остаться у вас до его приезда, я предпочла бы ничего ему не сообщать.

– Ну хорошо, – сдался Джеральд.

– Ну а с письмом-то что делать?

– Оставишь его мне?

– Мне кажется, нужно обратиться в полицию.

– Я не хотел бы вмешивать в это полицию. Ради Евы.

– А какое отношение к этому имеет Ева?

– Самое прямое, – сказал Джеральд. – Объясню как-нибудь в другой раз. После первого письма она так переволновалась, что заболела. Сейчас ей гораздо лучше, и я надеюсь, что благодаря твоему неожиданному появлению она забудет про него. И нам, думаю, тоже следует поступить так же. Теперь это не твоя забота. Отдыхай, наслаждайся покоем. Гуляй в саду. Найди Лору, подружись с ней.

После ухода Габриэлы Джеральд перечитал письмо, потом убрал его в конверт и сунул в нагрудный карман своего старого твидового пиджака. Потом встал, покинул кабинет и вернулся на кухню, где Ева, в фартуке, резала овощи на суп.

– Дорогой.

Он поцеловал ее.

– Я отъеду на полчасика.

– В город? Мне нужно купить кое-что из продуктов.

– Нет, по делам. Ненадолго. За продуктами съезжу позже, если хочешь.

– Ты чудо. Я напишу список.

Он открыл заднюю дверь.

– Джеральд, – окликнула мужа Ева. Он обернулся. Она улыбнулась – своей прежней улыбкой. Сказала: – Она просто лапочка, правда? Габриэла.

– Милая девочка, – согласился Джеральд и вышел во двор.

Выехав из ворот, он повернул налево и покатил вверх по холму по дороге, пролегавшей через вересковую пустошь. Через пару миль он подъехал к развилке с указателем. Одна стрелка показывала в направлении Ланьона, вторая – Карнеллоу. Он свернул на дорогу, ведущую в Карнеллоу.

Некогда это был удаленный шахтерский поселок. Два ряда домиков с глухими фасадами, развалившееся машинное здание оловянного рудника, вентиляционная труба, унылая часовня. Здесь на вершине холма посреди пустоши всегда, даже в самый тихий день, было ветрено, и, едва он вышел из машины, ветер засвистел у него в ушах. Все вокруг него, вся пустошь, тут и там поросшая изумрудно-зеленой высокой болотной травой, казалось, волнами перекатывается на ветру.

Из старой часовни доносились визг циркулярной пилы и стук деревянных молотков, – видимо, работа там шла полным ходом. Прежний вход был расширен до размера ворот гаража. Тяжелые раздвижные двери были открыты, и в проеме просматривалось внутреннее помещение цеха. Над входом висела недавно приколоченная новая вывеска «Эшби и Томас».

На улице под самодельным навесом сушились сложенные штабелями бревна. Рядом стояли два фургона и автомобиль Ивэна. Словно завитки, летала стружка. Чувствовался аромат свежераспиленной древесины. Из мастерской вышел парень со стулом, который он понес к фургону.

– Доброе утро, – поздоровался Джеральд.

– Привет.

– Ивэн там?

– Да, где-то здесь.

– Позови его, пожалуйста. Скажи, это адмирал Хаверсток.

Властная манера Джеральда и его высокое звание, вероятно, произвели впечатление на парня, ибо он поставил стул и исчез в мастерской, но через минуту снова появился. Рядом с ним шел Ивэн в простой рубашке и рабочем комбинезоне.

– Джеральд.

– Извини за беспокойство. Я ненадолго. Пойдем посидим в машине.

Он поведал Ивэну печальную историю и показал ему второе письмо. Ивэн стал читать его. Джеральд заметил, что при этом он стиснул в кулак лежащую на коленях руку, да так сильно, что побелели костяшки пальцев. Отреагировал он так же, как и Джеральд. Произнес:

– Боже мой.

– Дело дрянь, – сказал Джеральд. – Но теперь я, по крайней мере, знаю, что это чистейшая ложь.

– Рад это слышать, – сухо отозвался Ивэн. – Какая гадость. Говоришь, Габриэла прочитала письмо в Лондоне и привезла его с собой?! Она, наверное, решила, что я гнусный тип.

– Она знает, что в письме нет ни слова правды. Я сам ей это сказал, и у меня создалось впечатление, что она охотно мне поверила.

– Ты же не думаешь, что это Мэй?

Джеральд пожал плечами:

– Отправлено из Труро в среду. Тот же формат.

– Джеральд, я не верю, что это Мэй.

– А кто, старина?

– Ты не думаешь?.. Эта мысль пришла мне в голову, когда я увидел первое письмо, просто я ничего не сказал тогда. Ты не думаешь, что это, возможно, творчество Друзиллы?

– Друзиллы?

– Да, Друзиллы.

– А зачем ей это? Зачем бы она стала сочинять лживые анонимные письма?

– Не знаю. Разве что… – Ивэн несколько смутился. – В общем, после того как я помог ей, нашел жилье, она как-то вечером пришла ко мне и в недвусмысленных выражениях дала понять, что крайне мне признательна и готова любым путем отплатить за оказанную услугу. Но это не имело никакого отношения к любви. Просто деловое предложение.

– И ты принял ее предложение?

– Конечно нет. Я ее поблагодарил, сказал, что она ничего мне не должна, и отправил домой. Она не обиделась. – Он подумал немного и добавил: – Вроде бы.

– Друзилла способна написать что-то подобное?

– Она – странная женщина. Не могу сказать. Я ее не знаю. Никто из нас ее не знает. Мы ничего не знаем ни о ее прошлом, ни о ее интересах. Женщина-загадка.

– Согласен. Но зачем ей обижать Сильвию?

– Понятия не имею. Мне кажется, Сильвия ей не очень симпатична, но ведь это не повод посылать бедной женщине анонимные письма. К тому же Друзилла не является ярой сторонницей трезвого образа жизни. Сама порой не прочь выпить.

Джеральд поразмыслил над его словами.

– Ивэн, то письмо было отправлено из Труро в среду. Друзилла дальше деревни никуда не выбирается. С ребенком в коляске далеко не уедешь. В Труро она не была.

– Она могла попросить Мэй отправить письмо. Они по-своему неплохо ладят. Мэй иногда привозит ей что-нибудь из Труро для Джошуа. То, что Друзилла не может купить в деревне. Так что она вполне могла бы по ее просьбе отправить и письмо.

Казалось, все абсолютно логично. И невероятно, ужасно. Джеральд жалел, что он, как Ева, не может хотя бы на время выбросить из головы эти гнусные письма.

– Что же делать? – спросил Ивэн.

– Я предложил Габриэле связаться с Алеком, но она воспротивилась. Не хочет волновать отца. К тому же ко вторнику он все равно будет здесь.

– Джеральд, нам нужно как-то уладить это дело до его приезда.

– Как?

– Может, обратимся в полицию?

– А если это и в самом деле Мэй?

– Да, пожалуй, ты прав, – не сразу ответил Ивэн.

– Давай пока подождем.

Ивэн улыбнулся отчиму:

– Не похоже это на тебя, Джеральд. Тянешь время. Мне казалось, моряки всегда на пять минут впереди.

– Так и есть.

– «Трудное можно сделать сразу, достижение невозможного требует немного больше времени».

– Не цитируй мне мои слова. Не исключено, что это и есть то самое невозможное, на которое требуется немного больше времени. Когда ты будешь дома, Ивэн?

– Наверное, возьму отгул на полдня, приеду к обеду. Тебе, я вижу, моральная поддержка не помешает. – Он выбрался из машины, захлопнул за собой дверцу. – До встречи.

Сердце Джеральда наполнилось любовью и благодарностью к пасынку. Он смотрел ему вслед. Когда Ивэн скрылся в своей мастерской, Джеральд завел мотор и поехал в Тременхир.

– Поначалу было вполне терпимо. Не так плохо, как я думала. Виргиния прекрасна. У Стрика чудесный дом, стоит на обрыве над рекой Джеймс. Огромный особняк, вокруг земли немерено, зеленые пастбища для лошадей, белые дощатые заборы. Кизил, дубы. Перед домом парк с большим бассейном и теннисными кортами. Климат мягкий, солнечно, даже зимой. У меня была своя комната, огромная, с ванной. Прислуги полон дом. Кухарка, горничная, темнокожий дворецкий. Его звали Дэйвид, и он каждый день приезжал на работу в розовом «студебеккере». Даже школа, в которую определила меня мама, была вполне ничего. Школа-интернат и баснословно дорогая, наверное, потому что у всех девчонок, что там учились, насколько я могла судить, родители были такие же богатые, как Стрикленд. Вскоре они свыклись с мыслью о том, что я англичанка и у меня британский акцент. Я стала своего рода новинкой, у меня появились друзья.

Они отдыхали в саду, под тутовым деревом. Принесли с собой коврик, подушки и теперь лежали бок о бок, на животах, словно школьницы, делящиеся друг с другом секретами. В такой непринужденной обстановке и беседовать было легче.

– Тебе никогда не было одиноко?

– Еще как. Постоянно. Но это было странное одиночество. Частичка моего существа, которую я все время носила с собой. Только она была спрятана во мне очень глубоко. Как камень на дне пруда. То есть своей я там себя никогда не чувствовала, но мне не составляло труда вести себя так, будто я нахожусь в своей стихии.

– А когда ты была не в школе?

– Это тоже было терпимо. Они знали, что я не люблю ездить верхом, поэтому меня особо не трогали. Одиночество меня никогда не тяготило, но в доме всегда было полно народу. Друзья гостили с детьми моего возраста, всякие знакомые приходили поиграть в теннис или поплавать в бассейне. – Она улыбнулась. – Я ведь плаваю очень хорошо и даже в теннис играю, хотя и не как чемпионка.

– Габриэла, почему ты никогда не приезжала к отцу?

Габриэла отвела взгляд, выдернула пучок травы под рукой, растрепала его.

– Не знаю. Как-то не получалось. Сначала думала, что буду приезжать сюда летом и отдыхать с ним в Гленшандре. Там мы с ним были по-настоящему близки, только он и я. Он брал меня с собой на рыбалку, мы много времени проводили вместе, только он и я. Мне хотелось поехать в Гленшандру, но, когда я заговорила об этом с мамой, она сказала, что уже устроила меня в летний лагерь. Ничего не случится, если я поеду в Гленшандру не в этом году, а на следующий и так далее. Когда тебе четырнадцать, очень трудно спорить и настаивать на своем. А с моей мамой спорить практически невозможно, у нее на все готов ответ, убедит любого. В общем, я отправилась в летний лагерь. Думала, отец напишет гневное письмо, выразит свое негодование. Ничего подобного. Он сказал то же самое. Что ж, тогда на следующий год. И меня это задело. Я решила, что он, наверное, не так уж меня любит.

– Он тебе писал?

– Да, писал. Присылал подарки на Рождество, на день рождения.

– Ты ему отвечала?

– Да. Писала благодарственные письма.

– Но ведь он, должно быть, очень скучал по тебе. Особенно те пять лет, что жил один. Наверное, ему очень хотелось, чтобы ты была рядом. Хотя бы иногда.

– Зря он меня отпустил, – сказала Габриэла. – Я хотела остаться с ним. Сказала маме, но она заявила, что это невозможно. Отец не сможет заботиться обо мне, к тому же он очень занят, постоянно пропадает на работе. Работа для него превыше всего.

– А отцу ты говорила, что хочешь остаться с ним?

– Пыталась. Он приехал ко мне в школу, еще когда я училась в Англии. Мы прошлись вокруг спортивного поля. Но к тому времени было уже поздно его уговаривать. «У меня слишком много обязательств, – сказал он мне. – Тебе нужна мама».

– И ты не можешь его за это простить?

– Простила – не простила, дело не в этом, Лора. Тут сработал инстинкт самосохранения. Если б я не приспособилась к обстоятельствам, то превратилась бы в несчастное существо, в психованного ребенка, которому прямая дорога в дурдом. А когда приспособилась, уже было поздно оглядываться назад, даже на мгновение. Понимаешь?

– Да, – медленно произнесла Лора. – Кажется, понимаю. Ты молодец. Ты оказалась в тяжелом положении, но не пала духом и научилась жить по обстоятельствам.

– О, я жила на полную катушку.

– Что было потом, когда ты окончила школу?

– Мама хотела, чтобы я поступила в университет, но я заартачилась. Мы с ней крупно поскандалили, но в кои-то веки я не пошла у нее на поводу, топнула ногой и поступила по-своему: поехала в Вашингтон изучать изящные искусства.

– Надо же, как интересно.

– Да, это было здорово. У меня была маленькая квартирка, своя машина. На выходные, если было желание, я приезжала в Виргинию, общалась с друзьями. Маме мои друзья не нравились, потому что они все голосовали за демократов и носили длинные волосы. Но в остальном все было нормально. По крайней мере, какое-то время…

– Почему только какое-то?

Габриэла вздохнула, выдернула еще один пучок травы из газона Джеральда.

– Не знаю, имеешь ли ты представление о Стрикленде Уайтсайде…

– Нет. Ни малейшего. Алек о нем не говорит. Боюсь, он и о маме твоей почти не упоминает.

– После того как я окончила школу… В общем-то, ничего такого не произошло… Просто я стала ловить на себе взгляды Стрикленда. Это было неприятно. Я поняла, что, как прежде, уже никогда не будет. Я стала всячески избегать его. Собственно, отчасти поэтому я и отправилась в Вашингтон, уехала из Виргинии. Правда, когда я получила свой скромный диплом, мне пришлось вернуться домой, и в первую же ночь – мама рано легла спать – Стрикленд стал ко мне приставать. Он выпил лишнего и, наверное, был на взводе… В общем, это было ужасно.

– О Габриэла!

– Я поняла, что не могу там оставаться. Утром я сказала маме, что уезжаю в Нью-Йорк к одной школьной подруге. Мама взбрыкнула, но сильно возражать не стала. Вероятно, догадывалась, что на уме у Стрикленда, хотя виду не подавала. Она всегда отличалась завидной выдержкой. Я никогда не видела, чтобы она вышла из себя, потеряла контроль над ситуацией. В общем, я позвонила подруге, собрала вещи и укатила в Нью-Йорк. Думала, устроюсь там на работу или еще как-то. Но Нью-Йорк – не моя стихия, и в первый же день своего пребывания там утром, случайно поймав свое отражение в одной из витрин на Пятой авеню, я вдруг подумала: «Черт возьми, что я тут делаю?» По прошествии двух дней я все еще болталась без дела, но, как оказалось, это было не важно. Потому что вечером мы пошли на вечеринку в Гринвич-Виллидж, и я там познакомилась с одним парнем. Он британец, забавный, приятный. Мы говорили на одном языке, понимали друг друга с полуслова. А это такое счастье, когда твой знакомый смеется над теми же идиотскими вещами, что вызывают смех у тебя. Мы с ним пошли ужинать в ресторан, и он сказал мне, что у него есть яхта на Виргинских островах и что он пригласил кое-кого из своих друзей совершить на ней круиз. Спросил, не хочу ли я присоединиться. Я согласилась. Это было здорово. Яхта у него красавица, круиз божественный, чудные романтические бухточки с белым песком и пальмами. Две недели пролетели, все вернулись в Нью-Йорк, а он остался. И я тоже. Провела с ним на яхте полгода. Мы жили вместе полгода. А два дня назад я с ним распрощалась. Два дня. А кажется, два года прошло.

– А кто он вообще такой, Габриэла?

– По сути, повеса из аристократов. Я же говорила, он англичанин. Служил в армии. Наверное, и жена у него где-нибудь есть. Денег много. Я так решила, потому что он не работает, а держать пятидесятифутовый шлюп на Виргинских островах – удовольствие не из дешевых.

– Ты была с ним счастлива?

– Вполне. Мы хорошо проводили время.

– Как его зовут?

– Не скажу. Это не имеет значения.

– Но если ты была с ним счастлива, почему вернулась в Англию?

– У меня будет ребенок, – ответила Габриэла.

Воцарилась тишина, которую, в общем-то, трудно было назвать тишиной, потому что в саду щебетали птицы. Потом Лора не к месту произнесла:

– О Габриэла!

– Я поняла это только неделю назад.

– Ты была у врача?

– Нет, я и так уверена. В то же время я понимала, что, если я не буду рожать, если мне придется делать аборт, действовать нужно быстро. Но не только поэтому я отправилась прямиком домой. Истинная причина в другом: я хотела повидаться с отцом. Мне просто захотелось к отцу. Он нужен мне. Я должна сообщить ему, поговорить с ним, выслушать его совет и… Просто побыть с ним рядом, Лора. И когда я приехала в Лондон, а его там не оказалось, я подумала, что мне ничего другого не остается, как найти тебя и поговорить с тобой.

– Но ты ведь даже меня не знала.

– Мне необходимо было кому-нибудь рассказать.

Глаза Лоры наполнились слезами. Стыдливо, быстрым движением она смахнула их. Сказала:

– У меня никогда не было твердых взглядов в отношении абортов. Я не ратовала ни за, ни против. Но сейчас, когда ты произнесла это слово, оно наполнило меня таким ужасом и отвращением… Габриэла, прошу тебя, не делай аборт!

Девушка широко улыбнулась:

– Не волнуйся. Я уже решила, что буду рожать. Утром решила, когда разговаривала с Друзиллой, пока вы все спали. Увидев ее пухлого карапуза, я вдруг прониклась абсолютной уверенностью, что хочу ребенка.

– А его отец знает?

– Нет, я ему ничего не сказала.

– О дорогая… – Слезы вновь потекли по щекам Лоры. – Так глупо плакать, но ничего не могу с собой поделать. Может, и не следует радоваться, но я безумно счастлива за тебя.

– По-твоему, Алек взбесится, когда мы ему сообщим?

– Неужели ты так плохо думаешь о своем отце?

– Больше всего, – сказала Габриэла, – мне хочется вернуться в Лондон вместе с вами… Может быть, пожить у вас до рождения ребенка.

– Живи сколько хочешь.

– Тесновато нам будет в том маленьком домике.

– А мы уговорим Алека купить дом побольше, с садом.

Они рассмеялись, две женщины, устраивающие заговор против мужчины, которого обе любят.

– Всегда мечтала об этом. Не о большом доме – о ребенке. Но мне уже тридцать семь, и время от времени мои детородные органы начинают дурить… В общем, пока мне не очень везло. Поэтому я и легла на операцию. И поэтому я здесь. Поэтому не поехала с ним ни в Гленшандру, ни в Нью-Йорк. Но раз уж мне не суждено родить, хоть ты…

– На безрыбье и рак рыба?

– Ну что ты! Зачем же так!

Их внимание отвлекло какое-то движение в доме. Они подняли головы и увидели, как на террасу через стеклянные двери гостиной вышел Джеральд. Они наблюдали, как он взял стопку сложенных один на другой садовых стульев и принялся расставлять их на солнце вокруг белого железного стола. Потом, нагнувшись, поднял с земли какой-то мелкий мусор – возможно, спичку – и выдернул пару сорняков, торчавших меж каменных плит. Удовлетворенный наведенным порядком, он вновь исчез в доме.

– Замечательный человек, – промолвила Габриэла.

– Да, замечательный. Алек всегда преклонялся перед ним. Бедняга. Шестьдесят лет прожил холостяком, а теперь вот на его голову свалился полный дом женщин. Нас так много. Бесхозные женщины. Женщины без мужчин. Старая Мэй, штопающая носки в своей комнате; свою жизнь она прожила. Друзилла, мать-одиночка; у нее нет никого, кроме ее малыша. Сильвия Мартен, подруга Евы, постоянно наведывающаяся сюда в поисках общения. Пожалуй, она самая одинокая из всех. А еще ты. И я.

– Ты? Одинока? Но ведь у тебя есть Алек.

– Да, у меня есть Алек. Казалось бы, жаловаться не на что.

– А чего тебе не хватает?

– Да всего хватает. Просто до меня у него была другая жизнь, и я к ней не имею никакого отношения.

– A-а. Значит, ты про мою мать. Про Дипбрук. Про меня.

– Прежде всего про тебя. Алек никогда про тебя не говорил. И это разделяло нас, как барьер, который я никак не могла разрушить, – не хватало ни уверенности в себе, ни решимости.

– Ты ревновала его ко мне?

– Нет, я не о том. – Лора лежала, пытаясь выразить свои чувства, найти верные, бесконечно важные слова. – Думаю, я была одинока по той же причине, что и Алек. Ты была не барьером, а зияющей пустотой, Габриэла. Ты должна была быть здесь, с нами, а тебя не было.

Габриэла улыбнулась:

– Ну, теперь вот она я, здесь.

– А как же Эрика? Она будет волноваться?

– Нет. Она думает, что я все еще плаваю вокруг Виргинских островов в веселой компании социально приемлемых ньюйоркцев. Когда отец вернется и будущее немного прояснится, я напишу ей, сообщу о том, что произошло.

– Она будет скучать по тебе.

– Не думаю.

– Ей бывает одиноко? Она страдает от одиночества?

– Никогда. У нее ведь есть лошади.

Они еще какое-то время лежали молча. Потом Лора глянула на часы, встрепенулась и села.

– Ты куда? – спросила Габриэла.

– Пойду к Еве. Нужно ей помочь. Нас вон сколько народу, а она возится у плиты одна.

– Можно мне с тобой? Я прекрасно умею чистить картошку.

– Нет, отдыхай. Ты здесь всего первый день, так что тебе сегодня дозволено лентяйничать. Я позову тебя к обеду.

Лора пошла по траве к дому. Ветер раздувал ее розовую холщовую юбку, теребил длинные темные волосы. Она поднялась на террасу и скрылась в доме. Габриэла проводила ее взглядом, потом повернулась на спину, подоткнула под голову подушку.

Она носит под сердцем ребенка. У нее родится малыш. Габриэла положила руку на живот, оберегая свое будущее. Семя, уже давшее всходы. Крошечный организм. Минувшей ночью в поезде она почти не сомкнула глаз; возможно, из-за этого, а может, сказались долгие перелеты через несколько часовых поясов, но ее вдруг одолела сонливость. Подставляя лицо солнцу, она смежила веки.

Много позже она очнулась. Сознание прояснялось неспешно, спокойно. Возникло еще одно ощущение, поначалу незнакомое, но потом она вспомнила. Это было ощущение далекого детства. Чувство безопасности, будто теплое одеяло. Чье-то присутствие.

Она открыла глаза. Рядом на коврике, поджав ноги по-турецки, сидел Ивэн. Он смотрел на нее. И это было так естественно, что она даже не смутилась, как это обычно бывает с тем, кто, проснувшись, чувствует себя уязвимым и беззащитным, обнаружив подле себя постороннего человека.

– Привет, – произнес он.

В ответ Габриэла сказала первое, что пришло в голову:

– У тебя ничего нет с Лорой.

Он покачал головой:

– Нет.

Она нахмурилась, пытаясь понять, что заставило ее это сказать, ведь во время первой встречи они даже не говорили о письме. Словно догадавшись о том, что происходит в ее голове, он объяснил:

– Джеральд показал мне письмо. Специально приезжал в Карнеллоу. Мне очень жаль, что так получилось. Жаль, что это письмо написано. Но особенно жаль, что ты его прочитала.

– Я вскрыла его лишь потому, что хотела найти Лору. И теперь думаю, что слава богу. Представляешь, что было бы, Ивэн? Если б Алек прочел его перед отъездом в Нью-Йорк?

– Наверное, из-за этого и первая встреча с Лорой для тебя прошла нелегко.

– Да. Хотя последние несколько дней все, что я делаю, нелегко.

– Меня удручает, что тебе пришлось усомниться в нас. Пусть даже всего лишь на один день.

– Это не твоя вина.

– Было уже одно такое письмо. Джеральд тебе говорил?

– Да, говорил. По словам Джеральда, в том письме, как и в этом, нет ни слова правды. В общем, это уже не моя забота.

Она потянулась, зевнула и села. Сад сверкал на солнце, в воздухе витал аромат желтофиоли. Солнце стояло высоко, и трава под тутовым деревом была покрыта пятнами света и тени.

– Долго я спала?

– Не знаю. Сейчас половина первого. Меня послали за тобой, скоро будем обедать.

На нем была голубая рубашка – ворот расстегнут, рукава засучены. В вороте на смуглой груди поблескивала серебряная цепочка. Его руки – она уже решила, что они у него красивые, – свободно лежали между коленями. Она увидела часы, массивное золотое кольцо с печаткой.

– Проголодалась? – спросил Ивэн.

Габриэла отвела взгляд от его рук и посмотрела ему в лицо:

– Ты всегда приезжаешь домой на обед?

– Нет. Но сегодня я решил «поправить такелаж».

– Не поняла.

– Полгода провела на яхте, а морского языка не знаешь! На сленге моряков это отгул на полдня.

– A-а, ясно. И чем ты намерен заняться?

– Думаю, ничем. А ты?

– А что, это мысль!

Он улыбнулся, встал и протянул руку, помогая Габриэле подняться на ноги.

– Решено, – сказал Ивэн, – будем бездельничать вместе.

Они все сидели за кухонным столом и пили аперитив перед обедом, ожидая Мэй. Когда та появилась, осторожно спустившись по лестнице, по кислому выражению ее морщинистого лица всем сразу стало ясно, что произошло нечто крайне неприятное.

– В чем дело, Мэй?

Старушка сложила на животе руки, поджала губы и стала рассказывать: Лора оставила дверь в свою комнату открытой, а Люси выбралась из корзины, по коридору добралась до комнаты Мэй, и там ее стошнило на красивый коврик.

В пять часов вечера Лора с корзиной помидоров в руке сама пошла в деревню. Они с Евой вместе собирали помидоры, которые выращивали в теплице Тременхира. А поскольку погода стояла теплая, одновременно созрело очень много плодов. Всю вторую половину дня они готовили на кухне супы и пюре, но весь урожай так и не использовали. Друзилла охотно взяла одну миску, одну корзину наполнили для жены викария, и все равно помидоры остались.

– Вот поганцы. Ну почему они созревают все разом? – ворчала Ева. От стояния у плиты она раскраснелась. – А выбрасывать рука не поднимается. – И вдруг ее осенило. – Ура, придумала! Отдадим их Сильвии.

– А у нее разве нет своих?

– Нет, она выращивает почти все, кроме помидоров. Сейчас позвоню и спрошу. – Ева пошла к телефону. Когда она вернулась на кухню, вид у нее был торжествующий. – Она в полнейшем восторге. Говорит, что покупает помидоры на почте, а там дерут втридорога. Потом ей отнесем.

– Я сама могу отнести, если хочешь.

– Ой, чудесно. Ты ведь еще не видела ее сад. Это сказка. И она всегда рада, когда есть с кем поболтать. Кстати, может, она не откажется поехать завтра с нами в Гвенвоу. – (За обедом Ева наконец-то убедила мужа, что пикник в субботу – отличная идея и что он тоже должен составить им компанию.) – Если изъявит желание, передай, что закуски мы возьмем и кто-нибудь из нас заедет за ней. Все равно ехать на двух машинах.

Заворачивая за угол дома, Лора заглянула в сад. На дальнем краю газона сидели по-турецки и болтали Ивэн и Габриэла. Они находились там уже несколько часов. Было видно, что оба поглощены друг другом, словно старые знакомые, делящиеся последними новостями. Лора была рада, что Ивэн не потащил Габриэлу на одну из своих изнурительных экскурсий. Она уже пеклась о падчерице, как родная мать.

У Сильвии Лора еще не бывала, но дом ее отыскала без труда. На открытых воротах красовалось название: «Роскенуин». Лора прошла по короткой гравийной подъездной аллее. Входная дверь была распахнута. Она переступила порог дома.

– Сильвия!

Ответа не последовало, однако в открытую дверь гостиной она увидела в глубине комнаты стеклянную дверь, ведущую в сад. Там она и нашла Сильвию. Та, стоя на коленях, орудовала небольшой полольной вилкой, приводя в порядок окаймляющий газон.

– Сильвия!

– Привет! – Сильвия села на корточки, держа в руках вилку.

На ней были старые джинсы и клетчатая рубашка; лицо, как обычно, почти полностью скрывали огромные солнцезащитные очки.

– Я принесла помидоры.

– Ты просто ангел.

Сильвия бросила вилку и сняла измазанные в земле перчатки.

– Не прерывайся, если не хочешь.

– Очень хочу. Полдня уже ползаю на карачках. – Сильвия выпрямилась во весь рост. – Пойдет выпьем чего-нибудь.

– Еще только пять.

– Можно и не спиртное. Приготовлю тебе чаю. Или лимонаду.

– От лимонада не откажусь.

– Вот и договорились. – Сильвия забрала у Лоры корзину. – Сейчас верну. А ты походи пока по саду, поохай, поахай, а потом, когда я вернусь, выразишь мне свой восторг.

– Я мало что понимаю в садоводстве.

– Тем более. Люблю, когда моей работой восхищаются без критики.

Сильвия скрылась в доме, а Лора послушно стала прогуливаться вокруг ухоженных красивых клумб, на которых благоухали цветы всех оттенков розового, голубого и сиреневого. Ни красного, ни оранжевого, ни желтого. Лора увидела высокий, ростом с человека, дельфиниум; дымчатый люпин источал все ароматы лета, каждого лета, какие только она помнила. Розы Сильвии – настоящие заросли – с головками размером с блюдце поражали своим почти непристойным великолепием.

Когда они сели в маленьком дворике Сильвии, поставив рядом поднос с лимонадом, Лора спросила:

– Как тебе удается выращивать такие розы?

– А я их удобряю. Конским навозом. Беру его на ферме, что стоит дальше по дороге.

– А разве их не полагается спрыскивать и все такое?

– Безусловно. Без этого никак. Иначе тля пожрет.

– А я совсем не разбираюсь в садоводстве. В Лондоне у нас только дворик, где стоят несколько кадок с растениями.

– Неужели Джеральд еще не запряг тебя на прополку сорняков? Он умеет организовывать, как он сам выражается, рабочие бригады.

– Нет. Меня вообще к работе по дому не привлекают. Разве что попросят ягоды собрать. Относятся ко мне как к самому дорогому гостю.

– Оно и видно. – Сильвия обратила на Лору свое лицо в темных очках. – Ты выглядишь потрясающе. Хорошеешь с каждым днем. Сегодня так и вовсе неотразима. Утратила свое беспокойное выражение.

– Наверное, потому что я перестала беспокоиться.

Сильвия допила свой лимонад и потянулась к кувшину, чтобы подлить еще.

– На то есть причина?

– Да, и особенная. К нам приехала Габриэла. Дочь Алека. Приехала сегодня утром ночным поездом.

Сильвия поставила кувшин на поднос.

– Габриэла? Разве она не в Виргинии?

– Была там, а теперь вернулась домой. Никто ее не ждал. Такой приятный сюрприз.

– Мне казалось, она не навещает отца.

– Раньше не навещала. Но она приехала не в гости. Насовсем. Будет жить с нами. Назад не вернется.

Лоре вдруг пришло в голову, что счастье – странная вещь, порой безудержное, как горе. Целый день ее не покидало ощущение невесомости, а теперь внезапно одолело неукротимое желание поделиться этим счастьем, рассказать кому-нибудь. Почему бы не Сильвии? Та ведь знает Алека с детства, встречалась с ним в Тременхире, когда ему было одиноко.