Текст книги "Последний год Сталина"

Оттепель началась при Сталине

В.В. Кожинов писал: «В последние сталинские годы свершилось – пусть и не без “отступлений” – определённое смягчение режима (хотя господствует противоположное представление, согласно которому режим-де всё более и более ужесточался)… В 1951 году получил Сталинскую премию 1-й степени выдающийся филолог В.В. Виноградов, арестованный в 1934 году и до 1944-го испытавший всякого рода притеснения. Тогда же удостоились Сталинских премий репрессированный в 1933-м драматург и киносценарист Н.Р. Эрдман и заключённый в 1935 году в ГУЛАГ, а позднее ставший писателем В.Н. Ажаев. В начале 1951-го… была восстановлена в качестве члена Союза писателей СССР изгнанная из него в 1946-м А.А. Ахматова. В 1952 году возвращается в состав ЦК маршал Жуков, удалённый оттуда в 1946-м…»

Припомнил Кожинов и судьбу так называемых «безродных космополитов», уличённых (отчасти справедливо) в «низкопоклонстве перед Западом». Прежний их покровитель, главный редактор журнала «Новый мир» Константин Симонов в 1949 году назвал их замаскированными агентами американского империализма, а на одном из заседаний Г.М. Маленков призвал не подпускать их «на пушечный выстрел к святому делу советской печати». Однако эти авторы не подверглись репрессиям, а через два-три года их стали печатать.

«Ситуация накануне смерти Сталина, – писал Кожинов, – была намного более сложной, чем обычно изображают её в наше время. Послесталинские годы часто определяют словом “оттепель”. Определение это приписывают И.Г. Эренбургу, который в майском номере журнала “Новый мир” за 1954 год… опубликовал повесть под таким названием. Однако достаточно широко известно, что столетием ранее Ф.И. Тютчев назвал “оттепелью” время после смерти Николая I. Менее известно, что за семь месяцев до появления эренбурговской повести в октябрьском номере того же “Нового мира” за 1953 год было опубликовано стихотворение Николая Заболоцкого с тем же названием “Оттепель”…

Но особенно существенно, что Заболоцкий написал первый вариант этого стихотворения пятью годами ранее, ещё в 1948 году, когда вышла в свет его – недавнего заключённого ГУЛАГа – книга…

Среди литературных явлений, которые считаются яркими выражениями “оттепели”, книга очерков Валентина Овечкина “Районные будни”, роман Василия Гроссмана “За правое дело” и повесть Эммануила Казакевича “Сердце друга”, а ведь они были опубликованы ещё при жизни Сталина!»

Вадим Валерьянович выделил приметы «смягчения режима» в гуманитарной сфере, опустив один важный факт. 20 июня 1950 года в газете «Правда» появилась статья И.В. Сталина «Относительно марксизма в языкознании». В той же газете он ответил на письма читателей, высказавших недоумение по поводу некоторых положений его работы или возражавших ему. Выходило, что Сталин без тени сомнения представил свои заметки на всеобщее обсуждение.

Официальная пропаганда, естественно, восприняла новый труд вождя с восторгом. Мне, закончившему 9-й класс, воспитанному на русской классической литературе, не разделявшему культ личности вождя, его статья о языкознании показалась странной прихотью.

После смерти Сталина стали раздаваться ехидные голоса по поводу его сочинений. Вспоминается начало стихотворения писателя и поэта Юза (Иосифа) Алешковского:

 
Товарищ Сталин, вы большой учёный,
В языкознании постигший смысл и толк,
А я простой советский заключённый
И мне товарищ серый брянский волк.
 

Считались великими теоретиками Маркс, Энгельс и Ленин; Сталина называли продолжателем их дела. Но даже первые трое не писали трудов по языкознанию. Неужели Иосиф Виссарионович уверовал в свою гениальность во всех науках? Легко ему было участвовать в «свободной дискуссии», не имея серьёзных оппонентов. Главный из них – академик Н.Я. Марр – давно уже умер. Или в своём интересе к языкознанию Сталин решил превзойти Екатерину II?

Она в 1784 году прочла труд французского филолога и антрополога Кур де Жебелена и увлеклась идеей единого праязыка (как много позже и Марр). Императрица принялась составлять сравнительный словарь всех языков. Собранные материалы она передала академику Палласу, который подготовил первый том под заглавием «Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы». Императрица никого не критиковала, философией марксизма не владела за неимением таковой, а потому её изыскания в языкознании прошли бесследно.

Сталин оговорился: «Ко мне обратилась группа товарищей из молодежи с предложением – высказать своё мнение в печати по вопросам языкознания, особенно в части, касающейся марксизма в языкознании. Я не языковед и, конечно, не могу полностью удовлетворить товарищей. Что касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, то к этому делу я имею прямое отношение».

Первый вопрос: «Верно ли, что язык есть надстройка над базисом?»

Ответ отрицательный.

Казалось бы, если есть единый фундамент общества – экономический базис, то всё прочее – надстройки. По принципу: материя первична, сознание вторично. Одно из проявлений сознания – язык. Значит, он должен считаться надстройкой.

Сталин пояснил: «Базис есть экономический строй общества на данном этапе его развития. Надстройка – это политические, правовые, религиозные, художественные, философские взгляды общества и соответствующие им политические, правовые и другие учреждения».

Стараясь на старости лет быть марксистом, академик Н.Я. Марр пришёл к выводу, что язык следует отнести к категории надстройки. Его ученики возвели эту идею в ранг научной теории. Сталин возразил:

«Язык… коренным образом отличается от надстройки. Язык порождён не тем или иным базисом, старым или новым базисом, внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков. Он создан не одним каким-нибудь классом, а всем обществом, усилиями сотен поколений…

Ни для кого не составляет тайну тот факт, что русский язык так же хорошо обслуживал русский капитализм и русскую буржуазную культуру до Октябрьского переворота, как он обслуживает ныне социалистический строй и социалистическую культуру русского общества».

Происходят революции, надстройки меняются, экономический базис тоже, а язык сохраняется. «Поэтому сфера действия языка, охватывающего все области деятельности человека, гораздо шире и разностороннее, чем сфера действия надстройки. Более того, она почти безгранична».

Значит, наряду с материальным базисом общества существует и духовный, воплощённый, в частности, в языке. Логично ли проявления духовной культуры причислять к «надстройке»? Разве религиозные верования меняются с изменением экономического базиса? Или радикально преображаются философские учения, научные теории, формы искусства?

Нет, конечно. Меняются социальная структура общества, политика, господствующая идеология. Изменчива материальная база, техника. Но есть духовная культура, живущая по своим законам, и природа – ещё одна важнейшая категория, оставшаяся вне схемы.

Глобальная цивилизация существует в лоне земной природы. Значит, единый первичный базис общества – Биосфера. Вторичные два базиса определяют суть цивилизации: материальный (техника, труд, экономика) и духовный (знания, вера, искусство, литература).

К такому выводу приходишь, развивая идею Сталина. Сам он не заходил так далеко в своих рассуждениях. Достаточно и того, что он открывал путь к таким идеям.

Академик Марр искренне стремился осмыслить языкознание с позиций марксизма. Он поверил в то, что такое учение, логически выстроенное и подтверждаемое победой социализма, открывает новые перспективы в науке. Он думал, что развивал идеи классиков языкознания.

Например, Вильгельм фон Гумбольдт в мае 1802 года писал Фридриху Шиллеру, что для него «общая энциклопедия языкознания» связана с «философией и народоведением». Но одно дело – связывать с философскими учениями (это происходит вольно или невольно во всех науках при переходе от частных проблем к обобщениям), а совсем другое – подчинять им научную мысль.

В работе «Относительно марксизма в языкознании» Сталин выступил против политизации научных теорий. Критикуя оппонентов, он доказывал свое мнение, а не вещал истины. Это был деловой тон дискуссии на равных условиях. Вот пример его рассуждений.

«Ссылаются на то, что одно время в Англии английские феодалы “в течение столетий” говорили на французском языке, тогда как английский народ говорил на английском языке, что это обстоятельство является будто бы доводом в пользу “классовости” языка и против необходимости общенародного языка. Но это не довод, а анекдот какой-то.

Во-первых, на французском языке говорили тогда не все феодалы, а незначительная верхушка английских феодалов при королевском дворе и в графствах. Во-вторых, они говорили не на каком-то “классовом “ языке, а на обыкновенном общенародном французском языке. В-третьих, как известно, это баловство французским языком исчезло потом бесследно, уступив место общенародному английскому языку. Думают ли эти товарищи, что английские феодалы и английский народ… объяснялись друг с другом через переводчиков, что английские феодалы не пользовались английским языком, что общенародного английского языка не существовало тогда, что французский язык представлял тогда в Англии что-то большее, чем салонный язык, имеющий хождение лишь в узком кругу верхушки английской аристократии?»

Завершает его работу ответ «товарищу А. Холопову». Начинается уважительно: «Ваше письмо получил. Опоздал немного с ответом ввиду перегруженности работой». И называет два его предположения глубоко ошибочными.

Вопрос: Маркс и Энгельс пришли к мысли о невозможности победы социалистической революции в отдельно взятой стране, а создание СССР доказало обратное; значит, основоположники марксизма ошибались?

Нет, отвечает Сталин. Они были правы, но с позиций своего времени. Изменилась ситуация в мире, преобразился капитализм, и потребовалось пересмотреть их выводы с учётом новых реалий.

А. Холопов «поддел» вождя, сопоставив два его высказывания. В докладе на съезде партии в 1930 году Сталин говорил, что после победы социализма в мировом масштабе национальные языки сольются в один какой-то новый язык. А в статье «Относительно марксизма в языкознании» утверждал, что в результате скрещивания двух языков один выходит победителем, а другой отмирает, без появления нового языка. Вождь пояснил: в одном случае речь идёт об эпохе до окончательной победы социализма, а в другом – после оной. Обе формулы справедливы – каждая для своего времени.

Расправившись с оппонентом, Сталин завершает: «Начётчики и талмудисты рассматривают марксизм, отдельные выводы и формулы марксизма, как собрание догматов, которые “никогда” не изменяются, несмотря на изменение условий развития общества. Они думают, что если они заучат наизусть эти выводы и формулы и начнут их цитировать вкривь и вкось, то они будут в состоянии решить любые вопросы в расчёте, что заученные выводы и формулы пригодятся им для всех времен и стран, для всех случаев в жизни».

Что тут возразишь?

После печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ, где Т.Д. Лысенко порой огульно громил молекулярную генетику и (справедливо) преувеличенное значение борьбы за существование, работа Сталина свидетельствовала о смягчении партийного давления на науку. Он писал: «Общепризнанно, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики. Но это общепризнанное правило игнорировалось и попиралось самым бесцеремонным образом. Создалась замкнутая группа непогрешимых руководителей, которая, обезопасив себя от всякой возможной критики, стала самовольничать и бесчинствовать».

Увы, в любых науках идёт не только борьба мнений искателей истины, но и острое соперничество разных школ и направлений, возглавляемых одним или несколькими авторитетными специалистами. Такая ситуация сложилась в ХХ веке, когда учёные стали бороться ещё и за финансовое обеспечение своих работ.

Обратим внимание на завершение сталинской работы: «Марксизм не признаёт неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма».

Складывается впечатление, что дискуссия по вопросам языкознания при целом ряде более или менее конкретных тем имела и сверхзадачу. Появление этой работы большинство советских учёных, в первую очередь гуманитариев, восприняло со вздохом облегчения. Высказанные в ней суждения Сталина избавляли от постоянной оглядки на догмы марксизма.

…Часто пишут, будто Сталин допускал свободу мысли только для себя и не терпел возражений. Это неправда. По свидетельству многих, кто с ним общался в разные годы и подчас в экстремальных ситуациях (во время Отечественной войны или, как в его дискуссии с Михаилом Шолоховым, в период коллективизации), со Сталиным можно было спорить и он умел учитывать чужие мнения.

Иосиф Виссарионович на старости лет с огорчением убедился, что научная и философская мысль в СССР находится под гнётом окаменевших догм марксизма. Он запретил устраивать дискуссию по вопросам физики, на которой настаивали некоторые марксисты, в частности, занимавшийся философией физики А.К. Тимирязев.

Говорят, будто в СССР были запрещены генетика и кибернетика, готовились запреты на квантовую теорию, специальную и общую теорию относительности. Но следует различать конкретные научные данные от их толкования. Другими словами – теоретическую и техническую науку от философии науки.

Некоторые фанатики, такие как Т.Д. Лысенко, стремились всеми правдами и неправдами утверждать свои взгляды. Но к генетике марксисты предъявляли претензии в связи с философскими обобщениями на их основе, а также из-за распространения идей евгеники – выведения гениев, лучших представителей рода человеческого, искусственным отбором, как породистых животных. После 1948 года многие наши генетики продолжали свои исследования. Техническая кибернетика у нас поощрялась.

Был ли Сталин «твердокаменным марксистом» и убеждённым материалистом? Вряд ли. В 1934 году он критически отзывался о некоторых высказываниях Ф. Энгельса, огульно охаивавшего политику царского правительства. Он сдерживал активность воинствующих безбожников.

Работа «Марксизм и вопросы языкознания» показала, что Сталина не удовлетворяла работа, проводимая «начётчиками и талмудистами» марксистского учения. Он покусился на обширные угодья, где безбедно паслись, жуя идеологическую жвачку и не утруждая себя излишними заботами, сотни тысяч преподавателей марксизма, партийных деятелей и пропагандистов.

Он наивно требовал творческого подхода к марксизму у тех, кто утратил творческие способности, став интеллектуальными импотентами. Были и талантливые марксисты, но в данном случае имеются в виду «массы идеологических работников», из которых выделились в виде мутного и дурно пахнущего осадка «прорабы перестройки» и «реформаторы».

Предвидел ли Сталин перерождение формальных коммунистов, представителей партийной элиты? Отчасти, да. (Хотя кто бы мог ожидать ту степень вырождения, которую показали бывшие члены КПСС, отрекшиеся с немалой выгодой от своих прежних убеждений.) Как бы ни пытался Сталин бороться с ними, порой жесточайшими методами, искоренить их было невозможно. Сорняки, как известно, значительно более живучи и легче приспосабливаются к изменчивым условиям, чем культурные растения. Нечто подобное наблюдается и среди людей.

Академик П.Л. Капица, будущий лауреат Нобелевской премии по физике, летом 1952 года писал Сталину: «Вы исключительно верно указали на два основных всё растущих недостатка нашей организации научной работы – это отсутствие научной дискуссии и аракчеевщина… После вашей статьи о языкознании, аракчеевщина у нас не прекращается, но продолжает проявляться в самых различных формах; я лично самую вредную форму аракчеевщины нахожу тогда, когда, чтобы исключить возможность неудач в творческой научной работе, её пытаются взять под фельдфебельский контроль».

В то время у Петра Капицы продолжался конфликт с Лаврентием Берией, который не утвердил его руководителем атомного проекта. Отсюда и слово «фельдфебельский». Как известно, проект был блестяще осуществлён под руководством Игоря Курчатова. Берия как куратор проекта и поставщик американских секретов, добытых нашими разведчиками, был в данном случае важной и полезной фигурой.

Была ли при Сталине обеспечена творческая свобода всем и во всём? Нет, конечно. «Оттепель» перешла бы в катастрофическое половодье. На этот счёт в любом государстве есть ограничения – политические, нравственные, экономические. У нас серая армия идеологических работников бдительно пресекала попытки отклониться от марксизма-ленинизма в философских и научно-философских исследованиях. Хотя и эти преграды удавалось преодолевать.

Господство в СССР «единственно правильного» учения марксизма-ленинизма, которое называли научным, а не только философским, принесло немало вреда: под его прикрытием, как верно отметил Сталин, к высоким должностям и званиям пролезали бездарные, но ловкие и беспринципные люди. Но как с этим бороться?

Сталин был не только создателем новой общественной системы, но и её заложником. Превращение марксизма в идеологическое учение религиозного типа вынуждало вождя поддерживать такое положение. Даже отступая от его догм, он подыскивал оправдания, выискивая цитаты Маркса, Энгельса, Ленина.

Он никогда не был догматиком. Выступая на VI съезде РСДРП(б) в августе 1917 года с политическим отчётом ЦК, Сталин отстаивал свою позицию, расходившуюся с догмой марксизма: «Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, прокладывающей путь к социализму». Обосновав это, сделал вывод: «Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего».

Беда теории социализма и коммунизма, что творчество в этой области знаний было резко ограничено. Застой, вызвавший деградацию марксистской мысли после смерти Сталина, содействовал внедрению буржуазной идеологии. Это стало одним из важных факторов крушения СССР.

…Когда называют «оттепелью» хрущёвское время, это или ложь или недоразумение. При нём наметился зияющий разрыв между партийным руководством и народом. Подлинное обновление страны и народа началось после войны при Сталине.

Как было сказано, Николай Заболоцкий написал в марте 1948 года стихотворение «Оттепель» (в том же году вышел сборник его стихов):

 
Оттепель после метели.
Только утихла пурга,
Разом сугробы осели
И затемнели снега.
 
 
…
 
 
Пусть молчаливой дремотой
Белые дышат поля,
Неизмеримой работой
Занята снова земля.
 
 
Скоро проснутся деревья,
Скоро, построившись в ряд,
Птиц перелётных кочевья
В трубы весны затрубят.
 

Сталинская «оттепель» наиболее значительно проявилась в экономике, а не только в идеологических послаблениях. За свободу высказываний наиболее агрессивно выступали служащие из среды неплохо материально обеспеченных. Для массы населения после войны самым главным было улучшение материального положения, свобода от экономического гнёта.

Для народа оттепель началась с Победы и продолжилась с 1947 года, когда в мае года отменили смертную казнь, в декабре отменили продуктовые карточки и провели денежную реформу, от которой пострадали только наиболее богатые, а выгадали малообеспеченные слои населения. Началось ежегодное снижение цен. С 1946 по 1950 год хлеб подешевел втрое, а мясо – в 2,5 раза.

Был ли Сталин в послевоенные годы всё более жестоким и беспощадным? Обратимся к фактам. «В 1946 году, – писал В.В. Кожинов, – по политическим обвинениям было осуждены 123 294 человека, в 1947 году количество политических приговоров снизилось более чем в полтора раза (78 810), а в 1952-м (по сравнению с 1946) более чем в четыре раза (28 800)».

В 1947 году вышла музыкальная комедия «Весна» с великолепной музыкой Исаака Дунаевского – и лирической, и героической. Это тоже было символично. «Весна идёт, весне дорогу!»

Г.М. Маленков на два года продлил сталинскую оттепель и попытался урезонить аппетиты партийных функционеров, почувствовавших облегчение после смерти вождя. Однако под руководством Н.С. Хрущёва «выходцы из народа» при содействии Н.А. Булганина и Микояна и с помощью маршала Г.К. Жукова взяли власть в свои руки. Но то, что они назвали хрущёвской «оттепелью», для страны обернулось вязкой слякотью.