Текст книги "Альбатрос над Фисоном. Роман"

Миса помолчала и слегка нахмурилась.

– Ладно, с Рыжим понятно – смертник, а с «группой» что?

– Ничего, – г-н Арпак пожал плечами. – Пусть продолжают, главная их сейчас задача – отвлекать. Распустить не могу – заподозрят, что планы поменяли. Я, вообще, сейчас молюсь только об одном: чтобы нигде ничего не произошло, нигде ничего не поменялось – ни у нас, ни у них, по крайней мере до двадцать восьмого.

– «Группой», значит, решил пожертвовать?

Тот ухмыльнулся.

– В шахматах это называется «гамбит».

– В шахматах?! – и Миса зло рассмеялась. – Однако они вот не в шахматы играют! И жизнями расплатятся, если что, не деревянными, а своими собственными! Ведь если всё удастся, как задумал, их же сразу «повяжут»! И в сообщники запишут, хотя о Рыжем они и слыхом не слыхивали!

– Мис, твоими же словами: у нас работа такая. И все знали, на что идут. Об аресте, суде не предупреждали? Не просили подумать, прежде чем ввязываться? Они взрослые люди, и это был их выбор. Пусть теперь будут добры нести ответственность за него!

– Софист! – Миса вскочила с места, глаза негодующе блеснули. – Ты забываешь об одном таком ма-а-аленьком, но очень важном нюансе: да, они знают, на что идут, и, уверена, готовы ответить за свои действия, но именно за СВОИ, понимаешь, с-в-о-и, а не чьи-то! Люди согласились сделать дело и пожертвовать, если надо, собой, но согласия быть принесенным в жертву «втемную» они не давали! Это две большие разницы: человеческое самопожертвование и жертва баранов, а ты их и хочешь закласть именно как баранов!

– Скажи еще «агнцев»! – съязвил г-н Арпак и раздраженно фыркнул. – Знаешь, Мис, ты меня иногда просто поражаешь! Вроде бы такая рассудительная, здравомыслящая, к сантиментам не склонная, не барышня какая-нибудь кисейная из салона великосветского, но иногда такую чушь начинаешь нести, что поневоле анекдоты про женскую логику вспомнишь! Тебя что беспокоит? Что Элай твой драгоценный безвинно пострадает? Можешь успокоиться: безвинно Элай не пострадает! Он, если что, получит всё по заслугам! Он что, все эти месяцы лютики собирал? Или и впрямь в саду нашем садовничал мирно? Хочу просто напомнить, коли запамятовала, о некоторых юридических реалиях: все его нынешние действия, как и действия сотоварищей, даже сейчас, когда Маршал жив-здоровехонек, уже являются преступлением с точки зрения лахошских законов, и, кстати, не только лахошских. Причем по статье о «теракте против высших должностных лиц Республики» разницы между совершённым актом, неоконченным покушением или только приготовлением никакой нет, всё карается одинаково – «высшей мерой социальной защиты» через повешение! И даже если судить не «по закону», а «по совести», то и здесь Элай вовсе не жертва безвинная: кто замыслил убийство, но не довел до конца по причинам, от него не зависящим, такой же убийца, как и доведший. Поэтому ответит твой очередной мальчик, если что, не за чужие грехи, а за собственные!

Миса вспыхнула.

– Очередной он или внеочередной, не твоего ума дело! – еле сдерживаемая ярость зазвенела в ее голосе, и тонкие ноздри гневно затрепетали, – Еще раз коснешься моей личной жизни, будем разговаривать по-другому!

– Хорошо, беру слова назад. Но сути это не меняет.

– Дело не в Элае, – и она хрустнула костяшками, – дело в принципе. Мне не нравится, что мы их так подло сдаем, – ведь они нам верят!

Г-н Арпак тяжело вздохнул.

– Мне тоже не нравится, поверь, но другого выхода не вижу, – акцией я рисковать не буду. Поэтому настаиваю и требую, если хочешь, приказываю: всё идет по-прежнему, «группа» не распускается и по воскресеньям наблюдает, ничего не меняем. «Группа», разумеется, ничего знать не должна, в том числе и Элай, каким бы доверием он не пользовался. Надеюсь, это ясно?

Миса криво усмехнулась.

– Мне каблуками щелкнуть?

– Мис! – и он повысил голос. – Я ведь не шутки шучу! Помнишь, что список тот – из охранки? Так вот, зная ее методы, уверен, что как минимум один из списка – подсадной, «дятел». Не поверю, что они упустили возможность заслать, так сказать для параллельного контроля.

Миса вскинула брови.

– Думаешь, это может быть Элай?

– Нет, на него – в последнюю очередь, но у меня нет времени разбираться, кто именно. Поэтому разговор должен остаться между нами. Впрочем, после двадцать восьмого, надеюсь, это будет не так важно.

Миса походила по комнате и остановилась у окна.

– Значит, «группа» обречена? Шансов нет?

Г-н Арпак невесело усмехнулся и покачал головой.

– Боюсь, шансов нет и у нас, чем бы акция ни закончилась. Думаю, мы не успеем выбраться отсюда с филерами «на плечах». Может статься, это наше последнее «дело». Ты готова?

Миса тряхнула головой, легкая презрительная улыбка скользнула по губам.

– Я всегда готова. Но всё так безнадежно? Времени – вагон, двенадцать дней еще, можно же придумать что-нибудь.

– Об этом и ломаю голову. Есть варианты, конечно, но тогда акцию можно сорвать. Если заранее, ну там, вечером двадцать седьмого, в субботу, как-нибудь свалить тайком, то, боюсь, в «Высоком доме» сразу поймут, что к чему. И примут меры. Например, все выезды отменят, смотры. Или арестуют всех подряд, с кем общались, а потом разбираться будут, массовые аресты для них не проблема. Ведь по «легенде», если помнишь, отъезд наш означает, что «день Х» определен. Остается уходить только двадцать восьмого, после акции, но успеем ли? Аресты, уверен, начнутся сразу. И как? Легальный выезд, разумеется, отпадает, а нелегально – это или через контрабандистов, или самим. С контрабандистами местными связываться не хочу, рисково это. Слышал, народ они не надежный, могут и «кинуть» или вообще «сдать». Поговаривают, что многие с Первым управлением связаны, под их «крышей» работают, а расплачиваются сведениями да разного рода услугами, поэтому вариант этот – непроходной. Если самим, то как? Пешком в Насар через степь? Полторы сотни километров? Да нас через десять минут «накроют», за околицей, «моторы» у охранки еще не перевелись. Да и границы все охраняются, тем более насарская. А если на лошадях или вниз по Фисону до рисенской как самой близкой, то лошадей надо, лодку искать, договариваться, причем заранее. А это опять риск: и филеры могут засечь, пронюхать, что деру дать собираемся, и с кем договариваешься «сдать» может. А я сказал, рисковать акцией не хочу. Поэтому заранее ничего готовить не буду. Вот услышу выстрел на плацу, тогда и буду думать.

– Тогда будет поздно.

– Поэтому и спросил «ты готова?»

Миса пожевала губами.

– В ЦК не сообщал ничего?

– Нет, конечно. Смысла не вижу – помочь всё равно не помогут. И вообще не хочу сейчас никаких телодвижений – боюсь удачу спугнуть, пусть всё чередом идет. В любом случае об акции, удачной ли, неудачной, они услышат.

– Что ж, – Миса вздохнула и покачала головой, – будем тогда готовиться… с музыкой помирать. Рано или поздно это должно было случиться, – и посмотрела на часы. – Я Элая впущу тогда? Он у нас переночует, а то комендантский уже.

Г-н Арпак кивнул и, устало поднявшись, ушел в спальню. Миса же заторопилась на крыльцо. Дождь прекратился, из-за рваных облаков выглянула луна.

– Элай! – тихо позвала она, вглядываясь в темноту двора. – Ты здесь?

Тот выскочил из беседки, зевая и зябко поеживаясь на ходу.

– Ну что там, поговорили? А то я волноваться уже начал. Задубел совсем.

– Всё в порядке. Заходи, я тебе в кабинете постелю.

Элай остановился.

– В порядке – это как?

– В порядке – значит всё в порядке! – неожиданно разозлилась Миса. – Не задавай глупых вопросов!

Элай недоуменно, с легкой обидой в голосе пожал плечами.

– Как скажешь.

Миса спохватилась.

– Извини, просто немного устала, – и коснулась его руки. – А о сегодняшнем, увиденном, услышанном, забудь, ладно? Поверь, так надо.

– Ладно.

Тихо скрипнули ступеньки, скрипнула дверь, скрежетнула задвигаемая щеколда, и Элай наконец очутился в теплой прихожей. А в саду шумел ночной ветер, шуршала по крыше старая яблоня и клочковатые облака быстро бежали по темному небу.

X

…Хен быстрым шагом вошел в приемную.

– Шеф у себя?

Секретарша Тива, рассеянно, со скучающим видом листавшая дамский журнальчик, сразу встрепенулась, оживилась и защебетала:

– Нет, нет, Хен, у себя, но не принимает. И не проси! – категоричным тоном протараторила она, но тут же, сделав ему глазки, мелодично рассмеялась и уже милостиво добавила: – Ну, если, конечно, не срочное что-то.

Хен нетерпеливо мотнул головой.

– Мне надо – доложи! Думаю, примет.

Честно говоря, Тива иногда раздражала, но та, уверенная в своей неотразимости, как правило, ничего, кроме себя, вокруг не замечала.

– Хорошо, я спрошу, подожди здесь.

И, обдав дорогим парфюмом, помахав крашеными ноготками, теперь ярко алыми, процокола на высоких каблуках к шефу, чтобы через минуту вернуться и кивнуть:

– Проходи, только не надолго, – и, склонившись к уху, доверительно шепнула, – кажется, ждет кого-то.

– Я учту, – буркнул он и решительно толкнул дверь. – Разрешите, господин полковник?

Привычный полумрак. И привычно горела зеленая лампа, да разожжен в углу облицованный изразцами камин. В Департаменте зимой было прохладно, а шеф, страдавший сезонным ревматизмом, любил, как сам выражался, «погреть старые косточки у камелька».

– Да-да, Хен, – полковник Эбишай перебирал бумаги и рассеянно кивнул, – присаживайся. Что у тебя?

Хен поплотней прикрыл дверь и присел на краешек стула.

– Да я насчет Пижона, – он облизнул высохшие губы и немного помялся. – Что-то я засомневался, – и поднял взгляд на полковника. – Не верю я ему…

– Вот как? – отложив бумаги, шеф с любопытством посмотрел на него. – С чего это вдруг?

Хен вздохнул.

– За нос он, кажется, водит, только деньги качает. Или хуже – игру двойную ведет.

– Это серьезное обвинение. Поясни!

– Железных доказательств нет, но ощущение – именно такое. Вот, например, план их вопросы вызывает. Спрашиваю, сколько по времени подготовка? Месяц, два, год? Это же, как понимаю, у них не первая, опыт аналогичный есть. А то они третий месяц, и всё еще готовятся. Пижон начинает тут же вилять, то да сё, всякий раз по-разному, общих правил нет, и прочую ерунду гнать. Но если ориентировочных сроков назвать нельзя, а акция, как уверяет, – по команде, то откуда в Насаре будут знать, когда эту команду подать? Ведь может случиться, что телеграмма придет, а здесь – не готовы. Значит, или у них всё-таки есть ориентировочные, когда проводить, или Пижон должен в Насар сигнал дать, что готовы, можем начинать, ждем команды. А то какая-то неувязочка выходит. Но по любому получается, что Пижон кое-что скрывает. И вопрос: а что за этим стоит? Недоверие? Денег побольше хочет? Или игра двойная? И остальное тоже вопросы вызывает, так как очень общо всё и неконкретно. Отчеты – вода сплошная или пережевывание прежнего, на встречах от прямых вопросов уклоняется. В общем, много, кажется, недоговаривает, темнит, а иногда откровенно врет.

– Например?

– Например, сейчас активно с легитимистами крутится. Причем точно знаю, с кем он там, в основном, общается, – с лейтенантиком одним гвардейским, неким Бифом Эанохом, двадцати двух лет от роду, из дворян бывших по отцу. Но когда спрашиваю о контактах с легитимистами, Эаноха этого он почему-то ни разу не назвал. Хотя про остальных тамошних докладывает. А на предпоследней встрече я его-таки спросил о нем. Ну, не акцентируя, конечно, как бы между делом, мне интересно было, что скажет. Так вот, Пижон, не моргнув глазом, заявляет, что Эаноха иногда, конечно, встречает, но знакомство сугубо шапочное и почти не общаются. Но это вранье! Общаются они регулярно, причем стараясь уединиться.

– А может, у них «настоящая мужская дружба»? – и полковник хохотнул. – Слышал же, что одним из первых декретов эрдеки отменили уголовную за однополую любовь? Мол, определение ориентации – неотъемлемое и священное право! В общем, у кого что болит… Может, поэтому и скрывает про Эаноха? У нас-то статью за это не отменили!

– Не знаю, какая у них там дружба, – буркнул Хен, – но что Пижон темнит чего-то, мне не нравится.

– А про Эаноха откуда? Источник проверенный? Ошибки не может?

– Нет, источник проверенный, «дятел» этот давно с нами работает, сказал бы заслуженный «дятел». И в кругах своих авторитетом пользуется, он глава того кружка легитимистского, где Пижон сейчас и вращается. «Барин» его кличка, помните такого?

– А-а, отставной капитан-гвардеец? Тот, что хотел вторую пенсию по нашему ведомству? Помню, помню, как же!

– Тип он, конечно, еще тот, но сведения дает верные. Тем более когда его кружка касается.

– А о чем Пижон с Эанохом шепчутся, не в курсе?

– Спрашивал, конечно, ему и самому интересно. Но, говорит, лейтенантик не «колется» – молчит как партизан. Пижон отшучивается, а самому подобраться поближе не получается. Но, говорит, похоже, о чем-то серьезном болтают, по крайней мере у Барина такое впечатление сложилось.

– А Эанох этот – что из себя? Не «светился» нигде?

– Да нет, по всем учетам проверил – чист, не привлекался, не осуждался. Характеристики положительные и по службе, и в быту: очень серьезный молодой человек. Кадетский с желто-зеленым дипломом закончил, в предосудительном не замечен, ну, кроме легитимистских увлечений. Да и происхождение подкачало – отец из дворян, с ним и живет кстати, это на Вишневой. Мать в холерный год умерла. Сам холост.

– «Наружку» ведете?

Хен вздохнул.

– Более-менее.

Полковник недоуменно вздел брови.

– Что значит «более-менее»?

– Ну, бригады Куллумовой не всегда хватает, – нехотя признался Хен. – У нас ведь и «группа», а это пять человек, и Оса, и сам Пижон, – и он вяло махнул рукой. – Да и не дает «наружка» ничего: дом, казарма да сборища у Барина, вот и все его контакты, больше никуда не ходит. Живут с отцом замкнуто, гостей не принимают, с Пижоном встречается только на вечерах легитимистских.

– Может, тогда и беспокоиться нечего?

– Но почему скрывает?! Почему про других – отчитывается, когда, где, о чем, а про Эаноха – молчок! Разве это спроста?

Шеф хмыкнул.

– Я же предложил версию: может, ему больше мальчики нравятся?

Хен поморщился.

– Господин полковник, мне сейчас, ей-ей, не до шуток!

– Что-то ты сегодня, сынок, не в духе, а? Нервничаешь чего-то, – по-отечески пожурил шеф. – Спокойней надо быть, спокойней, и доживешь тогда до моих седин.

– Да нет, просто, честно говоря, ситуация напрягать стала, засомневался я в нем.

Хен ждал – он за этим, по сути, и пришел, – ждал команды свернуть операцию, так как ситуация, на его взгляд, стала выходить из-под контроля. А на кону стояла – ни больше ни меньше – жизнь Маршала! В таких случаях малейший риск должен быть исключен. Полковника Хен знал как человека очень осторожного, избегавшего «чреватых» комбинаций (из-за этого, может, и усидел в кресле шефа охранки). Поэтому ожидал ордеров на аресты и начала следствия «по делу о террористической радикал-демократической группе». Однако, к удивлению, полковник повел себя иначе.

– Не знаю, – и шеф с сомнением покачал головой, – кроме твоих смутных ощущений и тревог, я пока ничего не вижу, фактов не наблюдаю.

– Как? – опешил Хен. – А что никакой конкретики не дает, а отделывается отговорками, это не факт? Отчеты его просмотрите еще раз – сразу оцените «ценность» сведений! А что до сих пор не знаем, сколько готовиться будут? И к чему? Только наблюдениями по воскресеньям занимаются, а в остальное время – чаи хлебают, трындят да валандаются без дела, Студент вон с Осой даже роман закрутил. Хотя Пижон уверяет, что активно готовятся. А что дела какие-то с Эанохом завязываются, причем такие, которые скрыть старается, – это как? Могу Барина заставить письменно изложить, как они «почти не общаются»! Это тоже будут «смутные ощущения»? Не согласен, господин полковник! Я считаю, – он решил поставить вопрос ребром и категорично рубанул воздух ладонью, – операцию надо заканчивать, Пижона с Осой, с «группой», Эаноха этого «брать» и «колоть». Работать, как договаривались, сами видите, не хочет, только деньги качает. С чего, спрашивается, мы тогда должны цацкаться? Это не сотрудничество получается, пока что выгадывает только он, а мы только ходим да репу чешем, сколько еще ждать и когда «брать» можно? Сами же всегда учили, да и по инструкциям тоже, если возникают варианты с рисками для высших интересов, – а что может выше жизни главы? – то избирать надо путь наименьшей опасности. Лучше ошибиться и «взять» невиновного, в крайнем случае выпустим потом потихоньку, чем оставить на свободе потенциального террориста и получить теракт высшей категории. Поэтому считаю: Пижона и компанию надо «брать»!

И выжидательно посмотрел на шефа, но тот странно смешался, замялся, взгляд его скользнул в сторону, тон стал уклончив.

– Э-э, всё ты говоришь, конечно, правильно, Хен, никто и не думает рисковать жизнью нашего дорогого Маршала, это исключено, но… э-э, понимаешь, нужно отличать абстрактные, скажем так теоретические, риски от реальных угроз. А реальной угрозы пока не вижу. Думаю, ты, Хен, немного преувеличиваешь, чересчур всё заостряешь. Ничего страшного ведь не произошло, есть рабочие моменты, которые надо отрегулировать, какие-то шероховатости, острые углы, но это, думаю, сгладится и наладится. Поэтому предлагаю не форсировать, чтоб не наломать второпях дров, пусть всё идет своим путем. Когда надо, мы вмешаемся, не бойся, момента не пропустим, арестовать успеется.

Шеф говорил вроде бы как всегда складно и гладко, но Хен видел, как избегает он взгляда, как старательно отводит глаза, а старческие пальцы немного нервно теребят карандаш. У Хена тогда впервые мелькнуло смутное беспокойство, пока что подспудное и расплывчатое, неясная тревога, так и не успевшая оформиться в мысль.

– Но, господин полковник… – начал было Хен, но шеф договорить не дал.

– Хен! – голос полковника стал мягок, вкрадчив, но настойчив. – Расслабься, всё в порядке, всё идет по плану. Ни о чем не тревожься, отвечаю за операцию я, тебе беспокоиться не о чем. Я ситуацию контролирую, ответственность на мне. Хорошо?

Не таких слов ждал Хен – позиция шефа, мягко говоря, удивила, но что он мог ответить начальнику?

– Понял, – с нескрываемым сомнением вздохнул он. – Значит, ничего не меняем, работаю по-прежнему?

– Да, сынок, работаем по-прежнему, – и полковник ласково закивал, вновь став похожим на учителя гимназии в отставке. – Всё хорошо, я ценю твое усердие и неравнодушие к делу. Как закончим операцию, можешь рассчитывать на повышение, это я тебе обещаю. А сейчас, если у тебя всё, иди, а то я начштаба Гвардии жду.

– Его-то какая нелегкая несет?

Шеф уклончиво пожал плечами.

– Планируем особый отдел от нас там создать, чтоб за вояками присматривать, а то поговаривают, брожения есть, причем и среди офицеров. Ну да ладно, тебя это пока не касается, иди, занимайся своим делом. Кстати, про лейтенанта этого, Эаноха, заодно поинтересуюсь. Если что интересное расскажет – сообщу.

Когда Хен был уже в дверях, полковник вдруг спохватился.

– Всё забываю спросить, Хен, а как там сестра твоя? Кела, кажется, да? Так и не «раскололась»?

Хен на мгновение застыл, но быстро справился с собой и, обернувшись, постарался придать лицу самое безразличное выражение.

– Да нет, почему же, «раскололась», – с равнодушным, почти скучающим видом выдал он давно заготовленную на такой случай ложь. – Правда, не до конца: призналась, что на вечеринке со студентом одним спуталась. Да, было у нее, но имени называть не хочет, боится, что морду бить пойду. Говорит, позже познакомит – после родов. Я решил пока не прессовать, ей сейчас не об этом думать надо, а с папашей молодым я потом сам разберусь. Ну а что гинеколог девственницей посчитал, говорит, ошибка, ей-то лучше знать, просто, может, какие-то индивидуальные особенности не учел, вот и всё. На осмотр новый я, конечно, не водил, не до этого сейчас. Да и так ясно, что не может девственница беременной ходить. Так что здесь всё в порядке.

Шеф с облегчением выдохнул.

– Ну и слава богу! А то дело-то хоть и закрыли, но, по сути, так и не раскрыли, а я такого, сам знаешь, ох как не люблю! На совести профессиональной грузом висит, – и издал тихий смешок. – Я всегда подозревал, все эти древние россказни о девах, что от сил небесных зачали, – выдумки ушлых девиц, не знающих как иначе грех свой прикрыть от разгневанных папаш и братьев. Ладно, всё, иди, Хен.

…Он вышел из Департамента – пора было домой на обед. И увидел, как с характерным шумом, дребезжа и фырча, рассекая лужи на мостовой, подкатил к крыльцу старенький черный автомобиль с латаными боками. Из него торопливо выскочил адъютант, а затем, кряхтя и безбожно ругаясь, отталкивая услужливые руки, выбрался похожий на колобка толстячок в желто-зеленом мундире. Это был подполковник Икем, начальник штаба и второе лицо в Гвардии после Маршала, Главнокомандующего по должности. Правда, в последнее время поползли слухи, что и под ним кресло зашаталось и недолго ему осталось носить подполковничьи погоны и голову на плечах, – чем-то он Маршалу не угодил. Но насколько таким слухам можно верить, Хен не знал. Про их шефа тоже много болтали, однако Эбишай продолжал здравствовать, по крайней мере пока.

Когда подполковник Икем в сопровождении адъютанта, шумно сопя и что-то бурча под нос, протопал в здание, Хен с насмешкой оглядел «мотор». Да, обнищали «попугаи», если на таком старье разъезжают, в охранке всё-таки техника поновей. Некогда роскошный, полированный до блеска, стальной корпус с тяжелыми дутыми формами, широкими округлыми крыльями, посаженный на высокие колеса, изъели пятна ржавчины. И скрыть ее уже не могли никакие ухищрения ни маляров, ни механиков. А дребезжание, стук и шумы говорили о проблемах и с ходовой, хотя в молодости машина, бесспорно, была шикарная, этого Хен не признать не мог. Он вздохнул. Теперь впрочем, после разрыва с Насаром, и в Департаменте нескоро автопарк обновят.

Он медленно обошел вокруг. С водительского места за ним неотрывно, с подозрением наблюдал ефрейтор-шофер. Хен еще раз усмехнулся и легонечко пнул заднее колесо – экий драндулет!

– Откуда такая «красавица», командир?

Но «командир» с ефрейторскими лычками лишь свирепо мотнул головой – проваливай! Хен хмыкнул и пожал плечами. Что с некультурного «попугая» взять? Их, наверно, и разговаривать-то не учат. И пошел домой. Война – войной, а обед – по расписанию.

…Дул сырой, промозглый ветер с океанского побережья – «моряна», и небо привычно для этого времени года обложили серые низкие тучи, надолго закрывшие солнце, но дождь ли, снег всё не начинался. Ветер качал голые, потемневшие от влаги тополя, рядами высаженные вдоль всей улицы. Немногочисленные прохожие, что не успели добраться до очага, а большинство лахошцев предпочитало обедать дома, невольно ускоряли шаг, подгоняемые порывами в спину. Только Хен, подняв воротник, поплотней запахнувшись в суконный плащ на теплой подкладке, неторопливо шагал по мощеной мостовой.

Он машинально обходил лужи в колдобинах и выбоинах – ночью прошел дождь – и скользил рассеянным взглядом по разукрашенным к Рождеству вывескам и фасадам, но мало что замечал вокруг. В голове крутился разговор с шефом, и то смутное беспокойство, рожденное его речами, вновь овладело Хеном, не желая с тем или боясь оформиться в ясную мысль.

Да, решение продолжать операцию показалось, мягко говоря, странным. И это тревожило, но привычка не обсуждать приказов и личное доверие к шефу (а тот всегда по-доброму относился к Хену) мешали понять, разобраться в логике решения. Может, он не всё знает?

Конечно, дело вроде поручили только ему, вел его один, но кто знает, может, кто-нибудь занимается еще, так сказать параллельно? Шеф иногда такое практиковал (правда, не по ЖЗ-делам, где секретность ограничивала), – как любил говорить, «для обеспечения надежности решения и широты охвата». Мол, два человека – два взгляда, чего не заметит один – не упустит другой. Но тогда или Хен, или филеры рано или поздно «засекли» бы «дублера», скрыть такое в небольшом городке сложно, чего, однако, не было.

Чем больше Хен думал, вспоминая и анализируя, тем более странными и непонятными стали казаться некоторые действия шефа. Сразу вспомнилось, как не разрешил он «заслать» Босяка, когда только начинали. Хотя раньше по таким делам шеф, как правило, первый и предлагал кого-нибудь «внедрить». Сейчас бы имели источник изнутри и многие вопросы, наверно, были сняты.

А что о готовящейся акции Хранителю не доложено сразу, Хен помнил с первого разговора. Не был, кстати, он уверен, что докладывалось и позднее. По крайней мере, ни разу не слышал, что «дело на контроле у Самого′», а такие вещи шеф доводил до сведения исполнителей всегда, чтобы «важность вопроса осознали и ответственней отнеслись».

Вариант же, что Маршал оставил ЖЗ-дело без своего внимания и контроля, исключался. Во-первых, ЖЗ-дел не так уж и много, чтобы не заметить новое, и все, как правило, курировались им лично. Во-вторых, касалось оно Хранителя напрямую, а он порой и менее значимые дела отслеживал, из чего следовало только одно: шеф не докладывал.

Такая «самодеятельность», вообще-то, была нехарактерна для полковника. В случаях, когда речь шла о непосредственной угрозе Маршалу, шеф предпочитал перестраховаться и сообщал Хранителю сразу. Этим и часть ответственности перекладывал, и, разумеется, нужность показывал, мол не дремлем, выявляем опасности в зародыше (конечно, подобное случалось не часто, – в основном, то были неумелые и бездарные попытки покушений, что время от времени организовывали несмирившиеся легитимисты-эмигранты, сторонники Лукани III).

Да и, вообще, не чересчур ли рискованно так довериться Пижону, толком даже не зная его, не проверив намерений и мотивов? А позволить готовиться к покушению у них под носом? А если не будет никакой телеграммы? Если это Пижон придумал, за нос водя? Может, он сам, а не Насар определяет день и час? Как проверить?

Сейчас, при более внимательном и критическом взгляде, поведение шефа выглядело почти подозрительно. Но додумать мысль до конца, довести до логического завершения он не решался, отгоняя внезапно возникшую, пугающую догадку как невозможную. Он мотнул головой. Нет, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!

Да, возможно, шеф недооценивает опасность и чересчур доверился Пижону (хотя ни доверчивостью, ни беспечностью, и Хен это прекрасно знал, шеф никогда не страдал, отличаясь, скорее, противоположными чертами – критичным, аналитическим складом ума и осторожностью). Да, возможно, это халатность, но… умысел или сознательное попустительство?! Нет, это бред и паранойя! И, словно стараясь убежать от мыслей, зашагал быстрей. Пообедать надо, а то на голодный желудок чего только в голову не взбредет…

…Он тихо отпер квартиру, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить сестру. Та ходила уже на седьмом месяце и пристрастилась устраивать в обед «тихий час». Хен сразу пошел на кухню, но Кела, как выяснилось, не спала.

– Хен, ты? – донесся из спальни голосок. – Там суп остался, можешь доедать, я не буду. И лепешка целая.

– Понял, доем, – он вошел в спальню, скудно освещенную светом серого декабрьского дня, и присел на краешек постели.

Кела, уютно свернувшись под стеганым одеялом, обняв подушку, изготовилась к дневному сну. На тумбочке у изголовья валялись раскрытая на середине книга и огрызки яблок.

– Как самочувствие, Кела-Акапелла? В порядке всё?

Как часто бывает между близкими после хорошей ссоры (а когда Кела объявила о беременности, они, конечно, хорошо поссорились и пару недель вообще почти не разговаривали), отношения потом вдруг неожиданно улучшились. Отношения улучшились, потеплели, прояснились, как проясняются небеса после шквальной грозы, словно люди только что вспомнили об узах, их связывающих.

Всё наладилось, и они словно вернулись в те безмятежные времена, когда он был строгим, но внимательным и заботливым братом, а она – не всегда послушной, а чаще строптивой, но не менее из-за этого любимой младшей сестренкой. Единственно, что Хен старался не касаться больного вопроса – отцовства, не говоря уж о совсем загадочной истории с девством. Он просто понял, что выпытывать Келу всё равно бесполезно, надеясь, что со временем та сама всё расскажет.

– Конечно, в порядке. Что со мной может случиться? – повернувшись на спину, сложив руки на уже заметном животе, Кела улыбнулась, ясные глаза ее смотрели тихо и безмятежно. – А у тебя как?

– Да так, – он неопределенно махнул и чуть вздохнул, – бегаем как собаки. Или «шакалы». Знаешь же, что нас так «бобики» зовут?

– Да уж, – саркастично усмехнулась Кела, – жизнь у вас, судя по кличкам, что у тех, что у других, явно не человечья.

Он пожал плечами.

– Кому-то надо бегать, чтоб другие могли спокойно жить.

– А надо? Может, потому спокойно и не живут, что вы всё мельтешите вокруг да носитесь?

– Не умничай, – он ласково потрепал ее по голове, а светло-русые волосы, мягкие и пушистые, вновь начали понемногу отрастать после лета, возвращая сестре привычный облик девочки-школьницы, – девушкам это не идет.

Кела фыркнула, но ничего не ответила, а он встал и подошел к окну. За окном небо совсем потемнело, свинцовые тучи нависли над городом серым пологом, и дождь, а может, и первый снег, должен был вот-вот начаться. Хен провел пальцем по холодному стеклу. А если это не бред, не паранойя? Факты ведь упрямая вещь, и говорят они, похоже, что всё это возможно. Он уткнулся лбом. И если так, то куда бежать, что делать? Сообщить «куда следует»? А куда здесь следует, если из охранки, может, уши и растут? Самому Маршалу? И он легонько ударил кулаком по подоконнику. Но ведь он всегда был к нему так добр! Разве это не будет предательством? Но и Маршалу он присягал! За спиной заворочалась на кровати Кела.

– Что там, дождь начинается?

Хен вздохнул.

– Да, похоже, пойдет, – и, обернувшись, устало кивнул. – Ладно, отдыхай, я пойду пообедаю.

На стекло упали первые редкие капли.