Текст книги "Альбатрос над Фисоном. Роман"

VI

– Ну что, Мис, пора, наверно, и начинать потихоньку, – и г-н Арпак, рассеянно пробежав передовицу «Вестника Республики», небрежно бросил газету на стол. – Ты как, готова?

Миса чуть фыркнула.

– Я всегда готова, – и отодвинула чашку с чаем, – с первого же дня.

Так начался завтрак в гостиной на Сапожной, 17. Утреннее солнце, пробиваясь сквозь занавески, скользило размытыми пятнами по скатерти, по бежевым обоям и репродукциям на стенах. С улицы доносился скрип телег, рассекающий свист бичей, ругань возчиков и зазывающие выкрики торговцев – разносчиков газет, молочников, булочников-лоточников. Последние, правда, уже дня два торговали лишь пресными хлебцами да лепешками, – непонятная история с неподнимающимся тестом продолжалась. Как, впрочем, и со скисшим вином и, напротив, нескисающим молоком, следствием чего стало повсеместное исчезновение с прилавков свежей простокваши, сметаны, творога.

– Вот и хорошо, – г-н Арпак ловким движением достал из кармана сложенный вчетверо листок и протянул Мисе. – Это список некоторых местных неблагонадежных, одиннадцать человек, с них и предлагаю начать.

Миса быстро развернула листок, торопливо пробежала взглядом несколько строк и подняла голову.

– Откуда это у тебя? – хрипловато-резко спросила она, серые холодные глаза смотрели на г-на Арпака настороженно, даже с подозрением. – Это твоя рука?

Но тот был невозмутим.

– Нет, это не моя рука, – он со скучающим видом достал маникюрную пилку и принялся рассеянно шлифовать ногти, – а чья, не знаю. Может, агента охранки какого-нибудь.

Миса застыла.

– Охранки?! Как прикажете понимать, сударь?

Г-н Арпак со вздохом отложил пилку и поднял взгляд.

– Мис, тебе не кажется, что тебе стало элементарно отказывать чувство юмора?

– Зато тебе, как вижу, оно никогда не отказывает! – она вспыхнула, уязвленная, задетая за живое. – Аж перехлестывает, что не поймешь, после какого слова смеяться!

Г-н Арпак рассмеялся.

– О, уже лучше! Когда сердишься, тебе даже идет.

Миса сверкнула глазами, словно собираясь сказать резкость, но сдержалась.

– Ладно, ближе к делу. Ты так и не ответил: откуда список? Назови источник.

– Я же сказал, что автора не знаю. А получил еще у нас, «дома», чтобы здесь не с нуля начинать, время не тратить лишнее на поиски, не рисковать зазря. Получил от наших, конечно, но от кого, не скажу, тебе это не надо. Партия у нас большая, есть люди, которые и такие вопросы решают, а как да кто, не наше дело. Может, действительно из охранки, наши ведь и до нас здесь работали.

– И ты вез его с собой?! Зная о досмотре?!

Г-н Арпак удивленно-обиженно воззрился на нее.

– Но это же не первая граница, которую пересекаю! Мне и похлеще «грузы» приходилось провозить, не то что какой-то там листок! А что тебя в известность не поставил – обычная предосторожность, перестраховка. Сама же знаешь: меньше знаешь – меньше выдашь. И извини, что напоминаю, но отвечаю за акцию я, и есть отдельные моменты, нюансы, о которых ты можешь пока и не знать.

Миса поджала губы.

– И много таких «нюансов»?

Тот пожал плечами.

– Да нет, немного. В свое время ты, о чем надо, всё узнаешь, не беспокойся, – и более мягко добавил. – Не обижайся, Мис, поверь, это всё в интересах дела, ничего личного. Надеюсь, это ты понимаешь?

– Понимаю.

– Значит, без обид?

Миса усмехнулась и коротко кивнула. Г-н Арпак сразу оживился.

– Вот и хорошо! Тогда за дело. Дай-ка список, начнем с самого начала, по порядку. Так, смотри, Абон Элай, двадцать два года, бывший студент-историк, исключен из Университета за «антигосударственные высказывания». Так, адрес есть, работает у некоего гончара Метиха, на рынке можно найти, горшками торгует, – возьмешь на себя? Тебе же, как слышал, нравятся молоденькие мальчики, а? – но, увидев выраженье ее лица, сразу замахал руками. – Всё, всё, извини, беру слова назад! Только не заводись! Шутка была дурацкая, признаю! – и, ослабив воротник, покрутил головой. – Но товарищ этот всё равно за тобой, хорошо? Так, идем дальше: Бешех Элхас, тридцать семь лет…

Работа на Сапожной, 17, началась…

VII

…День казался обычным, будничным, не считая того, что сегодня Элаю кровь из носу надо было выпросить, вытребовать, вытряхнуть из Метиха любой ценой аванс – хотя бы тридцать динариев для квартирохозяйки. Мара поставила среду крайним сроком, чтоб расплатиться за июль. Да и за август давно пора, на что надежд еще меньше. Дела у Метиха в последнее время складывались не очень, торговля шла вяло, так что Элай уже прикидывал, у кого можно «зависнуть», «вписаться», если старуха-зеленщица всё-таки выставит на улицу. Или, пользуясь сезоном, ночевать пока на свежем воздухе? До получки? День казался обычным – жаркий, сухой, безоблачный, – и ничто не предвещало быстрых перемен, но они произошли.

Элай разводил огонь в печи, готовясь загрузить посуду на обжиг, когда услышал из-за дощатого забора тараторящий без умолку голос хозяина. Элай немного удивился столь раннему возвращению с рынка, а Метих любил постоять за прилавком – с людьми поболтать, потрепаться, новости узнать, сплетни послушать. По необычайно заискивающему, подобострастному тону хозяина, а речь шла о каких-то цветочных горшках, Элай понял, что возвращается тот с покупателем. Такое изредка случалось, когда товара за прилавком не хватало и приходилось бежать домой, в мастерскую. Или вести покупателя.

Скрипнули несмазанные петли, и калитка широко распахнулась.

– Пожалуйте, милости просим! – услужливо суетился Метих вокруг гостьи, стройной, изящно одетой дамы в палевой шляпке с приспущенной вуалью и миниатюрным ридикюлем, забегая то с одной, то с другой стороны, не зная уж как и изогнуться. – Уж не обессудьте на бедность нашу. Сами видите, люди мы простые, мастеровые, манерам хорошим не обучены. Это вот мастерская, здесь и работаю, а это подмастерье мой Элай. Вы как, может, вначале в дом, кофею испьете?

– Нет, благодарю вас, – гостья несколько надменно тряхнула головой и небрежно откинула вуаль. Внимательный, оценивающе-цепкий взгляд из-под шляпки быстро скользнул по Элаю. – Как-нибудь в следующий раз. Лучше товар покажите. Мне побольше горшки нужны, чтоб корни могли нормально пуститься. И форм приятных, чтоб не стыдно гостей в оранжерею привести.

Она говорила вроде бы Метиху, причем весьма чопорно, почти высокомерно, и внешне надменное выражение, казалось, застыло на ее красивом, с правильными чертами лице, но глаза вопреки этому продолжали пытливо, с непонятным интересом изучать Элая. Тот даже смешался. Причем не столько от взгляда: Элая с первых же фраз поразил необычный тембр ее голоса – глухой, низковатый, но не грубый, с легкой хрипотцой, он тем не менее волновал, тревожил, будоражил, словно задевая потаенные струны.

– Конечно, конечно! – вновь засуетился Метих. – Как пожелаете, госпожа э-э…

– Арпак.

– Да, Арпак, – и, подбежав к окну, нетерпеливо побарабанил в стекло. – Ндана, золотце моё, вынеси стул для госпожи Арпак! А ты, Элай, не стой как столб! Отпирай чулан, выноси, какие в понедельник закончили. И выбирай, что побольше.

Элай вынес самые большие горшки, скорее, глиняные кадки, – крепкие, добротные, хорошо обожженные, но тяжеловесные изделия грубой работы. А вокруг г-жи Арпак, небрежно усевшейся на стул, помимо хозяина, кудахтала уже и Ндана. Слащаво и приторно улыбаясь, толстуха источала восторги по поводу посещения. И безбожно расхваливала между словом товар, умильно складывая пухлые руки на груди, колыхаясь бесформенным рыхлым телом.

– Хорошо, – резко прервала гостья грозивший затянуться поток славословий и быстро поднялась, – я возьму для начала вот эти четыре.

И, как показалось Элаю, не глядя ткнула в первые попавшиеся.

– Сколько? – распустив тесемки, она достала из ридикюля бархатный, расшитый бисером кошелечек.

Метих в присутствии жены как обычно стушевался, затих и почти испуганно смотрел на Ндану. А та заволновалась, заколыхалась, глаза ее, впившись в кошелек, заблестели. И, замирая, видимо, от собственной наглости, назвала совершенно несуразную хамскую цену, за которую можно было купить столько же ваз из настоящего рисенского фарфора, что весьма ценился в Приречье. Элай ощутил стыд за столь бессовестную неприкрытую жадность. Но, к его удивлению и изумленному ликованию хозяев, гостья не стала спорить или торговаться, – усмехнувшись, она небрежно отсчитала нужную сумму.

– В расчете? – легкая улыбка презрения скользнула по ее губам. – Всё верно?

– Конечно, госпожа Арпак! – засиявший как начищенный динарий, Метих кинулся лобызать гостье руки. – Премного благодарны! Век за вас молиться будем, благодетельница!

– Не стоит! – дама брезгливо отдернула руки от тянувшихся слюнявых губ и убрала кошелек. – Надеюсь, подмастерье ваш поможет доставить на дом?

– Конечно, конечно! – Метих был сама услужливость. – Коли госпожа пожелает, я и сам свезу. Для вас – всё что угодно! Тачка имеется.

– Благодарю, – вежливо, но твердо отклонила предложение гостья, – достаточно будет подмастерья. Элай, если не ошибаюсь?

Элай торопливо кивнул. Г-жа Арпак по-хозяйски махнула перчаткой.

– Уложите горшки, и поаккуратней. Жду вас на улице.

И двинулась со двора, покачивая полями шляпки. В воздухе поплыл тонкий, немного терпкий аромат духов, от запаха которых у Элая тоскливо и сладко защемило в сердце.

Горшки под бдительным надзором Нданы уложили быстро, и под многословные напутствия Метиха, как вести себя, как товар везти, Элай осторожно выкатил тачку на улицу.

– Всё? Готовы? – г-жа Арпак ожидала у калитки. – Сапожная знаете где? Идемте!

…День был обычный, августовский. В высоком ярко-лазурном небе – ни облачка, полуденное, зависшее в зените светило припекало всё еще по-летнему горячо. Сухой, еле заметный ветерок изредка шелестел листвой вязов, что понуро стояли вдоль заборов на солнцепеке. Улицы города, более или менее оживленные по утрам, потихоньку пустели, жизнь, казалось, замирала в эти часы убийственного солнца.

Приближалось время обеда. И послеобеденного сна, что соблюдался даже бродячими собаками: приискав тенистый уголок, псы, завалившись на бок, дрыхли там до вечера. Что уж говорить о двуногих обитателях Лахоша! Те испокон приучены были после сытного обеда, приему которого не мешала никакая жара, подремать часок-другой. И дремали: на открытых верандах, в беседках под сенью родных яблонь в саду или же, плотно завесив окна, в самой темной и прохладной комнате. А служащие, вынужденные возвращаться в учреждения и конторы, украдкой посапывали на рабочих местах (время от времени, конечно, приоткрывая глаза, чтобы переложить пару бумажек с одного конца стола на другой для создания видимости кипучей деятельности).

Г-жа Арпак уверенно, ни разу не оглянувшись, шагала впереди, а Элай аккуратно катил мерно поскрипывавшую тележку и ломал голову – кто она, откуда? Лахошская или приезжая? Городок у них, конечно, небольшой, тем не менее сказать, что все знали всех, как обычно бывает в деревнях, про Лахош было нельзя. Тем более нельзя такого сказать про Элая. Будучи человеком замкнутым и малообщительным, он имел ограниченный круг знакомств и порой не знал тех, кого знала каждая собака.

Вот и сейчас он пытался вспомнить, видел ли г-жу Арпак раньше, слышал ли имя? И на оба вопроса приходил к отрицательному выводу. В том, что раньше ее не видел, Элай не сомневался – он не забыл бы такого лица, голоса, фигуры. Хотя из этого ничего не следовало: Элай почти каждую неделю встречал людей, которых, кажется, никогда не видел, но которые тем не менее оказывались коренными лахошцами.

Это было тем более справедливо для лахошского высшего света, а Элаю казалось, что, судя по платью и манерам, г-жа Арпак – дама светская. Светские же порой годами жили за границей – на морских курортах Бофира, лечебных водах Амарны или кедровых рощах Рисена. И не удивительно, что Элай мог не знать и никогда не видеть ее прежде. Хотя старой, княжеских времен, аристократии в Лахоше как таковой не осталось – кто эмигрировал, а кто гнил на нефтепромыслах Хайвара, – но свято место пусто не бывает: возникшее из некогда пламенных революционеров «новое дворянство» быстро усвоило сибаритские замашки и барский образ жизни «бывших».

Тем не менее Элаю почему-то казалось, что г-жа Арпак – не местная. Что-то в ней было, отличавшее от светских дам Лахоша, весь блеск и лоск которых исчерпывался, как правило, блеском нарядов и лоском холеных белых рук, но что именно – взгляд ли, выражение, – Элай понять не мог.

Миновав гвардейские казармы – обшарпанные двухэтажные бараки за высокой кирпичной стеной с колючей проволокой поверху и караульными вышками на углах, – они свернули на проспект Маршала. А пройдя мимо Собора и почтамта, обогнув городской парк, вышли наконец к Сапожной.

– Нам сюда, – г-жа Арпак остановилась у особняка на желтом цоколе и толкнула калитку. – Закатывайте. Сейчас покажу, где разгрузить, – она деловито огляделась и ткнула пальчиком, затянутым в тонкую перчатку, в глубь двора. – Давайте-ка в беседку вон ту пока поставим. Пойдемте.

По дорожке, мимо помидорных грядок, Элай докатил тачку до беседки под яблоней и принялся разгружать. Г-жа Арпак с нескрываемым облегчением стянула перчатки, небрежно швырнула шляпку и ридикюль на дощатый стол, застеленный выцветшей скатертью, и присела на широкую скамью у стены. Солнечные лучи, запутавшись в листве, застыли рябью на некрашеных деревянных полах; под крышей, в углу беседки, тихо гудели осы.

– Давно подмастерьем работаете? – лениво обмахиваясь шляпкой как веером, г-жа Арпак повернула голову к Элаю, когда тот выгрузил последний горшок.

Спрошено было тоном вроде бы по-прежнему чопорным, даже надменным, но Элай видел, что глаза ее, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении не такими уж и холодными, равнодушными, глядят с непонятным, но живым интересом.

– Да нет, недавно, – Элай смущенно отвел взгляд, ощущая некоторую неловкость, что его так откровенно и бесцеремонно разглядывают, – месяца два, с июня.

– А до этого чем занимались?

Элай помялся.

– Да по-разному бывало. И грузчиком немного, и сторожем. Но, вообще-то, я в Университете учился. Но не доучился.

– Студент? – г-жа Арпак вдруг оживилась. – Я почему-то так и думала!

Элай набрался храбрости и поднял на нее глаза.

– А почему, если не секрет?

– Ну, более-менее образованного человека всегда можно опознать – по взгляду, речи, по манерам, наконец по тому несчастному виду, когда вынужден заниматься не своим делом. Не обижайтесь только, просто мне так показалось, я не права?

Элай усмехнулся.

– Да нет, почему же. Врать не буду, от работы своей, конечно, не в восторге. Не скажу, чтоб тяжелая, но нудная, пыльная, грязная. Да и платят не очень, в долгах как в шелках.

– А чем бы заниматься хотели?

– Учился, вообще-то, на истфаке, а так, честно говоря, уж и не знаю. Сейчас, к сожалению, выбирать особо не приходится.

– Выбор у человека есть всегда, запомните это, молодой человек! – и бросила шляпку на скамью. – Как смотрите, чтоб садовником у меня поработать?

– Садовником?! – Элай рассмеялся. – Да я яблоню от вишни не отличу!

– Не важно! – безапелляционно отмела она. – И к тому же я, наверно, не совсем точно выразилась: садовником, скорее, буду я, а вы – помощником, подсобным по саду, хозяйству, называйте как хотите. Никаких знаний, опыта особого не потребуется, указаний моих только придерживайтесь. С лопатой, мотыгой, ножницами садовыми, я думаю, хватит ума справиться? Вот и отлично. Я тут планирую оранжерею разбить, цветник зимний, клумб побольше, и вообще двор в божеский вид привести. Сколько вы сейчас получаете?

– Когда как, но в среднем около ста.

– Что с жильем? Или с родителями живете?

– Снимаю за сорок у бабки одной.

– Предлагаю двести в месяц, устраивает?

Ошеломленный таким внезапным предложением Элай только тихо выдохнул. Двести! Сейчас, в его стесненных обстоятельствах, эта сумма казалась огромной, хотя в действительности ненамного превышала средние заработки по Лахошу.

– Так что? – и г-жа Арпак нетерпеливо повела плечами. – Согласны? Или как?

Элай торопливо закивал.

– Да, конечно, согласен! Только я предупредить сразу хотел, – он запнулся и тяжело вздохнул. – Я ведь не сам ушел из Университета. Исключили, «по статье», «за антигосударственные высказывания». Вас это не пугает?

Г-жа Арпак неожиданно залилась долгим тихим смехом. И Элай поразился, как удивительно может меняться человек. Всего мгновение назад перед ним, казалось, сидела небрежно-надменная в своей холодной чопорной красоте дама с великосветскими замашками, а теперь он видел лишь милую молодую женщину с поблескивающими, искрящимися от смеха глазами, с ямочками на щеках и бисеринками пота на лбу.

– Нет, – отсмеявшись, помотала она головой, – меня это совершенно не пугает. Мне, вообще, дела нет до вашего государства. Мы с мужем граждане Амарны. А давно всё случилось? В охранке что сказали?

– Да что они могут сказать? Пальчиком погрозили, предупредили: не попадайся больше, а то в следующий раз исключением не отделаешься. Зимой это было, в феврале.

– И всё? Один раз только вызывали? Тогда ничего страшного. В картотеку вас, конечно, внесли, но если с февраля больше ничего не было, скорее всего, никто о вас там уже и не помнит.

– Хорошо бы. Я бы про них с удовольствием забыл.

– Вот и забудьте, – и г-жа Арпак деловито поднялась. – Ну что, насчет работы договорились? Когда приступить сможете? Мне желательно быстрей.

– Да я завтра уже приду, – заторопился Элай. – Сейчас только к хозяину схожу, сегодня доработаю, а завтра с утра буду. Во сколько придти?

– Давайте к полдевятого. Устроит?

Элай кивнул. Всё вроде бы было решено, но уходить он медлил. Попросить, не попросить? Не будет ли это наглостью с его стороны? Ведь еще работать не начал! И так из милости одной, по сути, работу халявную предложили! Так и не набравшись смелости, он махнул в сердцах рукой и собрался уже восвояси, но заминку его заметили.

– Мне показалось, что-то еще хотели спросить, нет? – и г-жа Арпак ободряюще улыбнулась. – Смелей, не бойтесь, за спрос не бьют.

Элай покраснел как рак.

– А нельзя аванс получить небольшой? – и торопливо пояснил. – Ну, динариев тридцать. Мне за жилье отдать надо, за июль еще долг, сегодня вот последний день. Если, конечно, не трудно.

– Совсем не трудно. Вы же не миллион просите, – и, достав из ридикюля кошелек, отсчитала пару купюр. – Вот, возьмите шестьдесят. Как понимаю, кроме квартплаты, вам и жить на что-то надо. Не стоит благодарности, я рада, что смогла помочь. Жду вас завтра. Всего доброго.

На улице Элай от радости сделал «колесо», чем напугал невзрачного господинчика неопределенного возраста, что проходил мимо с полусонным лицом. Неужели удача улыбнулась и ему? От мысли, что наконец-то отдаст зеленщице эти проклятые тридцать динариев, что нашел работу и получше, и полегче, и почище, на душе становилось веселей. Но особенно почему-то грело душу, что теперь может каждый день видеть г-жу Арпак, разговаривать с ней, быть рядом, слышать ее голос. Несмотря на природную склонность к пессимизму, Элай иногда приходил к выводу, что жизнь, в общем-то, не такая уж плохая штука.

…На следующий день, с утра пораньше, не пробило и восьми, Элай беспокойно расхаживал по Сапожной, неподалеку от дома №17. Причина беспокойства была проста: он вдруг всерьез засомневался, а не окажется ли вчерашнее предложение лишь неудачной шуткой избалованной светской дамы? И он нетерпеливо поглядывал то на выкатывающееся из-за крыш солнце, то на занавешенные окна особняка, ожидая часа, когда можно будет смело постучать в заветную дверь.

С Метихом, искренне огорчившимся известием об уходе, он расстался по-хорошему. И тот клятвенно побожился, что в сентябре выплатит всё причитающееся сполна. Хотя в том, что действительно получит всё заработанное, Элай сильно сомневался. Он уже немного знал, что не всем клятвам говорливого гончара можно верить, тем более что деньгами распоряжалась толстуха Ндана.

С квартирной хозяйкой разговор состоялся менее приятный. Получив плату за июль и не выказав при этом никакой радости, сварливая старуха тут же принялась пилить Элая за не оплаченный август. Пришлось обещать, что в сентябре заплатит и за август, и за сентябрь сразу, – по расчетам, с учетом новой работы, денег хватало.

В восемь часов калитка дома №17 распахнулась и на улицу вышел франтоватого вида господин в котелке и, небрежно помахивая тросточкой, двинулся по Сапожной в сторону городского парка. Элай решил, что это, видимо, г-н Арпак, а значит, скорее всего, г-жа Арпак уже встала. И, выждав пару минут, вошел во двор, но стучать в дом повременил, полагая, что хозяйка и сама вскоре выйдет, услышав, как хлопнула калитка. Так оно и случилось.

– А, вы, – на крытом крыльце в простом домашнем платье появилась г-жа Арпак. – Доброе утро. Готовы? Пойдемте в сад, покажу, что делать.

Работы оказалось немного: здесь прополоть, там полить, яблоню окопать, малину кое-где обрезать.

– Как сделаете всё – скажете. Я в доме если что. Инструмент за беседкой, воду в бочке берите, вон там, в углу, видите. Особо не напрягайтесь, не торопитесь, это всё терпит. И на солнце не лезьте.

Она ободряюще улыбнулась напоследок и пошла в дом. Проводив ее взглядом, Элай неизвестно чему вздохнул.

…Солнце поднималось всё выше, в небе, как обычно, – ни облачка, день обещал быть привычно жарким. Под карнизом дома шумели-галдели, чего-то не поделив, забияки-воробьи, монотонно гудели над клумбой с астрами шмели. Степенно и важно квохтали за забором соседские куры, где-то через двор, гремя цепью, остервенело заливался на кого-то сторожевой пес.

Быстро окопав яблоню, полив малину со смородиной, Элай энергично принялся за прополку, но так как в доме постоянных жильцов давно не было и огород запустили сильно (иные сорняки вымахали по пояс), то попотеть пришлось изрядно. Загнувшись над грядкой, он старательно и тщательно прореживал от «незваных гостей» помидорные ряды, испытывая даже некое удовлетворение от работы. То ли задумавшись, то ли попросту замечтавшись, что, вообще-то, частенько с ним случалось, Элай рассеянно засвистел-замурлыкал под нос щемяще заунывную «На Хайварских холмах…», песню лахошских каторжан. И не услышал шагов за спиной.

– Не возражаете?

Хрипловатый голос г-жи Арпак прозвучал настолько неожиданно, что Элай чуть не подпрыгнул. Торопливо вскочив, вытирая испачканные руки о штаны, он почему-то еще и покраснел, словно воришка, застигнутый на месте кражи.

– Почитать хочу здесь, не помешаю?

Перед ним, у беседки, в небрежно-расслабленной позе стояла г-жа Арпак, с книгой в одной руке, с веером – в другой, и слегка вопросительно смотрела на него.

– Нет, что вы! – смущенно залепетал Элай. – Конечно, не помешаете! Да и вы же хозяйка.

– Значит, не возражаете, – и в той же небрежно-расслабленной манере уселась на скамью и раскрыла книгу. – Не обращайте внимания, я не контролировать пришла, занимайтесь делами. Просто люблю на свежем воздухе почитать.

Легко сказать – не обращайте внимания! Элай, сконфуженный, вновь склонился над грядкой, стараясь придать себе более непринужденный и независимый вид (если такое, конечно, было возможно в его позе). И заставлял не скашивать глаз, не оглядываться. Как и многим застенчивым, ему частенько казалось, что все только и делают, что незаметно наблюдают за ним. Но в беседке слышался лишь шелест веера и переворачиваемых страниц, и когда Элай всё-таки украдкой оглянулся, то убедился, что г-жа Арпак, действительно, читает. Это немного успокоило – не очень приятно ощущать, что кто-то пялится в спину.

Через полчаса г-жа Арпак отложила книгу.

– Чаю попить не желаете? – серые глаза смотрели на него открыто, прямо, дружелюбно. – На свежем воздухе? Передохните, составьте компанию.

Элай, честно говоря, удивился – сажать за стол, по сути, прислугу?! Но тем не менее кивнул, хоть и смущаясь.

– Вот и отлично, – г-жа Арпак поднялась. – Тогда мойте руки. И посидите, пока самовар подогрею. С вареньем пьете?

С вареньем он пил, и вскоре на выцветшей скатерти появились небольшой медный самовар, расписной заварной чайник, стеклянная вазочка с густым вишневым вареньем и тарелка со свежими овсяными лепешками. Последние заменяли в лучших домах Лахоша булочки-плюшки и прочие ватрушки, что исчезли с прилавков и лотков после непонятной истории с тестом.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, не стесняйтесь, – по-хозяйски распоряжалась г-жа Арпак, аккуратно разлив крепкий ароматный чай. – Лепешки вот берите, варенье, не бойтесь, я не кусаюсь.

Элай, всё еще смущенный, тем не менее хмыкнул.

– Да я догадываюсь, что не кусаетесь.

– Вот как? Это уже хорошо, что догадываетесь!

И хозяйка искренне развеселилась, а Элай еще раз поразился, как удивительно меняет, преображает человека хорошая, открытая, ясная улыбка и смех, словно срывающие шелуху условностей, что разделяют людей. Перед ним вновь сидела обычная молодая женщина, весьма заразительно смеявшаяся, с которой, казалось, можно запросто и интересно пообщаться. И он осмелел.

– А что читали, если не секрет? – брошенная на скамью книга, карманного формата, в твердом переплете, невольно привлекла внимание (причем брошена так, что ни титула, ни корешка не прочесть). Элая, как заядлого книгочея, всегда живо интересовало, а что же читают другие? Это позволяло к тому же многое узнать о человеке сразу и без излишних расспросов.

– Не секрет, – и она спокойно перевернула книгу. – Не всегда и не всё, но отдельные его вещи мне нравятся.

Это было «Избранное» Басе Адара, поэта старой амарнской школы, широко, впрочем, известного и в Лахоше.

Одиночество – тень на руках,

одиночество – небо в пыли,

одиночество – небо мое,

одиночество – ты…

Знакомые строки в хрипловатом исполнении звучали непривычно. Элай не смог отказать себе в тщеславном желании блеснуть эрудицией, тут же подхватив и продолжив:

Одиночество – дождь и шаги,

одиночество – ветер и смех,

голые стены, белые стены,

и лишь эхо, лишь паутина тоски…

– Браво! – поаплодировала г-жа Арпак. – Приятно иметь дело с образованным человеком. Наверно, не сильно ошибусь, если предположу, что и сами в юности стишками баловались?

Элай отмахнулся.

– Вот именно, что «стишками», и именно «баловался». В семнадцать мы все себя поэтами мним. Правда, у большинства со временем проходит, потом только поражаешься: господи, какую же я нес тогда чушь?!

– У вас тоже прошло?

– А что я? Я – не исключение. К сожалению. Может, и хотелось бы, но Адаром мне не быть.

– Но это ведь не единственный путь для мыслящего человека. Есть много путей-дорог, чтобы не зря прожить жизнь.

– Да, много, но для чего-то нет возможностей, условий, а для чего-то – сил, желаний.

– Будет желание, появятся и силы, и условия, и возможности. Главное – желание! Кстати, хотела всё спросить, что же вы такого «антигосударственного» наговорили, что из Университета попросили? Можете, конечно, не отвечать, это я так, из любопытства чистого.

Элай пожал плечами. Виноватым себя не ощущал, стыдиться было нечего, и он рассказал всё без утайки.

– Так вас решением профессора Ирума исключили? – оживилась г-жа Арпак, услышав знакомое имя.

– Да, но другого выхода у него не было: не исключи меня, «ушли» бы его, – вступился за декана Элай. – Да и, вообще, он предлагал помочь, выгородить хотел, причем реальный вариант. Но я сам не захотел.

Она внимательно посмотрела на него.

– Почему?

Он вздохнул.

– Сам толком не знаю. Наверно, просто не люблю лишний раз врать, унижаться, просить, быть кому-то обязанным.

– Понятно, – протянула г-жа Арпак, хотя что ей понятно, было непонятно.

После чая Элай поработал еще час, а потом хозяйка отпустила домой, так как работы больше никакой предложить не смогла. Но твердо заверила, что на заработке это никак не скажется, – свои двести он получит в любом случае.

То же самое повторилось и на следующий день, в пятницу. Поковырявшись с утра на огороде, попив чаю, поболтав о том о сем, Элай проработал только полдня. Он вновь вернулся домой непривычно рано и долго ломал голову, а зачем ей, собственно говоря, понадобился садовник? И вразумительного ответа не находил. Об оранжерее, зимнем цветнике г-жа Арпак уже и не заикалась.

Но после выходных, в понедельник, ситуация прояснилась. В то утро она даже не стала придумывать ему занятия, а сразу предложила позавтракать с ней.

Они сидели в беседке под старой яблоней, легкий ветерок шелестел листвой. В углу лениво гудел самовар, потрескивая щепками в трубе. Г-жа Арпак рассеянно помахивала веером и, несколько озабоченно, словно взвешивая, решаясь на что-то, поглядывала на Элая. И только когда закипела вода и был разлит чай, она наконец-то начала разговор.

– Элай, а без права восстановления – это навсегда или как? Я про Университет.

Он пожал плечами.

– Года через три можно подать прошение, чтоб наказание смягчили, и если охранка возражать не будет, может, и разрешат. Но я не знаю, захочу ли этого, – там ведь покаяться потребуют.

– А в чем проблема? Или вы по-прежнему считаете, что Маршал – тиран, а демократии давно нет?

Элай удивленно вздернул брови.

– А что, за последние полгода у нас что-то изменилось?

Та вытерла губы салфеткой.

– В политике – нет, но могли измениться вы. Сами же говорили, что когда-то и стихи писали. Так и здесь: человек взрослеет, взгляды меняются, обычная история.

Он саркастично улыбнулся и покачал головой.

– Стихи – это немного другое. Там настроение, а здесь – зрение или, если угодно, мировоззрение: я не могу видеть что-то белым, если это – черное, по крайней мере в моих глазах. Так глаз мой устроен.

– Ну, глаз для языка не указ. Видят-то черное черным, наверно, большинство, но говорят об этом далеко не все.

Он фыркнул.

– Это их проблемы!

– Проблемы-то, по-моему, как раз у вас, а не у них. Неужели так трудно сказать «я заблуждался, простите, был не прав»?

Элай криво усмехнулся.

– Сказать не трудно, – трудно будет забыть и уважать себя после такого. Может, это и гордыня, тщеславие, но уж лучше гордыня, чем измена.

– Да, сказать не трудно, – хозяйка рассеянно повертела чайную ложку, – но не трудно и стоять в оппозиции, ничего, по сути, не делая, – она подняла голову, и в хрипловатом голосе прорезалась нескрываемая насмешка. – Люди интеллигентные везде, и Лахош не исключение, считают чуть ли не правилом хорошего тона фрондировать перед правительством, но дальше речей обычно дело нигде не идет. Так ведь, господин «бумажный» оппозиционер?

Элай вспыхнул.

– Что вы хотите этим сказать?

Г-жа Арпак хмыкнула и пожала плечами.

– Ничего, кроме того, что сказала. Если Маршал – узурпатор и тиран, то почему вы, прекрасно видящий это, тем не менее лепите горшки и копаете грядки? Не вижу связи между вашими взглядами и делами.