Текст книги "Альбатрос над Фисоном. Роман"

– И объединить нас, конечно, может только Насар? – ехидно вставил Стиг. – К этому клоните?

Миса, решившая подкрепиться, пока «муж» разглагольствует, застыла с вилкой у рта, а затем метнула на Эмердиса уничтожающий взгляд. Остальные смущенно заерзали на стульях, словно Стиг сказал невозможную бестактность. Но г-н Арпак был невозмутим, – он лишь удивленно вздернул брови и вопросительно посмотрел на Стига.

– Разве я что-то говорил про Насар? Или хоть раз упомянул его за сегодняшний вечер? – и, не получив ответа, взял со стола пилку. – Хотя с исторической точки зрения, и уважаемый профессор Ирум не даст мне соврать, у Насара как бывшего губернского центра действительно больше, чем у кого бы то ни было в Приречье, прав на такое объединение. Да, он сильнее всех и пострадал во время Катастрофы, но всё равно это самый большой город в дельте Фисона. И разве Лахош, Рисен, Эльхам, прочие наши соседи, в том числе моя родная Амарна, это не бывшие уездные городки Насарской губернии времен Конфедерации? – г-н Арпак махнул рукой. – Впрочем, оставим, история сама рассудит, кому и как объединяться.

– Да, история всё рассудит, – поддакнул Эмердис и хихикнул, – и не посмотрит, круглая Земля или плоская как блин.

– Насчет последнего я бы так уверенно не утверждал, – возразил профессор Ирум и сложил руки на брюшке. – Космологическая картина мира всегда имела и будет иметь огромнейшее историческое и политическое или, точнее, геополитическое значение. Знай Александр Македонский истинные размеры Ойкумены, он, наверно, и не начал бы похода на Восток. Или ограничился бы ближайшими территориями. Если бы вдруг выяснилось, что Земля – не шар, а, например, бесконечная плоскость, заселенная бесконечным множеством племен и народов, думается, внешняя политика многих государств строилась бы иначе. Хотя в принципе мы и сейчас в таком же положении. Дальше Приречья и Диких Степей вокруг ничего почти не знаем, а мним себя центром мира. Туземцы Африки тоже мнили – пока европейцы не пришли. Может, всё наше Приречье – один из островков в каком-нибудь захолустном архипелаге на краю мира? Или окраина континента, давно объединенного какой-нибудь империей, у которой просто руки еще не дошли до нас? Всё возможно в мире, границ которого ты не знаешь.

– Вот! – отец Ар-Каад грохнул кулаком по столу, да так, что все вздрогнули, и, торжествующе подняв палец, прогудел. – Вот сколько веков всяк кому не лень швырял каменья в нашу Матерь-Церковь! Мол, мракобесы, Коперника не признавали, а теперь – нате, извините, ошибочка мол, Земля-таки, видать, плоская!

Г-н Арпак, вновь было взявшийся обихаживать ногти, с некоторым удивлением взглянул на священника и убрал пилку.

– Ну, положим, плоская Земля или нет, это еще не установлено, а излагал я здесь всего лишь гипотезы. А во-вторых, камешки-то летели вовсе не за это: разногласия разногласиями, но оппонентов своих сжигать-то зачем? А языки резать, рты затыкать – это как? Так что камешки в огород ваш летели по адресу.

– Ха! – и отец Ар-Каад хмыкнул. – А сами-то лучше, господа ученые? Вы себе в добродетель ставите, что, мол, только словесно друг с другом сражаетесь, никого, мол, силой к истине не принуждая. Так ведь это просто всё как день божий: власти просто не имеете, оттого и не жгете друг друга. А коли б имели, то, разумею, многие диспуты в академиях ваших заканчивались бы там же – на костре. Вспомните времена былые, разве словом одним с «лжеучеными» всякими боролись, еретиками вашими? И чинов, достатка никого не лишали, и в Степи Дикие не ссылали на поселения вечные? А на кесаря нашего, Маршала, да псов его цепных из охранки кивать нечего, мол, не мы это, Господи, а кесарь всё окаянный. Откуда пушкарю полуграмотному, картошку от свеклы только в миске отличающему, без вас разобраться, где там у вас истина – в генах ли, родились земля с небом али всегда были? Это ведь, по размышлению зрелому, не кесарь решал, ума у него бы не хватило, а кто-то просто из братии вашей ученой жезлом маршальским попользовался, дабы свою только истину утвердить. Так что это еще поглядеть надо, у кого в глазу – бревно, а у кого – соринка. Ну а что костры были, да, были, – ну так это от рвения излишнего, к истине ревновали чересчур усердно. Но ведь и мы гонимыми бывали, и не раз, и не только во времена первохристианские. И нас жгли, и нас судили судами неправедными, и храмы взрывали, и клеветали, и от Господа нашего Христа отрекаться заставляли, – всё было!

– Это кто же вас жег-то, отче? – с ехидцей поинтересовался Стиг. – Уж не про аптекаря ли нашего Суфа глаголете?

Отец Ар-Каад гневно сверкнул очами.

– А хотя бы и про него! – и голос его загремел. – И про Братьев этих окаянных Блудного Дня, что некогда доброго христианина с пути истинного сбили! Было же сказано: горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам, но горе тому, чрез которого соблазн приходит, – тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской! Вот уж по кому костер воистину плачет!

Г-н Арпак непонимающе посмотрел на Эмердиса, – тот торопливо пояснил.

– Это секта у нас тут одна с прошлого года объявилась, «Братья Судного Дня» называются, конец света пророчат, Катастрофу новую, зиму вселенскую с желтым снегом каким-то. В общем, головы людям морочат. А Суфу, аптекарю нашему, уже бывшему, так заморочили, что пошел тот однажды Собор наш поджигать, конец света хотел ускорить, чтобы «Царство Божье» враз явилось. А отче наш его в тот вечер и поймал, когда тот соломы в притвор натащил и запалить пытался.

– Бесы! – и отец Ар-Каад вновь грохнул кулаком. – Отроков совращают, что те из домов отчих уходят, матери молодые чад своих малолетних бросают, мужья – жен, родителей престарелых. На Церковь-Матерь клевещут, во всех грехах смертных обвиняя, ересь на ереси громоздят, кощунствуют нещадно. Бесы они и есть!

– Как он вообще к вам затесался? – тихо спросил г-н Арпак, склонившись к Эмердису. – Поп, и в оппозиции!

– Да его Ирум как-то привел, – также шепотом ответил тот, – на одной улице когда-то жили, с детства приятели.

Но священник их услышал. Или догадался, о ком речь.

– Чего шушукаетесь? Коли спросить чего желаете – спрашивайте! Чай, не кусаюсь.

Г-н Арпак усмехнулся.

– Да вот, отче, приметил, как вы непочтительно, однако, о властях выражаетесь! И кесаря вашего не защищаете совсем. А ведь всякая власть от Бога, разве не так Писание учит?

– Так, ибо нет власти не от Бога. Но коли сменим – новая тоже от Бога будет, – и отец Ар-Каад широко ухмыльнулся. – Посему нет греха, как ни верти, за новую власть речи держать.

…Вечер продолжался долго. Было еще немало выпито, еще немало съедено, не раз еще разгорались жаркие споры по самым разным поводам, начиная с «женского вопроса» и заканчивая действительными причинами Катастрофы, и гости разошлись только в час ночи. Проводить чету Арпак порывались и Стиг, и Бия, и Эмеш, но в конце концов сошлись, что необходимости в столь многочисленной компании нет. Да и Лахош по ночам был вполне спокоен и безопасен, – гвардейские патрули выступали тому порукой. Поэтому возвращались они на Сапожную в обществе всё того же Эмердиса. Тот как обычно трещал всю дорогу без умолку, безбожно сплетничая, а частенько и явно привирая, о профессоре Ируме, о гостях. И допытывался, кто какое на них произвел впечатление, на что г-н Арпак дипломатично хмыкал, а Миса лишь презрительно фыркала, не удостаивая Эмердиса порой и взгляда. Перед тем как расстаться, Эмердис клятвенно пообещал, что уж завтра-то зайдет без опозданий, чтоб показать Университет.

– Я же говорила, что нужных людей в Ассоциации этой не найдем, – сразу заявила Миса г-ну Арпаку, как только за Эмердисом закрылась дверь. – Сборище болтунов, таких же, как и глава. Ты обратил, кстати, внимание, что все там, как поняла, уже в курсе, откуда мы? Помнишь реплику Стига про Насар? Уверена – Эмердисова работа. Не удивлюсь, если нас сегодня уже обсуждали где-нибудь в охранке.

Г-н Арпак на мгновение застыл, а затем, пристально взглянув на Мису, вдруг рассмеялся.

– Знаешь, Мис, у тебя бывают иногда удивительные интуиции.

Та остановилась.

– Что ты этим хочешь сказать?

Г-н Арпак пожал плечами.

– Ничего. Просто всё тайное когда-нибудь станет явным. И мы когда-нибудь узнаем, разговаривали ли сегодня о нас в кабинетах охранки.

Миса фыркнула.

– Типун тебе на язык! – и направилась в спальню. – Постараюсь узнать об этом как можно позже. Спокойной ночи.

Г-н Арпак лишь покачал головой, глаза его странно поблескивали.

V

– Беременна?! – в первый момент Хен не поверил ушам. – Ты беременна?!

– Да, беременна, – Кела пожала плечами и хмыкнула как о чем-то очевидном, хотя внешне ничего заметно не было. Ситцевое платьице, желтенькое в синий горошек, болталось на ней как обычно. – Что тут такого? На третьем месяце.

Хен, всё еще не пришедший в себя от такой новости, выскочил из ванной, комкая полотенце, и заметался по комнате. Кела молча и спокойно наблюдала за братом, прислонившись к стене, и по-прежнему безмятежно чему-то улыбалась, словно происходящее ее не касалось.

– Так, и кто же этот несчастный? – Хен наконец-то остановился перед девушкой, лицо его скривила недобрая, саркастическая усмешка. – Или «счастливчик»?

– Ты это о ком? – не поняла Кела.

– Не строй из себя дуру! – уже не сдерживаясь, заорал Хен и швырнул полотенце в стенку. – Я о том несчастном, кому так «посчастливилось», а что ему «посчастливилось», это я обещаю!

Кела неожиданно прыснула со смеха. Хен опешил.

– Ты чего?

– Хен, миленький, если бы ты хоть чуточку понимал, о чем говоришь!

– Ты насчет «счастливчика»? Зря!

– Да руки у тебя коротки для этого! Пойми, не всё в этом мире охранке по зубам!

Хен зло осклабился.

– Ошибаешься, сестричка дорогая, ошибаешься! Да, Господа Бога нам, конечно, не достать, спорить не буду, но «козла» того, что с девчонкой шестнадцатилетней спутался, я, поверь, прижучить сумею!

Кела от хохота сползла по стенке.

– Хен! Миленький! Братец ты мой родной! – и не в силах продолжить, уже сидя на полу и держась за живот от смеха, замахала рукой. – Уйди! Иди поешь, проспись, успокойся, а то рожу́ тут раньше времени с тобой!

– Ну знаешь! – Хен побагровел. – Я тут… А ты!

И, красный от гнева, резко развернулся и ушел в спальню, хлопнув дверью. Отсмеявшись и выждав пару минут, Кела вошла к брату. Хен, ничком лежавший на кровати, даже не повернул головы.

– Ну не обижайся, Хен, – девушка присела на краешек постели и погладила брата по спине, голос ее стал ласково-утешающим. – Я понимаю, ты за меня беспокоишься, но ничего ведь страшного не произошло. Ну беременна, ну рожать придется, – ну и что? Все беременными ходили, все рожали, и ничего, и я рожу. Тем более это не скоро будет, в конце февраля только, еще полгода целых. Чего голову раньше времени себе морочить? Будет день – будет пища, так ведь мама любила говорить?

– Нет, вы только посмотрите на нее! – Хен с возмущением вскочил. – Она еще тут успокаивать меня пришла! «Все рожали!» – передразнил он. – Все-то, может, и все, да не все в шестнадцать лет! Что, школу закончила, взрослой совсем стала? На брата старшего теперь плевать можно? «Все рожали!» А ты о будущем своем подумала? У нас ведь за это и ответственность есть! Если малолетка да без брака. Могут и в правах ограничить, к сведению, а ты же вроде в студию поступать свою собиралась, о карьере театральной мечтала, а? А теперь что – пеленки да ночи бессонные? А что люди подумают, ты подумала? А об имени своем добром? О том, что у меня могут на работе проблемы возникнуть? Ты же знаешь, как у нас к моральному облику сотрудников, будь он неладен, относятся! А ты – член семьи сотрудника охранки, не забывай! Об этом ты думала?

Кела вновь прыснула со смеха и повалилась на кровать.

– Нет, Хен! – сквозь смех помотала она головой. – Вот о твоем моральном облике, знаешь, я как-то не подумала! Но в следующий раз обязательно постараюсь подумать!

– Блин! Ну как с тобой разговаривать можно? – и Хен, глядя на веселящуюся сестру и не в силах уже сердиться, лишь махнул рукой. – Матерью она собралась стать!

Кела вскочила и повисла на шее у брата.

– Не сердишься больше? – и заглянула в глаза, глаза ее лукаво и ласково поблескивали. – Точно?

– На убогих не сержусь, – буркнул он и, осторожно освободившись от рук, посадил ее рядом на кровать. – Ты лучше не подлизывайся, а объясни толком, как случилось и кто у нас папа? Если за него опасаешься, то зря: голову сворачивать или за совращение малолетних сажать я не собираюсь. Хотя, может, и надо бы, но папа нам будет нужен живой, здоровый и невредимый. Так что за него можешь не беспокоиться. Беседу, чисто воспитательную, конечно, проведу, но обещаю, что и пальцем никого не трону, так что давай, колись. Всё равно сам узнаю, если не скажешь.

Кела посерьезнела, подобралась и вздохнула.

– Не сердись, пожалуйста, на меня, Хен, но давай лучше не будем об этом, я всё равно…

– Нет, погоди! – перебил Хен и начал вновь закипать. – Как это: давай не будем?! А о чем будем?! О кренделях небесных?! О смысле жизни? Или, может, погоду обсудим? Я валяюсь с тебя, сестренка! Девочка в подоле «гостинец» домой несет, но вот от кого, как, что дальше делать, говорить не будем! Прекрасно! Просто великолепно! Ты мне прямо скажи: он что, папенька наш, в отказ пошел? Мол, я не я и корова не моя? Скажи, и он у меня живо по-другому запоет! Он у меня не то что племянника, он Христа сыном признает!

Хен негодовал, злился, но Кела повела себя на удивление спокойно. Она дала брату выговориться и излить всё, что хотел, сама не заводясь, не переча, в спор не вступая.

– А теперь выслушай, пожалуйста, меня, Хен. Ты же знаешь, я иногда бываю упрямой, – опустив голову, она перебирала краешек платья, голос ее был тих, но тверд. – Ты можешь кричать на меня, ругаться, можешь из дома выгнать, я найду, куда приютиться, но я говорю, что не хочу, не собираюсь и не буду обсуждать, кто отец. Тема закрыта, по крайней мере для меня. Делай что хочешь, это твое право, но говорить об этом я больше не буду, понимаешь, Н-Е Б-У-Д-У! Это моя жизнь, мои проблемы, и разберусь с ними сама, можешь не волноваться и выкинь всё из головы. И пойми главное, – она подняла на него взгляд, – ты многого не знаешь, Хен, многого не понимаешь! Ты и представить не можешь, насколько ты не понимаешь происходящего, но поверь: СКОРО ВСЁ ИЗМЕНИТСЯ!

– Что «всё»? – не понял Хен. – Ты о чем вообще?

– Всё! – и Кела взмахнула рукой. – Всё вокруг! Ждать осталось недолго, поверь, хотя… – она запнулась, с сомнением посмотрела на брата и чуть прикусила губу, – хотя тебе сейчас бесполезно что объяснять, но ты сам скоро всё увидишь. Как, впрочем, и остальные.

– Слушай, что за бред ты несешь?! – взорвался Хен. – Ты чего загадками заговорила?! Это на тебя так беременность, что ли, действует?

Но спокойствие Келы было непробиваемым.

– Я всё сказала, Хен, – девушка спокойно и уверенно поднялась, – повторяться смысла нет. Я к себе пойду. Спокойной ночи.

И также спокойно и уверенно вышла, оставив Хена в полном смятении чувств.

Разве это не свинство поступать так с братом?! Хен в крайнем раздражении расхаживал по комнате из угла в угол и всё никак не мог успокоиться. И задевало, что скрывает она многое, хотя раньше секретов от него вроде бы не имела. Как так можно?! Вначале ошарашит как обухом по голове – «я беременна!» – а пытаешься выяснить, что да как, – «тема закрыта!» Хен был возмущен до глубины души. Разве он за себя беспокоится?! Разве не вправе он знать побольше о таком событии? Ведь хочет этого Кела или нет, его это касается, не может не коснуться! Врачам, акушеркам платить надо? Пеленки-распашонки, коляски да соски всякие нужны? А маме питание нормальное? Ведь на него, Хена, всё это ляжет, так как догадывается он, почему сестра разговаривать об отце ребенка не хочет. В отказ, видимо, папочка будущий пошел! Хен скрипнул зубами и сжал кулаки. Не-е, чего бы там Кела не говорила, не просила, а «козла» этого он сам найдет! Посмотрим, как запоет, когда он с ним «по душам» поговорит! Сестренку он в обиду никому не даст, – разве не обещал он этого матери перед смертью? А Хен слов на ветер не бросает!

Заснул он в ту ночь поздно, проворочавшись чуть ли не до первых петухов, всё прикидывая, планируя, твердо решив заняться на досуге поисками «родственничка». А с утра пораньше отправился, как и обещал накануне шефу, за Хашаном в Бахем, рыбацкий поселок ниже по Фисону. Добрался попутным извозчиком (хоть и заманчива была перспектива прокатиться «на моторе с ветерком», как предлагал полковник, но слишком уж заметно на автомобиле разъезжать), однако «пророк», как выяснилось, словно сквозь землю провалился.

– Да бог знает, где его носит! – пожал плечами бахемский староста, плешивый, насквозь пропахший рыбой, тощий старик в серой домотканой рубахе навыпуск. – Как в пятницу учалил в город на моленья свои, так и с концами, боле не видели. Может, местечко где получше приискал. Ему-то что! Нигде не прописан, никому не докладает, гуляй себе не хочу, – босяк, одним словом. Пустой человек!

И, презрительно сплюнув на песок, он деловито продолжил конопатить лодку.

Расспросы других бахемцев тоже ничего не дали: с пятницы вечера никто Хашана в поселке больше не видел. Раздосадованный и даже слегка обеспокоенный несвоевременным исчезновением «пророка» – может, прав шеф, не такой уж простачок этот тип? – Хен тем не менее решил отложить поиски. Время близилось к десяти, пора наведаться и в Университет, чтобы Пижона не пропустить, это всё-таки важней.

Пижона в Университете он, конечно, не упустил, но улучить момент, чтоб оказаться рядом и без посторонних глаз, было не просто. Приближалось первое сентября – «красно-черный» день календаря в любом учебном заведении. День приближался, и по коридорам, кафедрам и аудиториям Университета беспокойно забегали, замелькали вечно озабоченные методисты и секретари факультетов, спешно согласовывая, утрясая расписания и планы. Беспечно запорхали смешливые гомонящие стайки первокурсников, вчерашних гимназистов и школьников, получающих учебники и зачетки, с нескрываемым удовольствием входя в новую для них студенческую жизнь. Степенно и чинно восшествовали академики и профессора, неторопливо и обстоятельно обсуждая последние решения Ученого совета. И смущенно топтались у ректората кучки вечерников, взрослых мужиков и молодых работяг, с направлениями предприятий (после высылки насарских «спецов» на хайварских нефтепромыслах и городских блок-станциях стало ощутимо не хватать инженеров, – пришлось срочно открывать вечерние курсы для переподготовки нефтяников и электротехников).

Так что незаметно подойти к Пижону было затруднительно, тем более что постоянно крутился вокруг него бодрый господинчик с панамой в руках, Патиф Эмердис, как вспомнил потом Хен, глава какой-то там Ассоциации, сборища полуоппозиционных деятелей. Неподалеку, как правило, маячила и Оса, настороженно зыркавшая по сторонам холодным колючим взглядом, попасться на глаза которой Хен избегал в особенности.

Момента удобного ждать пришлось долго, засев на истфаке у углового окна, торопливо прикрываясь купленной по дороге газеткой, когда появлялась Оса, а она не раз куда-то отлучалась. Но Пижона Хен-таки дождался, когда тот, наконец-то выйдя из деканата в полном одиночестве, отправился в туалет. Туда стремглав нырнул и Хен, благо в мужской туалет Оса сунулась бы вряд ли.

Убедившись, что в туалете они одни – в кабинках и предбаннике для курения никого не было, – Хен быстро подошел к Пижону.

– Городской парк знаете где? – не обращая внимания на не совсем соответствующую обстановку, он решил брать быка за рога сразу, без церемоний, некогда ему политесы разводить. – Ну, это рядом с Собором, от квартиры вашей недалеко.

Ничуть не удивившийся его появлению Пижон смерил Хена насмешливым взглядом. И, казалось, собирался сказать какую-нибудь колкость, – а ситуация и впрямь была несколько комичной, так как Пижон в этот момент мочился в писсуар, – но сдержался и, пряча усмешку, небрежно кивнул. Хен оглянулся и понизил голос:

– Сегодня в десять вечера встречаемся, обговорить многое надо. Слушайте как найти: дойдете до памятника «Маршал и дети», это в центре парка, его легко найти, он освещен хорошо, издалека виден, мимо не пройдете. Так вот, от него идите по аллее, куда смотрит самый маленький мальчик с памятника, это самая темная аллея, там фонари прошлым летом как повалило после урагана, так и лежат до сих пор. Я вас буду на третьей скамейке от начала ждать. Если кто-нибудь рядом будет, ко мне не подходите, дождитесь пока уйдут, нас не должны видеть вместе, это для вас же, в первую очередь, делается. Договорились? Десять вечера, городской парк, памятник, маленький мальчик, третья скамейка – запомнили?

– Да, сударь мой, – Пижон, застегнув брюки, с подчеркнуто преувеличенной любезностью кивнул и щелкнул каблуками, глаза его, насмешливые и дерзкие, весело блеснули, – я запомнил: Университет, туалет, второй писсуар от окна. Разрешите идти?

И всё с той же насмешкой откланялся. Хен только тихо фыркнул вслед:

– Пижон!

…После Университета Хен отправился в Департамент: пора и шефу доложиться, отчитаться – о встрече назначенной, об исчезновении Хашана, – и филеров пустить за Пижоном с Осой. По дороге зашел на почтамт и оставил главному почтмейстеру распоряжение задерживать и незамедлительно уведомлять обо всей поступившей корреспонденции на имя четы Арпак или с адресом «ул. Сапожная, 17», а выдавать таковую только после лично проведенной им перлюстрации.

Шефа новость о Хашане, конечно, не обрадовала. Нахмурив брови, сосредоточенно пожевав губами, полковник Эбишай покрутился в кресле.

– Не нравится мне это всё, Хен, ох не нравится! – и щелкнул пальцами. – Чует мое сердце, не случайно всё это: двое появились, один исчез. Вот что, Хен, займись-ка параллельно и розыском Хашана этого. Хоть и обещал освободить тебя для Пижона, но, сам видишь, дела эти могут быть связаны. Поэтому работай и по «пророку», тем более лучше тебя никто Блятьев этих Блудного Дня не знает. Остальные дела, как и договорились, мне неси, я распишу.

– Понял, господин полковник, я займусь. И насчет филеров: Куллумова бригада в моем распоряжении, я правильно понял?

– Да, всё правильно, сынок, действуй.

Бригаду Куллума он нашел в полном сборе в дежурке на первом этаже, где обычно филеры и ошивались, когда не на «задаче» находились.

– Подъем, бездельники! – кивнув капитану Ному, дежурившему по Департаменту, Хен хлопнул Куллума по плечу. – Работа есть. Сказали, что под мою команду поступаете? То-то! Теперь я ваш бог, царь и герой. Пошли ко мне, там всё объясню.

Со вздохами, с кряхтеньем и тихим чертыханьем трое похожих друг на друга, профессионально безликих мужчин – все невысокие, неопределенного возраста, внешне невзрачные, аккуратно, но неброско одетые, с кажущимися полусонными, безучастными выраженьями на серых незапоминающихся лицах, – лениво потопали за Хеном на второй этаж, в сыскной отдел.

– Вот что, братцы-пряники, – без обиняков и вступлений начал Хен, когда Нташ, шедший последним, прикрыл дверь кабинета, – задача такая: круглосуточно пасти два объекта и…

– Объекта или субъекта? – ехидно перебил Михут, человек дотошный и язвительный, философ по жизни, любящий порой вопреки обманчиво-заурядной внешности пооригинальничать, побалаболить, развести софистику, из тех, кого хлебом не корми, дай только поспорить. – Об чём речь, начальник? Или, может, господин старший лейтенант разницы не разумеет? Я зараз объясню!

– Слушай, философ! – Хен насмешливо посмотрел на того. – Умничать будешь в другом месте! А сейчас, как ты правильно сказал, я – начальник, а ты – …

– Дурак! – хором закончили Куллум и Нташ, также большие любители побалагурить, и дружно заржали.

– Ладно, шутки в сторону, мужики, – и Хен посерьезнел. – Теперь о деле: двое, приезжие, муж и жена. Он: Ильшу Арпак, тридцать семь лет, роста высокого, сухощавый, брюнет, усики, бородка козлиная. Одеваться любит хорошо, с претензией на шик, перчаточки белые, платочки кружевные и всё такое, без тросточки только в туалет ходит.

– В общем, ферт, – и Куллум слегка презрительно скривил губы.

– Да, прифранченный господинчик, но не без чувства юмора, может и приколоться по-простому. Вот фотка его, запомнить такого, думаю, легко. Занимается чем: в универ наш преподавать приехал, космологию на истфаке читать. Кликуха оперативная – Пижон. Теперь о ней: Миса Арпак, двадцать девять лет, роста среднего, стройная, волосы темные, но не черные, скорее шатенка темная. Одевается, конечно, тоже хорошо, шляпки, вуали, вот фотка, не залапайте только, это из дела миграционного. Кличка – Оса.

– Красивая, – уважительно протянул Нташ, разглядывая фотографию.

– Да, ничего дамочка, но штучка, кажется, еще та – холодная и колючая, глазами как зыркать начнет, неуютно становится. Живут на Сапожной, семнадцать, ну, знаете, где раньше приют был, сейчас там хата служебная универа. Так вот, задача, как сказал, круглосуточная «наружка» за обоими, запоминать и отмечать всё: где были, куда ходили, с кем встречались. Ну, не мне вас учить, а мне только отчет ежедневный. Это я на тебя, Куллум, возлагаю, ты же вроде как-никак старший.

– А с чего интерес-то к ним такой, гражданин начальник? – поднял голову Михут. – Шпиёны, что ли, чьи-то?

– А это не твоего ума дело, – Хен забрал у Михута фотографию и легонько щелкнул его по носу. – Своим делом занимайся, в чужие – не лезь. Сразу предупреждаю всех: работаем по полной и всерьез! И языки, даже здесь, между своими, не распускать! «Сливать» всё только мне! Ну, или шефу. Остальных любопытствующих – ко мне отсылайте, а я найду, куда послать. Узнаю, что утечка пошла, мигом не то что погон, голов лишитесь! Это я уже не шучу, усекли?

– Да уж какие шуточки в нашей конторе! – проворчал Куллум и со вздохом поднялся. – Когда начинать-то?

– Да прямо сейчас и начинайте: они с утра в универе были, сейчас или там, или домой пошли – Сапожная, семнадцать, запомнили? Надо будет что – ко мне сразу, работаете теперь только со мной.

– Кстати, а что у нас с хлебом? – уже в дверях поинтересовался Нташ. – Не слышал ничего?

– А что у нас с хлебом? – не понял Кен. – Ты о чем вообще?

– Ты что, не знаешь? Не обедал, что ли, сегодня? – удивленно рассмеялся Михут. – Ну ты даешь! Уже весь Лахош гудит, а ты «что у нас с хлебом»! Сыщик, ё-моё!

– Хватит ржать! – Хен разозлился. – Я, блин, с утра по делам мотаюсь, обедать по часам да языками в дежурке чесать мне, в отличие от некоторых, некогда! Что случилось?

– Ладно, не кипятись, – примирительно прогудел Куллум. – Хлеба просто нигде нет, в смысле нормального хлеба. Тесто почему-то сегодня нигде не поднялось, везде только лепешки да мацу всякую пресную предлагают, куда не зайди. Говорят, везде, по всей Республике, так. И никто не знает, почему: дрожжи, говорят, вроде нормальные, но сколько ни сыпь, не подымается хлеб, хоть лопни.

– Не-е, я ничего не слышал, – Хен покачал головой. – Может, мука некачественная, из зерна какого-нибудь зараженного?

Куллум пожал плечами.

– Никто не знает.

– Да ладно, от лепешек пресных еще никто не умирал, не голод же, – Хен отмахнулся. – Пусть об этом у Санитарного Департамента голова болит, нас это особо не касается.

– Да как сказать! – и Михут насмешливо оглядел всех. – У нас любой вопрос враз может стать политическим. Вот увидите, не сегодня-завтра, если ничего не изменится, и наш Департамент весь на уши подымут. Будем по пекарням да по лавкам хлебным бегать, «вредителей» насарских ловить, что муку нашу портят.

Михут, как ни странно, оказался здесь пророком, но это стало известно лишь на следующий день, во вторник, а понедельник, точнее его остаток, Хен посвятил разбору дел. Прежде чем нести шефу, большую их часть надо было привести в элементарный порядок: разложить, листы пронумеровать, прошить, реестры заполнить и прочее, чем до семи вечера и занимался. Закончив, Хен отнес аккуратную стопку папок шефу, а тот на работе засиживался допоздна, после чего только и пошел домой, – на встречу с Пижоном рано, а перекусить – самое время.

Кела была дома, валяясь как обычно в спальне на диване – с книжкой в одной руке и яблоком в другой. Еще одна попытка поговорить закончилась с тем же результатом, что и вчера:

– Хен, тема закрыта, – сказала как отрезала девушка, не повернув головы, не отрываясь от книги. – Лучше не начинай, а то опять ругаться будем.

И как ни в чем не бывало продолжила читать, шурша страницами, похрустывая яблоком. Хену не оставалось ничего другого, как только бесславно ретироваться на кухню и тихо чертыхаться, разогревая ужин.

Поужинав и приняв душ, Хен к десяти отправился на встречу.

К ночи погода стала портиться – поднялся ветер, небо затянуло, начал накрапывать мелкий нудный дождик. В парке было пусто и тихо, только ветер шелестел кронами старых, густо разросшихся вязов, скрывавших темную громаду Собора, да негромко стучали капли по листве и дорожкам. Хен сидел на мокрой, давно не крашенной скамейке и надеялся, что Пижон не сильно запоздает, – хоть и не холодно, всё-таки август не закончился, но приятного в сидении под дождем мало. Пижон оказался пунктуален: без двух минут десять в конце аллеи обрисовалась высокая щеголеватая фигура в котелке под зонтом.

– Добрый вечер, точнее, наверно доброй ночи, – учтиво поприветствовал г-н Арпак, подойдя к скамейке, и, сложив зонт, небрежно отряхнул его. – Я не опоздал? Можете, кстати, зонтом моим попользоваться, если желаете.

– Не-е, спасибо, всё в порядке, я привычный, – и Хен оглянулся, вдалеке мелькнула фигура Нташа, филеры уже работали. – Вы присаживайтесь, не стойте.

– Благодарю, – г-н Арпак с сомнением оглядел мокрую рассыхающуюся скамью и осторожно присел на краешек. – Я вас слушаю, господин э-э…, простите, но не имею еще чести знать, как вас величать.

– Давайте тогда знакомиться. Как уже поняли, я сотрудник одного небезызвестного вам ведомства, все контакты с которым отныне пойдут только через меня. Звать можете Гилом, – в оперативной работе Хен пользовался именем отца. – Ваше имя, само собой, мне известно. Вначале договоримся, как связь поддерживать будем, – он достал из кармана ключик с номерком и протянул г-ну Арпаку. – Возьмите, это от абонентского ящика номер двадцать семь на нашем почтамте. Знаете это где?

Г-н Арпак кивнул – Эмердис по дороге в Университет основные достопримечательности, полезные адреса и учреждения Лахоша показал.