Текст книги "Кризис"

Надо же, приснился бомж.

Что он мне там втирал? Практически ничего не помню. А почему я блюю? Вообще, где я? И с какого момента сон?

Я поднялся с колен и посмотрелся в зеркало. Оттуда на меня смотрел бомж из сна. Опухшее, заросшее, грязное лицо. Нет, даже не лицо, морда. Сальные, длинные волосы. На вид можно подумать, что нестрижены месяца три-четыре. Судя по бороде и синей коже, столько же не брит. И столько же пью.

Боже, какая вонь в толчке. Я что, вообще не смываю? Да что происходит? Как унять головную боль? Очень болит. Состояние неописуемо. Очень и очень плохо. Что я пил? Я вышел из туалета, чтобы оглядеться и понять, где я. Знакомая квартира, но не могу понять, что за место. Голые стены, пол забросан бычками, бутылками, всяким хламом. В углу – засраный матрас. Перед ним на табурете – импровизированный стол. На столе – литровая банка с какой-то жидкостью внутри и недоеденная буханка хлеба. И вонь. Да что же это за квартира? Где я?

Захотелось пить. Я взял банку с табурета, понюхал и снова стал блевать. Теперь уже на матрас. Это что, я вот это говно пил? По запаху явно угадывался вкус того, чем я блевал. Дихлофосс, что ли? Что за химия? Кто бы мне рассказал о том, что происходило за последние, хм, а сколько дней? Три? Десять? Несколько месяцев?

Я подошёл к окну и глянул во двор. В памяти возникли воспоминания детства, угадались постройки. Странно, это же двор, где я вырос. Это моя ярославская квартира. Меня же тут не было лет десять, наверное. Или больше? Я что, в Ярославле? Я же только что был в Москве. Что произошло? И сколько прошло дней после того, как это что-то произошло? Где все люди?

Снова очень сильно заболела голова. Такое ощущение, как будто кто-то очень сильный, намного сильнее тебя, забивает в голову огромный лом. Лом входит медленно, потому что он очень толстый, но, тем немее, входит, потому что этот кто-то методично забивает его тебе в голову. Внимание переключается на эту пульсирующую боль. Очень-очень больно. Боль сотрясает тебя всего, вместе с головой. Но потом осознаёшь, что уже не больно, а просто понимаешь, что тебе больно. Боль не чувствуешь, просто ощущаешь, что тебя трясёт с каждым новым импульсом в голову. Но это ощущение длится недолго, потому что ты теряешь сознание.

Снов уже нет. Приходишь в себя сразу, понимая, что только что тебе было плохо, и ты блевал. Сколько прошло времени? На улице уже темно, значит с того момента, как я отключился, прошло часов пять -шесть. А может, конечно, и больше. Часов -то нет, какая разница? Да и вообще, какая разница, сколько времени, если я не знаю, какой сегодня день, месяц и даже время года. Зима? Или весна? потому что осень я помню. Осень была. Осенью еще всё было хорошо, я был счастлив. Как это странно – понимать, что ты когда-то был счастлив. Как это – «счастлив»? Это когда тепло, уютно, комфортно, ты реализуешься и рядом – любимый человек. Любимый человек? Как это? Что означает словосочетание «любимый человек»? Как же болит голова. Может, у меня сотрясение мозга? Про себя засмеялся: «У тебя сотрясение жизни, чувак!»

Это что, юмор? Какая-то самоирония, что ли? Как всё необычно. Вернёмся к осени. Как трудно всё вспоминается. Ладно, я буду реалистом и буду смотреть горькой правде в глаза. Предположим, предположим, что я в беспамятстве провёл последние несколько месяцев. Т. е. я теперь понимаю, что это было за беспамятство. Это не беспамятство, это алкоголизм. Вернее продолжительный запой, который начался осенью. А так бывает? Почему я не умер? Не отравился? Почему я ничего не помню?

Если я жив, если я в доме, который покинул десть лет назад, если я мало что помню, и если я живой, то значит бывает. Постепенно в голове выстраивается последовательность воспоминаний. Меня уволили. Она уехала к маме. Я стал искать новую работу. Произошла трагедия, и государство перестало контролировать ситуацию. Начался хаос.

Боже, какой я идиот. Моё воспалённое сознание нарисовало мне самую идиотскую картину, которую только можно нарисовать. Какой хаос? Какая трагедия? Этого же ничего не было. Это мне всё привиделось в пьяном бреду. Это я себе нарисовал картины, в которые поверил.

Я даже не могу вспомнить её лица. И имя. Я помню, что она была красивая и тёплая. Я её любил. И, может, все еще люблю.

Странно, но способность логически мыслить, выстраивать умозаключения, доставляет хоть и маленькую, но радость. Но, на сколько я понял, именно эта способность и сочинила мне всю эту призрачную картину. Так, стоп! а почему я так уверен, что ничего из этого не произошло? Я не уверен, я просто знаю. Ничего, память вернётся. Но почему я не помню её имени?

Надо восстановить в памяти хотя бы то, что есть. А потом уже разберёмся, что выдумано, а что нет. Меня уволили? Не помню. Как провал. Вроде да…. Или я сам уволился? Помню, как я шёл с работы и думал, что не смогу ей рассказать. Рассказал или нет? Вроде, рассказал… Потом – ограбление. Потом она уехала. Потом – всё хуже и хуже. Что из этих воспоминаний – правда?

Уволили!

Я точно помню, что меня уволили. Значит, всё это правда? Значит всё, что я помню, это правда? Тогда почему я здесь? Наверное, я съехал с квартиры, потом пожил у друга, потом вернулся в Ярославль. И тут забухал. Давно я пью, интересно?

Пришлось снова заниматься неприятными и страшными вещами – прислушиваться к собственным ощущениям. Я, правда, мало понимал, к чему я там прислушивался, болело всё. По ощущениям понять было невозможно, что там у меня в организме ещё работает. Почки? Печень? Может, я умираю? Я пошёл в ванную и стал разглядывать в зеркало своё лицо. В это трудно поверить, но выглядел я лет на пятьдесят. Опухшее до такой степени лицо, что не видно глаз. Тёмно -синяя кожа. Мешки под глазами размером с яйцо. По всем симптомам я должен быть уже мёртв.

Я вспомнил себя во сне, и меня передёрнуло. Сколько нужно пить, чтобы допиться до такого состояния? Месяца три, не меньше. Сейчас зима? На улице грязь кругом, снега вроде нет. Наверное, весна. Так что же было на самом деле?

Стоит как следует попросить у своего сознания, как оно выльет на тебя всю правду. И мало не покажется от этой правды. Да, говорит тебе твоя память, тебя уволили. И ты потерялся, слабак. Я, конечно, пыталась тебе помочь, забыв всё, но ты и сам неплохо справлялся, заливая алкоголем и прочим дерьмом свои воспоминания. Тебя уволили и ты сразу, в этот же день, стал пить. Причём, не просто пить, а пить рационально, пить так, если бы тебе нужно было пить до самой смерти на все сбережения. Ты в тот же день купил самую дешёвую водку и ушёл из мира трезвых. Ты оставил лишь чуть-чуть разума, который контролировал бы твоё состояние, чтобы не вернуться обратно. Та маленькая часть разума, которая не позволила бы тебе протрезветь. Ты пил, засыпал, просыпался, снова пил. Доставал алкоголь. Пил, засыпал. И так бесконечно долго.

Она продержалась два месяца. Пыталась спасти ситуацию, сама платила за квартиру, говорила с тобой, умоляла, плакала. Два долгих месяца она была с тобой, наблюдая за тем, как ты умирал. Ты же ежедневно доказывал ей, что её попытки тщетны, что у неё ничего не получится. Что ты сильнее. Ты пил, спал, пил, спал, иногда смотрел на неё пьяным взглядом и смеялся. Когда кончилось терпение, деньги и все человеческое в тебе, Она уехала в Питер. А ты уехал на вокзал, где бомжевал ещё два месяца.

Потом, с холодами, ты смог добраться до своего дома в Ярославле. Неизвестно как, но смог. И уже тут, распродав всё, что можно, ты допился до того, что сейчас из себя представляешь. Квартира уже не твоя, ты её пропил. У тебя ничего нет. И тебя нет. Хотел знать правду? – На!

Похоже, из всего, что у меня было в жизни, и из всего, что я смог нажить, осталось только мышление. Единственное, что я мог сейчас делать – это мыслить, думать, соображать. И именно этого хотелось меньше всего. Любая мысль, шедшая дальше чем «Что сейчас у меня есть?» повергала в уныние. Но больше, чем уныние, была и радость от того, что я начал соображать. Как уж так получилось, что я полгода, или сколько -то там, провёл в алкогольной коме, я не знаю. Но именно сейчас я чётко соображал, что всё плохо. Ну, не то чтобы совсем плохо, а просто можно описать моё текущее состояние одним ёмким шестибуквенным словом.

Зато на фоне всего этого безумия, в котором я находился, маленьким, неярким, тусклым огоньком проблескивалась радость от того, что я не утратил возможность соображать. Это вроде даже походило на какой-то кайф. Ощутить себя разумным человеком на фоне этого беспредела.

Мне нравилось пользоваться этой возможностью. Я лежал на засраном и зассаном матрасе в луже своей же уже остывшей блевотины, источая вонь и погибая телом, но размышлял и получал от самого процесса удовольствие. Да, я испытывал боль и уныние от того, к каким выводам приводили мои размышления, но сам процесс меня весьма радовал. Возможно, даже слишком.

Я пытался поразмыслить о том, что у меня есть. Не о том, что у меня осталось, а о том, что есть. Потому что у меня ничего, совершенно ничего не осталось, а вот приобрёл я многое. Из многого был, наверняка, алкоголизм на последней стадии, а, может, и нет. Убитые внутренние органы, потому что наверняка от этого говна, что я употреблял, сели и почки и печень. Но не отказали, иначе я был бы мёртв. Куча инфекций и травм, но, вроде, без переломов. Ко всему прочему, совершенно опустившаяся личность. Поскольку, как я понял, ни гордости, ни чувства собственного достоинства у меня не наблюдалось. Я был в ужасном состоянии, и мой разум воспринимал это спокойно.

При всём при этом думать о хоть каком-нибудь будущем я боялся. Да какое будущее, я боялся того, что может произойти и происходит в данную минуту. Я боялся настоящего. Похоже, сейчас у меня должен начаться отходняк. Да не то, что похоже, а уже начался. Меня всего трясло. Блевать больше было нечем, и поэтому я просто перевернулся на спину и бессильно, одновременно с болью, продолжил размышлять. Интересное дело: когда осознаёшь, что ничем себе помочь не можешь, то состояние, в котором находишься, воспринимаешь нормально. Ну, больно. Ну, трясёт. Нормально можно лежать. Всё равно ничего не сделаешь. И принимаешь то, что происходит. Миришься с этим. Вот и я смирился. Сдохну – так и хрен с ним. Но хоть сдохну не в небытии, а соображая, что подыхаю.

Стал себя жалеть. Значит, есть ещё что-то человеческое. Что же будет дальше? Ведь, не смотря на все мои страдания, переживания, размышления и прочие стенания, время идёт. Его не остановить никак. И что бы я там ни испытывал и ни придумывал, будущее всё равно наступит. Оно неизбежно придёт и сменит то время, которое происходит сейчас.

Надо подумать о том, что будет. Хотя бы в недалёком будущем. Надо же как-то жить.

Я засмеялся. Беззвучно, в уме, про себя, но засмеялся от пафоса подуманного мной в том состояние, в котором я находился. Внутренне я передразнил себя: «Надо как-то жить дальше». Я засмеялся вслух. Это было круто. Какие-то забытые ощущения, какой-то странный кайф. Я смеюсь. Но недолго, правда. Через несколько секунд я зашёлся кашлем и снова наблевал.

Пока блевал, в голову пришла мысль, что надо поменьше шутить. От чего я снова чуть не рассмеялся. Кое-как успокоившись, я продолжил размышлять.

Мне уже было спокойнее за будущее, я мог думать, шутить, смеяться и делать выводы. Значит, жить в ближайшее время буду и, если буду умирать, то не скучно.

Что же можно сделать в такой ситуации? Даже не сделать, а делать. Или постараться делать. Или постараться постараться. Какая разница, если именно сейчас я могу только думать. Всё остальное даётся с трудом. Любое движение, вплоть до моргания, сопровождается болью. Поэтому пока только думать. Как же я раньше это делал? Прежде чем что-то делать, я планировал. Как же давно это было, и каким смешным сейчас смотрится это слово. Планировал. Что, интересно, я могу сейчас планировать? Может, начать новую жизнь? Всё сначала?

Я снова рассмеялся. Как же нелепо и глупо смотрятся мысли в голове, даже такие банальные. Новую жизнь. Кого я обманываю? В моём случае надо как можно быстрее расстаться со старой, и именно смертью, которая, как мне кажется, не за горами. Или можно это пережить?

А жить, кстати, всё равно хочется. Затеплилась надежда в трезвом мозгу. Захотелось снова попробовать радость счастья и всё, что с эти связано. Может, удастся пережить это? А что это? И как пережить? Да просто – пережить. Пролежать здесь до тех пор, пока не смогу нормально двигаться. Или пока не выкинут из квартиры. Никого не пускать, пить воду, дышать, выводить из себя яд. Если организм справится, то прекрасно, если нет, то и наплевать. Интересно, а мне можно в больницу?

Наверное, нет. Да и как я туда попаду? И что, вообще, творится в жизни вовне?

Я вот сейчас прекрасно понимаю, что делаю огромную глупость, но почему-то делаю. Я собираюсь «отлежаться». Что это вообще обозначает? Это означает, что я, в очередной раз, не в силах совершить ничего стоящего. Я буду просто лежать и ждать, пока всё само пройдёт. А само никогда ничего не проходит. Но я почему-то уверен в обратном. Мне хочется верить, что, пройдя через эти мучения, стану снова человеком. Почему я такой идиот? Почему я не соглашаюсь со здравым смыслом? Почему я не иду в больницу?

Мне кажется, что это всё из-за чувства вины. Я никак не могу смириться с тем, что я наделал. Или, наоборот, не на делал. И никак не могу простить себе этого. И не смогу. Всего несколько часов прошло с того момента, как я вернулся к жизни, а я уже начинаю себя винить и жалеть.

Какая пошлость. Я снова засмеялся и отключился из-за боли.

Почему, когда приходишь в себя, так хочется пить? Или это хорошо? Наверное, хорошо. Если бы организм не требовал от тебя ничего, то это означало бы, что он умирает, а так – хочет пить. Надо встать и дойти до кухни, там есть вода, и, может быть, даже что-то из твёрдой пищи. Интересно, а сколько я не ел? Неделю? Месяц? Нет, помер бы. Надо ощупать себя на предмет исхудалости. Как странно, руки как будто чужие, неприятные ощущения, когда ощупываешь самого себя. Ладони холодные, шершавые и влажные, как мокрый кирпич. А телу холодно. Знобит.

Оказывается, у меня ещё остались привычки из прошлого, например, открыть кран и ждать, пока сольётся «плохая» вода. Плохая, потому что застоялась, потому что в ней много ржавчины и, наверняка, развилась микрофлора. Гадость великая эта вода. Надо слить её и пить уже слитую, проточную водопроводную воду. Она вкусная. Хотя, сейчас мне любая вода покажется вкусной, даже застоявшаяся – из лужи и из столетнего болота с глиной.

Как вкусно. Очень много воды. Надо выпить очень много воды. Вода, являющаяся основой нашей жизни, удивительным образом может поставить вас на ноги. Когда-то давно, уже не помню когда, из какой-то книги я научился пить воду правильно. Маленькими глотками, промокая полость рта, подолгу держа её до того, как проглотить. Так напиваешься быстрее и более маленькими объёмами. Сейчас же, напротив, забыв об этом правиле, я пил огромными глотками, обливая всё лицо.

Глоток за глотком, заполняя желудок и пищевод до отказа. Огромными порциями захватывая воду из струи. Пока не началась испарина. Пока вода не встала в горле. Интересно, сейчас меня стошнит? Или всё-таки желудок заработает и запустит почки и печень?

Надо больше двигаться. Не лежать, не сидеть, не стоять, а двигаться, чтобы всё во мне заново заработало. Я стал двигаться. В моём исполнении это выглядело так, как будто у меня не было костей. Шаркающие и негнущиеся ноги, которые не слушаются. Неуверенность походки бесит. Мозг, хоть и отстал в развитии, но не на столько, насколько тело. Он был в небытии, но работал, а тело было в тяжелейших условиях и медленно разлагалось при жизни. Столько яда отфильтровать и в таких количествах! С трудом получалось двигаться, с трудом.

Тело трясло, мотало, я несколько раз оступался и падал. Надо было отдохнуть, снова лечь, уснуть. По чуть-чуть выбираться из этой физиологической клоаки. Но страх того, что ничего не получится, и что это последние мгновения такой прекрасной жизни, когда можно думать, видеть, пить воду и передвигаться, и что скоро всё закончиться – не даёт остановиться.

Мне нужно на улицу. Нужно выйти отсюда, здесь воняет, здесь всё провоняло злом, беспомощностью и убогостью. Нужно валить отсюда быстрее. Вдруг телу осталось совсем чуть-чуть, и я сдохну здесь? Никогда. Только не здесь. Если есть возможность выбрать, то я выбираю улицу. Почему? Мне это сейчас не важно. Возможно, да даже и не возможно, а более чем вероятно, что я на самом деле собираюсь на улице умереть, но сделать хочу это, совершив поступок! А поступком этим является именно то, что я выйду на улицу.

Теперь я двигаюсь в ванну. Чтобы посмотреться в зеркало и узнать, как я выгляжу. Возможно, даже помыться. Интересно, а есть у меня ещё одежда, кроме той, которая на мне? Кого я обманываю? Квартира пустая, какая одежда? И в самом деле, неужели я в пьяном угаре совершал шопинг. Глупость какая.

Надо стянуть с себя всё это. Я раздеваюсь перед ванной, бросая в неё эти куски грязных тряпок, которые являются моей одеждой. На дне ванной какая-то грязь, но мне всё равно. Я сейчас буду мыться и стирать. Включу душ, и, пока он льёт на моё тело воду, я буду топтать на дне ванной свою одежду. Мыла нет, но есть зубная паста. И даже щётка. Моя, что ли? Не верится. Наверное, тех, кто тут жил до меня.

Забраться в ванну не так просто. Ноги не гнуться. Неужели перебил колени? Или просто столько времени находился без движения? Не важно. В ванной надо держаться покрепче. Включил воду. Ледяная, сука. Но у меня нет сил даже пищать, не то, чтобы дрожать. Набираю полный рот зубной пасты и кое кат тыкаю зубной щёткой в рот. Да, зубы, а вернее то, что от них осталось, таким образом почистить сложно, но хоть чуть-чуть привести рот в порядок можно. Выплёвываю красно-коричневую жижу с запахом мятного говна на дно ванны. Теперь есть и стиральный порошок.

От такой сообразительности у меня стала зашкаливать гордость. Надо же, как я прекрасно придумал – и зубы почистить и одежду постирать. Стоя под ледяной водой, топча свою рвань ногами с зубной пастой, я испытывал огромную радость от того, что мне даётся шанс. Но я себя не сильно обнадёживал, конечно. Жизнь научила не радоваться раньше времени. А как хотелось наплевать на эти правила и просто наслаждаться моментом, когда ты на маленькую толику похож на человека.

Удивительно, но батареи в квартире были горячими. На них я развесил то, что называл одеждой. Сам сел рядом на голый пол голой задницей и грелся спиной. Задремал. Сквозь полудрёму мне рисовались картины того, каким принцем я буду после того, как всё высохнет, и я это всё надену на себя и щёголем выйду во двор.

Какая же разительная разница между сухой грязной одеждой и мокрой грязной одеждой. Хотя, По сути дела, ничего же не изменилось. Ну, вляпал я грязь зубной пастой поглубже в ткань, ну, сам смыл с себя слой образовавшейся за долгое время на мне фауны. Но из-за разницы восприятия в итоге получаем два совершенно разных комплекта одежды. Грязную бомжовую и чистую, в которой можно выйти в люди. Такова сила восприятия. Если считаешь, что одежда плохая, она будет ужасной, выглядеть будет ужасно и состоять сплошь из изъянов, но если ты себя убедил, пусть даже путём самовнушения, что она прекрасна, то ничто не заставит тебя переменить мнение. Это будет не просто одежда, это буде королевский наряд, сказочное одеяние, надев которое – превращаешься в принца.

Удивительное дело, но мне не очень холодно. Тряпьё моё влажное, но меня это не беспокоит. Меня сейчас прёт от того, что в зеркале я вижу приличного, хорошо одетого молодого человека, в то время, как на самом деле, оттуда на меня смотрит старый истаскавшийся бомж в рванье.

Как же мне сейчас на всё на это наплевать. Я сейчас увижу небо, улицу, людей, и смогу это нормально воспринимать. Только бы не загнуться раньше времени, но это я уже нагоняю на себя страх. Почему? Потому что я нормально сходил в туалет, не блевал, и мне хочется есть. Значит, не всё так плохо в моём организме, и он ещё поживёт.

Перед тем как открыть дверь из квартиры, я, как бы по привычке, огляделся. Зачем? Довольно часто я повторяю себе это вопрос. Вот и на этот раз не знаю, что ответить. Просто огляделся, затем открыл дверь и вышел на площадку. Это, конечно, круто сказано, «вышел», скорее выковылял. Передвигаться трудно, очень. Встал отдышаться. Напротив скрипнула соседская дверь и из-за неё выглянула какая-то тётка:

– Тебе что здесь надо? А ну пшёл отсюда, скотина вонючая. Сейчас сыну скажу, он тебе уебёт!

Тетка погрозила кулаком. Я испугался такого накала страстей и её сына, и инстинкт заставил меня ковылять к лестнице. Ковылять быстро, очень быстро, буквально галопом ковылять. Сильно же меня жизнь помотала за последнее время, если на меня достаточно прикрикнуть какой-то тётке, чтобы я испуганным оленем устремился прочь.

Семь этажей вниз. Почти полчаса борьбы со ступеньками. Как же это сложно – спускаться вниз по лестнице на негнущихся ногах. Почти вечность и практически все силы, которые у меня были. Осталось только открыть дверь из подъезда и выпасть во внешнюю жизнь. И тогда моя последняя мечта сбудется – В трезвом уме и ясной памяти побывать на улице.

Вот почему всё то, о чём мечтал не так давно и к чему шёл с какими-либо трудностями кажется не таким уж и прекрасным. Ну и что, что стою я на улице? И что с того, что всё ясно воспринимаю? Ничего в этом такого нет. Только люди смотрят с подозрением и неприязнью, да холодно.

Да и стоять у подъезда получилось недолго – мужик, выходящий из подъезда пинком погнал меня прочь. Какое странное ощущение – не обидно, не хочется ответить ему. Никаких чувств, буквально так и надо – гонять меня. Очень, очень сильно меня потаскало. Но я не чувствую себя виноватым. Для меня нормально то, что меня не считают за человека. Потому что я сам себя им не считаю.

Очень хочется есть. Я усмехнулся. Это мне напомнило анекдот откуда-то из глубокой молодости, когда я был студентом. Тогда тоже было состояние «очень хочется есть», но тогда всё было впереди, а сейчас уже всё позади. Сколько ни рассуждай о том, что впереди или позади – есть меньше не хочется. Есть, наоборот, хочется всё сильнее. Где же можно найти пожрать? Насколько мне позволяет моя гордость, то можно рассудительно и обстоятельно обследовать мусорные баки на предмет выброшенных продуктов. Потом можно обследовать мусорки у ларьков с едой, а если повезёт, то можно выпросить у кого-нибудь просто еды. Вкусной, горячей и много.

По закону подлости, в мусорных баках есть любой мусор, кроме съедобного. Что только не выбрасывают люди. Всё подряд и очень много. И в основном всё в пакетах, которые не так просто раскрыть. Почти час я прокопался в мусорном баке, пока меня снова не прогнали. Из еды я нашёл кусок сливочного масла. Его же я теперь аккуратно сосал, пробираясь поближе к торговому центру или остановке с ларькам. Туда, где есть люди, туда, где покупают еду и где можно клянчить. Какие-то смутные воспоминания нахлынули из того времени, когда я ненавидел таких, как я сейчас, просящих, воняющих и мешающих. Эх, сейчас отомщу за всех них, т. е. нас.

Никакого стыда не испытываешь. Ни капли. Только специально играю, делаю лицо и весь вид как можно более жалостливыми и убогими:

– Дайте на еду, пожалуйста?

И глаза отводишь.

– Дайте на сосисочку денет, пожалуйста?

Люди подходят, отворачиваются. Никто ничего не даёт. Стоять надо довольно долго, потому что процент милосердных идиотов очень мал, и большинство из них сейчас выпрашивают еду у других. Примерно через полчаса одна девочка не доела свой хотдог и выбросила. Какая удача, правда, не полная, не сам выпросил, а девочка выбросила, но всё же. Главное результат – я ем.

Быстро кончилась сосиска. И вкусная какая. Даже удивительно, насколько вкусной бывает еда, выброшенная другими людьми. Удивительно настолько, что начинаешь переживать по поводу ясности восприятия действительности. Всё ли нормально, если я то, что со мной происходит, воспринимаю нормально. Может, я просто устал? Может, мне просто плохо? Может, съел чего не то?

Как же меня радует способность моего проснувшегося разума подшучивать надо мной. Съел чего не то. Да, сосиска была лишней в наборе кусок сливочного масла с сосиской. Я не стал смеяться, но про себя отметил, что жизнь наладилась, всё вроде бы начиналось сначала, и поэтому можно было немного расслабиться. Отдохнуть. Я решил, а почему бы не отдохнуть и не заработать немного денег одновременно? Вид у меня достойный, лицо жалкое, можно постоять на паперти, как говорят. И я сел прямо возле ларька с сосисками.

Шло не хуже, чем выпрашивать еду. Никто не клал деньги. Люди проходят мимо, морщась и брезгливо передёргиваясь. Но в меня уже вселилась уверенность, что если быть упорными и, не смотря ни на что, стараться, то всё получится. Милостыня обязательно попрёт. И я не ошибся – какой-то пьяный парень положил мне в руку бумажку достоинством в пятьдесят рублей.

Это была серьёзная бумажка. Таких денег стоил хотдог, два пирожка или даже две буханки хлеба. Я сжал бумажку в кулаке, твёрдо намереваясь пойти и купить хлеб, но тут ко мне подошёл и сел рядом мой двойник. Вернее такой же бомж, как и я. Естественно, это был другой человек и на меня совершенно при жизни нормальной не похожий, но в текущих обстоятельствах он был мой двойник. Подняв на меня прорезь с глазами, он прохрипел:

– Пойдём, поешь. Давно сидишь?

Я не представлял, какую опасность для меня может нести этот человек, а предложение еды меня лишь обрадовало:

– Только я хожу медленно. Ковыляю.

– Мы все здесь ковыляем.

Мы довольно смешно стали подниматься, сначала встали одновременно на колени, потом, ухватившись руками за ларёк, поднялись на ноги. И поковыляли. Ковыляли недолго. В подвал дома напротив. Буквально сто метров или пять минут ковыляния.

В подвале, в дальней комнате сидело ещё двое моих двойников – бомжей. Всё-таки, какая схожесть опустившихся людей, а? Разные лица, разное телосложение, разная одежда и разный пол, а выглядят все одинаково. Мясистое опухшее лицо, бесцветное тряпьё и бесформенная обувь. И жалкий полукруг ввалившегося в самого себя тела. Сидят и курят бычки из огромной банки с бычками. Бычков очень много, всех мастей и марок. Есть даже без фильтра, что несколько странно.

Интересно, а я начал курить? Я вроде не курил до всего этого? Стал прислушиваться к своим ощущениям. Запах табака чувствую, но желания взять сигарету не возникает. Странно, а почему не начал? Психика порой странные узоры рисует из человека. Я убился полностью всем, чем можно, но сигареты курить не стал. Правильно, они вредны для здоровья.

Я сел рядом со всеми, мой первый двойник сел напротив. Мне всегда представлялись, а, может быть, я видел их в реальности, такие бомжатники в виде тёмных зассаных комнат с керосиновой лампой. Сейчас же я над своими представлениями лишь посмеялся. Про себя, конечно. Честно говоря, мне было довольно страшно среди этой нечисти. Да, я был одним из них и даже, может быть, пострашнее, чем они, но менее опасными от этого они не становились.

Поймал себя на мысли о том, что я уже не ассоциирую себя с этими людьми. Как быстро человек переходит из одной касты в другую. Сам переходит. Действительно, себя человек может вознести куда угодно. Но вот добиться, чтобы тебя вознесли, достаточно сложно. Сойти за своего ещё можно, да и то не всегда. Мне вот повезло – среди бомжей я как рыба в воде. Как не хорошо с моей стороны, а? Они меня в компанию приняли, а я, такая скотина, себя лучше их считаю и никак себя к ним не причисляю.

Этот сарказм оправдан. И даже очень. Это не люди. Это банальные животные, которые живут только потому, что организм по инерции не умирает. Какие-то остатки инстинктов, рефлексов ещё остались, но они направлены на то, чтобы найти еды, сбиться в стаю, найти дурман. Любое вещество, которое отрывает от реальности. Пьют всё подряд. Едят тоже. Болеют тоже всем.

Гадкие, противные, вонючие и никому не нужные. Мне их никого не жалко. Дали бы возможность их пристрелить – пристрелил бы. Чтобы не мучились. Они же реально как сломанные дети – страдают до смерти. Не думаю, что кому-то из них удастся выбраться из того, в чём они сейчас доживают. Или, можно даже сказать, умирают.

Стало страшно. Я косвенно не верил в то, что мне удастся выбраться. Я потерял надежду на счастливый исход. Я проецировал себя на них и мысленно желал себе смерти, потому что другого выхода для меня нет. Как это глупо звучит, когда любой здравомыслящий человек со здоровой психикой скажет: «Расправь плечи, живи, работай, старайся, возьми себя в руки! Всё у тебя получится!» Но для этого надо быть человеком, а не отбросом общества. У меня даже своей философии нет, ту, что была, потерял, новой не придумал.

Я достал заныканый за пазухой полтинник и положил туда же, куда все складывали свою добычу. Хлеб, колбаса, сосиски, булки, конфеты. Просто пир. Мой полтинник тут же исчез со стола, и вместо него появилась бутылка с какой-то мутью.

Я сразу понял, чем мне грозит эта стеклянная ёмкость. Я прекрасно понимал, что мне ни в коем случае нельзя это пить. Но одно дело понимать, а другое дело желать алкоголя. Ноздри уловили тошнотворный запах. В горле начало першить так, что я чуть-чуть не закашлялся. Руки мелко затряслись. Не тем тремором, что у меня был постоянно, а мелкой дрожью, которой колотит наркоманов при ломке. Я глазами впился в бутылку. Всё внутри вдруг заболело, стало ныть, а в голову стали забивать огромную сваю.

В подвале всё стало огромным. Просто огромным, а я маленьким. А свая уже долбилась из затылка в лоб. Внутри кто-то орал: «Выпей!»

Как может противостоять разум, который только недавно родился, требованиям плоти и травмированного мозга? Его мгновенно забили. Он даже не пытался возражать. Просто потому, что не было аргументов. Что я мог ответить своим же вопросам на тему: а что дальше, у тебя есть какая-то надежда, а ты уверен, что ты выживешь, а ты готов терпеть боль?

Очередь дошла до меня. Я взял бутыль и опрокинул её в себя. Даже глаза зажмуривать не пришлось. Снова химия. Непонятно что, лак, наверное. Главное, не стошнить. Несколько глотков сделал, отдал бутылку и зажал рот руками, чтобы не пошло обратно. Мой двойник справа пихнул мне кусок отломанного хлеба с колбасой. Заботливый.