Текст книги "Призма"

Глава 8. Новая Земля.

«Становись! Равняйсь! Смирно!» – громко закричал грузный прапорщик со следами похмелья на лице, заглушая гул и шум призывников. Все, в том числе и я, выправились так, как нас учили в школе на уроках ОБЖ. Все с нетерпением ждали оглашения вердикта, так как именно из этого призывного пункта шло основное распределение службы на архипелаг Новая Земля. Каждый молился о том, чтобы именно его эта участь не коснулась и на случай, если молитвы не помогут, скрещивал пальцы за спиной. Что касается меня, то я об этом не думал, если честно, я вообще ни о чем не думал: в то утро меня, также как и прапорщика, мучало дикое похмелье.

Отдавать долг Родине я отправился с весенним призывом в 2011 году. К этому времени мне исполнилось двадцать три года. Я понимал, что служить мне придется в основном с восемнадцатилетними малолетками. Данный факт, с одной стороны, меня радовал, так как выгодно отличал меня от них. Накопленный жизненный опыт позволял правильно поступать в той или иной ситуации, принимая взвешенные решения, что теоретически позволило бы пройти службу более спокойно. А, с другой стороны, огорчал потому, что, во-первых, из рассказов уже отслуживших знакомых я понимал, что никакая логически построенная теория не является справедливой для наших вооруженных сил. Во-вторых, первые полгода придется подчиняться старшему призыву, большинство бойцов которого будут на несколько лет младше меня. Мне придется с этим смириться и, несмотря на моральное и физическое превосходство, подавив чувство гордости, принимать всё, как должное, что, естественно, меня, мягко говоря, не нравилось.

Провожали меня в армию самые близкие люди, поэтому их было немного: родители, соседи и еще несколько человек. В армию я решил пойти осознанно, поэтому к проводам подошел также. Не было шумной гулянки на весь поселок, но сам я напился до невменяемого состояния. Последнее, что я помню, это как на крыльце нашего дома сосед дядя Петя истово обучал меня наматывать портянки. После третьего захода я понял, что это нужно делать на трезвую голову и решил ретироваться. Я встал с крыльца и, держась за перила, под причитания соседа и отца о том, что молодежь ничего не умеет и учиться у старой школы не хочет, пошел обратно к столу и залпом осушил стакан самогона. Больше я ничего не помнил. Проснулся на следующий день уже другим человеком, смирился с участью и отключил часть мозга, которая отвечала за амбиции и инициативу. Перед тем как сесть в автобус, который должен был доставить меня к пункту сбора, взял у матери две таблетки аспирина и, запив их залпом банкой светлого пива, тупо поплыл по течению жизни.

Почему я решил пойти в армию, вопрос несложный. После обучения в Авиационном колледже, окончание которого совпало с экономическим кризисом России в 2009 году, я так и не нашел работу по специальности и отработал до вручения родителям повестки из армии менеджером по продажам в мебельной компании. Зарабатывал я гораздо больше, чем однокашники, сумевшие пройти конкурс в разные аэропорты столицы, и понял, что мое призвание – не обслуживать самолеты, а работать в торговле. Продавать – мое призвание. Если быть честным, то понял я это еще в юном возрасте, когда в школе впаривал ученикам постеры со знаменитостями, аудиокассеты и многое другое. За это я часто попадал в кабинет директора, а учителя меня терпеть не могли. Окончательно я убедился в своем призвании, когда проходил практику в международном аэропорту Шереметьево. Там я, вместо того чтобы ковыряться в хвосте самолета, вытаскивая бортовые самописцы, вытаскивал с разрешения старших бортпроводников контейнеры с едой, которые все работники аэродрома называли «касалетки», и продавал их коллегам по цеху.

За мою фамилию и склонность продавать, считать, копить и договариваться меня окрестили евреем. Это мне нравилось и вызывало во мне гордость, так как к этому народу я испытывал искреннее уважение и никогда не понимал тех, кто негативно к нему относится.

Так почему я пошел в армию? Зарабатывал я хорошо, управляющая сети магазинов предлагала помощь в получении военного билета, мне хватало денег на аренду однокомнатной квартиры, кутеж и помощь родителям, были перспективы карьерного роста… А я все-таки выбрал другое? Ответ прост. Я не мог найти себя в этом мире и хотел сменить обстановку, уехать далеко, посмотреть на свою жизнь со стороны и попробовать понять, для чего я здесь, и в чем мое предназначение. Мне казалось, что для этой цели лучше армии нельзя ничего придумать. Откуда появилась эта мысль в моей голове и как она зародилась, не знаю…

Вывел меня из абстракции толчок в ребро от такого же, как и я, рядом стоящего новобранца. Я услышал общий смех на слова прапорщика о том, что если будущий солдат будет задавать много лишних вопросов, его будет насаживать на свой половой орган белый медведь, предварительно смазав его анальное отверстие салом. В тот момент я понял две вещи. Первая, это то, что я ни черта не пойму и не осознаю. Вторая, это то, что мы летим на Новую Землю.

Перелет из аэропорта Талаги, что находится в городе Архангельск, на аэродром Рогачево Новой Земли оказался недолгим, всего три часа, дольше тянулось его ожидание. Несмотря на обучение в авиационном колледже, я дико боюсь летать, хотя, может быть, именно поэтому и боюсь. Самолет – очень сложная штука, это целый организм. Познавая работу обеспечения дублирования различных систем на случай отказа чего-либо, я вместо того, чтобы убедиться в его надежности, наоборот, стал представлять себе различные катастрофы. Например, воображал ситуации, в которых из-за плохой профилактики наземных служб по разгону птиц в районе взлетной полосы, птичка попадает в двигатель самолета. После этого он отказывает, и, по причине потери скорости в режиме набора высоты, воздушное судно падает на землю. Или, к примеру, при том же самом взлете заклинит закрылки, что также приведет к потере подъемной силы, и далее по предыдущему сценарию. Либо в режиме горизонтального полета на большой высоте происходит обледенение системы управления, и самолет становится неуправляемым и входит в штопор, из которого выйти уже невозможно. Много других негативных фантазий посещали мою дурную голову и не давали мне покоя, развивая внутренний страх к полетам. Хотя, на самом деле, воздушное судно безопаснее автомобиля. Таким его делают и противопожарная безопасность, и много других мер, предусмотренных на все случаи жизни. Итак, страх полетов у меня присутствовал. Однако в экстремальных ситуациях, когда бы жизнь ни потребовала от меня проявления мужества, я демонстрировал судьбе стальные яйца. Избавиться от внутреннего страха мне помогало и помогает произошедшее со мной в юности событие мистического характера.

Случилась эта история со мной в возрасте одиннадцати лет, в последние дни лета. Я и мой товарищ Денис собрались в тайгу ставить силки на рябчиков и глухарей. Не то, чтобы мы любили заниматься этим нехитрым делом и совсем не ради добычи шли на промысел. Нас ожидало первое знаковое событие в нашей жизни: распитие бутылки пива «Охота» и курение сигарет «Арктика», купленных по двойному тарифу у старшеклассника. Мы с предвкушением ждали момента, когда за густыми ветвями елей скроются очертания поселка, и на какое-то время мы сможем почувствовать себя взрослыми. Время настало. Силки расставили в течение двух часов вдоль просеки, что находилась в паре километров от дома. Так как поход начался в семь утра, а темнеет в данное время года не раньше шестнадцати часов, в запасе у нас оставалось как минимум полдня для того, чтобы успеть насладиться давно вожделенным пивом и сигаретами. Мужики в поселке пользовались данной опцией каждый день, а мы смотрели на них с восхищением. Романтика взрослой жизни, словно магнитом, притягивала нас вступить на тропу будущего алкоголизма или умереть через пару десятков лет от рака легких. Но на детский взгляд все выглядело совсем иначе: нам казалось, что именно в этих усладах заключается веселая и насыщенная жизнь взрослых. Мы приступили. Первый глоток достался Денису, он слегка поморщился, затем выдохнув газы, посмотрел на меня и произнес:

– Божественно!

– Супер, давай мне бутылку! – сказал я и выхватил ее из рук друга. После нескольких жадных глотков пришло осознание того, что это не то, что я себе представлял – пить эту гадость вообще нереально. Но так же, как и Денис, сделал вид, что вкуснее в жизни ничего не пробовал. Затем, после распития полу литра пива в ход пошли сигареты. Они оказались еще хуже пива.

– Кхех-хех, что-то больно крепкие купили! – заметил товарищ.

– Ха-ха-ха, слабоват ты, друг, дай-ка я попробую.

После первой же затяжки кругом пошла голова, мгновенно подступила тошнота, в результате чего все итоги райского наслаждения оказались на трухлявом пне и мху, что рос вокруг него.

Денис громко рассмеялся:

– Смотрю, ты очень сильный! Тут теперь такая вонь, что на нее в силки сбегутся не рябчики, а куницы!

– На что ты намекаешь? Просто не в то горло попало… Я в своей жизни, знаешь, сколько выпил и выкурил? Больше, чем твой отец, – сказал я громко, делая акцент на каждом слове, чтобы у Дениса не оставалось сомнения в правдивости сказанного.

– Ага, ты это можешь пню рассказать, на который тебя вырвало, – продолжал он, веселясь еще сильнее. – Я-то все знаю, ничего ты не пил и не курил! Первый раз, как и я, сегодня пробуешь.

– Ты думаешь, что я вру? Готов ответить за эти слова? – произнес я в гневе, брызгая слюной во все стороны.

– Готов, – ответил он, не уступая.

– Ну, давай, приступим.

Я встал в боевую позу и на всякий случай приметил палку, что лежала в двух шагах от меня.

– Ну, всё, всё, давай успокоимся и уже в поселке решим вопрос, а сейчас выбираться надо: солнце в пике, скоро темнеть начнет, – произнес он.

– Согласен, – ответил я и, сменив гнев на милость, успокоился.

Мы собрали ножи, топоры и спички в рюкзак, определили, что будем нести его по очереди, и отправились в обратный путь.

Выйдя с просеки по отметкам, оставленным ранее, мы пошли по чаще леса, зная обратную дорогу домой, как свои пять пальцев, не обращая внимания на специальные засечки на деревьях, которые указывали обратный путь. Мы шли, шли и шли. Шли очень долго, гораздо дольше, чем утром на промысел, и по большей части молчали. Я развивал в голове конфликтную ситуацию, которая произошла ранее, представляя, как на школьном дворе мы соберемся на «стрелку», я окажусь победителем, и тогда он со слезами, размывавшими пятна крови на щеках, будет молить меня о пощаде и признает мою правоту. Но из размышлений меня вывел дрожащий голос Дениса:

– Иван, кажется, мы заблудились.

– Как так, Дэн? Мы же вышли в тайгу по засечкам на деревьях. Дальше, как и положено, пошли прямо… От просеки до окрестностей поселка остается пару километров… Но кажется, мы гораздо дольше идем… Черт, по ходу, ты прав!

– Конечно, я прав. Что будем делать?

– Не знаю, давай сядем, подумаем. Доставай сигареты, это помогает сконцентрироваться.

– Держи, – протянул он мне пачку. Я достал две сигареты, мы сели на поваленное от ветра и старости дерево и закурили не в затяжку.

Мысли путались, уроки природоведения не приводили ни к какому оптимистическому итогу. Мох рос везде, и был одинаков со всех сторон дерева. Но даже если бы мы определи направление севера, это не дало бы нам никакого результата. Тайга сурова, деревья высоки, просвета никакого нет, вокруг болота и бурелом. У нас началась паника. Но вдруг в голове у меня возникла мысль, и я решил ее озвучить:

– Знаешь, Денис, я слышал про одно поверье… Только обещай не смеяться. Обещаешь?

– Какой уж тут смех, – сказал он, и я заметил, что глаза его наполнились слезами, а приступы паники сковали его движения – они стали резкими и неуклюжими. – Говори, сейчас любой вариант подойдет, я не хочу умирать от голода в тайге.

– Короче, слушай. Мне мама рассказывала, что если заблудился в лесу, нужно подарить лешему личную вещь и произнести слова: «Леший, леший, смилуйся над нами, укажи обратный путь и прими от нас в свое владение». И в конце фразы называешь вещь, которую отдаешь ему в дар.

В любой другой ситуации я бы и сам засмеялся над примитивностью данного обряда, но в тот момент все средства были хороши, и даже скептически настроенный по отношению к разного рода мистическим таинствам Денис с этим согласился. Вопрос возник следующий, что будем оставлять? Перебрали всё, что можно, но в случае, если мы застряли в тайге надолго, то снаряжение, лежащее у нас в рюкзаке, оставлять было бы не резонно. Ответ пришел сам собой, когда мы решили выжать промокшие носки. У меня носки оказались дырявыми, у Дениса новые, и к тому же он сказал, что если он придет без них домой, то его убьет мама, а это ничем не лучше чем помереть в тайге. Сошлись на том, что носки оставляем мои. Мы провели необходимый ритуал и отправились в путь, оставив на старом пне дырявые носки, в надежде, что леший примет их в дар и выведет нас на верный путь. Шли, куда глядели глаза, и вдруг оказались на тропе. Мы не могли знать, куда она ведет, но она определенно должна была где-то заканчиваться, поэтому приняли решение идти по ней. Брели где-то час, стремительно темнело, нервы начинали сдавать. Я молился Богу, просил о помощи лешего и призывал ангела-хранителя. Но тропа уперлась в болото.

– Это конец! – сказал Денис, не скрывая слез.

Душа уходила в пятки от ужаса: в темноте деревья были похожи на злых великанов, их огромные крючковатые лапы-ветви склонялись почти до земли. По обеим сторонам тропы, идущей через болото, лежали поваленные деревья-великаны, раскинувшие свои корни и покрытые ядовитыми грибами. Казалось, всё это время деревья ждали нашего появления, чтобы заключить в свои смертельные объятья.

Проиграв в споре «камень, ножницы, бумага», я был приговорен стать первопроходцем. Сладив из маленькой ели посох, я сделал несколько шагов вперед, прощупывая им путь. Поравнявшись с первым валежником, я понял, что трясина меня начинает засасывать.

– Денис! – крикнул я, обернувшись.

Но его не было рядом, вокруг было темно, земля уплывала из-под ног. Больше я ничего не помню.

Я открыл глаза дома, в своей постели. Попытался встать, но ноги подкосились, и я упал, уткнувшись лицом в пол. Подбежал отец и начал причитать:

– Вечно ты ищешь приключения на свою задницу! Сколько раз тебе говорил, не ходи в тайгу один, опасно! Как к тебе достучаться? Ну, ничего, скоро поправишься, и тогда тебе влетит от меня по первое число, капитально.

– Что ты там все ворчишь, старый, – послышался нежный голос мамы. – Пожалей ребенка, и так натерпелся.

Мать прижала меня к себе и спросила:

– Как ты, сынок?

– Все хорошо мам, вот только ног не чувствую. А что случилось?

Мама рассказала о том, как я потерял сознание в болоте от его токсичных испарений. Друг Денис перенес меня на другую сторону и оставил возле дерева, рядом с которым развел огромный костер, чтобы отпугнуть диких зверей и не дать мне замерзнуть. Сам он, пройдя по тропе около километра, оказался на другой стороне поселка. Позвал на помощь первых попавшихся мужиков, которые и доставили меня в бессознательном состоянии домой. Проспал я почти двое суток. Мама сказала, что попытки встать были, но заканчивались падениями, затем я снова засыпал. Все это происходило в горячке, сопровождалось высокой температурой – поэтому я ничего не помню. Врач сказал, что из-за испуга возможно еще неделю не смогу ходить, но меня это не пугало, ведь начались занятия в школе, а странный недуг – это лишний повод официально на них забить.

После произошедшего стресса каждую ночь мне стал сниться жуткий сон, из-за которого мне был назначен курс успокоительных лекарств и консультации у детского психолога. Странность сна заключалась в том, что каждый раз повторялась одна и та же картина: меня засасывает болото, а корни валежника охватывают мое тело, притягивая к себе и затягивая внутрь образовавшейся пещеры под основанием поваленного дерева. Большие корни окутывают меня и впиваются щупальцами в тело, срастаясь со мной. Затянув меня внутрь через ледяную воду болота, тем самым законсервировав тело, это чудовищное явление природы стало обеспечивать метаболизм моего организма за счет питания минеральными веществами через щупальца больших корней. Маленькие корни, выполняющие роль нейронов, через рот, нос и уши проникали внутрь мозга и позвоночника, что позволяло им управлять моим сознанием, посредством введения раздражающей жидкости, созданной ядовитыми грибами. Весь это процесс обеспечивал жизнь моего организма, а мозг создавал в голове образы и действия, которые ничем не отличались от реальности. Я жил внутри этой дикой чертовщины, но при этом, мысленно мог путешествовать в любую точку мира и даже охватить всю Вселенную. Я слышал голоса, которые ставили передо мной различные задачи, мое тонкое тело в любой момент могло вселиться в кого угодно: в человека, зверя, насекомое. Реальность, в которой меня спас друг Денис, была всего лишь иллюзией, которую для меня создавало растение-проводник. В общем, я каждую ночь просыпался в поту на том моменте, когда во сне открывал глаза и видел свое тело опутанное корнями и погруженное в воду, а вокруг был едкий, противный запах болота.

После двухмесячной терапии у психолога и приема таблеток, сон ушел в небытие, и все снова стало по-прежнему. Летом следующего года я пытался найти это место, но так и не смог, а Денис наотрез отказывался мне помочь в этом. Сейчас я вспоминаю те события с улыбкой на лице и пользуюсь ими, как палочкой-выручалочкой. Иногда я представляю, что всё, что происходит со мной – это иллюзия, нет смысла, чего-либо бояться, ведь на самом деле, я всё еще лежу в адском болоте. Фантазия помогает мне собраться с духом. Когда я о ней вспоминаю, то начинаю спокойно относиться к любому пугающему меня событию.

Мои размышления прервала команда прапорщика, по которой я и еще сто двадцать будущих бойцов отправились общим строем размещаться на борт военного самолета ИЛ76, для дальнейшей дислокации на архипелаг Новая Земля.

Построение на плацу после приземления было беспорядочным и суетливым. Мы, новобранцы, оказались в шоке от того, что тут происходит. Май, цветущий на большой земле во всей своей красе, резко сменился февралем на острове. Сказать «февраль», это ничего не сказать. Я бы придумал новое слово для обозначения здешнего климата: «снегарь». Снег был высотой в три метра, к основной дороге от аэродрома вели снежные туннели. Мы попали в совсем новый, загадочный мир – мир сумасшедшей природной красоты, восхищение которой совсем скоро перешло в армейские будни. Несколько офицеров, прапорщиков и сержантов-контрактников бегали с какими-то списками, выкрикивали фамилии и делили общий строй. Я стоял и ждал, когда меня вызовут, но меня почему-то упрямо не вызывали. «Я, по ходу, здесь главный баран», – промелькнула в голове мысль, которую я прервал тут же, дабы «не тупить». Привычка погружаться в себя и уходить в мысли – самая вредная и ненавистная мной. Я не раз ругал себя за нее и дал себе обещание, что в армии этого не будет, так как в армейских условиях это опасно для репутации: быть «тормозом» тут противопоказанно. Я продолжать стоять, меня по-прежнему не вызывали. В голове была абсолютная пустота – никаких мыслей, полное слияние с обстановкой. Сосредоточенность на происходящем обострила мой слух и зрение. Я стоял и ждал, когда же в конце концов назовут мою фамилию, дабы не проворонить этот решающий момент и не вызвать смех окружающих. Ведь любое повторное обращение прапорщика или сержанта к солдату, вследствие игнорирования первого обращения, воспринималось окружающими, как признак тупости новобранца.

Наконец-то дошли до меня, но, несмотря на то, что я вовремя отозвался на оклик сержанта, все смотрели на меня, как на главного барана, так как я растеряно стоял на плацу последний. Сержант позвал прапорщика, прапорщик позвал капитана, шесть озадаченных глаз смотрели на один список, в котором моя фамилия с какой-то пометкой стояла последней, и понять, куда меня определить, они не могли. Капитан принял решение, сказав:

– Хрен с ним, определяйте в первую учебную группу, а там посмотрим.

– Слушаюсь, товарищ капитан, – ответил сержант. – Толмацкий, за мной, шагом марш!

Я пошел за ним, не задавая лишних вопросов. Хотя вопросов было очень много, один из главных – что со мной не так и почему никто не знает, куда деть такое сокровище? Может, я вообще здесь лишний? Но, естественно, уточнять не стал, а молча встал в строй и по команде сержанта вместе со всей группой погрузился в автобус.

Как только автобус выехал за черту туннелей аэродрома и направился по дороге Рогачево – Белужья Губа, перед нами открылась вся красота арктической тундры. Пейзажи острова ослепляли своим великолепием. Поначалу я даже забыл, как дышать: мне показалось, что я попал в другой мир, мир Георгия Седова, Валерия Чкалова, эпоху подвига Челюскинцев… Красота Арктики опьяняет, мне кажется, она может вернуть зрение слепому. Неудивительно, что все эти люди готовы были умереть в дивных местах севера, осваивая его горизонты, шли на безрассудные героические поступки, сравнимые с подвигами Геракла. Арктическая тундра была открыта со всех сторон, все ее прелести были, как на ладони. С одной стороны дороги она уходила далеко за горизонт, сливаясь с ним воедино. Казалось, что ее край упирается в небо, и, если пройти несколько километров вглубь, можно дотронуться руками до облаков. Казалось, что на этом сказочном острове небо, зачарованное мелодией поющего ветра, соединялось в ритме свадебного вальса с землей, постепенно становясь с ней единым целым. С другой стороны дороги земля, состоящая полностью из каменистых пород, постепенно утопала в заливе Баренцева моря, просторы которого так же растворялись в горизонте, как и тундра. Постепенно рельеф менялся, и равнина плавно переходила в горы. Небольшие айсберги, парящие на поверхности залива, напоминали мыльную пену и казались совсем игрушечными. Создавалось впечатление, что с первым сильным порывом ветра, они поднимутся в небо, и ветер понесет их, как облака.

Не знаю, как насчет того, чтобы прожить здесь всю свою жизнь, это, конечно, вряд ли, но вот встретить старость и умереть – это, пожалуй, идеальный конец для меня. Моя душа станет ветром, я буду беспечно гулять по просторам Арктики, охотиться с белыми медведями, менять пастбище со стадом диких оленей, наслаждаясь запахом свежего мха, вальяжно лежать на разогретых скудными лучами солнца камнях, вместе с моржом.

– Приехали, построение возле автобуса в две шеренги, бегом. Че замерли, впереди целый год, налюбуетесь еще! – прокричал сержант-контрактник, нарушив тишину восторга в автобусе. Дальше происходил учебный сумбур: постоянные построения, заполнения карточек, клеймения формы, курсы наматывания портянок – неделя пролетела, как одни сутки. А с учетом того, что в это время года шел полярный день, можно сказать, как один день.

За это время я понял три вещи: первая, думать противопоказано. Неважно, что данный приказ выходит за грань логики, – думать нельзя, нужно исполнять. Второе, нельзя задавать лишних вопросов. Если что-то не понял, делай как все, не ошибешься. И третье, самое главное, не обращать внимания на то, что тебя постоянно называют чудовище: так называли всех и не имели значения ни религия, ни цвет кожи, ни образование или социальный статус. Для командиров учебных рот и рот старшего призыва в любой ситуации, когда от тебя исходит хоть малейший намек на косяк, возникает обоснованное и по сформировавшимся устоям справедливое право на применение к тебе этого выражения: чудовище.

Речь воинов новоземельцев состояла в основном из сленга. И следующие слова, изрядно пополнившие тогда мой словарный запас, запомнились мне больше всего. «Баночка» – этим словом называли все, что можно: тумбочку дневального, табурет, кружку, обычную тумбочку…Понимание того, что именно тебя просят принести или сделать, произнося это слово, стало приходить постепенно. Следующий термин – это «ухо», «ушан» – всё это относилось к новобранцам. Словом «калич» назывался постоянно больной, проводящий большую часть службы в санчасти солдат. Оно носило позорный характер. Выражение «дать добро» означало разрешить что-либо. Пожалуй, самое емкое выражение было «идти на говно». Им обозначались все грязные работы, на которые, как правило, отбирали самых «достойных» бойцов. Еще было выражение «положение полтора» – положение, в котором делают отжимание и застывают посередине между полом и конечной точкой вытянутых рук. Этим выражением называлась карательная мера, которую применяли старшие по званию, или по сроку службы к отдельным бойцам, или ко всему подразделению.