Текст книги "Вампирский Узел"

Не может вспомнить, как он сюда пришел. А снова идти в лабиринт ему не хватало духу. Тогда – куда? В окно, может быть. У него есть веревка. Он обвязал один конец вокруг пояса, а второй конец привязал к железной решеточке под окном. Все это время он не сводил глаз с мертвой девочки. Ее лицо больше уже не светилось сверхъестественным сиянием, раны на плечах и груди затягивались буквально на глазах… похоже, она все-таки упокоилась с миром.

– Я люблю тебя, – прошептал он.

– Как это трогательно, – насмешливо произнес женский голос.

Над гробом Лайзы стояла юная женщина, почти девочка. Брайен узнал ее сразу. Китти.

– Ты не уйдешь, – сказала она.

Он выставил перед собой распятие. Он подумал: я очень устал, так устал… Он угрожающе повел крестом в воздухе. Она поморщилась, но не отступила.

– До рассвета еще далеко, – сказала она. – Но я убью тебя не сразу, я буду терзать тебя… долго.

– Оставь его, Китти. – Еще один голос, мягкий и мелодичный. Рядом с Китти стоит молодой человек. Брайен узнал и его.

– Оставь его, Китти. Прости, Брайен, – говорит Тимми Валентайн.

– Прости! – Брайен взрывается мукой и яростью. – Я мог бы спасти ее. У нее все-таки был шанс спастись. Ты знал, что ее изнасиловал родной отец?

– Да, я знал.

– Но тебя это не остановило, ты превратил ее в чудовище…

– Кто знает, может, она и спаслась. Освободилась. Знаешь, мы тоже знаем, что такое сочувствие и участие.

– Дай, я его убью, – прошипела Китти.

– Брайен…

Тимми шагнул к нему. Они пристально изучали друг друга. Мальчик казался таким серьезным, таким невинным. Брайен неуверенно выставил перед собой крест. Тимми даже не поморщился.

– Может быть, ты и прав, – сказал он. – Может быть; мне не стоило пробуждать ее к холоду вечности. Но это был единственный путь… единственный шанс, который мог предложить ей я. Неужели ты не понимаешь, смертный?

– Что это? – выдохнул Брайен. – Ты плачешь!

На миг ему показалось, что он видел слезы у мальчика на щеках. Настоящие слезы. Но Тимми тряхнул головой, и слез не стало.

– Вампиры не плачут, – сказал он холодно.

– Но ты не такой, как другие! – воскликнул Брайен. – По-моему, ты понимаешь… чуть больше… и ты больше похож на человека…

– Нет! – оборвал его Тимми, крепко зажмурив глаза. И теперь Брайен почувствовал, что он действительно другой.

Наверное, мне померещилось… насчет слез, подумал он. Игра света и тени.

– Я убью его! – пронзительно завопила Китти, и он увидел смазанное пятно – промельк движения в воздухе, волчица, хищная птица, блеск клыков…

– Уходи, ты идиот! – Тимми рванул Брайена за руку и буквально вытолкал его в окно. Мальчик был очень сильным… в нем была вся сила тьмы. Брайен упал. Веревка натянулась рывком. Он вломился в колючий куст. Упал на землю, тут же поднялся на ноги и бросился к воротам. Руку жгло как огнем – в том месте, где к нему прикоснулся мальчик. Но это был обжигающий холод льда.

лабиринт

Они сидели в потайной комнате дворца Пратны. Последние, кто остался из Богов Хаоса: Пратна, Локк, Мьюриел и Стивен. Пратна задумчиво отложил в сторону утренний номер «Бангкок-пост».

– Исао все-таки устроили запланированный набег на соседнее племя. Пришлось вмешаться тайским пограничникам. В результате почти все исао были перебиты. Вот и еще одно племя исчезло с лица земли, благослови небеса их варварские души!

– А не слишком ли это круто? – сказал Локк.

– Ну, кое-кто все же остался… так, жалкая горстка… теперь их загонят в какую-нибудь резервацию, и будут они себе жить-поживать на радость немногочисленным антропологам, – совершенно бездушно отозвался Пратна. – Но во всем этом мрачном деле есть одна положительная сторона.

– Да? И какая же? – спросил Локк.

– Огненный идол, – сказала Мьюриел, – был для этих людей жизнью и смертью. Они ему поклонялись, и он черпал в этом силу. Можно было бы предположить, что теперь, когда они все погибли, его сила иссякла. Но мне кажется – наоборот. Они погибли все вместе, и в миг их смерти произошел мощный выброс энергии… и вся эта психическая энергия вошла в нашего идола. Мы наконец получили оружие, которое нам было нужно.

– И мы наконец воплотим наши планы, – добавил Пратна. – Я имею в виду тот финальный спектакль, который мы срежиссируем перед смертью.

– Вампир, – сказала Мьюриел.

– Нас осталось всего четверо. Завтра мы вылетаем в Америку. Ты, Мьюриел, будешь хранителем идола. Я уверен, что эта штука должна сработать. Правильно, Мьюриел? Я имею в виду… огонь побеждают огнем. А смерть побеждают смертью. Что нас теперь защитит? Я прямо слышу, как кто-то здесь думает… – он многозначительно покосился на Стивена, – что смерть побеждают любовью. Но, по-моему, этого нам бояться не нужно. В конце концов, вампир – это предельное зло, существо, в корне своем темное и порочное. Ему не знакомы любовь, и сочувствие, и другие подобные глупые чувства. Мне кажется, это будет несложно: выследить это демоническое существо, в каком бы облике он сейчас ни был, и устроить ему достойную пиротехническую погибель. Я лично займусь этой мизансценой.

– Главный режиссер-постановщик, – ввернула Мьюриел. Принц улыбнулся, подчеркнуто пропустив мимо ушей ее неприкрытый сарказм.

– Но перед тем как мы отправимся в путь, давайте будем откровенны друг с другом, – продолжал он. – Мы, Боги Хаоса, не изливаем друг другу душу. Но в жизни каждого человека наступает такой момент, когда он должен с кем-нибудь поделиться. Сейчас мы затеваем, может быть, самое грандиозное приключение в нашей жизни, и мне кажется, каждый из нас должен сказать другим, чего именно он добивается – что он надеется получить.

– Все очень просто, – сказала Мьюриел. – Я всю жизнь занимаюсь магией, только это не магия, а шарлатанство. Только раз у меня получилось что-то настоящее… на том ритуале в Святой Сесилии, шестьдесят лет назад. И прежде чем я умру, я хочу получить подтверждение. Я хочу колдовать. По-настоящему. Хочу быть настоящей ведьмой.

Стивен невольно поморщился.

– Меня интересует только убийство, – сказал сэр Фрэнсис Локк. – Я уже слишком стар, чтобы это скрывать. Я хочу уничтожить его раз и навсегда – это существо, которое не дает мне покоя всю жизнь.

– У меня тоже все просто, – сказал Пратна. – Мой сад наслаждений не принес мне желанного наслаждения. Я пресыщен, Фрэнсис, предельно пресыщен! Меня ничто уже не возбуждает. Но когда я думаю о вампире… о существе, которое мертвое, и тем не менее оно движется, мыслит, симулирует жизнь… все пронизанное темной чувственностью, жестокое, равнодушное…

– Да ты извращенец, друг мой, – весело рассмеялась Мьюриел.

– А ты, Майлс? – спросил Пратна. – Что ты нам скажешь? Все они повернулись к нему, как три стервятника. Он знал, что он должен сказать.

лабиринт

Последняя песня в программе: «Вампирский Узел». Карла пришла на концерт в первый раз.

Вся сцена погружена в темноту, группы не видно. Единственный луч света направлен на Тимми.

Едва он запел, по залу промчался гул приглушенных голосов. Как плеск моря тихой безветренной ночью. Она внимательно наблюдает за ним. Гул голосов затихает. Это почти как чудо – тишина в зале на несколько тысяч зрителей. И в тишине звучит песня, и каждый образ из песни разворачивается в другой, еще более странный образ, как в китайской головоломке.

Она наблюдает за ним. На миг зрение туманится, и она видит пуму, которая прыгает с камня на камень по голой скале – как будто в замедленной съемке. Интересно, а кто-нибудь еще это видел? На миг, когда он застыл перед микрофоном в паузе между куплетами песни, он показался ей самым красивым и совершенным существом на свете. В этом была его магия. Лишь воплотившийся архетип обладает таким магическим обаянием. Простой человек так не может… Теперь она поверила в него до конца.

Ей показалось, что взгляды их встретились.

– Но… он же плачет! – шепнула она Марии, которая сидела рядом с ней.

– Он не может плакать. Он мертвый. Неужели вы не понимаете?

Но Карла подумала: а ведь вполне может быть, что со временем он сумел снова стать… человечным. Он воплощал себя на протяжении двух тысяч лет, а две тысячи лет – срок немалый…

Ей вспомнились его слова, которые он сказал при их первой встрече прошлой весной в Нью-Йорке: Но возможно такое, чтобы подвергнуть анализу сам архетип?

Ответ должен быть однозначным: нет.

Но если все-таки допустить, что архетип можно подвергнуть анализу, тогда, может быть, и вампир может плакать. И если архетип может стать более человечным, тогда, может быть, и человек может стать…

Она вдруг поняла, к чему все это ведет. И ей было невыносимо об этом думать. Надо было закрыться, бежать… спасаться, пока не поздно. Да, пора с этим заканчивать.

– Мария, я хочу отказаться, пока не поздно, – выпалила она. – Вы понимаете, правда? Я только сейчас поняла, что будет, если я буду и дальше…

– Как хотите, – сказала Мария. Но Карла увидела, что она ей не верит.

лабиринт

И Стивен сказал:

– Я хочу сжечь весь мир.

ОСЕНЬ:
ЗАМОК ГЕРЦОГА СИНЯЯ БОРОДА

Поезд идет по мосту

Вагон превращается в гроб

Не смотри в окно, в пустоту

От проклятия не уйдешь

Тимми Валентайн

16

записки психиатра

Я спросила:

– И что эта бойня у тебя на чердаке?

Он сказал:

– Скоро мы переезжаем в Узел.

– Это что-то меняет?

– Не знаю.

– Когда ты пытаешься что-то вспомнить, что ты видишь?

– Огонь.

– А что за огнем?

– Лес.

– А в лесу?

– Черный замок.

– А за лесом?

– Огонь.

Комната с зеркалами раздвинулась, так что теперь там помещается больше игрушечных железнодорожных путей. За холмом он поставил забор из колючей проволоки и какую-то фабрику.

Лес снится мне каждую ночь. И с каждым разом сон становится все живее и ярче.

Я сказала Марии, что не буду работать с Тимми, что я хочу отказаться, пока не поздно. Но мы обе знаем, что уже поздно.

Каждую ночь мне снится лес. Утром я проснулась и потеряла дар речи.

Я поднялась на чердак, чтобы найти старую комнату Лайзы с соленым ветром и бесчисленными телевизорами. Но я ее не нашла.

Я задала ему такой вопрос: Тимми, существует такая теория… среди исследователей библейских текстов… насчет сотворения мира… что современные палеонтологические изыскания вовсе не опровергают, что Бог сотворил наш мир за шесть дней. Что палеонтология – это вообще от лукавого. Ее придумали специально, чтобы нас искушать. Если Адам, первый человек, был сотворен по образу и подобию Бога, значит, он был совершенным. А раз он был совершенным, то у него должен был быть пупок. Но с точки зрения биологической необходимости пупок ему был не нужен. Понимаешь, о чем я? Вот так и Земля… геологические пласты, кости и окаменелости… И ты сам, со своим прошлым… может быть, ты существуешь всего год-два, но тебя наделили памятью о прошлом, чтобы ты был совершенным вампиром? Может быть, твое прошлое – просто иллюзия?

– Ты сама веришь в эту теорию?

– Нет. Я считаю, что это всего лишь теологическая казуистика.

– Ну вот.

Я видела сон наяву. То есть я не спала, но мне был сон. Или греза. Сдвиг в ощущениях. Я чувствовала этот лес. Сырую мягкую землю под лапами, колючую траву, сладкий звериный запах – дурманящий, дикий.

– Ты его чувствуешь, он для тебя настоящий, – сказал мне Тимми. – Ты действительно его чувствуешь. Мы с тобой одной крови.

– Как такое возможно?

Но я вспомнила, что я видела, как он плачет, хотя вампиры не плачут.

…листья шелестят под печальным горным ветром… и каждый лист пахнет по-своему, но все – чуть с горчинкой… сухие, мертвые, они опадают с ветвей и я втаптываю их в жидкую грязь… а потом я проснулась. Очнулась.

Он нажал на кнопку на контрольной панели, и один из игрушечных поездов – какой-то немецкий поезд времен Второй мировой войны, – проехал по тоннелю. Он спросил:

– Если ты думаешь, что тебе все это снится, то почему в этом сне тебе снятся сны?

Я боролась с собой и с ним. С собой – чтобы изгнать свою грезу о лесе в какой-нибудь дальний уголок сознания. С ним – чтобы не выпустить из-под контроля сеанс.

– Здесь я психолог, – сказала я, уже почти и не веря в это. – Расскажи мне про этот огонь, который ты сейчас видишь, Тимми.

Он сказал:

– Это сжигают тела. Как раз тогда я и встретился с Руди впервые. – Он указал на забор из колючей проволоки. Над забором он поставил сторожевую вышку, а чуть подальше – маленький деревянный домик. Один из тех, которые обозначали летний лагерь в лесу. Тимми просто взял его и перенес на другую сторону горы. – Знаешь, что это такое?

И вот тогда я поняла, как много нам еще предстоит сделать.

память: 1942

Поначалу он сознает лишь тьму и всепоглощающий запах. Даже два: резкий больничный химический запах и вонь от сжигаемых трупов. Воздух тяжелый, такой тяжелый… Он не может пошевелиться. Он снова умер.

Мертвые. Они везде – мертвые. В темноте. Ему удается пошевелить рукой. Глухой стук. Один из горящих трупов упал на другой. Он пытается сесть. Он заключен в застывших объятиях мертвеца. Мертвых рук не разжать. Мертвец обхватил его, как паук. Не шевельнуться, не сдвинуться.

Темнота для него – не добрая. Для него она не такая, как для живых. Для него она не скрывает уродства мира теплым и мягким покровом невидимости. Она не скрывает лица мертвецов. Мальчик проклят способностью видеть во тьме.

Он видит трупы: худые, костлявые, как скелеты, голые, с серой кожей. Мертвые лица – осунувшиеся, оголодавшие. Кожа прозрачная, как бумага. Тела сплетены в жутких объятиях смерти. Труп обнимает труп, рука припадает к руке, грудь к груди… словно куски загадки-головоломки, беспорядочно сваленные в одну кучу. Их несколько сотен. Груда тел почти до самого потолка, где тускло поблескивают металлом раструбы душа.

Как всегда, он пытается вспомнить имя. Свое имя. Он – Эмилио, цыган. Где-то неделю назад его и его приемных родителей схватили и привезли сюда на поезде, в вагоне для перевозки скота. Он не знает, что это за место и где оно точно находится. Оно окружено колючей проволокой, и тут полно сторожевых вышек. А чуть подальше стоят какие-то фабрики, из труб которых непрестанно валит черный дым.

Он прожил в таборе почти год. Они устраивали представления в маленьких деревеньках, где были одни только дети, женщины и старики. Бледные изнуренные лица… если кто и улыбался, улыбки гасли мгновенно. Если кто и забывал о непрестанном ужасе войны, то лишь на короткий миг.

Иногда они видели танки. Они даже не всегда знали, в какой стране они оказались сейчас. Но в основном они кочевали по Польше. За день до того, как их схватили, один старик из деревни пересказал им какие-то странные слухи: кто-то в каком-то далеком городе развернул крупномасштабный план по искоренению всех евреев, и всех цыган, и всех остальных «людей третьего сорта». Его родители лишь посмеялись. Но он запомнил.

И вот теперь он лежал среди этих искорененных. Он рванулся и все-таки принял сидячее положение. Тела вокруг сдвинулись. Как ему выбраться? Прогрызть себе путь наружу? Вокруг столько тел, а он даже не может напиться. Их кровь испорчена. Он чувствует ее запах. Она свернулась, остыла и прогнила – в ней уже нет той жизненной силы, из которой он восполняет запас своих собственных сил. Это, наверное, из-за газа.

Он чувствует жажду, свирепую, неутолимую.

Они повсюду вокруг, повсюду! Он оборачивается и утыкается лицом в голову мертвого старика. Выпученные глаза, остекленевший взгляд… подтеки гноя уже засыхают в уголках глаз и на струпьях вокруг старых ран.

Его пробирает, и он внезапно меняет облик.

Теперь он – крыса. Он идеально сливается с темнотой. Он пробирается по узким зазорам между телами. Он бежит по затвердевшим рукам и ногам, по закостеневшим спинам. Спотыкается на провалах ртов, открытых в застывшем крике. Запах смертоносного газа постепенно бледнеет, его поглощает вонь разложения. Где-то в другой стороне газовой камеры – какое-то шевеление. Еще кто-нибудь одной крови с ним? Он издает пронзительный крик – зов на языке ночи, который знают все существа из бессмертных, – зов, исполненный боли и смертной тоски. Но ответа нет. Стало быть, это обычный грызун. Мышь или крыса. Здешние крысы знают, когда приходить на кормежку.

Он размышляет: как можно творить такое?!

Он не понимает, как такое вообще возможно.

Он их ненавидит, людей! Груз мертвых тел давит его, так давит… Бежать дальше уже невозможно… он еще раз меняет облик… теперь он ползучая тварь, таракан. Теперь ему стало просторнее, груды трупов теперь как горы.

Ему так хочется умереть. Умереть по-настоящему. Но для него смерть – только сон. Для него в смерти нет темноты, в которой он пребывает так долго. Всю ночь он исследует эти ландшафты смерти. Утесы голов, заросшие лесом жестких волос. Равнины растресканной кожи. Расщелины закостеневших рук. Озера вонючей воды и мочи. Пещеры ртов в застывших подтеках слюны. Он пробирается по языкам, откушенным в агонии умирания, и вспоминает предсмертные судороги – их предсмертные судороги. Как они корчились, и кричали… но теперь они не кричат.

Он изнывает от жажды.

Время идет, ночь проходит. Наконец он выбирается на вершину кошмарной горы. Наверху тускло поблескивает в темноте металлическая насадка для душа. Круглая металлическая насадка – как луна над его миром мертвых.

Он изнывает от жажды. Пусть отравленная, пусть нехорошая… эту кровь можно пить. Любую кровь можно пить. Но он все-таки сдерживает себя. Он остается крошечным насекомым. Потому что в облике насекомого он не может сосчитать мертвых.

Быстрый, едва различимый толчок… ландшафт мертвой плоти слегка содрогается. Из темной пропасти – из подмышки ближайшего трупа – выходит чудовищный великан. Та самая крыса, которую он слышал раньше. Он слышит, как кровь бежит по крысиным венам. В газовой камере это – единственный звук; и ток крови ревет громче, чем водопад. Он уже в предвкушении. Голод рвет его изнутри. Потому что это – живая кровь, неиспорченная, полная силы, которая ему нужна. Мертвый ландшафт оживает звуком. Крыса рвет зубами мертвую плоть. Крыса не видит маленького таракана. Она пирует отравленным мясом. Он бросается на добычу…

Челюсти насекомого вгрызаются в крысиную плоть – в живую плоть. Кровь жидкая, но теплая. Она льется на него дождем. Его крошечное тельце содрогается под алым потоком. Он жадно бросается на нее… теперь нет уже ничего, только голод… теперь голод – все… он больше не может держать обличье… в одно мгновение он обращается в человека, лежащего поверх горы трупов. Он перекусил крысу на две половинки, и теперь он выплевывает ошметки мяса и шерсти… кровь покалывает на губах… по его мертвым венам струится тепло. Это – всего лишь подобие того предельного наслаждения, когда ты пьешь человека… всего лишь подобие той необузданной дикой радости, которая для его рода сродни оргазму. Но сейчас он устал, как альпинист, покоривший почти неприступный пик, и после такого тяжелого перехода даже эти несколько капелек крови для него – сладки. Его клонит в сон, и он засыпает, свернувшись калачиком на постели из мертвых тел.

Время идет.

Он чувствует ветер. Ветер в лицо. Кто-то выкрикивает приказы – грубо, отрывисто. Он открывает глаза и видит, что теперь он на улице. Тела грузят на тачки. Какой-то изможденный мужик в тюремной робе внимательно инспектирует каждое тело. Периодически он достает молоток, выбивает у трупов зубы и прячет их в холщовый мешочек. Мальчик-вампир понимает, что он собирает золотые зубы. Еще двое мужчин стоят на страже. Они одеты в ту же форму, что и солдаты, которые схватили цыган из его табора.

Мужчина в тюремной робе уже совсем близко. Он переползает от тела к телу на четвереньках. Эмилио, цыганенок, хватает его за руку. Он застывает, испуганно вздрогнув, и смотрит ему в глаза.

– Ты не мертвый. – Он говорит по-польски.

– Нет, не мертвый.

Эмилио пристально изучает лицо мужчины – какие на нем отражаются чувства. Но чувств нет никаких. Как будто их из него все выжали.

– Что это за место? – спрашивает Эмилио. Он не очень хорошо знает польский, но достаточно, чтобы изъясняться и понимать, что ему говорят.

– Освенцим.

Мужчина наклоняется к очередному трупу, чтобы выбить очередной золотой зуб.

– Зачем ты это делаешь? Тебя тоже сюда привезли насильно? Лицо мужчины в тюремной робе не выдает ничего.

– Ты понимаешь, почему я не умер? – говорит Эмилио.

– Нет.

– Ты знаешь, кто я?

– Откуда мне знать.

– Меня зовут Эмилио. Я вампир.

– Меня зовут Руди Лидик. Я мародер.

– Почему я здесь, Руди?

– Ты еврей?

– Нет.

– Цыган?

Мальчик кивает.

– Это мне снится.

– Нет.

– Они убьют тебя снова.

Вдалеке – грохот выстрелов. По стальному серому небу уже разливается бледный рассвет, закопченный фабричным дымом.

– Я не могу умереть.

Крики. Кого-то бьют.

– Где я?

– В Освенциме.

– Что такое Освенцим?

– Ад.

зал игровых автоматов

Первый мальчик выехал из леса на велосипеде; второй – тоже на велосипеде – спустился по главной улице со стороны горы, перепрыгнув на заднем колесе через железнодорожные пути.

– Дэвид! – крикнул ему первый.

Смеясь, они сделали вид, что идут на таран. Потом оба слезли с велосипедов и пошли вниз по склону, прочь от щита с надписью: Узел, Айдахо. Население: 573.

– Ты злостный прогульщик, Терри Гиш. Опять смылся с уроков, – сказал Дэвид Гиш. Они были похожи как две капли воды. Оба худые, рыжие и веснушчатые. Оба – в джинсах и коротких суконных куртках. – Ты злостный прогульщик и вообще жопа с ручкой.

– Я просто не мог сидеть в школе, – сказал Терри. – Колбасит меня, понимаешь.

– Но это же идиотизм – прогуливать первый учебный день. Мне снова пришлось притворяться, что я – это мы оба.

– Я тоже когда-нибудь притворюсь, когда тебе надо будет смыться, – сказал Терри. Но он сейчас думал совсем о другом. Он только что был на вершине холма, у того заброшенного дома, где вроде бы водятся привидения. – Правда, мы хорошо придумали, что взяли разные классы? Я тебя завтра прикрою, ага?"

– Жопа ты с ручкой.

– Зато я тебе расскажу, что я видел.

– Говна-пирога! Я ношусь целый, день по классам, забываю вообще, на какое мне имя надо откликаться, пар уже из ушей… что бы ты там ни видел, оно не стоит таких напрягов.

– Кто-то въезжает в Дом с привидениями.

– Гонишь, блин.

Но Терри видел, что его брат возбужден не на шутку. Они прошлись еще дальше по улице, остановились, чтобы по давней традиции покидать камушки на размеченную стоянку перед супермаркетом, забежали в аптеку купить по «Сникерсу» и по баночке коки. День выдался прохладный. Ветер гнал по тротуару красные листья, которые собирались в кучу у пожарного крана и почтового ящика. Терри приходилось кричать, чтобы брат услышал его за завываниями ветра.

– Я видел целую колонну грузовиков, они поднимались по той дороге к Дому с привидениями. Я видел, как они разгружаются во дворе. Буквально гора вещей. И всякая мебель тоже. Ну, там диваны, буфеты, комоды… И такие огромные деревянные ящики…

– Ага! Гробы, наверное.

– Точно, гробы! – Терри нервно рассмеялся. Было заметно, что эта мысль привела его в жуткий восторг, но при этом ему было чуточку не по себе. Не то чтобы страшно, но так…

– Ладно, – заключил Дэвид. – Я вот тоже тебе расскажу, что я видел!

– Да что бы ты там ни видел. В Дом с привидениями кто-то въезжает! Что может быть круче?! – Терри посмотрел на гору. Лес на склонах играл яркими красками осени – золотым и кроваво-багряным. А на самой вершине лежал белый снег. Если смотреть с главной улицы, то Дома с привидениями было не видно. Но все и так знали, что он там стоит. Он уже много лет простоял заброшенным. Как говорится, «даже старожилы не помнят», когда там в последний раз кто-то жил. – Ничего не может быть круче, – важно заявил Терри. Он вообще жутко важничал перед Давидом, потому что был старше брата на целых две минуты.

– Да? А там в игровых автоматах новая игрушка.

– Да иди ты!

– Называется «Пьющие кровь».

– Так чего мы ждем? Есть у тебя четвертак?

– Ага, стибрил у Алекса Эванса, пока он там ушами хлопал.

– Ну так пошли, блин.

Они взобрались обратно на велосипеды и погнали как сумасшедшие, не обращая внимания на единственный в городе светофор у подножия холма.

дитя ночи

По дороге в их с Тимми «терапевтический кабинет» Карла свернула не туда и оказалась в сумрачном коридоре, по обеим сторонам которого тянулись ряды дверей. Тяжелые дубовые двери, обитые стальными полосками. Все заперты.

Она достала из кармана крест, который теперь всегда носила с собой, и крепко сжала его в руке.

И вот что странно: остановившись у первой двери, она почувствовала, что с той стороны ее ждет Тимми. Она постучала в дверь кулаком, громко выкрикивая его имя.

Дверь распахнулась. Холодный ветер пронесся сквозь пятно темноты. Закружились сухие листья, красные, как кровь… Карла вошла в зеркальную комнату, в самый центр этого искривленного пространства снов, где они всегда встречались с Тимми. И Тимми уже сидел там, удобно устроившись на диванчике под старинным торшером из шелка и кружев… рельсы игрушечной железной дороги уходили под диван и терялись под декоративными кистями на обивке… рядом с табуретом располагался миниатюрный концентрационный лагерь… одна из сторожевых вышек лепилась к ножке Карлиного кресла.

Карла сказала:

– Я думала, что сегодня сеанса не будет. У тебя же концерт… в Аризоне, или в Техасе… или где там?

Она почему-то подумала про Стивена и про его выступления на заменах на вагнеровских фестивалях.

– Как ты уже знаешь, – сказал Тимми спокойно, – я иногда путешествую… не совсем традиционными способами.

Карла боялась того разговора, который сейчас начнется. Сегодня Тимми должен был продолжить рассказ про Освенцим и про его странные отношения с заключенным Руди Лидиком.

– Я сейчас злая, – сказала она.

– Почему?

– Что еще за новый коридор с запертыми дверями в средневековом стиле? Мне казалось, что мы открываем двери, а не запираем их у меня перед носом.

– Хочешь ключи? – Сама невинность.

– Ты… ты сейчас… как герцог Синяя Борода.

– Ты даже не понимаешь, как ты меня обижаешь, – медленно проговорил Тимми. Он закрыл глаза. Карла молча ждала продолжения. Он был в своем концертном костюме: черное обтягивающее одеяние в стиле киношных супергероев и бархатный черный плащ, расшитый звездами и полумесяцами. Его лицо было густо покрыто матовым белым гримом, а огромные черные глаза подведены малиновыми тенями. Сейчас он был похож на красивого гермафродита.

– Чем я тебя обижаю? – спросила она после долгой паузы.

– Ты разве не знаешь, кто был настоящий герцог Синяя Борода?

– Я что-то такое читала… кажется, он был садистом и убивал детей.

– Не называй меня Синей Бородой, – сказал Тимми. Карла поняла, что стоит на пороге какого-то очень значимого открытия. И решила пока не давить на Тимми. В какой-то определенной точке его прошлого они добрались до черного леса; идти дальше он не захотел или не смог. Неужели он знал Жиля де Рэ, безумного убийцу, который когда-то был верным соратником Жанны д’Арк и которого впоследствии сожгли на костре?

– Для тебя это что-то значит? – спросила она, с трудом скрывая волнение.

– Ты меня провоцируешь, Карла Рубенс.

Впечатление было такое, что ему очень больно. Только это была не мимолетная боль, которая если и ранит, то потом забывается. Это была безысходная боль веков. Пусть даже он мертвый, – подумала Карла, – все равно его можно задеть за живое. Пусть даже это «живое» сокрыто в самой глубине его существа. С той стороны черного леса. Пусть даже это – всего лишь боль, которая медленно тлеет, как жгучая магма под каменной коркой его бессмертия.

Ее взгляд блуждал от зеркала к зеркалу. В зеркалах пересекались рельсы, а игрушечные поезда преломлялись и множились, словно стеклышки в калейдоскопе. Она видела свои бесконечные отражения… но Тимми там не было.

Она сказала:

– Я – часть тебя, Тимми. Твоя женская половина. А ты – моя мужская половина. Теперь я это понимаю.

– А кто наша тень?

Она промолчала, но про себя подумала: Стивен. Стивен.

лабиринт

Стивен вышел из телефонной будки в токийском аэропорту Нарита. Здесь у них была пересадка на прямой рейс в Лос-Анджелес. Час ожидания.

Трое Богов Хаоса на фоне стены из сплошного стекла и широкой летящей дуги наритского монорельса. Локк и Пратна сидят в пластмассовых креслах, Мьюриел – в своей инвалидной коляске. Такие старые, древние. Словно три норны, которые только и ждут, как бы ловчее обрезать нить Стивенской жизни. Он сказал:

– Я звонил в Лос-Анджелес. У меня немного знакомых из мира поп-музыки, но у моих знакомых есть свои знакомые, так что мне удалось узнать имя исполнительного продюсера «Stupendous Sounds Systems», крупной звукозаписывающей компании и продюсерского центра. Некая Мелисса Пальват. Ей предложили занять это место совсем недавно. После таинственного исчезновения ее начальника, Эрика Кенделла.

Три норны разом кивнули.

– Сколько у нас еще времени? – спросил Пратна.

– Сорок пять минут до вылета.

– Назначай встречу, – распорядился сэр Фрэнсис Локк, как будто время повернуло вспять, как будто и не было этих шестидесяти лет, как будто Стивен по-прежнему был маленьким мальчиком, прислужником на церемонии старших, который машет кадилом и с ужасом наблюдает, как на алтаре часовни Святой Сесилии режут девственницу.

Он развернулся, чтобы идти к телефону. Он уже понял, какие они пустые и лицемерные люди. Они никогда не затронут то, что горит в его сердце. Никогда. Никогда.

искатель

Брайен Дзоттоли позвонил в «Stupendous Sounds Systems» из телефонной будки голливудского мотеля и попросил соединить его с отделом связей с общественностью.

– Знаете, я его самый большой фанат. Вы не подскажете, в каких городах будут его оставшиеся концерты, и в какие дни, и к кому обратиться, чтобы точно купить билеты?

С нью-йоркским агентом Тимми он говорил, запинаясь и как бы в сильном возбуждении:

– Понимаете, я писатель. У меня есть идея для очередного романа. Главный герой – двадцатилетний музыкант, рок-звезда… только он не простой человек, а вампир…

– Вы что, денег хотите? – спросил агент. Брату Брайен сказал только:

– Марк, я ее нашел. Она мертва. И это, мудила, твоя вина. Только твоя.

Брат разрыдался, и Брайен повесил трубку. Лицемер и ханжа, подумал он. Гребаный лицемер.

Потом он поехал в магазин и купил еще метел.