Текст книги "Вампирский Узел"

– Да ну тебя! Просто камушек, какой-нибудь камушек… отсвет лунного света…

Она снова с ним. В нем. Он открывает глаза, ветер колышет его ресницы, сквозь слой камня он чувствует запах крови и понимает, что сон про жажду закончился. Он чувствует, как деревянный клин крошит камень, вбивая в него жизнь, и она чувствует все вместе с ним, ее лихорадит от его голода…

– Мальчик, – шепчет один из солдат. – Как живой, совершенно нетронутый… мне страшно…

– Колдовство…

Он набрасывается на них. И она вместе с ним. Она в нем. Она ликует его свободой, наслаждается первым вкусом крови.

камень, ножницы, бумага

Тема огня отзвучала у него в голове. Они въехали в город. Узкий серпантин, все время в гору. Дорога скользкая, опасная. Но Брайен Дзоттоли справился замечательно. Как только музыка растворилась во внутренней тишине, вершиной горы разгорелся рассвет. Это было красиво. Небо как будто пылало в огне. Тихий маленький городок. Всего одна более или менее широкая улица с гордым названием Главная, и несколько узеньких переулков. Аптека, небольшой супермаркет, и что самое удивительное – зал игровых автоматов.

– Наверняка это не тот Узел, – сказал Пратна с заднего сиденья. – Трудно поверить, что наш общий друг избрал для последнего представления такую дыру.

– Ты хочешь сказать, – отозвался сэр Фрэнсис, – что ты бы не выбрал такую дыру. Но боюсь, дружище, что спектакль давно уже ставишь не ты.

Эта маленькая пикировка продолжалась уже не одну неделю.

– Аптека, похоже, открыта, – заметил Брайен. – Может быть, все-таки остановимся и посмотрим, чего да как?

– Странно. На улицах вообще никого. И посмотрите на дверь супермаркета, – сказал Фрэнсис. – Кажется, там над ней висит связка чеснока…

– Ага, точно. – Принц мгновенно оживился. – Может быть, нам наконец повезло.

– Сейчас остановимся. – Брайен вдарил по тормозам. Пратна и Фрэнсис выбрались из машины и, поддерживая друг друга, вошли в супермаркет. Стивен и Брайен пошли следом за ними. Стивен молчал. Пусть говорят другие. Повсюду пыль. На стойке с кассой, на полках. Такое впечатление, что никто сюда не заходил уже пару недель. Однако пахло свежесваренным кофе. Через пару минут из задней комнаты вышли двое. Пожилой мужчина и молодая женщина-индианка. А следом за ними в торговый зал вышли два мальчика. Рыжий и черноволосый. Они остались стоять у двери, из которой вышли. Как будто ждали, что сейчас случится что-то очень нехорошее. И Стивен понял – с ужасающей ясностью, – что их путешествие подошло к концу.

– С ними все в порядке, папа, – сказал черноволосый мальчик. – Солнце уже взошло.

Пратна и Фрэнсис понимающе переглянулись. Принц сказал:

– Я принц Пратна из королевского дома Таиланда. Они тупо уставились на него. Может, они и не слышали о такой стране, Таиланд.

Пратна продолжал, опустив обычное обаятельное вступление, долженствующее расположить собеседника:

– Мы ищем…

– Я… э… – Старик кашлянул.

– Не волнуйся, Кейл, – сказала женщина-индианка. Его жена. Стивен почему-то не сомневался, что это его жена. – Я вижу, им можно сказать всю правду. Кто бы они ни были. – Она обратилась к четырем незнакомцам. – У нас есть распятия. Мальчики настругали кольев. Иисус милосердный, мы рады любой помощи. Она точно будет не лишней.

Все сходилось как-то уж слишком быстро. Все четверо заговорили разом. Наверное, им долгое время было не с кем поговорить. Рыжий мальчик рассказывал, что потерял всю семью, черноволосый говорил про зал игровых автоматов, который оккупировали призраки, и все они упоминали Дом с привидениями на холме…

– Сколько здесь осталось людей? – спросил Стивен.

Они не знали. По ночам они ходят по улицам. А днем они спят в Доме с привидениями. Так думала женщина.

– А их предводитель…

Стивен достал из бумажника и передал им фотографию Конрада Штольца, вырезанную из газеты, – фотографию, которая объездила с ним полмира.

– Тимми Валентайн, – без колебаний сказал рыжий мальчик. – Алиса про него говорила.

Второй мальчишка, очень красивый, но мрачный, добавил:

– Она сказала, что теперь этот город называется Вампирский Узел.

Стивен оглядел магазин. Все деревянное. Полки, панели на стенах. Ряд бутылок с крепкими напитками. Как это все будет смотреться в огне? Я мог бы стать великим дирижером, – подумал он, – если бы не огонь. Он представил, как двое оставшихся Богов Хаоса горят заживо… может быть, на костре. Как исторический герцог Синяя Борода. Ведь его же сожгли на костре? Да, теперь он явственно слышал ее, эту музыку. Тему огня. Опера близится к завершению. Я мог бы стать великим дирижером. Тогда, в Байрёте, они восторгались мной…

– Нам надо где-то остановиться, – сказал сэр Фрэнсис.

– У нас дома можно, – сказала женщина-индианка. Ее звали Шанна Галлахер. Она была чистокровной шошонкой. – Будет немного тесно, но зато там безопасно.

Ему хотелось закричать: неужели ты ничего не видишь? Ты приглашаешь нас в дом… ты понимаешь, что это все равно что пригреть на груди змею?!

И это лишний раз подтверждало: они в отчаянном положении. Почти в безнадежном. Двое мальчишек смотрели на четверых чужаков, не скрывая своего любопытства.

Пригреть змею натруди. Но это уже не имело значения. Теперь ничто не имело значения. Ну что ж… тем скорее зажжется пламя. И волшебная тема огня утонет в ликующей и напряженной мелодии «Спасения любовью», и все опять станет чистым.

Брайен сказал:

– Я собираюсь пройтись осмотреться, пока не стемнело. У нас, как мне кажется, еще много дел.

Стивен решил пойти вместе с Брайеном. Боги Хаоса остались в магазине. На улице было холодно. Стивен поправил шарф и запахнул пальто. Ветер бросил ему в лицо пригоршню ледяного снега.

Он поглядел на дорогу, что пересекала рельсы и уходила вверх на гору, в лес. Они где-то там, наверху – Тимми и Карла. Но это уже не имело значения. Имела значение только музыка.

дитя ночи

– Просыпайся, – прошептал Тимми женщине в гробу. – Просыпайся, пожалуйста. – Они провели эту ночь вместе. Обнимали друг друга и нежно пили друг у друга кровь. – Просыпайся, пора. – Но он знает, что надо подождать. А пока…

огонь

…солнце уже встало. Оно висит низко в небе, разливая холодный свет по заснеженным крышам… Стивен зябко кутается в пальто… холод пробирает до самых костей… только тема огня может прогнать этот холод… он идет следом за Брайеном вдоль по улице, снег валит густой пеленой, ложится белой пушистой шапкой на ржавый почтовый ящик, на выступающие подоконники под витринами супермаркета… в витринах выставлены парики, Стивен заметил это забавное обстоятельство, когда они только въехали в город. Брайен остановился и смотрит в витрину. Он что-то кричит, но ветер, задушенный снегом, утробно воет, и Стивен не разбирает слов. Он подходит поближе и видит…

…витрина. Только теперь вместо болванок под парики – отрезанные головы. Кошмарное несоответствие. Старик с пышным начесом. Полусгнившая голова пожилой матроны в ярко-розовом парике-каре.

– Господи, – шепчет Брайен.

– Мрачные шуточки, – говорит Стивен, и музыка – тема огня – гремит у него в голове, и…

В пустых глазницах третьей головы копошатся черви. На вываленный синий язык четвертой села жирная муха…

дитя ночи

…он ласково гладит ее по лбу, стараясь согреть, но его жар стынет холодом, потому что он тоже мертвый…

зал игровых автоматов

…и Брайен увидел, что стекло витрины было разбито в углу. Наверное, его разбил тот, кто устроил эту кошмарную выставку париков, и два женских лица – вылитые сельские учительницы – глупо таращились из маленького сугроба, и пюре из крови и мозгов застыло на парике Клеопатры, нахлобученном на женскую голову с пухлыми щечками и редкими зубами…

дитя ночи

…и он целует ее в губы, такие холодные… и его губы тоже холодные… и он гладит ее руки… холодные… и его руки тоже холодные… и он кричит, вспоминая огонь своей смерти и своего второго рождения…

лабиринт

…и рядом, с проломом в стекле витрины, как будто забытая в спешке, лежит полуразложившаяся человеческая рука. На запястье – часы «Касио». И Пратна, подошедший к витрине следом за Стивеном и Брайеном, смотрит на них с отвращением, и…

зал игровых автоматов

…и когда тема огня умолкает, погашенная стылым снегом, Стивен слышит, как Брайена рвет…

лабиринт

…и голос Пратны перекрывает вой ветра:

– Похоже, ребята, мы все-таки в нужное место приехали, да?

дитя ночи

…и Тимми Валентайн кричит в отчаянии:

– Просыпайся! Пожалуйста, просыпайся! – И плотно задергивает шторы, чтобы свет восходящего солнца не коснулся Карлы Рубенс, матери, исцелительницы, возлюбленной…

огонь

Моей жены, – думает Стивен и вспоминает ту Карлу, с которой. он– познакомился в клинике. Как она обожала его, восхищалась… как хотела о нем заботиться.

ЗИМА:
Я – ТЬМА

Не важно, поедешь ли ты автостопом

Или заплатишь сполна

Я буду ждать на Вампирском Узле

И выпью душу твою до дна

Тимми Валентайн

24

память: дитя ночи: 78 год н.э.

Она вновь была призраком будущего, поселившимся в памяти мальчика-вампира. Она скользила от тени к тени. Там была пещера, а внутри пещеры – дверь. За дверью – мерцание огня, лужица красноватого света во мгле. На стенах – таинственные письмена, вырезанные поверх других, еще более древних. Каменные стены напоминают вагоны нью-йоркской подземки, густо исписанные граффити. Но она не понимает слов. Большинство надписей – на древнегреческом; но есть и на латыни, и на других языках.

За дверью – музыка. Какой-то струнный инструмент, мелодичные переборы, чистый голос юного мальчика. Ее тянет к нему… ну конечно, она так хорошо знает… еще узнает… этот голос. Она боится разоблачения. Это – священное место. Она знает, что многие побоятся сюда войти – осквернить святыню. Мимо проходит жрец, держа под мышкой ягненка. Он направляется к жертвенному алтарю. Она пытается заговорить с ним, хотя не уверена, что он понимает по-английски… но он проходит прямо сквозь нее. Здесь я бесплотный призрак, думает Карла Рубенс. Теперь она чувствует себя увереннее. Песня оборвалась. Мальчик что-то тихонечко говорит. Карла не знает этого языка, но почти понимает слова. Они балансируют на тонкой грани между бессмыслицей и смыслом. Она входит в комнату. Поначалу она чувствует сопротивление. Что-то похожее на силовое поле. Но она здесь – бесплотный призрак, и ничто не сможет ее удержать. Инстинктивно она понимает, что магия этого места действует только на тех, кто живет в этом времени.

Теперь она видит мальчика. Здесь он гораздо моложе. Из этого следует вывод, что он еще не стал вампиром. Когда она входит, он поднимает глаза… видел он что-нибудь? Он пожимает плечами. Их взгляды не встречаются, хотя она и пытается привлечь его внимание. Может быть, он видел мельком какую-то тень, но духи – частые гости в этой пещере, так что он не особенно озадачивается. Теперь она слышит какое-то чириканье, как будто где-то лопочет маленькая обезьянка. Оно доносится из огромной стеклянной бутыли, подвешенной к потолку в сети, сплетенной из толстых веревок. Внутри копошится существо – маленькое, сморщенное, действительно похожее на обезьянку. Мальчик что-то ему говорит, потом поднимает с каменного пола свой инструмент – кифару – и продолжает прерванную песню.

Голос мальчика, усиленный каменным резонансом пещеры, чист, как свежая вешняя вода; он как будто рождается из самих камней. И хотя при переходе границы между жизнью и смертью Карла Рубенс забыла, как это – плакать, она по-прежнему чувствует – с нежеланной и отрешенной бесстрастностью – вечный соблазн его песни, парящие дуги ее мелодии, холодную мраморную чистоту ее тембра… создание в бутылке уже молчит, умиротворенное… похоже, оно заснуло… но песня все не кончается. Она захватила мальчика целиком.

Она сидит рядом с ним, дышит его дыханием, читает его мысли. Она не может произнести его имя – имя, которым его называют там, длинное имя на древнегреческом языке, – имя, которое говорит о его посвящении мистериям Сивиллы. Она не может произнести его имя, но зато она знает, почему она здесь оказалась. Эта пещера в Кумах – священное место, где бессмертную прорицательницу держат в стеклянном сосуде. Тимми рассказывал ей… в их самую первую встречу. «До того, как я стал вампиром, – сказал он тогда, – я служил Сивилле Куманской».

И теперь Карла видит, что создание в бутылке – человеческое существо. Крошечная, сморщенная старушка жмется к зеленой стеклянной стенке, нервно раскачивается взад-вперед… глаза закрыты… лицо, все в морщинах, напоминает сморщенный лист папиросной бумаги… подбородок зарос щетиной. Ее сухой рот, раздутый изгибом бутылочной стенки, шевелится за стеклом, но слышны только глухие хрипы.

Карла бесплотным духом скользит к бутылке, мимоходом касаясь зернистой стеклянной поверхности. Она пытается прочесть мысли Сивиллы Куманской, но слышит только скрипучие вздохи и слово: «устала… устала – устала…» Мысли мальчика гораздо живее. Они мечутся у него в голове, как косяк мелких рыбешек, и в сеть ее ловящего сознания попадаются только обрывки образов: «Эту фразу оформить почетче… высокие ноты выпеваются через диафрагму, вот так… подчеркнуть высоту тона… ой, не ту струну задел… будет она говорить, интересно? Старуха… Я хочу пить… только нормальную воду, без серы». У него не особенно развито чувство времени. Теперь она понимает, что он всю жизнь провел в этой пещере, прислуживая Сивилле – бессмертной пророчице, которая говорит о будущем с той же уверенностью и так же бессмысленно и неясно, как и о прошлом. Его мысли – хрупкие, бестелесные. Они ускользают, когда пытаешься к ним прикоснуться. Если цветы могут думать, их мысли должны быть как раз такими.

Теперь она чувствует, что в пещере есть кто-то еще. Мужчина в богатом персидском наряде, с черной завитой бородой. На руках – тяжелые золотые браслеты. Глаза ослепительно голубые. Карла пытается прикоснуться и к его мыслям тоже, и натыкается на глухую стену; он окружил свои мысли кольцом огня.

Он говорит:

– Я дождался ночи, Сивилла, и пришел к тебе. У нас есть проблема.

Она отвечает, и ее голос подобен ветру в ветвях олив:

– А ты. Маг, по-прежнему крепок и бодр.

– Я заплатил страшную цену. – Он улыбается, и теперь Карла видит, что он вампир. Потом он замечает мальчика. Мальчик уже не играет. Он прячется в сумраке, ибо никто из смертных не должен входить в это святилище неочищенным, и не в привычках Сивиллы обращаться к незваным гостям напрямую, разве что только за тем, чтобы бросить проклятие.

– Кто этот мальчик? – говорит Маг. – Я услышал его голос еще снаружи. Он и привлек меня сюда, к тебе. Этот мальчик поет, как Орфей.

– Он мое маленькое сокровище, – отвечает Сивилла. – Я купила его у пиратов, когда он был совсем маленьким. Он из какой-то далекой варварской страны.

– Мальчик. – Голос у Мага густой и темный, как дорогое красное вино. Карле он кажется смутно знакомым. – Задай ей вопрос. Который ей все задают.

– Какой вопрос? – не понимает мальчик.

– Ба! Ты не читал Петрония?

– Нет, domine.

– Он умер не так давно. В правление Нерона. На площади перед Флавиевым амфитеатром [30]30
  Флавиев амфитеатр – Колизей в Риме.


[Закрыть].

Мальчик вдруг понимает. Он даже не говорит – он выпевает на греческом, обращаясь к женщине за стеклом:

– Sibyla, ti theleis? Чего ты хочешь, Сивилла, чего желаешь?

Надтреснутый голос, приглушенный толщей стекла:

– Не насмехайся надо мной, старик! – А потом, почти неслышно, она отвечает: – Apothanein thelo.

– Я хочу умереть. – Мальчик зачем-то переводит ее ответ на латынь, хотя нужды в этом нет.

– Я тоже, – тихо говорит Маг, и Карла вдруг понимает, что они с Сивиллой – давние друзья. Может быть, они дружат уже целую тысячу лет, может быть, очень давно, когда мир был еще молодым, они даже были любовниками. Маг – жрец Ахурамазды, живого огня. – Но теперь, – продолжает он, – я, кажется, знаю, что делать. Тысячу лет я изучал свет и тьму, и серые сумерки между светом и тьмой, эту тонкую полоску ничейной земли, где существует все, что доступно нашему пониманию. Я знаю, как снять с нас проклятие, Сивилла Куманская.

Он обнажает меч. Мальчик кричит. Это – немыслимое святотатство. Маг отрывисто говорит:

– Ни звука, мальчик! Ты идешь с нами. У храма ждет колесница. А теперь помоги мне перерезать веревки и снять бутылку.

– Ты оскверняешь священное место… – Мальчик умолкает на полуслове. Он думает: меня изобьют, а потом продадут в латифундию [31]31
  Латифундия – особый тип земледелия и землепользования. Возник в Древнем Риме в эпоху Республики. В латифундии интенсивно использовалась дешевая рабская сила.


[Закрыть] и уморят там до смерти работой…

– Подними ее.

Он должен слушаться. Она легкая – как его кифара. Он был уверен, что от нее будет пахнуть прогорклым – так пахло от всех стариков, приходивших в пещеру, даже от богатых и знатных римлян, натиравшихся розовым маслом, – но от нее пахнет гвоздикой, а ее тонкая, как пергамент, кожа удивительно мягкая на ощупь. Он берет ее на руки и выносит из дальней пещеры.

Стражники в первой пещере – в преддверии – либо мертвы, либо опоены сонным зельем. Где-то снаружи ржут кони. Он не помнит, что там – за пределами этой пещеры. Он даже не помнит, что он вообще там бывал. Он идет следом за Магом. Он не думает за себя – он делает то, что ему прикажут, как и пристало рабу.

Выход наружу скрыт фигурным фасадом из коринфских колонн. Они проходят под аркой ворот, и ветерок шевелит его волосы. Он потихонечку кашляет. Маг смеется.

– Колесница.

Старик и мальчик вдвоем водружают старуху на колесницу. Она закрыта какой-то тонкой и мягкой тканью. Даже в такой темноте он различает яркие расписные узоры, оттененные позолотой… работа сицилийских мастеров.

По-прежнему прижимая к себе Сивиллу, мальчик усаживается в уголке колесницы. Из открытого сундука, под завязку набитого драгоценностями, падает золоченый кубок. Мальчик боится, что сейчас его будут бить, но Маг только смеется. Может быть, он будет добрым хозяином.

Кони трогаются с места.

Маг говорит, обращаясь к мальчику, который не смеет поднять глаза:

– Ты такой молчаливый, мальчик. – Он оборачивается к вознице, суровому, нахмуренному нубийцу, у которого вырван язык, и объясняет, как выехать к главной дороге. Мальчик по-прежнему молчит. – У тебя есть имя, прекрасный певец?

– Нет, domine.

Ибо имя, данное в храме Сивиллы, священно. Оно – для богов. Не для смертных.

– Не бойся, kale mou, мой прелестный. – Маг легко переходит на греческий, как это принято у людей образованных (Карла, которая теперь стала отблеском позолоты на крышке сундука с сокровищами, без труда понимает, что он говорит; но его мысли по-прежнему скрыты глухой стеной). – Я не сделаю тебе больно… пока. А когда я все-таки сделаю тебе больно, за это будет такая награда, которую ты не в силах даже вообразить.

Сивилла тихонечко усмехается.

– Не смейся, подруга, – говорит Маг. – Мальчик нам нужен. Без него ничего не получится. У меня есть план. Сивилла:

– Я не верю в какие-то планы. Мои размышления о вечности не принесли никаких озарений. Прошлое, настоящее, будущее… все только горечь.

– Нет, Сивилла, – возражает ей Маг. Колесница как раз выезжает на мощенную камнями дорогу. – Я нашел способ, как обмануть вечность. У нас с тобой будет то, что есть даже у этого милого мальчика… величайший из всех даров. Мы с тобой станем смертными.

Мальчик замирает в леденящем страхе.

– Сейчас мы едем в Помпеи, – говорит Маг. – В мой новый дом.

– Я видела… – хрипит Сивилла.

– Я знаю, что ты видела. – Маг не дает ей договорить. – И это тоже – часть нашего плана.

Она снова смеется надтреснутым птичьим смехом. Маг говорит:

– Спой нам, мальчик.

– У меня больше нет кифары.

Маг роется в куче сокровищ. Звенят золоченые кубки, амфоры и кувшины стукаются боками, аметист размером с кулак падает из сундука на пол, но Маг даже не смотрит, куда он упал. Он достает кифару из черного дерева, инкрустированную неаполитанскими камеями, и каждый ее колок вырезан из какого-то полудрагоценного камня, причем двух одинаковых нет.

– Это должно подойти. – Маг передает кифару мальчику, и тот робко берет инструмент. Ни разу в жизни, за все одиннадцать лет, он не держал в руках такой ценной вещи. – Пой, – говорит Маг. – Облегчи мою тысячелетнюю боль.

Мальчик мнется – боится не угодить своему новому хозяину. Лунный свет проникает в повозку сквозь отверстие в пологе. Белое как мед лицо мага отсвечивает странным мерцанием. Мальчику страшно. По-настоящему страшно. Но разве можно не повиноваться этому человеку?! Он – всего лишь жалкий раб. Он ноет, и его голос срывается всякий раз, когда колесница подскакивает на выщербленной мостовой. Сивилла прислонилась к его плечу и вбирает в себя тепло его шерстяной туники… она то засыпает, то вновь просыпается, лихорадочно блуждая в сбивчивых сновидениях.

лабиринт: огонь: комната смеха

Мальчик – его звали Пи-Джей, а рыжий, как выяснилось, был ему просто другом, а никаким не братом – шуровал кочергой в камине. Стивен удобно расположился в кресле. Кейл Галлахер нервозно обхаживал важных гостей. Фрэнсис и Пратна устроились на диване.

Женщина – Шанна – сказала:

– Пойду сделаю кофе.

Брайен Дзоттоли тут же вскочил, готовый помочь. Стивен уже давно понял, что Брайену нравится эта женщина. Стоило лишь посмотреть, как он пожирает ее глазами, и все сразу же было ясно.

Снаружи выл ветер. Снег валил непрестанно. Когда Брайен и Шанна ушли на кухню, все остальные заговорили о вампирах.

– Только бы он прекратился скорее, этот проклятый снег, – сказал Кейл.

– Нужно еще дров принести, папа, – сказал Пи-Джей, однако не вызвался сходить во двор.

– Пойдем вместе сходим, – предложил его друг Терри. Взяв по распятию с каминной полки, они вышли из комнаты. Кейл пододвинулся поближе к огню.

– Ну вот, стало быть, что мы имеем, – сказал принц Пратна. Четверо стариков, у которых есть цель.

– А ты с годами становишься все сентиментальное, – заметил сэр Фрэнсис.

– Нам надо придумать какой-то план, – сказал Кейл.

– Дом стоит на горе, – начал Стивен. – Оттуда все происходит, и туда мы в итоге должны прийти. – Интересно, что стало с Карлой, подумал он. Может, она уже не человек? И какой будет их встреча? Слезливо-сентиментальной или наоборот?

– Мне вовсе не улыбается перспектива выходить из дома в такую погоду, – нахмурился Пратна. – В моем-то возрасте, право… о мои бедные кости… тем более я, как говорится, цветочек тропический, привыкший к теплу и солнцу. Я вот думаю… может, мне стоит лишь под конец появиться и нанести coup de grace [32]32
  Добивающий, смертельный удар (фр.).


[Закрыть].

– Снег может идти несколько дней подряд, – сказал Кейл. – Вон уже навалило… два фунта, не меньше. За окном ни хрена не видно. Дождемся утра…

– В окно лучше вообще не выглядывать, – заметил сэр Фрэнсис. – В свете… гм… кровожадных обычаев местного населения.

Стивен сосредоточенно наблюдал за тем, как в щелях между стенными панелями собирается влага. Ему вдруг стало зябко. Он пододвинул кресло поближе к огню.

Кейл повернулся к нему:

– Мне просто не верится… они все это серьезно?

– Серьезнее не бывает, – угрюмо отозвался Стивен.

– В голове не укладывается…

Стивен вздохнул:

– Несколько наших друзей уже погибли.

Кейл задумчиво пошуровал кочергой в камине. Он долго молчал, а потом произнес:

– В задней комнате есть три свободные кровати. Вообще-то это не комната даже, а что-то вроде складского чулана. Я там храню кое-какие лекарства, чтобы не загромождать склад в аптеке. Но там вполне можно спать. Правда, кому-то из вас придется лечь на диване в гостиной.

– Вот наш водитель и ляжет, – важно изрек сэр Фрэнсис. – Стивен поморщился. Его покоробил этот высокомерный тон, равно как и снисходительно-пренебрежительное отношение Фрэнсиса к Брайену. Интересно, подумал он, а что там делают Брайен и Шанна, уединившись на кухне.

– Ага, – с сомнением протянул Кейл. – Но они тут шастают вокруг дома, стучатся в окна… а он тут будет совсем один. Это не есть хорошо.

– Ничего. Как-нибудь справлюсь, – усмехнулся Брайен, входя в гостиную с подносом, уставленным кружками с кофе. Следом за ним вошла Шанна.

– У вас замечательная жена, – сказал сэр Фрэнсис. – Редкая женщина. – Это была обычная лесть. Комплимент вежливого человека хозяйке дома. Однако Стивен взглянул на Шанну Галлахер и подумал, что это правда. Но тут вернулись мальчишки с дровами, и ход его мыслей прервался. Он уставился на огонь. Терри с Пи-Джеем подбросили дров, и пламя плясало, завораживая, маня… Стивен чуть не забылся в этом огненном упоении. Но потом Кейл сказал:

– Займемся пока чем-нибудь конструктивным. Например, настрогаем кольев.

И наваждение рассеялось.

Снова вернулся страх. И он был сильнее, чем прежде.

А за окном падал и падал снег. Ночь сгущалась. Ветер выл непрестанно.

зал игровых автоматов

Три часа ночи. Все давно разошлись спать. Брайен остался в гостиной один. Он лежал на диване, зябко кутаясь в плед. В камине горел огонь. За окном ревел ветер.

Раздались шаги. Брайен поднял глаза и увидел Шанну Галлахер. Она стояла над ним в одной ночной рубашке.

– Тише, – она поднесла палец к губам. Он сказал:

– Ты пришла.

Она сказала:

– Не знаю даже, почему.

Он сказал:

– Потому что нам страшно, обоим. Мир, как мы его знали, подходит к концу. Больше нет никаких правил.

Она присела рядом с ним. Он приподнялся и поцеловал ее – страстно, настойчиво. Она ответила на его поцелуй. Но в ней была некая напряженная отстраненность – как стена, сквозь которую не пробиться. Он сказал:

– Завтра мы все умрем.

Они снова поцеловались. Он возбудился и неожиданно кончил. От одного поцелуя.

– Прости, я…

Она сказала:

– Я все понимаю. Это нормально. Кейл спит крепко. Давай попробуем еще раз.

– А ты не боишься, что он?..

– Нет.

Она забралась к нему под плед. Они обнялись, прижавшись друг к другу.

– Он был для меня как счастливый билет, чтобы вырваться из резервации. Но последние пятнадцать лет я только и думаю о том, как бы вернуться обратно.

– Ты его ненавидишь?

– Я из шошонов. – Медленно и игриво она расстегнула молнию у него на брюках. Потом ласково вытерла сперму кончиком простыни. Весь вечер он думал только о ней, о ее ароматной коже, о роскошных мягких волосах цвета ночного неба. Она шептала о чем-то своем, но больше всего – о сыне. Это был единственный человек на земле, которого она любила по-настоящему. – Я научила его понимать, кто он такой. Я рассказала ему про его народ. Я надеялась, что когда-нибудь мы вернемся вместе, и он пройдет ритуал посвящения в видение змея… ну, ты понимаешь… и станет мужчиной по обычаям моего народа.

Он опять возбудился. Но потом ему вспомнились номер в отеле на окраине Лос-Анджелеса, и женщина, которую он подобрал на дороге… мертвая женщина, истекшая кровью… и Лайза стоит на балконе… и водоросли у нее в волосах шевелятся под влажным ветром… и он…

– Но теперь я уже ничего не понимаю. Я больше не знаю, кто я, – продолжала Шанна. – Я не знаю, что делать: остаться здесь или вернуться… – Она тихо плакала у него в объятиях. Он подумал: а ведь я для нее совершенно чужой человек! А потом понял, что у нее действительно нет никого, к кому она могла бы обратиться за помощью и поддержкой…

Они занялись любовью как бы невзначай – как бы в продолжение разговора. Когда они оба кончали, она прошептала:

– Кто я? Кто я?

Прошептала, не переставая плакать. А потом что-то стукнуло в переднюю дверь, и Шанна сказала:

– Ветер, это ветер…

Но Брайен знал, что это никакой не ветер. И голос у двери:

– Миссис Галлахер, впустите меня, пожалуйста… мы с Пи-Джеем пошли на охоту за Дэвидом и Алисой, но они погнались за нами… пожалуйста, откройте дверь…

Шанна встала, надела ночную рубашку и пошла открывать, а потом…

Крик откуда-то сверху. На лестницу вылетели Пи-Джей и Терри с распятиями в руках.

– Это Дэвид, мама, не открывай!

Дверь распахнулась. В ту же секунду огонь в камине погас, и в дверях возник Дэвид. Брайен отметил, что он – точная копия Терри, вернее, был бы точной копией Терри, если бы не синюшно-бледная кожа и окровавленные клыки, которыми он впился Шанне в шею. Терри с Пи-Джеем отчаянно лупили его распятиями, отчего у него на лице оставались багровые волдыри, как от сильных ожогов, и кровь стекала у Шанны по шее, и Дэвид тянул ее в пелену снегопада, двигаясь с неестественной скоростью, а снег все валил и валил, и все было белым – земля и небо, – и Терри с Пи-Джеем бросились следом за Дэвидом, но в густом снегопаде было не разглядеть, в какую сторону он ушел, а потом на лестнице показался Кейл с распятием в одной руке и дробовиком в другой. Брайен, придавленный грузом вины и стыда, не мог выдавить из себя ни слова. Он просто стоял, глядя в потухший камин и застегивая рубашку; и Кейл сразу понял, что произошло, и зарыдал, но без слез – беззвучно, надрывно, – а двое мальчишек совсем растерялись и только таращились на Брайена с Кейлом. Наконец Кейл сказал:

– Закройте эту гребучую дверь.

Никто не сдвинулся с места.

– Я… – начал было Брайен. Но Кейл не дал ему договорить:

– Я убью тебя! Твою мать, я тебя убью!

– Прекрати, папа, – сказал Пи-Джей. Потом повернулся к Брайену. – Она должна различать разницу между ними и нами за милю. Даже я различаю, хотя я шошон только наполовину. Из-за вас она забыла, кто она. Вот почему она его впустила. Брайен хотел что-то сказать, но Пи-Джей продолжал:

– Вы ни в чем не виноваты, Брайен.

Брайен видел, что мальчик изо всех сил пытается держаться – как учила его мать. А вот старый Кейл просто сломался. Брайен угрюмо молчал. Да и что сказать мальчику, когда ты только что был в постели с его матерью, и она из-за этого стала вампиром? Господи Боже. Он не мог смотреть в глаза этому парню. Боялся его вполне справедливой ярости. Но больше всего он боялся, что Пи-Джей станет его жалеть.

В конце концов он все-таки выдавил:

– Мне очень жаль. Пи-Джей вскинул голову:

– Я никогда не забуду, кто я.

Повисла неловкая пауза. Все ждали, что кто-то хоть что-нибудь скажет и нарушит эту гнетущую тишину. Ставни гремели под ветром. Никто так и не закрыл дверь, и на порог уже намело снега.

А потом Кейл резко проговорил:

– Я всегда это знал… я для нее слишком старый. Он захлопнул переднюю дверь и поднялся к себе, по-стариковски шаркая ногами.

Брайен обернулся к Пи-Джею:

– Нам казалось, что так будет правильно… то есть все остальные – такие старые, а мы с ней… для нас это было как будто последний шанс… Господи, что я несу?! Как мне попросить у тебя прощения? Я…

Пи-Джей сказал:

– Мне всегда хотелось такого отца, как вы… молодого… с кем можно поговорить… ну, вы понимаете… но…

– Моя племянница умерла. – Брайен шагнул вперед и обнял обоих мальчишек, пусть это были чужие дети… Они все потеряли родных и близких. Они все знали, что это такое – терять. Всю ночь до рассвета они посидели на диване в гостиной, тесно прижавшись друг к другу. И каждый переживал свое горе – один.