Текст книги "Колокола"

Но знатный господин сказал ему:

– Мой милый мальчик, ты спас мою честь и мое состояние. Меня обвиняют в том, что я растратил казенные деньги, а эти бумаги доказывают, что я невиновен. Расскажи теперь, как ты нашел ящик!

Бьерн рассказал свое приключение, но умолчал о том, как дурно его отчим поступил с ним.

– По всему видно, что ты честный мальчик, – сказал господин в халате. – Хочешь, я положу в банк на твое имя тысячу рейхсталеров и дам тебе в том письменное удостоверение?

Конечно, Бьерн остался этим очень доволен; что ему было делать с такой кучей денег? Он поблагодарил знатного барина, возвратился к своему капитану и рассказал ему о своем новом счастье.

Капитан улыбнулся и сказал:

– Ну, Бьерн, ты теперь богат и тебе незачем работать на море. Теперь тебе можно быть ленивым и несколько лет кряду есть пирожки.

– Нет, спасибо, я не так глуп, – отвечал Бьерн. – Теперь я хочу хорошенько работать, выучиться морскому делу. Тогда я могу стать через несколько лет старшим матросом, а потом штурманом.

– А потом капитаном?

– Да, потом капитаном, – отвечал Бьерн и покраснел за свое беспредельное честолюбие. – Я употреблю деньги на изучение мореплавания, – говорил он, – и, когда у меня будет собственный корабль, я поеду в Раумо за матерью…

– Вот это хорошо, Бьерн! – сказал капитан. – Будь верен своему решению, и да поможет тебе Бог.

Бьерн молодцом выдержал свое решение. Два года он был каютным юнгой; он вырос и стал сильным; он начал ходить, расставляя ноги, как имеют обыкновение ходить моряки; затем он стал юнгой, потом матросом, потом старшим матросом и наконец штурманом. Он объездил весь свет, трудился в поте лица, но всегда был бодр и весел. Две зимы он изучал мореплавание, математику и географию и с честью выдержал экзамен; тогда под его команду дали корабль. Он был добросовестный, надежный и знал свое дело, и счастье ему улыбнулось. Через несколько лет он уже был капитаном своего собственного корабля, который он назвал «Медведицей».

В один прекрасный день в Раумо было целое событие. Туда пришел чужестранный корабль, подобного которому еще не видывали. Все мачты и блоки были обиты медью и сверкали на солнце, как золотые. На носу блестела медведица из серебра, и на всех флагах можно было прочесть: «Медведица».

Весь город любовался, все спешили на набережную, чтобы вдоволь насладиться зрелищем величественной «Медведицы». Не менее других сгорал от любопытства старый купец Гульдберг со своим сыном Мозепом.

В последние годы счастье отвернулось от Гульдберга; у него только и оставался теперь его большой нос да старый корабль «Аполлон». Мозеп по большей части проводил свое время, валяясь на диване за чтением старой газеты. Но теперь и Мозепу захотелось в гавань; отец с сыном велели перевезти себя на лодке к «Медведице». Там они почтительно попросили разрешения удостоиться чести осмотреть великолепный корабль.

– Пожалуйста, входите, – отвечал капитан, стараясь не показать вида, что он узнал своего отчима и его коварного сына. Им же никогда не пришло бы в голову, что этот молодой, красивый капитан был не кто иной, как их маленький Бьерн. Они приняли его за богатого англичанина, который путешествует, чтобы посмотреть чужие страны.

Капитан дал им вдоволь налюбоваться достопримечательностями корабля, а потом пригласил их отобедать на корабле. Вообще он имел самые скромные привычки, но тут он велел подать к столу множество редких блюд и дорогие вина, привезенные с разных сторон света. Его гости не могли надивиться великолепию корабля и изысканности обеда: они готовы были лопнуть от зависти, а это-то и веселило Бьерна.

После того как гости кисло-сладкими словами выразили Бьерну свою благодарность за гостеприимство и попрощались с ним, Бьерн как бы случайно спросил, жива ли еще жена Гульдберга.

– Как же, бедняжка жива, – отвечал Гульдберг, – но она никуда не выходит, она все оплакивает своего глупого сына.

– Вот как, – сказал Бьерн, – у нее был сын?

– Да, скверный и глупый мальчишка, который утонул в море.

– А верно ли это, что он утонул? – спросил Бьерн.

– К несчастью, да, – со вздохом отвечал Гульдберг. – Его смыло волной, и он пошел ко дну, как камень.

– А зачем он толкал меня? – сказал Мозеп.

– Но я слышал, что его несправедливо обвинили и бросили в челнок одного в открытом море, – продолжал капитан Бьерн.

Мозеп покраснел и воскликнул:

– Да, но ведь ему дали с собой хлеба!

– Замолчишь ли ты? – крикнул на него отец.

Капитан Бьерн пристально посмотрел им в глаза и сказал:

– Я слышал, что мальчик жив и хочет подать жалобу на своего отчима в суд. Весь экипаж может засвидетельствовать, что мальчика бросили одного в открытом море.

Гульдберг и Мозеп побледнели, а нос Гульдберга стал голубым. Они не могли придумать ничего более умного, как отрицать все.

– Вот как! – сказал капитан Бьерн. – Я читал про другого маленького мальчика, который жил много лет тому назад, его тоже звали Моисеем, только не Гульдбергом. Он также был брошен в маленькой корзинке в реку Нил, и все-таки он остался жив и из него вышел человек. Разве не знаете вы, что волны повинуются воле Божией? Пред Господом лгать нельзя. Что сделали вы с маленьким Бьерном?

Только теперь Гульдберг с сыном узнали Бьерна, совесть заговорила в них и, задыхаясь от волнения, они бросились на колени, молили о прощении и обещали никогда больше так не поступать.

Бьерн, который превратился в строгого капитана Бьерна Скуга, дал им некоторое время постоять на коленях и затем сказал со слезами на глазах:

– Встань, отчим! Встань, Мозеп! Я не для того пришел, чтобы отплатить Господу за его милости ко мне, показав черствое сердце. Нет, я не буду жаловиться на вас, все забыто. Отдайте мне только мою мать, тогда мы снова будем друзьями!

У Гульдберга точно гора свалилась с плеч, и нос его снова принял темно-красный цвет. Мозеп притворился, что плачет, и от радости начал лгать, что никогда никого не любил так, как своего милого братца Бьерна. Затем все отправились к несчастной, заброшенной матери Бьерна, а как она была поражена и обрадована, этого описать нельзя. Пятнадцать лет она оплакивала своего милого маленького Бьерна, и вот теперь он стоит перед ней живой: этот статный, отважный моряк – ее сын! Да, из него действительно вышел человек, как она это предсказывала, когда он был еще маленьким.

Только теперь, когда Бьерн снова нашел свою мать, он почувствовал себя совсем счастливым. Он сейчас же купил для нее и себя красивый дом, в котором они поселились и прожили счастливо целый год, а «Медведица» стояла пока в гавани на якоре. В это время в доме появилась новая молодая, красивая хозяйка. Капитан Бьерн полюбил бедную и работящую девушку из Раумо, которая умела плести самые тонкие кружева[4]4
  Город Раумо славится своими кружевными изделиями. Примеч. переводчика.


[Закрыть], и женился на ней. Некоторое время он жил совершенно счастливый, но вскоре его снова потянуло в море. Теперь, когда его мать была не одна, он мог спокойно уехать. Но теперь он не уезжал на край света, он хотел быть ближе к дому: он уезжал обыкновенно в мае и возвращался в ноябре с чудными Рождественскими подарками для своей матери, для жены и для своих маленьких ребятишек. Плясать с ними вокруг елки было повеселее, чем когда-то сидеть одиноко в лодочке посреди открытого моря.

Кажется, все было бы хорошо. Но Гульдберг с сыном предпочитали бы, чтобы Бьерн оставался в своей шлюпке и никогда бы не появлялся больше. Они завидовали его счастью и думали денно и нощно, как бы и им разбогатеть так же, как Бьерн, который рассказал им о своем приключении с Нукку-Матти, о погибшем корабле и о ящике из красного дерева. Он, смеясь, рассказывал, как сновидение твердило ему: три вещи, три вещи! Об этом-то главным образом и думали Гульдберг с сыном, и они все больше и больше начинали верить, что это было не что иное, как волшебство. «Но ведь таким образом и мы могли бы разбогатеть», – решили они.

Стоило бы попытаться сделать то же самое. Старый корабль «Аполлон», рассохшийся и растрескавшийся, все еще стоял на якоре в гавани. Гульдберг велел его законопатить, нагрузил его мехами и смолой и отправился на нем со своим сыном в Стокгольм в надежде найти по дороге ящичек из красного дерева.

Все должно было происходить совершенно так же, как было, когда бросили Бьерна в открытом море. Гульдберг бросил в море старую, негодную пенковую трубку, сделал вид, будто очень сердится на Мозепа и высадил его в большую лодку в спокойном море.

В лодке была постелена постель из двух перин, шелкового одеяла, двух простынь и трех подушек. Мозепа снабдили провизией: ему дали с собой четыре большие булки, кадушку масла, телячье жаркое, сыр, блюдо блинов, банку с вареньем, корзину пива и шесть бутылок вина. Одетый в волчью шубу и высокие сапоги, Мозеп развалился на мягких подушках и курил сигару.

Корабль ушел, лодка осталась одна, все было тихо. Мозеп плотно поужинал, выпил пива, вина, опять закурил сигару и нашел приключение довольно забавным. Когда стемнело, он натянул одеяла на уши и заснул как убитый. Прочесть вечернюю молитву он нашел совершенно лишним.

К ночи разыгралась буря. Мозеп спал, а непогода загнала его лодку к островам Колючек. Там на голой скале сидела Баба-Яга и высматривала добычу. Она увидела Мозепа, вытащила его лодку на берег и потащила его в свою промозглую пещеру. Там она уложила его в постель из крапивы. Все тело его горело, как в огне, его кололо, точно иглами; свинец давил ему веки и сердце; колдунья царапала и щипала его до синяков, таскала за волосы и при этом так хохотала, что козлиная шкура лопнула у нее на спине. Когда она позабавилась таким образом некоторое время, она бросила Мозепа опять в лодку и оттолкнула ее от берега.

Мозеп проснулся, почувствовав, что он лежит в воде, тогда как лодку швыряло из стороны в сторону, как мяч. В ужасе он вскочил было, но опять свалился; его голова болела, все тело жгло, точно его высекли крапивой.

Три дня его носило по морю, двигаться он не мог, солнце его жгло, есть он был не в состоянии. Теперь приключение уже не казалось ему более забавным. Наконец на третий день буря утихла, и Мозеп решил хорошенько угоститься. Но, увы! булки и сыр совсем размокли, кадушка с маслом скатилась в море, а блины стали добычей рыб. К счастью, оставалась еще телятина, пиво и вино. Мозеп поел и ободрился.

Но что это? Верить ли глазам? Вот разбитый корабль без мачт в расселине подводной скалы. Мозеп подплыл к нему: на корабле никого не было, все было в беспорядке, в воде плавал товар. Мозеп мог бы спасти много товара, но он искал только три вещи: козу, хлеб и ящик из красного дерева.

Козы не было, но зато он нашел серую кошку; хлеба также не оказалось, но зато он захватил смоляную бадью. Теперь оставалось только найти ящик. Какое счастье! Он нашел наконец круглый ящик, и не все ли равно, если он был не из красного дерева, а осиновый. С этими-то тремя сокровищами отъехал он от корабля совершенно довольный.

Наступил вечер; Мозеп поел телятины и заснул, между тем как его продолжало носить по морю. Утром Мозеп проснулся и, почувствовав голод, хотел было приняться за телятину, но оказалось, что телятину съела кошка. С каким наслаждением он швырнул бы кошку в море, но она оцарапала ему лицо, да и он вспомнил: три предмета! Нет, она должна жить. На седьмой день у бедняги не оставалось ничего, кроме вина! Он напился, голова у него пошла кругом, и он непременно свалился бы в море, если бы в это время не проезжала барка с дровами.

– Поймай-ка лодку да прихвати пьяницу! – закричал хозяин барки своему единственному матросу.

Матрос сделал, как было приказано, и Мозепа втащили на барку.

– Освежи-ка его линьком немного, тогда он придет в себя! – сказал хозяин.

Мозепа освежили и взялись за хорошую плату доставить в Раумо.

Когда, по приезде в Раумо, Мозеп увидал отца, он со злостью ударил кулаком об стол и грубо спросил, как могли его оставлять шесть дней в море.

– Ах, мой милый мальчик, – отвечал Гульдберг, – если бы ты знал, что случилось! После того как тебя спустили в лодке в море, ночью поднялась страшная буря; мы срубили мачты, но корабль выбросило на подводную скалу, и никому не было времени подумать о тебе. Ах! Мой прекрасный «Аполлон»! Мои бочки с дегтем и мои драгоценные меха! Они стоили дороже целого ведра золота и серебра. Ох, ах! – и Гульдберг горько заплакал, так как ничто так глубоко не огорчало этого человека, как потеря денег.

– Ну, а как твои дела? – спросил он, продолжая рыдать. – Нашел ли ты ящичек?

– Конечно, нашел! – сказал Мозеп. – И нелегко он мне достался! Меня таскали за волосы, царапали, кусали, щипали, били так, что я едва ноги волочу. Но это пустяки. Я спал наполовину в воде, солнце жгло меня, меня обокрали, я должен был питаться одним вином и попробовал линька, но и это все ничего. Так-то и так было дело. Теперь я так богат, что Бьерн жалкий нищий в сравнении со мной.

– Милый мальчик, неужели мы и вправду богаты? – воскликнул отец.

– Я говорю, что я богат, а тебя это нимало не касается, – возразил Мозеп дерзко.

– Ненаглядный мой сынок, ведь я теперь беден, неужели же мы не поделимся, как добрые друзья?

– Не видать тебе ни старой подошвы, – отвечал Мозеп.

– Ах, Мозеп, как можешь ты быть таким неблагодарным к твоему доброму отцу! Где ящик?

– Вот он! – отвечал Мозеп и с гордостью указал на ящик.

– Что это такое? – воскликнул Гульдберг. – Так это этот ящик? Так значит ты был на погибшем «Аполлоне»?

– На «Аполлоне»? – спросил удивленный Мозеп.

– Да, ты был на «Аполлоне». Хорошее сокровище, нечего сказать! Что, думаешь ты, в ящике?

Мозеп объяснил, что так как Бьерн открыл свой ящик только в Стокгольме, то он не решался открыть свой ящик раньше, чем приедет в Раумо. Но что же другое можно было найти в ящике, как не золотой песок и бриллианты.

– Золотой песок? Ах ты, простофиля! Открой сам и смотри!

Мозеп открыл ящик дрожащими руками. И что же он в нем нашел? Старый отцовский парик, который должны были в Стокгольме дать заново завить.

Гульдберг, при всем своем горе, не мог удержаться от смеха. Это обозлило Мозепа, который находил, что у него и так довольно огорчений.

– Послушай-ка, отец, – сказал он, – ведь «Аполлон» был нагружен дегтем и мехами?

– Да, к несчастью, к несчастью, – вздохнул отец. – И все это теперь лежит на дне морском.

– Но я кое-что спас.

– Да неужто? Что же ты спас?

– Вот эту смоляную бадью!

– Стыдись! Неужели ты ничего не спас из моих драгоценных мехов?

– Конечно, спас, – сказал Мозеп.

– Не серый ли?

– Да, именно серый.

– Ну, это хоть маленькое утешение. Где же мех, мой милый мальчик?

– Да вот он бегает на своих четырех, – отвечал Мозеп, указывая на корабельную кошку, которая выгнула спину перед удивленным хозяином.

– Ах ты, дурень ты этакий! – закричал Гульдберг в гневе, схватил палку и давай бить Мозепа по спине.

Палка плясала, кошка шипела, а Мозепу казалось, что он снова попал на острова Колючек. Но Бьерн ничего этого не слышал: он был далеко от них, он учил своих ребятишек лазать по своей спине, как по мачте большого корабля.

Как Скандинавия и Финляндия превратились в полуостров

Был ли ты когда-нибудь на счастливом острове? Видел ли ты далеко в море его цветущий берег? Там нет бурь, там море не пенится, там вечно голубое небо, там вечно цветущие луга. Вот где я хотел бы жить, вот где я хотел бы построить себе домик, выкрашенный красной краской; а в заливе у пристани у меня стояла бы белая лодочка с светло-голубыми парусами. Вот это было бы счастье жить и умереть там с милыми сердцу!

Но я не могу попасть туда; туда слишком далеко плыть через синее, широкое море. Я плыву, плыву, и все так же остается далеко до этого счастливого острова. Об нем есть сказание. Это сказание слышали бабушка моего дедушки и дедушка моей бабушки, когда они были еще совсем маленькими, и тогда уже это сказание было старинное-старинное. Вот что говорит оно.

Счастливый остров назывался Скандия, а находился он в Северном море между Атлантическим океаном с запада и Азиатским материком с востока. Финны звали остров Суомисари, Финляндский остров. Между островом и Азией был широкий пролив. У короля Азии был сын по имени Деллинг, утренняя заря, а у короля океана была дочь по имени Аталанта, вечерняя заря. Они были детьми, когда короли подарили им счастливый остров, чтобы они могли встречаться там и на свободе играть с бабочками и раковинами. Деллинг и Аталанта, утренняя заря и вечерняя заря, встречались во все времена года на острове, потому-то остров и был счастливым.

На ледяной горе, далеко у Северного полюса, жили две волшебницы, черная Вала и белая Вала[5]5
  Мифологическое лицо у древних скандинавов.


[Закрыть].

Черная Вала видела, как дети играли на счастливом острове, и затаила в своем черном сердце зависть. Зачем эти дети так счастливы? Зачем они играют с бабочками, тогда как мы мерзнем на ледяной горе? Ей захотелось, чтобы на счастливом острове царил вечный мрак и холод и чтобы он превратился также в ледяную гору. Она подула холодом, но в ее черных легких не нашлось столько воздуху, чтобы сдуть все лето; ей удалось это только наполовину. Она навеяла шесть месяцев зимы, а остальные шесть месяцев пошли на весну, лето и осень.

– Что ты наделала? – сказала белая Вала, грустная и огорченная. – Теперь дети должны постоянно искать друг друга. В продолжение трех месяцев они потеряны друг для друга в темноте; в продолжение шести месяцев они будут видеть только край одежды друг у друга, не будучи в состоянии догнать один другого. Только три месяца в году они будут играть вместе, как прежде, на счастливом острове.

– Да, – сказала черная Вала с ледяной насмешкой, – жаль, что у меня слабая грудь, а то я дунула бы тьму на все время; тогда бы им пришлось играть в прятки круглый год.

Но белая Вала нашла, что это слишком жестоко, пожалела детей, и, чтобы утешить их, она спела новую песню, которую понесла к счастливому острову каждая волна; ветер подхватил ее, и она звучала в каждом порыве его у берегов счастливого острова: «Наш остров прекраснейший во всем Божьем мире, путь к нему долог, счастье на нем кратковременно, но любовь к нему чиста, как снег; наш остров – остров счастливых детей».

Черная Вала услыхала песенку, которая раздавалась на волнах у всех берегов, и, слыша эту песню в продолжение тысячи лет, она нашла это докучливым. Тогда она решилась навестить своего отца, старого великана в недрах земли, которого шведы и норвежцы зовут Фурноютер, а финны – Вироканнас. Ему-то Вала и пожаловалась, что ветер и волны поют неприличную песню и что это не дает ей спать спокойно на ее ледяной горе. «Старая-престарая песня о каких-то счастливых детях», – говорила она.

– Это еще что такое счастливые дети? – пробормотал великан себе в бороду. Он с самого сотворения мира никогда не слыхивал что-нибудь о детях.

– Детьми, – сказала Вала, – называют породу таких маленьких лягушек, которые постоянно попадаются взрослым под ноги. И вот теперь два таких гада прыгают на счастливом острове.

– Так прогони же их! – посоветовал великан.

– Не могу, отец: ведь остров-то им принадлежит.

– Сурт! – позвал великан.

Сурт явился. Это был старший сын великана, князь огня, кузнец, у которого горн был в кратере вулкана.

– Пойди разбей на куски счастливый остров. Вала, сестра твоя, не имеет покоя от глупых песен.

Сурт пошел и устроил вулкан под счастливым островом; зарядив его хорошенько, он поджег его, и бррр… вот отскочил маленький кусок острова и упал в море; его впоследствии назвали Исландией. Но большая часть острова стояла невредимо на своем гранитном основании.

Сурт вернулся к отцу с отчетом, что счастливый остров ему не по силам.

– Что такое? – сказал великан. – Неужели твоей сестре не будет покоя из-за песен каких-то лягушек? Иди строй стены и башни вокруг счастливого острова, чтобы гадины не могли выползать на него из моря! Надеюсь, что тогда наконец прекратятся все эти песни.

Опять Сурт ушел и начал стеной нагромождать и сковывать скалы вокруг счастливого острова. Это была долгая и утомительная работа; угли в его горне потухли прежде, чем он успел окончить свои стены. Он начал с западной стороны, но когда дошел до юго-восточной стороны острова, то стена вышла такой низкой, что олени и медведи так и прыгали через нее вперегонки. Деллинг, утренняя заря, переплывал пролив, а Аталанта, вечерняя заря, перелетала через скалы с запада, чтобы играть, как прежде, на счастливом острове.

Черная Вала на ледяной горе непрестанно слышала все ту же песню, и вот с черной ночью на сердце пошла она опять к своему отцу в недра земли.

– Отец, Сурт обманул тебя. Он оставил отверстие в стене; дети подплывают к острову через пролив, и я не имею покоя от песни.

– Сурт, – сказал великан, – какая польза в стене, если на юго-востоке ты оставил отверстие. Ты совсем охрип, дуя в свои скверные вулканы. Иди в Исландию, залезь под гейзер и извергай лаву в продолжение ста лет!

Сурт улетел, а великан позвал своего второго сына, князя ветра, который был столь же хитроумен при всей своей слабости, сколько Сурт был глуп при своей непомерной силе.

– Каре, – сказал великан, – лягушки подплывают через пролив к счастливому острову, и Вале, сестре твоей, нет покоя. Пойди завали пролив и построй через него мост из песка! Если тебе не удастся исполнить это лучше, нежели Сурту, то я выщиплю все до единого перья из твоих крыльев бури.

Каре быстро полетел к широкому проливу, который соединял Ледовитый океан с морем, которое теперь называется Финским заливом. Там он вырвал на берегу самую высокую сосну и начал мерять стволом глубину пролива. Что за страшная глубина! Такую глубину можно и теперь еще найти на Ладожском озере: никакая сосна не могла бы достать до дна.

«Как же мне теперь построить песчаную насыпь через этот широкий и глубокий пролив? – подумал озабоченный Каре. – Я недостаточно силен, чтобы завалить пролив скалами. О, глупый Сурт! О, мои прекрасные крылья! Неужели вам никогда больше не придется мести бушующие волны?»

В то время как он, беспомощно сгорбившись, сидел в расселине скалы, он вдруг увидал двух мальчиков-великанов, Касе и Свасе, которые стояли друг против друга на противоположных берегах пролива и забавлялись тем, что швыряли в море рикошетом плоские плиты гранита. У Каре сейчас же созрел план действий.

– Касе, – сказал он мальчику, который стоял на счастливом острове, – весь свет говорит, что Свасе может бросить камень до самого Лофотена, а ты не добросишь и до середины пролива.

– Эка невидаль какая! – воскликнул возмущенный Касе, взял глыбу гранита и швырнул ее в самую середину пролива.

– Недурно, – подтрунивал Каре, – но ведь это было только случайно.

– Случайно? – закричал Касе, еще более выходя из себя, и давай швырять в пролив утес за утесом.

А Каре уже был на противоположной стороне пролива и говорил Свасе:

– Свасе, весь свет говорит, что Касе может бросить камень до самого Енисея, а тебе не бросить и до середины пролива.

– Что такое? – воскликнул Свасе, взбешенный в свою очередь. – Я не могу? – с этими словами он швырнул скалу в самую середину пролива.

– Ну, да это только нечаянно удалось тебе, – подзадоривал Каре.

– Нечаянно? – закричал Свасе. И вот он начал так же, как и Касе по другую сторону пролива, швырять одну скалу за другой в пролив.

Всякому известно, как мальчики разгорячаются, когда хотят превзойти друг друга в силе и мужестве, и всякий поймет, что Касе и Свасе не прекратили своего состязания до тех пор, пока не побросали в залив все скалы, которые были на берегах. Когда наконец они устали до того, что не в состоянии были поднять маленький камешек, они выплыли в пролив, чтобы в заключение задать друг другу хорошую потасовку, и с тех пор никто никогда не видал их больше.

К своей великой радости Каре заметил, что мальчики так много набросали камней в пролив, что в нем образовалась большая отмель. На это-то Каре и рассчитывал.

– Теперь моя очередь приниматься за работу, – сказал он себе.

Тогда он сделал большой прыжок далеко в Ледовитый океан, хорошенько набрался воздуха и поднял самую страшную бурю. Волны вздымались, точно высокие горы, они подняли со дна песок и нанесли его в пролив. Весь этот песок и ил окружили отмель и образовали широкий плотный мост между материком с востока и счастливым островом с запада. Пролива больше не существовало, остался только залив на севере, который теперь называется Белым морем, и залив на юге; этот залив впоследствии превратился в озеро, которое теперь называется Ладожским. Но теперь счастливый остров соединился с материком на востоке и уже перестал быть островом, а превратился в полуостров.

Этого теперь уже никто не изменит. Счастливого острова, увы, больше нет, он превратился в сказку, в сон давно минувших дней. Далеко-далеко в тумане над морем людям чудятся его цветущие берега, и они плывут в ту сторону, они идут под парусами, они ищут, но остров все так же далек. Мальчик отправляется на поиски, когда ему минуло пятнадцать лет, и возвращается седовласым старцем. Но ты думаешь, он нашел счастливый остров? Никогда, никогда не приближался он хоть бы настолько, чтобы привязать свою лодку к березе на берегу острова и сказать: «Наконец-то я здесь»… Да, конечно, он здесь, но уже не на счастливом острове, а на полуострове, окруженном с трех сторон морем; на полуострове, где пересекаются дороги, где борются державы, где бодрствует забота, где горе бросает тень на лучи солнца. Где, где же счастливый остров?

Не спрашивай так, ведь он все-таки существует, но он не в море, он в сердцах людей. Где спит доброе дитя, где бодрствует ангел, где живет добрый человек в Божьей правде и с чистой совестью, там, да, там счастливый остров. Плыви туда и будешь грести не напрасно!

Черная Вала и старый великан в недрах земли думали, что они навсегда разлучили утреннюю и вечернюю зари. Они обманулись. Могущество света и любви может померкнуть только на время, но разлучить или убить их нельзя никогда.

В продолжение трех месяцев королевские дети не могут видеться, но они не перестают искать друг друга, и вот в продолжение шести месяцев они могут видеть высоко над горами края одежды друг у друга. Это придает им бодрости искать, все искать друг друга в облаках, и наконец они соединяются в середине лета в тех местах, где они прежде встречались на счастливом острове. Тогда облака снова окрашиваются в пурпур и золото, и дети снова поют старую песню, которая когда-то была им так мила: «Наш остров прекраснейший во всем Божьем мире, путь к нему долог, счастье на нем кратковременно, но любовь к нему чиста, как снег: наш остров – остров счастливых детей».