Текст книги "Колокола"

Конькобежец

Конечно, это хорошо, да и необходимо учить уроки в свое время. Надо сидеть за книгой и не откладывать ее в сторону до тех пор, пока все уроки не будут приготовлены к следующему дню. Если же в голову ничего не идет, хлопни себя хорошенько книжкой по лбу, начни сначала, будь настойчив, не теряй надежды и скажи себе: «Раз другим удается, то должно удаться и мне!» И ты увидишь, что если прилежно примешься за дело, то скоро все кончишь, я в этом уверен. Мне от души жаль тех бедных детей, которые надувают губы и хнычут: «Мне никогда в жизни этого не выучить!»

Когда же все уроки приготовлены, то не будь сахарной куклой, которая боится воли, раздолья на свежем воздухе и прохладного ветра. Скорее, скорее вон из комнаты, в лес, в горы! Все равно – будь это зимой или летом, в жару или мороз. Если это будет зимой, то не бойся, что твой маленький носик покраснеет.

Если руки твои зябнут, то не обращай слишком много внимания на перчатки и никогда не грейся у огня, а лучше всего маши руками, как картонный паяц, и три их хорошенько друг о дружку.

Бодро и храбро пробирайся по сугробам или, как стрела, несись по льду на коньках. А если ты потом вернешься домой с мокрыми ногами и мама будет бранить тебя за это, то поцелуй ее покрепче и скажи:

– Прости меня, мама, но ведь благодаря этому твой мальчик будет сильным и здоровым.

Когда же старшие будут говорить тебе: «Не ходи туда, там очень тонкий лед», то слушайся их и лучше останься на берегу. Конечно, очень похвально – мужественно и храбро встречать опасность, когда она надвигается, и это может принести пользу, но просто так, зря подвергать свою жизнь опасности ради хвастовства и этим огорчать своих родителей – глупо и нехорошо.

Франц и Матиас, так звали двух братьев, были очень славные, прилежные мальчики. В школе они учились хорошо, были прилежны и всегда знали свои уроки. Но дома они очень отличались друг от друга и представляли два совершенно разных характера. Франц постоянно сидел дома, читал, вырезал кукол из бумаги или писал для них пьесы. Матиас, окончив уроки, бегал по двору и по улице. Весной он строил мельницы, летом ловил щук, а зимой строил великолепные снежные крепости.

Потому-то Франц и был такой слабый и бледный, между тем как Матиас с каждым днем становился все сильнее и шире в плечах.

Когда Франц вел кровопролитные войны со своими куклами между немцами и датчанами или между христианами и язычниками, Матиас часто говорил:

– Да не сиди ты вечно дома, пойдем со мной брать приступом крепость! Вот увидишь, как это весело, несмотря на то, что иногда снежки так и шлепаются о куртку.

Но Франц не хотел следовать за братом и только говорил:

– Лучше быть умным, чем сильным.

– Да, но еще лучше быть умным и сильным, – решил весело Матиас.

Но вот однажды за неделю до Рождества, когда мальчики кончили свои занятия и их распустили на праздники, выдался чудный денек для катания на коньках.

– Пойдем с нами покататься на коньках, – просил брата Матиас.

– Ой, нет, – ответил Франц, – я лучше останусь и устрою себе театр для китайских теней.

Матиас отправился один на залив. Лед был великолепный, блестящий и чистый, как зеркало. Снег еще ни разу не выпадал; на берегу стояли зеленые ели и отражались во льду, а между ними стояли березы, совсем без листьев, но зато покрытые пушистым инеем. Солнышко светило ослепительно, и во всей природе было столько веселья и свежести, что невольно делалось весело на душе.

На льду собралось больше двадцати мальчиков, и шло общее веселье, шум и гам. Некоторые мальчики возили на санках своих маленьких сестер. Это было прелесть что такое!

Матиас живо надел коньки, затянул ремешки крест-на-крест и, как ветер, понесся по льду.

Самая быстрая лошадь не могла бы догнать его, а тем более товарищи. Самые лучшие конькобежцы условились, что тот, кто поймает Матиаса, будет сегодня королем на льду, а завтра генералом при взятии крепости.

Раз, два, три! Все бросились за Матиасом, но никто не мог поймать его. В ту минуту, как они уже думали, что Матиас у них в руках, он был уже где-нибудь далеко и дразнил их, выделывая на льду тройки и разные замысловатые фигуры. Когда же преследователи уставали, Матиас подкрадывался к ним сзади. Казалось, что стоит только протянуть руку, чтобы схватить его за курточку, но не тут-то было! Его уже и след простыл.

– Браво, браво! – кричали девочки, хлопая замерзшими ручонками.

– Браво, браво! – повторяло эхо с холодных берегов, повторяли серые скалы, блестящий лед, зеленые ели, белые березы и яркое солнышко.

Что за наслаждение летать, как птица, в свежем морозном воздухе и проноситься, как солнечный луч, над блестящей поверхностью!

Мальчики подъехали наконец к устью небольшой речки. На берегу стоял дровосек и, завидя их, крикнул:

– Осторожно, мальчики! Здесь сильное течение, и лед, наверное, вас не выдержит!

Матиас сразу остановился и скомандовал:

– Назад! Дальше не стоит ехать! Дровосек верно знает, что говорит.

Но один из его товарищей насмешливо крикнул:

– Матиас боится, Матиас трус! Он слушает всяких дураков.

Это задело Матиаса за живое. «Не пойти ли мне? Нет, не стоит, ничего хорошего из этого не выйдет».

Трррах! Лед треснул, и мальчик, обозвавший Матиаса трусом, провалился в прорубь.

Остальные все со страху бросились в бегство и оставили товарища в опасности. Что же сделал Матиас? Его только что обозвали трусом, а он, не думая о себе, схватил с берега большой кол, осторожно подъехал с ним к проруби и, лежа на льду, протянул его утопающему товарищу. Но тот так неосторожно ухватился за него, что чуть не утащил под лед. Наконец, кое-как, с большими усилиями Матиас помог товарищу выбраться на поверхность льда. Все громко закричали от радости. Никогда уже больше никто не посмел назвать Матиаса трусом. С триумфом и весело отправились мальчики домой, имея во главе мокрого товарища.

Матиас по возвращении домой ни слова не сказал о случившемся.

– Иди-ка сюда, – позвал его Франц. – Что за прелестный театр для китайских теней я устроил! Посмотри, вот залив и мальчики катаются на коньках. Осторожно! Вот один из них проваливается… он уже почти утонул. Но вдруг является какой-то храбрец и спасает его. Вот видишь, что я могу представить в своем театре, а что можешь ты?

Матиас спокойно ответил:

– Ну, это каждый сделал бы на месте твоего храбреца.

– Ты думаешь? – спросил Франц. – Нет, таких рыцарей на свете больше нет. Видишь ли, я это вычитал из книги. И, по-моему, это лучше, чем носиться повсюду, как ты.

Матиас молчал. Но его мокрый товарищ был в комнате рядом и слышал весь разговор. Слезы навернулись у него на глазах. Далее он не мог выдержать.

– Франц, – сказал он, выходя из комнаты, – то, что ты представил китайскими тенями, то Матиас сделал на настоящем заливе в настоящей опасности. Мы назвали его сперва трусом. Но теперь все мы узнали, что храбрость состоит не в том, чтобы из-за пустяков, из хвастовства подвергать свою жизнь опасности, а в том, чтобы жертвовать для спасения других людей.

– А я-то хвастал перед тобой своим театром! – воскликнул Франц, смущенный, но в то же время восхищенный поступком своего брата. – Теперь я понимаю, что хорошо быть умным, когда сидишь в комнате, дома, но еще лучше быть и умным и сильным и проявлять свою силу где-нибудь на воздухе, под открытым небом.

Флюгерный петух

Сейчас вы услышите странную сказку, которую можно было бы назвать «Высокомерие наказывается». Но, конечно, каждый может назвать ее как угодно.

Высокомерным может быть каждый, даже червяк, который попадается в малине, а флюгерный петух и подавно!

Жил-был флюгерный петух, он сидел высоко-высоко в воздухе. Где была его родина, каким образом он взобрался так высоко – этого никто не мог сказать. Но думают, что его папа не был простым петухом; вернее, что он был плотником, который вырезал также и деревянные украшения для домов: орлов, драконов, львов и других животных. Он-то, вероятно, и вырезал петуха из куска дерева и водрузил его на верхушке церковного шпица.

А, может быть, дело было и не так: может быть, петух был раньше первым лицом в курятнике какой-нибудь сказочной феи и за какую-нибудь провинность был превращен в наказание в деревянного петуха и водружен на шпице. Никто этого достоверно не знает. Верно только то, что он сидел там на башне высоко-высоко, выше, чем самая высокая крыша, гора или дерево на расстоянии семи миль вокруг. Он сидел так высоко, что земля казалась ему лепешкой, а люди мухами, ползающими по этой лепешке.

Петух этот был громадный. У него был великолепный красный гребень, зеленые глаза, величиною с суповую тарелку, и огромный хвост. А в живот его можно было всыпать меры три ржи – такой он был толстый. Можно себе представить, как он гордился собой. Он думал, что представляет из себя очень важную персону только потому, что так велик и так высоко сидит.

Известно, что петухи высокомерны. Посмотрите на петуха, когда он стоит на мусорной куче и, вытянув шею, смотрит на вас, так и кажется, что он хочет сказать: «Ты что еще за дрянь?»

А флюгерный петух был в этом отношении хуже всякого другого петуха. Но вы увидите, что такое самомнение добром не кончается. Многие гордые петухи лишались головы, и их в виде вкусного жаркого подавали на стол в праздничный день под разными соусами, с огурцами или брусничным вареньем.

Но флюгерный петух верно знал, что не годится на жаркое, а потому он еще более гордился.

Он обладал одной способностью или свойством: он всегда поворачивал свой нос по ветру.

Таким образом, он смотрел на мир со всех сторон. Но куда бы он ни таращил свои глазища – он нигде не видел подобного себе. Вследствие этого он возомнил о себе, что он единственный в своем роде и лучше всех на свете.

Он думал про себя: «Я великий петух, знатный, могущественный, и подобного мне среди петухов не найти. Вероятно, и церковь-то выстроена для меня, чтобы я имел место, достойное меня. Для чего людям приходить каждое воскресенье в церковь, если не для того, чтобы любоваться мною и поклоняться мне? Я действительно великий петух, знатный и необыкновенный».

Но знатным людям подчас бывает скучно. Эта участь постигла и петуха. Летать он не мог, работать не хотел, а есть ему не надо было. Что же ему было делать, как не развлекаться?

Он часто с завистью наблюдал за курами, которые шествовали одна за другой к какой-нибудь куче и сосредоточенно рылись в ней, отыскивая себе чего-нибудь поесть.

Однажды случилось, что ворона пролетала над церковью и задела крылом петуха, который сидел насупившись и злился на то, что ворона достигла той высоты, на которой он сидел.

– Крра! Крра! – каркнула ворона, усаживаясь на крыше под самым шпицом. – Как ты поживаешь?

– Бррр! – заскрипел петух в ответ, поворачиваясь по ветру и показывая вороне спину. – Мне кажется, – заметил он, – что ты могла бы по крайней мере назвать меня «сиятельством».

– Скажите пожалуйста! – воскликнула ворона. – Ну да ладно! Не скучаете ли вы, ваше сиятельство, здесь одни от безделья? Мне кажется, вам не мешало бы жениться.

– Жениться? Но где мне найти курицу, достаточно знатную и важную, за которую я мог бы посвататься, не уронив своего достоинства?

– Вы правы, ваше сиятельство: такую курицу действительно нелегко найти. Не помню, чтобы когда-либо существовали флюгерные курицы. Но почему бы вам не заняться какой-нибудь работой: тогда и время пойдет быстрее, да и веселее будет.

– Работать? – проворчал петух с презрением. – Знатные люди никогда не работают, это не принято.

«Ну его! – подумала про себя ворона, улетая. – Ты кичишься, петух, но посмотрим что-то будет. Часто знатным людям приходится работать, да еще как! А ты, дурак, думаешь, что знатность состоит в бездельничанье и принимании услуг от других! Это и видно, что флюгерному петуху сто лет: думает, как думали еще в дни его молодости. Но теперь другой образ мыслей: все должны трудиться, если хотят жить в довольстве. Но петух не хочет этого понять. Он говорит – не принято».

Так это и было на самом деле. Петух был ленив и тщеславен. Много-много лет сидел он на шпице и пальцем не шевельнул. Ну, прокричал бы хоть раз свое ку-ку-реку. Нет, ему стоило дать хорошей березовой каши. Но кто бы отважился на такую попытку? А кроме того, он был деревянный, и навряд ли березовая каша оказала бы какое-нибудь действие.

Но слушайте, что было дальше.

В один прекрасный день, когда петух по обыкновению таращил свои зеленые глаза на Божий мир с очень умным видом, хотя в голове его не было ни единой мысли, он увидел, к своему удивлению, перед церковью толпу народа. «Это что такое? – подумал он. – Ведь сегодня не воскресенье». Однако вскоре все объяснилось.

Известный канатный плясун Караматти натянул свой канат между колокольней и церковной башней. На канате прыгали маленький мальчик и девочка, выделывая разные фокусы.

«Это еще что? – подумал петух. – Уж не оказывают ли мне люди новые почести?»

Вдруг маленький Караматти послал толпе воздушный поцелуй и, как кошка, стал лезть на церковную башню. Все выше и выше, цепляясь за железные листы, карабкался мальчик. Наконец он достиг петуха.

– Ах! – воскликнул петух, краснея от досады.

Но Караматти не испугался, а в одно мгновение вскочил петуху на спину, уселся поудобнее и благим матом стал кричать:

– Гоп, гоп, лошадка моя, ну-у! Трогайся!

Вы можете себе представить, что сделалось с петухом? Он, знатный, великий петух!.. И вдруг у него на спине сидит какой-то малыш и кричит: «Гоп, гоп, лошадка моя!»

Сначала петух ожидал, что вся церковь обрушится от такой неслыханной дерзости. Но церковь все так же крепко стояла на своем месте. Тогда петух в своем бессильном гневе стал кидаться во все стороны, скрипеть и визжать. Что ему оставалось делать? Он не мог ни кричать, ни летать, а потому ему пришлось молча стерпеть этот щелчок по его самолюбию, в то время как толпа внизу кричала:

– Браво, брависсимо!

Казалось, будто люди радовались тому, что петух оскорблен.

Так всегда случается: когда кто-нибудь ленив и кичлив, то является маленький Караматти и оседлывает его, как петуха. Право, так.

Но петух не стал умнее после этого. Год за годом сидел он на своем шпице, а люди, потомство за потомством, пели хвалебные гимны в честь Господа в церкви по воскресеньям, доживали свой век и умирали. Новые люди приходили на место них, пели те же старые псалмы, в той же старой церкви. А петух все так же гордо восседал на верхушке и ждал, что на его долю выпадет особенное счастье. Может быть, думал он, что его позолотят, или же он надеялся, что его когда-нибудь провозгласят «великим петушьим султаном», как знать? Он ждал да ждал, а счастье все не приходило.

Он состарился, дерево сгнило, и целые куски его отрывало ветром, и они падали на землю.

Однажды случилась страшная буря. Порыв ветра налетел на церковь, сорвал петуха и понес его к морю. У петуха закружилась голова от такого путешествия, и он в первый раз пожалел, что не умеет ни летать, ни кричать. Ураган отнес его прямо в море и бросил в воду с такой силой, что щуки и окуни испугались и разинули рты на него, спрашивая с удивлением, что это за призрак. В конце-концов несчастного петуха выбросило на какой-то берег.

На берегу стояла маленькая избушка, где жила одна старушка с двумя детьми – мальчиком и девочкой.

Дети играли на берегу, устраивая для своих рыбок плотины и запруды.

Случилось, что когда дети отправились подальше за камешками, то мальчик увидал нашего петуха, на которого прямо жалко было смотреть. Волны окончательно смыли краску с него, а камни отбили клюв и хвост.

Дети обрадовались.

– Вот мама постоянно жалуется, – сказали они, – что воробьи и вороны клюют горох: мы устроим великолепное пугало. Пойдем поставим скорее длинный шест на огороде.

И вот на старости лет флюгерный петух стал пугалом. А он-то думал, что его позолотят или провозгласят великим султаном.

Как-то ворона, которая в дни его могущества величала его «сиятельством», прилетела на огород полакомиться горохом.

– Ой! – крикнула она, увидя пугало, и улетела. Но, отлетев немного, она обернулась и узнала старого знакомого.

– Кррра! Кррра! – каркнула она. – Здравствуйте! Как это вы, ваше сиятельство, стали пугалом? Вот что значит гордость! Да, да!

– Да замолчишь ли ты! – крикнула на нее умная сорока, сидевшая неподалеку на сосне. – Бедняга петух был ленив и тщеславен, поэтому ему так плохо и приходится теперь. Но теперь он стар и несчастен, а над старыми смеяться нельзя. Никто не знает, что будет с тобой в старости.

Петух слышал все это, но он не мог сказать ни слова, потому что лишился клюва в ту страшную бурную ночь.

Он, верно, еще и сегодня сидит на высоком, тонком шесте на огороде.

Святая ночь

В году есть только одна святая ночь – это Рождественская.

Каждую ночь дети спят под защитой ангелов-хранителей, но не каждую ночь бывает спокойствие на земле. Есть только одна ночь, когда все мирно отдыхает под Божьим благословением и когда никто не смеет причинять друг другу зла.

Было время, когда всю вселенную охватило какое-то странное ожидание. Все знали, что должно случиться что-то новое и великое, но что именно – никто не знал. Звезды на небе вопросительно смотрели друг на друга.

– Что бы это могло быть? – спрашивала Капелла у другой звезды Альдебарана на западе.

Светлый луч пробежал между ними, но Альдебаран не мог ответить на вопрос и лишь таинственно мерцал:

– Я не знаю, сестра.

Вега на северо-западе спрашивала у своего блестящего брата Сириуса:

– Когда же придет это удивительное новое?

Но Сириус так же мало знал «когда», как Вега «что именно».

Созвездие Возницы делало один круг за другим вокруг Полярной звезды и думало при каждом новом обороте: «Теперь на земле должно случиться что-то новое».

Но тысячи лет проходили, и ничего нового не случилось.

На земле пророки говорили, что Бог сойдет под именем Мессии и пострадает за всех людей. Это было больше, чем говорили и знали звезды, но это было еще не все, потому что иудеи не понимали своих пророков и говорили:

– Будет война, которая освободит нас от ига римлян и сделает нас владетелями всей вселенной.

В это время жил в Иудее в Вифлееме погонщик ослов по имени Амра. Это был умный, но жестокий и жадный человек. Он начал свое дело с одним ослом, а теперь у него их было пятьдесят, и он надеялся со временем дойти до ста штук, потому что он держал гостиницу для проезжающих и отдавал в наем своих ослов.

Амра слышал, что скоро должна быть народная перепись, а так как Вифлеем был Давидовым городом, то много знатных и богатых потомков должны были приехать туда. Амра подумал: «Я увеличу гостиницу вдвое и заработаю много денег».

Он выстроил большую гостиницу, а на дворе поместил ясли для ослов и лошадей.

Потомков Давида было очень много, и к Амре в гостиницу приходило много богатых и бедных. Но он принимал только богатых, да и тех было так много, что дом его был вскоре переполнен.

Оставалась не занятой только царская комната, самая большая и самая богатая. Амра берег ее для какого-нибудь царя или князя.

У этого скупого человека было двое славных детей: мальчик по имени Эли и девочка Тирса. Они с удивлением смотрели на незнакомых людей и считали очень несправедливым, что бедняков не принимали у них, тогда как оставались еще не занятые комнаты.

Однажды, в то время, когда все комнаты были заняты, за исключением царской, в гостиницу пришел плотник. Он вел за собой на поводу осла, на котором сидела его молодая жена, еле живая от усталости.

– Здесь нет ни одной свободной комнаты, – грубо сказал Амра: он сейчас же увидал, что новоприбывшие были люди бедные.

– О, будь милосерд, – молил плотник, – дай нам какое-нибудь убежище. Мы приехали издалека, и жена моя совсем измучилась.

Амра засмеялся.

– А вы можете заплатить двадцать золотых за ночлег?

– О нет, – ответил плотник. – Но пожалей нас, и Бог наградит тебя.

– Отец, отец, – просили и дети со слезами на глазах. – Посмотри, как бледна эта несчастная женщина и как она устала. Она ведь еле сидит на седле. И как она кротко просит тебя дать ей место для отдыха. Ведь царская комната свободна, позволь ей провести там эту ночь.

– Еще что! – воскликнул насмешливо Амра. – Это ведь царская комната, и она стоит двадцать золотых.

Что же оставалось после этого делать бедным путешественникам? Они пошли из гостиницы и решили переночевать под открытым небом на голой скале.

Но не успели они отойти и на несколько шагов, как их бегом догнали дети содержателя гостиницы.

– Идите за нами, – крикнули они. – У нашего отца есть стойла для ослов здесь недалеко в пещере. Там теперь совсем пусто, так как ослы все наняты приезжими. Там вам все-таки будет лучше спать, чем на голой земле.

Плотник очень обрадовался, что у него будет приют на эту ночь, и с благодарностью последовал за детьми.

– Почему же нам и не провести ночь в стойле? – сказал он. – Наш предок Давид спал много ночей в пещерах, когда его преследовал царь Саул.

В пещере оказалось много пустых стойл, и они выбрали себе самые чистые.

Тирса нашла веник и чисто подмела пол. Эли разослал чистого, свежего сена и сходил к ключу за водой, чтобы напоить усталую, измученную женщину. Он не забыл также напоить и накормить осла.

– Однако уже совсем темно, – сказала Тирса, – а у нас нет лампы с собой. И притом вы, верно, проголодались. Хотите я сбегаю за медовыми лепешками, которые я получила вчера от одного приезжего за то, что я оседлала его осла.

– Благодарю тебя, – сказал плотник. – Лампы нам не нужно: мы большие друзья со звездочками на небе, а что касается до еды, то у меня еще осталось кое-что со вчерашнего дня.

– Спите спокойно, – пожелали дети.

Молодая, бледная женщина, которая лежала теперь на сене, протянула детям на прощание руку и сказала:

– Бог услышит мои молитвы. За то, что вы помогли усталым и приютили их, вам никогда не придется скитаться по миру без крова и пристанища. И вы никогда не будете голодать, а если это случится с кем-нибудь из вас, то только как наказание, посланное Богом.

Дети удивились и не поняли смысла слов. Они попрощались с бледной женщиной и вышли из пещеры. Вдруг Тирса закричала:

– Эли, Эли, посмотри скорее, что это такое?!

Прямо над их головами на небе сияла большая, блестящая звезда, которой за минуту перед тем не было. Наступила ночь. Все небо было темное, и только над пещерой было светло, как днем. Тысячи звездочек на темно-синем небосклоне были удивлены не менее Эли и Тирсы.

– Что значит этот странный свет? – спрашивал Регул у своих соседей, трех царственных звезд в созвездии Ориона.

Звезды ответили ему:

– Теперь то «новое», чего мы так долго ждали, наконец появилось, но что это – никто не знает.

Одна звезда сказала другой:

– Я вижу трех царей, которые идут с дальнего востока.

Арктур сказал Гемме:

– Я вижу, как царь Ирод дрожит за свой престол.

Полярная звезда, около которой вращается земля, крикнула так громко, что ее услышал весь свет:

– Я вижу маленького ребенка в Вифлеемской пещере!

В то же мгновение все воздушное пространство над пещерой наполнилось ангелами, и они начали славить Бога. Это-то и была святая ночь. Давно ожидаемое, великое пришло и имя его было: Спаситель мира, Иисус Христос.

В Вифлееме и во всей Иудее заговорили, что явился новый великий царь.

Пастухи рассказали о пении ангелов. Три царя с востока принесли дары младенцу в пещере. Скупой Амра был поражен. «Ну и глуп же я был, – думал он. – Но кто мог знать, что эти жалкие люди так знатны? Я приглашу их в царскую комнату, может быть, и я получу что-нибудь».

Амра пошел в пещеру и низко поклонился «знатным господам».

– Простите меня, ваша милость! Уверяю вас, что вчера произошло недоразумение. Если бы вы теперь перешли в царскую комнату, то доставили бы мне этим великую честь.

Плотник Иосиф ответил:

– Мы не знатные люди, мы просто слуги Господа Бога. Но мы прощаем тебя, потому что дети смягчили твою суровость и жестокость. Мы останемся в пещере. Ты правду сказал, что сделал вчера ошибку. Никогда не отказывай бедным людям, потому что твою царскую комнату могут потоптать ослы, а над этой пещерой воздвигнут золотой храм, к которому будут стекаться люди со всего света.

«Господи, как я был глуп!» – думал Амра.

– Дети, – спросил он потом Эли и Тирсу, – не получили ли вы чего-нибудь за то, что отвели в пещеру тех людей?

– Да, – ответил Эли, – нам сказали, что мы никогда не будем голодать и терпеть жажду и что мы всегда будем иметь пристанище.

– А если мы когда-нибудь будем терпеть голод или жажду, то это будет только как наказание, посланное нам от Бога, – прибавила Тирса.

– Так, так, – промолвил задумчиво Амра. – Это царственный дар. Мне кажется теперь, что, право, стоит быть милосердным к бедным.