Текст книги "Золотой скорпион"

ГЛАВА XXIII
РАССКАЗ МЁСКИ

Стюарт вернулся домой в мрачном расположении духа. Он так долго сдерживал в себе обстоятельства своей последней встречи с мадемуазель Дориан, что теперь его поведение можно было рассматривать как сокрытие фактов. Это стало связующим звеном между ним и красивой сообщницей «Скорпиона» – этой темноглазой служительницей ужасного, одетого в рясу существа, которое хотело лишить его жизни. Он скрыл эту тайну; она его мучила, и одновременно он испытывал неизъяснимую радость.

В своем кабинете он застал служащего почтового министерства, который устанавливал новый телефон. Когда Стюарт вошел, последний обернулся.

– Добрый день, сэр, – сказал он, поднимая поврежденный аппарат, лежавший посреди припоя, отверток и клещей. Не могли бы вы мне сказать, что здесь произошло?

Стюарт натянуто улыбнулся.

– Это – последствия опыта, который я проводил, – ответил он уклончиво.

Мужчина осмотрел изуродованный аппарат.

– Телефон выглядит так, словно попал в пламя горна, – продолжал он. – Такие опыты, вероятно, опасно проводить вне лаборатории.

– Да, – согласился Стюарт. – Но у меня нет для нее подходящего помещения, вы понимаете, это была последняя попытка такого рода. Я не собираюсь ее повторять.

– Тем лучше, – пробормотал телефонный мастер, кладя аппарат в свой саквояж. – Если вы будете продолжать подобные опыты, то ремонт телефонов обойдется вам в кругленькую сумму.

Выйдя из кабинета и направившись к аптечке, Стюарт повстречался с миссис Мак-Грегор.

– Мистер Кеппел, почтальон только что принес для вас письмо, – сказала она, протягивая Стюарту запечатанный конверт.

Он взял его у нее и сразу же отвернулся. Он почувствовал, как у него изменился цвет лица. Конверт был написан почерком… мадемуазель Дориан.

– Благодарю вас, миссис Мак-Грегор, – сказал он и направился в столовую.

Миссис Мак-Грегор ушла по своим делам, и, когда ее шаги стихли, Стюарт взволнованно вскрыл конверт и почувствовал нежный аромат жасмина. В конверте лежал лист плотной почтовой бумаги (верхушка листа была отрезана, несомненно потому, что там был напечатан адрес), на нем было написано следующее.

Прежде чем я уеду, мне надо кое-что вам сообщить. Вы мне не доверяете. Это неудивительно. Но клянусь вам, я только хочу спасти вас от огромной опасности. Если вы обязуетесь не сообщать в полицию, то я встречусь с вами в шесть часов около книжного киоска на вокзале «Виктория», с той стороны, откуда отправляются поезда в Брайтон. Если вы согласны, то вставьте в петлицу белый цветок. Если же вы это не сделаете, то вы меня там не встретите. И больше меня никто не увидит.

Подписи не было, но в ней не было и необходимости.

Стюарт положил письмо на стол и начал шагать взад-вперед по комнате. Это было нелепо, но его сердце билось учащенно. Он глубоко себя за это презирал. Но он не мог побороть своих чувств.

Он ясно отдавал себе отчет в том, как следует поступить. Но однажды он уже не исполнил свой долг, и, меряя комнату из угла в угол большими шагами, он понял, что поступит так же снова. Он понял, что, независимо от того, прав он или не прав, он не способен передать эту записку в руки полиции… и понял, что будет на вокзале «Виктория» в шесть часов.

Он никогда бы не поверил, что способен стать соучастником целой серии преступлений, его поведение было равнозначно именно этому; он подумал, что вспыхнувшее в нем чувство не долго будет для него что-нибудь значить. Единственное извинение, которое он мог найти, чтобы себя утешить, было в том, что эта девушка старалась спасти его жизнь. Но перевешивало ли это тот несомненный факт, что она является членом опасной преступной группы? – вопрос стоял именно так. Если предположение Гастона Макса было правильным, то «Скорпион» имеет на своем счету по меньшей мере шесть убийств, и вдобавок покушение на его (Стюарта) жизнь, а человек со шрамом пытался убить Гастона Макса. Она была сообщницей этого ужасного, лишенного имени нечто, названного «Скорпионом», и на шесть часов у него была назначена с ней встреча. Он защищал ее от правосудия, скрывая это послание, и осложнял и без того сложное для властей дело!

Прохаживаясь безостановочно взад и вперед, он поглядывал на часы, стоявшие на камине, и говорил себе, что его поведение недостойно гражданина и джентльмена.

Однако без четверти шесть он вышел из дома и, увидев несколько маргариток, росших среди травы, около тропинки, сорвал одну и вставил себе в петлицу.

За несколько минут до назначенного часа он прибыл на вокзал и внимательно оглядел публику, собравшуюся неподалеку от книжного киоска. Мадемуазель Дориан нигде не было видно. Он обошел вокруг киоска, заглянул в зал ожиданий, затем поднял глаза на станционные часы и увидел, что время подошло. И как раз в этот момент почувствовал робкое прикосновение к своему плечу.

Он обернулся; она стояла рядом с ним. Она выглядела как настоящая парижанка и была одета элегантно и просто. Вуаль, спускавшаяся с ее шляпки, отбрасывала тень на ее дивной лепки лоб, но оставляла на виду прекрасные глаза и чудесные изгибы алых губ. Стюарт автоматически приподнял шляпу и подумал, что бы она сказала и как бы поступила, если бы рядом с собой она внезапно обнаружила Гастона Макса! Он усмехнулся.

– Вы сердитесь на меня! – сказала мадемуазель Дориан, и Стюарт подумал, что у нее очаровательный акцент. Или вы сердитесь на себя самого за то, что пришли на эту встречу?

– Я сердит на себя, – ответил он, – за то, что я так слаб.

– Это не слабость, – сказала она очень робко, – но не следует судить о женщине по первому впечатлению и осуждать, не выслушав. Если это слабость, то я рада, что вы ее испытываете, так как именно по этому можно судить о том, что человек из себя представляет.

Ее голос и глаза пленили Стюарта, и он покорился своему безудержному чувству.

– Здесь нам неудобно разговаривать, – сказал он. – Не пойти ли нам в гостиницу и не выпить ли чаю, мадемуазель Дориан?

– Да. Разумеется. Но, пожалуйста, не называйте меня так. Это не мое настоящее имя.

Стюарт едва не сказал «Зара эль-Хала», но вовремя спохватился. Если уж он и встречается с противником, то по крайней мере он не должен выдавать известную ему информацию.

– Меня зовут Мёска, – сказала она. – Не могли бы вы так меня называть?

– Конечно, если вы этого хотите, – сказал Стюарт и взглянул на идущую рядом с ним девушку. И ему очень захотелось узнать, как он поступит, когда предстанет перед судом и увидит Мёску на скамье подсудимых; сообщит ли он то, что поможет приговорить ее, возможно, к смертной казни или по меньшей мере к каторжным работам? Он вздрогнул.

– Я сказала что-нибудь, что вам не понравилось? – спросила она и положила на его руку свою, затянутую в белую перчатку. – Прошу извинить меня, если…

– Нет-нет, – уверил он ее. – Но я подумал, я не в состоянии думать…

– Какая я безнравственная? – прошептала она.

– Какая вы красивая! – сказал он горячо. – И как мучительно знать, что вы – сообщница банды преступников!

– О! – сказала она и убрала свою руку, однако он успел почувствовать, как она дрожит. Прежде чем они вошли в кафе, она добавила: – Пожалуйста, не говорите так, до тех пор пока не дадите мне возможности объясниться.

Поддавшись внезапному импульсу, он взял ее за руку и приблизился к ней.

– Нет, – сказал он, – я ничего не буду говорить. Я буду сдержан, Мёска. Мёска, конечно, производное от слова мускус?

– Да, – сказала она улыбаясь.

Под ее внешним восточным лоском пряталась удивительная наивность восточной женщины, и Мёска отличалась тем несомненным тактом, который так характерен для восточных женщин. Когда они шли к столику, то ее очаровательную фигуру провожали восхищенными взглядами.

– Итак, – сказал Стюарт, после того как он сделал заказ официанту, – что вы хотели мне сказать? Что бы это ни было, я выслушаю вас с полным вниманием. Я обещаю, что никогда в жизни не воспользуюсь тем, что от вас услышу, если только своим молчанием не нанесу никому вреда.

– Так вот. Мне надо объяснить вам, – ответила Мёска, – почему я с Фо Хи.

– Кто такой Фо Хи?

– Я не знаю!

– Что! – воскликнул Стюарт. – Боюсь, что я не смогу вам поверить.

– Если я буду говорить по-французски, вы будете в состоянии меня понимать?

– Конечно. Вам легче говорить по-французски?

– Да, – ответила Мёска. – Моя мать была француженкой, и, хотя я довольно хорошо могу говорить по-английски, мне, однако, трудно на нем думать. Вы меня понимаете?

– Разумеется. Итак, может быть, вы объясните, кто такой Фо Хи?

Мёска боязливо огляделась вокруг и склонилась к нему над столом.

– Давайте я расскажу, как все это началось, – сказала она тихо, – тогда вам будет понятнее. Это не займет много времени. Вы видите меня такой, какой я стала по причине ужасного несчастья, происшедшего со мной, когда мне было пятнадцать лет.

Мой отец был вали Алеппо, а моя мать его третьей женой. Она была француженкой; в составе театральной труппы она приехала в Каир, где он ее впервые и увидел. Она, должно быть, влюбилась в него, ибо покинула общество, приняла ислам и вступила в гарем большого дома в предместье Алеппо. Возможно также, их тянуло друг к другу потому, что он был наполовину француз – со стороны своей матери.

До пятнадцати лет я никогда не покидала гарема, но моя мать научила меня говорить по-французски и немного по-английски. Она уговорила моего отца не отдавать меня замуж слишком рано, как это принято на Востоке. Она учила меня, как следует вести себя в обществе, мы регулярно читали парижские журналы и книги. Затем в Алеппо началась страшная эпидемия чумы. Люди умирали в мечетях и на улицах, и мой отец решил отправить меня, мою мать и еще нескольких женщин из гарема в дом своего брата, в Дамаск.

Возможно, вы подумаете, что то, что я вам расскажу, не случается в наши дни, и особенно с членами семьи верховного судьи, но я могу только просить поверить мне на слово. На вторую ночь нашего путешествия на караван напал отряд арабов; им удалось сломить сопротивление стражников. Они убили их всех и увезли все ценное, что у нас было. Они также увезли меня и еще одну маленькую ассирийскую девушку, мою кузину. О! – она сильно задрожала, – даже теперь мне иногда слышатся крики моей матери… и я хорошо помню тот звук, который положил им конец…

Стюарт поднял глаза и вздрогнул, когда увидел официанта, ставящего чай на стол. У него будто спала пелена с глаз Словно его внезапно вернули из сирийской пустыни к прозаичным реалиям лондонской гостиницы.

– Возможно, – продолжала Мёска. – вы подумаете, что с нами плохо обращались, но это было не так/ Никто не причинил нам вреда. Мы путешествовали с тем комфортом, который возможен в пустыне; за нами ухаживали слуги, и еды было в изобилии. После нескольких недель путешествия мы прибыли в город, в котором было много минаретов и в лунном свете тускло светились купола мечетей, так как мы приехали ночью. Тогда я и понятия не имела, что это за город; позднее я узнала, что это была Мекка.

Когда мы ехали по улицам города, я вместе с ассирийской девушкой смотрела в небольшие оконца легкого сооружения на спине верблюда, на котором мы путешествовали, надеясь увидеть знакомое лицо или хоть кого-нибудь, к кому можно было бы обратиться за помощью. Но никто не приближался достаточно близко к каравану, хотя во многих окнах горел свет; немногочисленные прохожие, которых мы заметили казалось, стремились нас избегать. Несколько человек быстро свернули в боковые улицы при нашем приближении.

Мы остановились перед воротами большого дома, они отворились, и верблюды зашли во двор. Мы спустились на землю, и я увидела несколько небольших строений, окружавших двор, наподобие караван-сарая. Затем я неожиданно заметила еще кое-что и сразу поняла, почему с нами обращались с таким вниманием во время поездки, – я поняла, что мы попали в дом работорговца.

– Боже мой! – пробормотал Стюарт, – это почти невероятно.

– Я знала, что вы не поверите моему повествованию, – заявила горестно Мёска, – но клянусь всем святым, я вам говорю чистую правду. Да, я находилась в доме работорговца, и в самое ближайшее время Эбд эль-Бали собирался выставить меня на продажу, потому что я знала иностранные языки, умела петь и танцевать, а также еще и потому, что по восточным меркам я была красива.

Она сделала паузу, опустила глаза и, сильно покраснев, после некоторого колебания продолжила:

– В небольшой комнате, которую я никогда не забуду, мне в первый раз со времени моего похищения пришлось испытать унижение. Я была выставлена на обозрение достойным покупателям.

При этих словах глаза у Мёски горячо вспыхнули, а рука, лежавшая на столе, задрожала. Стюарт молча положил на нее свою руку.

– Там были разные девушки, – продолжала Мёска, – и с черной, и с коричневой, и с белой кожей, они располагались в прилегающих комнатах. Некоторые из них пели и танцевали, в то время как другие плакали. Меня внимательно осмотрели четверо покупателей, двое из них были представителями царских гаремов, а двое других, вероятно, состоятельными ценителями такого рода торгов. Но цена, запрошенная Мухаммедом Эбд эль-Бали превышала их возможности, исключая только одного претендента на покупку. Он уже заключил эту сделку, когда пение, танцы, крики и вообще все звуки стихли и в эту маленькую комнатку, где я рыдала на надушенных подушках у ног продавца и покупателя, вошел Фо Хи.

ГЛАВА XXIV
ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА МЁСКИ

– Конечно, в то время я не знала его имени, я только поняла, что вошедший в комнату высокий мужчина – китаец, хотя его лицо было скрыто зеленым покрывалом.

Стюарт вздрогнул, но не прервал рассказ Мёски.

– Это покрывало придавало ему пугающий, злобный и отталкивающий вид. Когда он, стоя в дверях, посмотрел на меня, то я почувствовала, как меня обжег его пристальный взгляд, хотя, конечно, я не могла видеть его глаз. Тогда еще больше, чем его внешность, меня поразило поведение работорговца и покупателя. Они, казалось, оцепенели. Внезапно китаец заговорил на прекрасном арабском языке.

«Ее цена», – сказал он.

Мухаммед Эбд эль-Бали, трепеща, ответил: «Мёска уже продана, повелитель, но…»

«Ее цена?» – повторил китаец твердым голосом, в котором звучал металл, ничуть не смягчая интонации.

Представитель гарема, который меня купил, сказал дрожащим голосом, который с трудом можно было понять: «Я уступаю, Мухаммед, я уступаю. Кто я такой, чтобы спорить с мандарином Фо Хи!» И, демонстрируя полное повиновение, он попятился прочь из комнаты.

И хотя у Мухаммеда тряслись коленки, так что он едва держался на ногах, он сказал китайцу: «Прими эту девушку как бесценный дар».

«Ее цена?» – в третий раз повторил Фо Хи.

Мухаммед, зубы которого начали стучать, запросил с него в два раза больше, чем с предыдущего покупателя; Фо Хи хлопнул в ладоши, и в комнату вошел индус с неистовыми глазами.

Фо Хи обратился к нему на языке, которого я не понимала, хотя с тех пор я узнала, что он говорил на индустани. Индус отсчитал торговцу запрошенную сумму из кошелька, который он носил с собой, и положил деньги на ничем не покрытый столик, стоявший в этой комнате. Фо Хи отдал ему короткое приказание, повернулся и вышел из комнаты. Я увидела его снова только через четыре года – в тот день, когда мне исполнилось девятнадцать лет.

Я понимаю, что вас многое удивляет в моем рассказе, но я попытаюсь вам все объяснить. Несомненно, вы удивлены, вы не можете себе представить, как в наше время, почти на глазах у европейских правительств, на Востоке продолжается работорговля. Но я удивлю вас еще больше. Когда меня передали из дома работорговца на попечение Чанда Лала, так звали индуса, знаете, куда меня повезли? В Каир!

– В Каир! – воскликнул Стюарт, однако, поняв, что он привлекает к себе внимание, говоря так громко, он понизил голос – Вы хотите сказать, что вы были рабыней в Каире?

Мёска улыбнулась довольно язвительно, но одновременно ласково и привлекательно.

– Несомненно, вы полагаете, что в Каире нет рабов? – сказала она. – Так считает большинство европейцев, но мне лучше знать. Уверяю вас, в Каире есть дворцы, в которых много рабов. Я сама жила в одном из таких дворцов в течение четырех лет и была там не единственной рабыней. Что знают англичане и французы о жизни во дворцах своих восточных соседей? Их разве пускают в гаремы? А рабов разве выпускают за стены дворцов? Иногда, впрочем, выпускают, но никогда в одиночку.

Неторопливыми переходами, следуя по старым караванным дорогам, в сопровождении многочисленной свиты слуг, руководимых Чанда Налом, мы прибыли в Каир. Мы подъехали к городу с северо-востока ночью и вошли в него через ворота Баб эн-Наср. Меня доставили в старинный дворец, где я жила бессмысленной роскошной жизнью, как какая-нибудь арабская принцесса; мое малейшее желание стремились предугадать и удовлетворить, мне ни в чем ни отказывали, кроме свободы.

Затем, в тот день, когда мне исполнилось девятнадцать лет, явился Чанда Лал и сообщил мне, что со мной желает поговорить Фо Хи. Услышав это, я едва не упала в обморок; в продолжении всех лет моего странного роскошного плена я сотни раз, вздрагивая, просыпалась по ночам, когда мне чудилось, что в комнату входит ужасный китаец с лицом, закрытым покрывалом.

Вы должны понять, что, проведя свое детство в гареме, я не так уж и тяготилась образом жизни, который должна была вести в Каире, что было бы естественно для европейской женщины. Я часто выезжала в город, но всегда в сопровождении Чанда Лала и всегда с закрытым лицом. Я регулярно посещала лавки на базаре, но никогда не была одна. Смерть моей матери, а позднее отца, о чем мне сообщил Чанда Лал, причинили мне огорчение, но время притупило боль. Но ни днем, ни ночью меня не оставляло ужасное сознание того, что я живу в одном доме с Фо Хи. Чанда Лал проводил меня в то крыло дворца, которое было всегда заперто: я никогда не видела, чтобы там были открыты двери. Там, в комнате, которая одновременно напоминала и библиотеку, и музей, и в то же время лабораторию, сидел на троне этот человек, с лицом, скрытым покрывалом. Стоя перед ним, я дрожала всем телом. Он махнул своей длинной желтой рукой, и Чанда Лал удалился. Когда дверь закрылась, я с трудом сдержала крик ужаса.

Мне показалось, что он рассматривал меня бесконечно долго. Я не смела на него взглянуть, но чувствовала, как меня обжигает его пристальный взгляд. Затем он начал говорить по-французски, совершенно без акцента.

Он сказал мне в нескольких словах, что моя праздная жизнь закончилась и что скоро начнется новая жизнь, полная деятельности в различных частях света. Он говорил совершенно бесстрастно, в его металлическом голосе не было ни суровости, ни любезности, по его манере речи нельзя было судить о том, как он относится к тому, что говорит. Когда он в конце концов замолчал, он ударил в гонг, который был подвешен на углу огромного стола, и вошел Чанда Лал.

Фо Хи отдал ему короткое приказание на индустани, и несколько мгновений спустя в комнату не торопясь вошел еще один китаец.

Мёска сделала паузу, словно собираясь с мыслями, но почти сразу же продолжила:

– На нем была одежда желтого цвета, а на голове маленькая черная шапочка. Я никогда не забуду его лицо с удивительно злым выражением; боюсь, что вы подумаете, что я преувеличиваю, но его глаза были такими же зелеными, как изумруды! Он пристально на меня посмотрел.

– Это, – сказал Фо Хи, – Мёска.

Вошедший китаец, не отводя от меня своих ужасных глаз, сказал: «Вы сделали хороший выбор», повернулся и медленно вышел.

Я благодарю Бога, что я никогда с тех пор с ним не встречалась; мне часто потом снилось его страшное лицо. Но позднее я узнала, что он – самый опасный человек в мире после Фо Хи. Он изобрел страшные вещи: яды и приборы, которые я не могу описать, так как никогда их не видела, но я видела… результат их действия.

Она сделала паузу, проникнувшись ужасом от своих воспоминаний.

– Как звали этого второго китайца? – спросил Стюарт горячо.

– Я скажу все, что могу, все, что осмелюсь; а чего не говорю вам, то я не смею, и это как раз одна из таких вещей. Он – китайский ученый, и я слышала, что он – величайший гений во всем мире, но большего я сказать не могу.

– Этот человек все еще жив?

– Я не знаю. Если он жив, то он в Китае, в каком-нибудь секретном дворце в провинции Хэнань, откуда осуществляется руководство так называемого «Великого ордена». Я там никогда не была, но я знаю, что там есть и европейцы.

– Что! Они работают на этих дьяволов!

– Бесполезно меня спрашивать! О, конечно, я сказала бы вам, если бы могла, но я не могу! Позвольте мне продолжать начиная с того момента, когда я увидела Фо Хи в Каире.

Он сказал мне, что я – член организации, возникшей в древности, которая поставила своей целью управлять человечеством. Наш великий век они называют веком своего триумфа. То, чего им недоставало для полного успеха, было получено тем страшным человеком, который вошел в комнату и выразил свое одобрение мною.

В течение нескольких лет они тайно работали как в Европе, так и в Азии. Я узнала, что они приобрели много ценной информации определенного рода через целую сеть притонов курильщиков опиума, имеющихся во всех основных столицах мира и управляемых Фо Хи и его многочисленными китайскими помощниками. Фо Хи в основном живет в Китае, но в случае необходимости посещает Европу. Другой китаец, этот дьявол в черной шапочке, отвечает за руководство этими заведениями в Европе.

– Во время того разговора, – прервал ее Стюарт, забыв о том, что Мёска предупредила его о бесполезности задавать вопросы, – и при других встречах, которые должны были у вас быть с Фо Хи, вам никогда не удавалось, хотя бы мельком, увидеть его лицо?

– Никогда! Никто никогда не видел его лица! Я знаю, что у него блестящие глаза, неестественного желтого цвета, но я не узнала бы его, если бы увидела вдруг без маски. Если, правда, не учитывать того ощущения, которое охватывает меня в его присутствии. Но я должна торопиться. Если вы меня еще раз прервете, то мне не хватит времени.

С того памятного дня в Каире все изменилось; началась жизнь, полная приключений! Не стану отрицать, что я пришла сюда, чтобы исповедаться. Я ездила в Нью-Йорк, Лондон, Париж, Белград – я объездила весь мир. У меня были прекрасные платья, драгоценности, восхищение окружающих, что так необходимо женщине! И несмотря на все это, я вела жизнь затворницы, ни одна монахиня не жила так одиноко.

Я вижу в ваших глазах вопрос, почему я так поступаю, почему я заманиваю мужчин в когти Фо Хи. Я не могла вести себя иначе: когда я терпела неудачу, меня наказывали.

Стюарт отпрянул от нее.

– Вы признаетесь. – сказал он хрипло, – что завлекали мужчин на их погибель?

– О нет! – прошептала она, испуганно оглядываясь по сторонам. – Никогда! Никогда! Клянусь в этом – никогда!

– Итак, – он пристально и решительно на нее посмотрел, – я вас не понимаю.

– Я не осмеливаюсь объяснить яснее, я не осмеливаюсь! Но поверьте мне! Если бы вы знали, чем я рискую, если скажу вам больше, вы были бы милосерднее. Невозможно описать тот ужас, который выпадет на мою долю, – она задрожала, – если у него возникнут подозрения! Вы думаете, что я молода и полна жизни и передо мной открыт весь мир. Вы не знаете, что я уже почти мертва! О! Мне пришлось так много пережить. Я танцевала в парижском театре и продавала цветы в Риме, у меня была своя ложа в опере, и я набивала трубки курильщикам опиума в Сан-Франциско! Но никогда, никогда я не завлекала мужчин на их погибель. И ни один из них, от первого до последнего, не целовал даже кончиков моих пальцев!

По первому слову, по первому знаку я должна была ехать из Монте-Карло в Буэнос-Айрес, еще один знак – и я направлялась в Токио! Чанда Лал стерег меня так, как стерегут женщин только на Востоке. Однако в этом неблагодарном деле он всегда пытался быть мне другом, он всегда был мне предан. Но несколько раз он очень меня пугал, я знаю, что у него на уме! Но я не могу вам сказать. Поймите! Чанда Лал всегда был неподалеку, чтобы услышать звук вот этого свистка, – она достала из кармашка маленький серебряный свисток, – начиная с того дня, когда он вошел в дом работорговца в Мекке, исключая…

Внезапно волна восхитительного румянца залила ее лицо, она быстро опустила глаза и убрала маленький свисток. Непослушное сердце Стюарта бешено забилось, именно оно заставляло его поверить в эту почти невероятную историю; эта сладостная краска стыда не могла быть ни уловкой, ни игрой.

– Вы считаете, что я не в своем уме, – сказал он жестко низким голосом. – Вы говорите мне так много и так же много утаиваете, что еще больше сбивает меня с толку. Я могу понять вашу беспомощность на Востоке, но почему вы исполняете приказания этого чудовища, прячущего свое лицо под покрывалом, в Лондоне, Нью-Йорке, Париже?

Она не поднимала глаз.

– Я не осмеливаюсь вам сказать. Но я не смею его ослушаться.

– Кто он?

– Никто этого не знает, потому что никто не видел его лица! А! Вы смеетесь! Но я клянусь вам, как перед Богом, что говорю правду! Находясь дома, он носил китайское платье и зеленое покрывало. С одного места на другое он всегда переезжает по ночам и всегда одетый в рясу, так что остаются видны только его глаза.

– Но как он может путешествовать в таком фантастическом одеянии?

– По суше – на машине, а по морю – на паровой яхте. Почему вы сомневаетесь в моей честности? – Она внезапно бросила быстрый взгляд на Стюарта и побледнела. – Ради вас я не раз рисковала, но я не могу сказать, насколько это было опасно. Я попыталась позвонить вам по телефону в ту ночь, когда он покинул дом вблизи Хэмптон-корт для того, чтобы убить вас, но никто не подошел к…

– Подождите! – сказал Стюарт, он был настолько взволнован, что едва не упустил из виду, что она выдала тайну местонахождения человека в рясе. – Так это вы звонили мне в ту ночь?

– Да. Почему вы не взяли трубку?

– Неважно. Ваш звонок спас мне жизнь. Я никогда этого не забуду. – Он посмотрел ей в глаза. – Но вы не можете мне сказать, что все это значит? Что следует понимать под «Скорпионом»?

Она вздрогнула.

– «Скорпион» – это опознавательный знак. Взгляните. – Из маленького кармашка своего жакета она вынула золотого скорпиона! – И у меня есть один. – Она быстро убрала его обратно. – Я не смею, я не смею сказать вам больше. Но мне так много надо вам сказать, потому что… я никогда больше вас не увижу!

– Что?!

– Французский детектив, очень умный человек, выяснил очень многое о «Скорпионе», он следил за одним из членов нашей организации в Англии. Этот человек убил его. О, я знаю, я принадлежу к страшной организации! – воскликнула она с горечью. – Но, говорю вам, я не в силах что-либо изменить! Все, что ему удалось выяснить, этот детектив передал вам в конверте, но он мне не нужен. Меня это не тревожит. Сегодня вечером я покидаю Англию. Прощайте.

Внезапно она поднялась. Стюарт встал тоже. Он как раз хотел начать говорить, когда выражение лица Мёски изменилось. На нем промелькнул ужас, она поспешно опустила вуаль, быстро вышла из-за стола и покинула зал!

Несколько любопытных взглядов провожали ее элегантную фигуру до двери. Затем те же взгляды обратились на Стюарта.

Испытывая замешательство, он быстро уплатил по счету и поторопился наружу. Выйдя на улицу, он внимательно огляделся по сторонам.

Но Мёска исчезла.