Текст книги "Сан-Антонио в Шотландии"

– Кто?

– Национальная компания железных дорог.

– Ладно! Пошли в погреб.

Эти люди понимают все меньше и меньше.

В два часа ночи является полицейский, будит их, они обнаруживают, что хозяин убит, а он, не занимаясь убийством, расспрашивает их о виски… Согласитесь, что для лакеев этого многовато.

Меня по-прежнему ведет длинный Альбер.

Мы проходим в кладовку и спускаемся по каменной лестнице в подвал. В винном погребе со сводчатым потолком свежо, все аккуратно расставлено. Вдоль одной стены лежат почтенные бутылки в ящиках с этикетками. В глубине высятся ящики с шампанским и ликерами.

Альбер замирает, как только что в кабинете, когда увидел, что его хозяин отбросил копыта.

Он смотрит на меня с таким мучительным выражением, будто забыл орфографию своей фамилии.

– Эй, Альбер, у вас что, головокружение?

– Это немыслимо… – говорит он.

– Что?

– Недавно здесь стояли четыре ящика скотча, а сейчас они исчезли!

Я хватаю его за руку:

– Что вы говорите, барон?

– Клянусь, это правда, господин комиссар. Я спускался сюда перед ужином за бутылкой бургундского, и они тут стояли… Вот здесь, видите?

"Здесь” пусто. На квадрате земли выделяются следы, оставленные тяжелыми ящиками, которые волокли.

– Они были открыты?

– Всего один. Месье Оливьери подарил шесть бутылок одному своему другу.

– Месье Пти-Литтре, издателю?

Зенки у шестерки становятся размером с тарелку.

– Откуда вы знаете? – бормочет он. Я отвечаю ему загадочной улыбкой.

Глава 3

Четыре часа! Старик сидит в своем кабинете в зеленом свете лампы, безукоризненный, чисто выбритый, при галстуке. Он полон внимания.

Я только что сделал ему полный отчет о происшедших событиях, и он задумчив. Есть от чего, – В общем, – резюмирует он, – этот Оливьери получил бутылки скотча, содержащего героин. Он об этом не знал, поскольку подарил несколько штук своему другу. Возможно, эти бутылки служат для контрабанды наркотиков?

– Это очевидно. Те, кто их получали, должны были затем извлекать героин при помощи химических процессов, которые вам с радостью опишет Фавье. Возможно, выпаривая виски. Или, что также возможно, наркоманы пили виски таким, каким оно было, что усиливало действие наркотика.

– Гениально, – соглашается Лысый, гладя свой кумпол. Наступает молчание.

– Продолжим наши рассуждения, – решает Старик. – Эти ящики с “приправленным” виски были отправлены Оливьери по ошибке.

– Контрабандисты заметили свою ошибку и захотели ее исправить. Дела для Оливьери обернулись плохо. Они его убили и завладели ящиками.

В общем, дело несложное.

– Эта история относится к компетенции Скотленд-Ярда, – с сожалением вздыхает Старик. – Утром я позвоню старшему инспектору Моррисону.

Я смотрю на него, он на меня, все в самой глубокой тишине. Наконец я начинаю смеяться, как тип, который составил себе состояние, создав фабрику для производства рюкзаков для горбатых.

– Что с вами? – удивляется Безволосый, стараясь сохранить серьезность.

– Я думаю, патрон, что наши мысли параллельны, как два рельса…

– То есть?

Лысый уже улыбается.

– То есть нам обоим хотелось бы ради престижа французской полиции довести расследование этого дела до конца и принести парням из Ярда решение в виде подарка, обвязанного трехцветной ленточкой.

Босс встает, проходит по кабинету и кладет свою изящную руку (не могу назвать ее клешней) на мое мощное плечо.

– Мы друг друга поняли! – говорит он. – Итак?

– Итак, я совершу поездку в Шотландию, – отвечаю. – Вы этого хотите?

– Да, мой дорогой друг. Но я вам рекомендую действовать с крайней осторожностью. Вы будете там находиться неофициально, совершенно неофициально.

Старик всегда боится скандала. Он любит, чтобы мы совершали наши подвиги тихо и с достоинством.

– Эта необычная контрабанда начинается с завода, где производят это виски, поскольку бутылки, содержащие героин, имеют ненарушенную оригинальную пробку.

– Возможно…

– Съездите туда Разоблачите преступников, раскройте все ходы и сообщите мне. Наши коллеги с того берега Ла-Манша слишком часто насмехаются над нами.

– Я сделаю все возможное и невозможное.

– Я знаю…

Он придвигает к себе бутылку виски и внимательно всматривается в маленькую белую этикетку, приклеенную с обратной стороны.

– “Мак-Геррел” производит дама, – говорит он. – Некая Хелен-Дафна Мак-Геррел, проживающая в Майбексайд-Ишикен возле Глазго.

Я записываю имя дамы в записную книжку. Босс уже листает расписание авиарейсов.

– Есть самолет компании “Эр Франс” на Глазго в семь двадцать две. Я велю забронировать вам место.

– Два места, – поправляю я, Он хмурится, что составляет его единственное физическое упражнение за день.

– Вы собираетесь взять с собой помощника?

– Поскольку я не могу рассчитывать на помощь британской полиции в моем неофициальном задании, а помощь мне может понадобиться, мне нужен напарник.

– Вы правы. Кого вы возьмете? Мои раздумья длятся недолго.

– Берюрье.

Старик кивает, потом спрашивает с легкой двусмысленной улыбкой:

– Скажите, мой милый, почему вы все время берете себе в помощники инспектора Берюрье? Слава богу, в нашей Службе хватает людей.

Месье Голова-как-задница впервые задает мне этот вопрос, и я смущен.

– Ну, – бормочу, – это трудно объяснить. Видите ли, босс, Берю не особо умен. Он грубиян, выпивоха, драчун, но вместе с тем имеет качества, которые делают из него самого ценного помощника. Во-первых, он предан мне как собака; во-вторых, он добрый, смелый, упрямый. А иногда его хитроватый здравый смысл не хуже гениальности. Кроме того, он мне нравится. Я его поддразниваю, и это успокаивает мои нервы…

Старик поднимает руку:

– О господи, да остановите вы ваш панегирик! Берите с собой Берюрье. Я велю забронировать два места.

– Мне бы хотелось иметь машину по прибытии в Глазго, – говорю.

– Я это улажу. Билеты и валюту вам доставят в аэропорт.

– Хорошо.

Пожав друг другу руки, мы расстаемся.

Заря начинает разбрасывать искры солнца, когда я покидаю контору. Смотрю на часы. Мне осталось три часа, чтобы съездить собрать чемодан и заехать за Берю.

Доезжаю до Сен-Клу. Дверь дома открыта, что внезапно напоминает мне, что я приютил у себя киску. Черт возьми! Хорош я хозяин. Привожу девицу домой, бросаю в тот момент, когда уже собрался сыграть с ней в почтальона и прачку, и в четыре утра собираюсь вытащить ее из постели и выбросить на мокрую парижскую мостовую…

Так не делают.

Поднимаюсь в спальню. Ирэн, ровно дыша, спит блаженным сном, натянув одеяло до подбородка.

У меня не хватает мужества ее разбудить. Я вынимаю из шкафа два костюма и смокинг, опустошаю ящик комода, чтобы взять самое лучшее белье. Прежде чем убежать, пишу записку для провинциалочки:

Дорогая Ирэн,

Уехал в деловую поездку. Очень сожалею. Оставляю Вам ключ в почтовом ящике в саду.

Êратко, сильно, красноречиво, и сказано все, что хотел сказать. Это первый раз, когда Сан-Антонио, приведя к себе бабу, сматывается, не организовав ей космическое путешествие на борту его корабля с твердотопливным двигателем. Не надо об этом думать, иначе…

Я уезжаю. Курс – дом Берю.

Когда я останавливаюсь возле дома Толстяка, консьержка в бумазейном халате и с волосами, обвязанными платком, волочит по тротуару мусорный контейнер.

Заметив меня, она чешет пониже спины. Это зрелая дама, но ее явно никто не хочет срывать.

Я на всякий случай заглядываю внутрь контейнера – вдруг там Толстяк. Но его нет, и я направляюсь в подъезд, весело бросив церберше: “Что, дышите свежим воздухом?"

– Вы к Берюрье? – окликает она меня.

– Да.

– Я вас знаю, – уверяет она. – Вы его начальник?

– Точно.

– Их здесь нет!

Я останавливаюсь в подъезда.

– А где они?

– Летом они живут за городом у свояченицы.

– Где?

– В Нантерре. Желаете адрес?

– Еще бы!

Она закрывает глаза и декламирует:

– Авеню Женераль Коломбей, дом двести двадцать восемь.

– Тысяча благодарностей.

У меня остался час на то, чтобы смотаться в Нантерр, схватить Толстяка и доехать с ним до Орли. Это вполне осуществимо.

Пятнадцать минут спустя я оказываюсь перед домом, находящимся недалеко от старого завода “Симка”. Вот, оказывается, что в семье Берюрье называется “жить за городом”. Впрочем, воздух здесь действительно отличается от парижского, потому что с другой стороны дома находится химический завод.

Сад в девяносто квадратных сантиметров, полностью заросший резедой, отделяет авеню от двери (или, если находишься в доме, дверь от авеню). Стучу в дверь.

Поначалу никакого движения, затем слышатся ворчание, плевки, чихи, зевки, почесывания спины и пониже. Какой-то мужчина примешивает имя господне к некоему органу дамы, который уже закрыт, видимо по причине возраста. Наконец дверь отворяется. Передо мной оказываются глаза, похожие на пуговицы от ширинки. Смотрю ниже пуговиц и вижу пупок в прекрасном состоянии, а над ним густой волосяной покров, который вяло почесывает рука. Голос спрашивает:

– Какого хрена вам тут нужно в такое время?

Природное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот, произнесший эту приветливую фразу, и я замечаю маленькую морду ящерицы.

– Я хочу поговорить с Александром-Бенуа, – говорю. – Я его начальник, комиссар Сан-Антонио.

– О! – отвечает Гигантская Ящерица. – Я слышал о вас от этого придурка. Входите!

Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней, потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка.

– Сандр! – вопит Динозавр.

– Что это за бардак? – спрашивает катафалк голосом, очевидно принадлежащим женщине.

Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в действительности является ортопедическим креслом, которое может принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное, жирное, потное и отвратительное. Это нечто – женщина, завернутая в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца “Беарн”.

– Доброе утро, мадам, – вежливо здороваюсь с Катафалком.

Тот (никак не могу называть в женском роде столь отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным спиртом, и добавляет:

– Феликс, подними меня, я хочу видеть! Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается сидящим.

В соседней комнате начинается движение, потом дверь открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище – ББ в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей вываливается в вырез.

– О! – восклицает Толстякова корова. – Да это же комиссар! По какому случаю?

– Мне нужен Бенуа, – объясняю я с максимумом сдержанности в словах и жестах.

– Сандр! – снова вопит Ящерица.

– Н-ну! – мычит сонный Берю. Толстуха указывает мне на катафалк.

– Представляю вам мою сестру Женевьев.

Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени, когда были автономными.

Я беру клешню и отпускаю, уверяя, что счастлив познакомиться.

Волосы Берты накручены на бигуди. Она поправляет их полным женственности движением, потом поднимает рубашку и чешет свой зад.

Из соседней комнаты выходит парикмахер Альфред в обалденной синей шелковой пижаме. Этот малый элегантен даже в постели. За ним следуют его жена, потом толстый пацан, близорукая девочка и старик, забывший в стакане свою вставную челюсть.

Откуда вылезли все эти люди? Мне становится страшно.

Когда проведешь бессонную ночь, такая галерея монстров производит особо сильное впечатление.

– Эй, Берю, – кричу я, – ты идешь или нет? Недисциплинированный отвечает вопросом, в котором идет речь о самой мясистой части его тела. Наконец он выходит.

– Зачем ты приперся в этот бордель? – удивляется Жирдяй.

Я восхищаюсь бесконечным богатством французского языка, позволяющего с максимальной точностью давать определения людям и вещам.

– Я приехал забрать тебя для срочного расследования. Через три четверти часа мы вылетаем. Одевайся быстрее.

Он исчезает.

– А куда именно вы его везете? – спрашивает Толстуха.

– В Глазго, – отвечаю я.

– Черт! В Японию!

К счастью, здесь есть Феликс-ящерица, готовый исправлять географические ошибки свояченицы.

– Ты че, тронулась, Берта? Это в Дании.

– А что дальше? – беспокоится коровища.

– Дания, разумеется, – просвещает ее образованный родственник. – Если бы ты хоть раз видела карту мира, то знала бы.

Из комнаты галопом выбегает Берю.

Он в спешке задевает рычаг ортопедического кресла, то резко возвращается в первоначальное положение. Раздается жуткий грохот, будто взорвался весь квартал. Сестра ББ громко жалеет Берту, которой достался такой муж, уверяет, что такой идиот не имеет права жить и на месте сестры она давно бы выгнала его.

– Сматываемся, – говорит Толстяк, когда Женевьев уже начинает хрипеть.

– Твой свояк микроцефал?

– Ничего подобного, – говорит Берю. – Он слесарь-сантехник.

Глава 4

Наш самолет летит высоко, его турбины работают нормально, горючего достаточно, чтобы долететь до Шотландии, а стюардесса такая хорошенькая, что от ее вида зачесались бы ладони даже у безрукого.

Я смотрю на ее великолепные формы периодически, потому что, следуя примеру Берю, задаю храпака. Этот трехчасовой сон немного приводит меня в форму. Наконец динамик начинает трещать и советует господам пассажирам пристегнуть ремни, потому что скоро Глазго. Я бужу Берю, и это кладет конец сомнениям командира экипажа относительно режима работы его моторов. Жирдяй так храпел, что одна глуховатая американка спросила над Па-де-Кале, все ли нормально с турбинами.

– Опусти воротник пиджака! – говорю я ему. – Ты похож на замерзшего клошара. Мастодонт подчиняется.

– А теперь? – спрашивает он, сняв шляпу, грязную, как помойное ведро, чтобы привести в порядок свои волосы.

– Теперь ты похож просто на клошара. – Я замолкаю, окаменев. – Эй, приятель, ты ж забыл надеть рубашку!

– Опять ты хреноту порешь? – ворчит Толстяк. Говоря это, он проводит рукой по груди и отдает себе отчет в очевидности.

– Черт, в спешке сборов…

Под пиджаком у него только галстук на поросячьей шее, правда хорошо завязанный.

– Это заметно? – беспокоится мой напарник.

– Не особо, – говорю, – потому что благодаря твоему густому волосяному покрову кажется, что на тебе мохеровый свитер. Придется тебе покупать рубашку, Толстяк.

Он обещает это сделать, и мы приземляемся.

Пройдя через таможню, мы замечаем высокого типа в одежде шофера из богатого дома, расхаживающего по залу. В тот самый момент, когда я заметил типа, громкоговоритель сообщает, что шофер фирмы “Херст” ждет мистера Сан-Антонио в большом зале, чтобы предоставить в его распоряжение машину.

Я подхожу к дылде, называюсь, и он почтительно приветствует меня.

Пять минут спустя я получаю ключи и бумаги на импортную черную “бентли” размером с катафалк.

Толстяк раздувается от гордости.

– В ней я буду выглядеть как английская королева, – заявляет он.

– Боже, храни королеву, – вздыхаю я.

* * *

Майбексайд-Ишикен, миленький городок с пятью тысячами жителей, находится километрах в пятидесяти от Глазго.

Когда мы проезжаем мимо таблички с названием города, я решаю навести кое-какие справки о виски “Мак-Геррел” и останавливаю катафалк перед ресторанчиком с лаконичным названием “Рука моей сестры в штанах турка”.

Толстяк и я заходим в живописный зал с нашитыми на стены деревянными панелями. Посредине его стоит камин, не горящий по причине теплого времени года.

Пухленькая дама с пучком, лежащим на ее макушке, как яблоко, в очках в железной оправе и с детской улыбкой на губах спешит нам навстречу.

– Я выпью мюскаде, – заявляет Берю.

– Ты не в Нантерре, Толстяк, – объясняю я. – Не забывай, это страна виски.

– Я не догматик, – отрезает мой приятель. – Выпью виски. – Он обращается к улыбающейся владелице ресторана:

– Ту виски ин большие гласс!

Улыбка женщины исчезает, как будто ей дали по зубам. Она сообщает, что сейчас не время для алкоголя. Мне предстоит тяжелый труд: растолковать Берю, что в Великобритании нельзя пить спиртное в любое время суток. Он меня слушает с лицом, помертвевшим от разочарования.

– Скажи ей, что мы французы, – предпринимает он последнюю попытку, – и нам не обязательно соблюдать эти правила.

Я бросаю на него строгий взгляд.

– Слушай, дружище, нам придется выпить чаю. Мне нужно расспросить эту старую грымзу, и я не хочу попирать законы страны.

Толстяк моментально замыкается во враждебном молчании.

Когда перед нами стоит дымящийся чайник, я начинаю расспрашивать даму с пучком. К счастью, она разговорчива и рада поболтать с французом.

За время меньше того, чем требуется Берю, чтобы выпить сто сантилитров ронского, я узнаю, что винный завод Мак-Геррелов один из крупнейших в округе. Он действительно находится в Майбексайд-Ишикене, но владельцы живут в трех километрах отсюда, в Стингинесе. По тому, что их жилище называется Стингинес Каста, я без особого труда делаю вывод, что они местные помещики и владеют замком.

Выпив глоток чая на двоих и купив Берю белую рубашку, мы направляемся в Стингинес.

В округе всего одна гостиница – “Большой отель щедрого шотландца”. Несмотря на длинное название, это весьма скромное заведение.

Его содержит супружеская чета – мистер и миссис Мак-Хантин, которым помогает служанка лет восемнадцати с очень милой фигуркой. Я объясняю, что мы французские туристы, заехавшие в страну волынок, и нас встречают, как Анкетиля, после того как он в пятый раз выиграл Тур де Франс. Мак-Хантин – тип лет шестидесяти, лысый, со светлыми усами, толстыми блестящими щеками и животом, не дающим забыть о страсти шотландцев к регби. Его половина, наоборот, высокая, тощая, но при этом совсем не неприятная.

Нам дают две самые лучшие комнаты в гостинице: туалет на том же этаже, а горячая вода на кухне. Служанка приносит мой багаж. Глядя на ее круп, я принимаю решение. Этот цветочек мне подходит. Не только с сентиментальной точки зрения, но и в плане получения информации о местных жителях.

Я сразу перехожу к делу и достаю мою улыбку восемьдесят четвертого размера, к которой добавляю убийственный взгляд, проникающий глубже, чем ренгеновские лучи. Она краснеет.

Сообщение принято, командир!

И вот мы одни в моей комнате. Она мне объясняет, как открыть занавески на окне. Изобретательные люди эти шотландцы: достаточно потянуть за веревочку, и шторы откроются. Затем она мне демонстрирует, как открывать воду: достаточно повернуть кран против часовой стрелки. Остроумно, а? Потом показывает, что на кровати лежат два одеяла, шотландские, а в комоде есть ящики.

Исчерпав информацию, она замолкает и смотрит на меня своими огромными голубыми глазами, полными невинности и восхищения.

Я спрашиваю ее заглавие. Ее зовут Кэтти Мэппл. Я ей говорю, что она очень хорошенькая, она мне верит. В общем, дела идут как по маслу. Я прикидываю, стоит ли сразу демонстрировать ей мой фирменный поцелуй, и решаю, что нет. Время работает на меня. Дадим ей привыкнуть к моей привлекательной внешности. А пока я работаю на ее национальной территории и даю однофунтовую бумажку, напечатанную в Англии.

Сообразив, что это первый случай в истории Шотландии, чтобы джентльмен дал такие чаевые, я вздрагиваю: она сочтет меня чокнутым, вызовет санитаров, и они меня по-быстренькому запрут в дом хи-хи.

Ничего такого не происходит. Кэтти ведет себя разумно: кладет купюру в карман. За такие деньги она готова покрасить Букингемекий дворец кисточкой для ресниц.

– Вы чудесная девушка, – заявляю я, взяв ее за подбородок.

Она очень скромно отвечает мне “да” и убегает, не потому, что я ее пугаю, а из-за того, что ее зовет мамаша Мак-Хантин.

Убегая, она наталкивается на веселого Берюрье.

– Может, я и ошибаюсь, – говорит Толстяк, – но меня не удивит, если ты быстро добьешься успеха. Ты только не смейся, но мне понравилась хозяйка. Она немножко костлява, но после Берты это внесет некоторое разнообразие.

Он секунду размышляет, потом робко спрашивает:

– Сан-А, скажи, как по-английски будет “Вы мне нравитесь”?

* * *

День проходит тихо-мирно. Пока Толстяк дрыхнет в гостинице, я болтаюсь по поселку. На холме, доминирующем над диким озером с серой водой, высится Стингинес Кастл. Это феодальный замок с узкими окнами, витражами собора и трехвековыми деревьями. Когда я, дойдя до подножия холма, сажусь на траву, замечаю выезжающий с парадного двора маленький черный “триумф”, управляемый очаровательной белокурой девушкой, чьи волосы развеваются по ветру.

Я видел ее какую-то секунду, но этого достаточно, чтобы разглядеть, насколько она красива. Не знаю, является она постоянной жительницей замка или нет, но в обоих случаях очень хочу с ней познакомиться. И как можно ближе.

Я в задумчивости возвращаюсь в гостиницу, когда на прекрасную шотландскую провинцию начинают медленно опускаться сумерки. Толстяк ждет меня перед тройной порцией виски, поскольку сейчас как раз час “Ч”, точнее, час “В”. Очевидно, он уже выпил несколько стаканчиков, если судить по его физиономии, светящейся, как взлетно-посадочные полосы Орли в туманный день.

Он встречает меня кудахтаньем гиппопотама, которого щекочут.

– Знаешь, парень, – сообщает он мне, – акции с хозяйкой резко идут вверх. Я ее пощупал на лестнице, и она посмеялась. Это хороший знак, а?

– Еще какой!

Мы садимся за стол, и веселое настроение достойного полицейского разом падает, как беременная женщина в духоте метро.

Меню: вареная баранья нога и горох, тоже вареный. Баранья нога напоминает старую шину, а горох – дробь.

Когда горошина падает на тарелку, кажется, что потерял пуговицу от ширинки.

Берюрье хнычет:

– Эти люди учились готовить на заводе, производящем химическое оружие. Ах, видела бы меня моя Берта!

Поскольку голод не тетка, он съедает и шину, и дробь А я тем временем смотрю во все глаза на служанку. В тот момент, когда она приносит десерт (яблочный пирог), я прошу ее зайти ночью ко мне в комнату для крайне важного сообщения Она в очередной раз краснеет и соглашается взмахом ресниц.

– Что ты у нее спросил? – ворчит Берю. – Какой масти была вороная лошадь Генриха Восьмого, – отвечаю я.

Почти полночь (по Гринвичу), когда Кэтти скребется в мою дверь.

Она сменила юбку из шотландки на халат, тоже из шотландки.

Как только она вошла, я сразу обнимаю ее. Под халатом у нее лифчик и трусики (естественно, тоже в шотландскую клетку).

Мне говорили, что англичане очень расположены к Общему Рынку, но я не знал, что до такой степени Кэтти всей душой за сближение европейских наций Клянусь вам, она усваивает мою методу в шесть секунд. Опыта у нее никакого, зато есть огромное желание его приобрести. Я вкалываю как каторжный.

Способная девочка.

Веселье в разгаре, хотя огонь в моей комнате не горит. Наконец Берюрье начинает колотить в стену ботинком.

– Эй, Сан-А, – орет Толстяк, – пожалей хоть немного свою телку! Тебя что, снимают для телевидения?

Мы успокаиваемся. Наступает время разговоров шепотом.

Я начинаю объяснять детке, теперь исключительно по-английски, как я рад, что познакомился с ней. Я ей говорю, что ее деревушка просто потрясающая, а на холме прекрасный замок.

Так, потихоньку, я подвожу ее туда, куда мне нужно, и она читает мне длинную лекцию о семействе Мак-Геррел.

Завод принадлежит старухе Мак-Геррел Хелен-Дафне. Этой старой леди лет семьдесят, и живет она в кресле на колесиках, потому что копыта сказали ей прости-прощай.

Два года назад делом руководил ее племянник Арчибальд, но этот достойный человек погиб в Африке во время сафари, и старуха, жившая на Лазурном берегу вместе с внучатой племянницей Синтией, быстро вернулась, чтобы взять все в свои руки. Поскольку она слишком стара и больна, чтобы напрямую руководить бизнесом, то пригласила для этого специалиста, некоего Мак-Орниша Ее внучатой племяннице Синтии лет двадцать пять. Она красивая блондинка и спортсменка. Готов поспорить на караван верблюдов против каравана тещ, что именно ее я видел за рулем “триумфа”. Она помолвлена с местным папенькиным сынком сэром Конси, сыном баронета Экзодуса Конси. Но дело затянулось, и о свадьбе пока не слышно.

Когда любезная и щедрая Кэтти оставляет меня, чтобы отправиться отдохнуть, что она вполне заслужила, я быстренько классифицирую моих персонажей.

Меня бы удивило, если бы мамаша Мак-Геррел была замешана в контрабанду наркотой. У пожилой леди есть менее легкомысленные занятия. Это также не подходит ни для возраста ее племянницы, ни для положения сына баронета. Нет, на первый взгляд я склонен подозревать Мак-Орниша Этот парень руководит заводом, значит, имеет все возможности организовать известный вам маленький бизнес.

Надо присмотреться к нему повнимательнее.