Текст книги "Улица жмуров"

Глава 19

Полицейского, свистевшего мне, я нахожу перед своей машиной. Он отводит в сторону движение, стесненное этим препятствием.

Он подскакивает ко мне, едва заметив.

– Вы что, ненормальный?! Что это за манера оставлять свою машину посреди проезжей части? Я вам свистел, а вы даже внимания не обратили.

Отказ подчиниться будет вам дорого стоить.

– Ну-ну, – говорю я, доставая удостоверение, – не надо так орать, а то сорвешь свой геморрой. Я оставил свою тачку здесь, потому что спешил! Спасибо, что присмотрел за ней, а то машины сейчас дорого стоят.

Он возвращает мне удостоверение и бормочет:

– Я не мог знать, господин комиссар.

– Разумеется.

Я сажусь в машину, к величайшему разочарованию нескольких садистов, дожидавшихся моего возвращения в надежде поприсутствовать при расправе.

Половина восьмого.

Я мчу на улицу Жубер.

– Пойдешь со мной, дорогуша? – спрашивает одна из ста сорока пяти путан, меряющих шагами тротуар квартала.

– Спорю, ты обещаешь мне экзотические штучки? – интересуюсь я.

– Нет, но все равно будет хорошо.

– Позже.

– Ну и катись.

Я вхожу в дом и сверяюсь со списком жильцов, потому что заколебался общаться с консьержками, хотя в общем они были мне полезны.

Верите или нет, но я недоволен. А недоволен я потому, что в моей реконструкции событий есть слабый момент: зов “На помощь”, написанный Парьо. Это меня чертовски сбивает с толку.

Наконец, перепрыгивая через ступеньки, я все-таки поднимаюсь на этаж – разумеется, последний, – где живет так жаждущий со мной поговорить Одран.

Меня встречает запах стирки.

Дверь открывает полная молодая женщина в фартуке в синюю клетку, беременная, того и гляди разродится.

– Месье Ордан дома?

– Проходите.

В прихожей, украшенной трогательными лубочными картинками, маленький пацан играет в Зорро.

– Эрве-Ксавье, пропусти месье. – И она кричит:

– Леон! Из микроскопической гостиной-столовой выходит Леон. Я его сразу узнаю: это банковский служащий с волосами бобриком и кислой миной, который выдал Бальмену его десять “кирпичей”.

– Как, – спрашиваю я, – это вы?

– Проходите, пожалуйста, господин комиссар.

– Как вы узнали мой адрес?

– Вы же получили чек… Чек на ваше имя. Мне оставалось только узнать по справочной номер вашего телефона.

Я прикусываю губу: когда тебе утирает нос такая вот размазня, это все-таки обидно, а?

– Что случилось?

– Я узнал, что интересовавший вас человек умер, – отвечает он. – Я провел параллель между этой кончиной, случившейся после того, как он вышел от нас (он, естественно, говорит о банке), и вашим допросом.

Он стоит несгибаемо-прямой, строгий, представительный, довольный собой, своей работой и дюжиной детишек, которых еще сделает своей бедной жене и которых наградит вычурными именами.

– Я сконцентрировал мои воспоминания, – продолжает он.

"Как помидоры”, – мысленно говорю я себе, глядя на лицо человека, страдающего запорами.

– И что?

– Я вспомнил, что слышал, как старик говорил своему спутнику:

"Запишите адрес…” Остальное я не разобрал… Я повторяю вам, господин комиссар, что выполняю свою работу, не разглядывая клиентов.

Ему бы хотелось, чтобы я его поблагодарил, назвал бы героем и мучеником труда, но я остаюсь холодным.

– Это все?

– Еще я вспомнил, что человек в кожаном пальто что-то нацарапал на корешке чека, который я ему вернул. Но он сделал это, только чтобы старик отстал от него, “для понта”, как говорит мой сын Эрве-Ксавье.

Доказательство: он взял только часть этой записки, раз вы нашли ее.

Не дождавшись его приглашения, я опускаю задницу на диван.

Адрес…

– Человек в кожаном пальто воспользовался промокательной бумагой, предоставленной в распоряжение клиентов, – продолжает он.

Одран делает шаг назад, чтобы иметь возможность описать широкий и благородный жест рукой.

– Вот она, – говорит он, протягивая мне бледно-розовый листок. – На ней не очень много отпечатков.

Этим он подчеркивает, что дает не какой-нибудь паршивый товар.

Я беру промокашку, подхожу к украшающему камин зеркалу и без особого труда разбираю:

На помощь.

А сразу под этим – написанное той же рукой:

Улица Лаффит, дом 30.

То, что я принял за сообщение и что стало отправной точкой всего расследования, оказалось всего-навсего названием и адресом большой страховой компании. Парьо записал это, а потом оторвал кусок корешка чека, на котором был адрес.

Я разражаюсь смехом.

– Спасибо, месье Одран. Вы выполнили свой гражданский долг. В вашем лице полиция нашла умного и преданного помощника.

Он слушает меня, соединив каблуки, с повлажневшим взглядом и благоговейно пожимает мои пять пальцев, которые я ему протягиваю.

– Как хорошо, что ты все-таки пришел, сынок. Фелиси просто сияет.

– Я знала, что ты поужинаешь дома, и все-таки потушила баранью ножку.

– Гм!

– Ты знаешь, матери чувствуют.

Должно быть, это действительно так. Лично я думал, что буду до последней минуты бегать по улицам. Но тайна рассеялась, и история теряет весь свой шарм. Осталось только найти в Париже преступницу.

Убийцу, чье имя известно, чье описание и отпечатки пальцев имеются в полиции. Да, я думал, что… Но матери обладают даром предчувствия.

Доказательство: Фелиси все-таки приготовила баранью ножку.

Она получилась просто великолепной.

– О чем ты думаешь, сынок?

– Об одной девушке, ма… Она хотела поиграть в искательницу приключений и ни перед чем не останавливалась. Она довела до самоубийства своего бедного отца. Убивала людей. Не слишком хороших, но все-таки людей.

– Какой ужас! – вздыхает Фелиси и переходит на другую тему: Хорошенько следи за собой… Говорят, американцы употребляют много льда, а это вредно для желудка. И остерегайся гангстеров, – добавляет она, вытирая слезу.

Я знаю, что она думает: “Гангстеры вредны для жизни полицейского…"

– Ну, ма, не надо хандрить!

– Не буду, не буду, – уверяет она.

– Помнишь, что я тебе обещал? Поездка в Бретань, как только вернусь.

– Конечно.

– Я скоро вернусь.

Я начинаю обдумывать задание, которое мне поручил босс, и решаю, что совсем в этом не уверен.

– Я тебе привезу оттуда подарок. Знаешь, американцы делают обалденные штуки для домашнего хозяйства. Например, утюг, который гладит сам по себе, или машину для резки морковки в форме атомной бомбы. Ну, чего тебе привезти?

– Возвращайся живым и невредимым, – вздыхает она.

Глава 20

Громкоговоритель выплевывает:

«Пассажиров, вылетающих в Нью-Йорк, просят пройти к автобусу компании “Эр-Франс”, который доставит их в Орли…»

В аэровокзале “Энвалид” нас толкается целая толпа. Я занимаю место в комфортабельном автобусе компании и в тот момент, когда он уже трогается, вижу бегущую к нему изо всех сил женщину.

Я быстро надвигаю на глаза шляпу и спешу вытащить из кармана газету, потому что это не кто иная, как малютка Изабель. А знаете, женщиной она выглядит очень даже ничего.

Может быть, вы воображаете, что я подпрыгиваю от радости? Что я безумно веселюсь? Ничего подобного, остаюсь каменным. То, что произошло, это не чудо, это Судьба – Судьба с заглавной буквы!

Я совершенно случайно заинтересовался этим делом, и теперь случай добросовестно доводит его до конца. Случай – это утешение для нас, полицейских. А еще это люк под ногами преступника.

Девица элегантно одета, в руке у нее большой чемодан. Все это подтверждает мою правоту: она задумала это уже давно и сейчас уезжает начинать новую жизнь. Если бы я прислушался к себе, то выдал бы длинную тираду на эту благодатную тему. Задавал себе вопросы о совести, морали. Да кучу всяких вопросов. Но полицейский не прислушивается к себе; он знает, что преступник не может начать новую жизнь. Никто и никогда не может начать новую жизнь!

Изабель садится прямо передо мной.

О чем она мечтает?

Представляет себе небоскребы, супермаркеты, негров.

Я увижу все это через несколько часов, если самолет не сваляет дурака, а она – никогда!

Я мог бы взять ее прямо сейчас, приказать остановить автобус и сдать ее первому же полицейскому патрулю. Нет, я даю ей маленькую отсрочку. Это проявление моей галантности и гуманизма. Ведь если ты полицейский, ты не перестаешь быть человеком. Знакомая песенка!

Мы едем по моему старому Парижу, по которому я уже начинаю скучать. Порт д'Итали.., табличка: “Фонтенбло 60 км”.

Грустные и добрые парижские предместья.

Шоссе.

Где мысли Изабель? Далеко от ее убийств, в каком-нибудь штате с завораживающим названием? Небраска… Миссури… Арканзас…

– Всем просьба выйти! – внезапно объявляет водитель.

Перед нами расстилается огромная взлетно-посадочная полоса, прочерченная огоньками.

Я вынимаю револьвер и приставляю его к затылку Изабель.

– Не рыпайся, красотка, ты попалась. Пассажиры просто каменеют.

– Полиция! – говорю я. – Предупредите полицию аэропорта, что я должен им передать опасную преступницу. Изабель не оборачивается.

– Это вы? – просто спрашивает она.

– Да, – отвечаю я.

И она произносит слова, слышанные мной только что от Фелиси:

– Я это чувствовала.

– Да, – говорю я, – женщины чувствуют такие вещи. – Жаль… – шепчет она.

– Обидно, – вздыхаю я. – Так близко от цели, от новой жизни, Изабель! И добавляю:

– Но что поделаешь! Я не просто человек, я еще и полицейский!