Текст книги "Боги и смертные: Современное прочтение мифов Древней Греции"

{39}39
  Титий и Лето. Од. 11.576–581, Ап. Род. 1.759–762, В. Эн. 6.595–600, Аполлод. 1.4.1. Наказание Тития было популярным сюжетом в античном изобразительном искусстве, см., например, метопу храма Геры в устье реки Селе.


[Закрыть]
Титий и Лето

Еще одним смертным сыном Зевса был Титий. Родила его Элара, дочь Миния, правителя города Орхомен. Когда она забеременела, Зевс спрятал ее от Геры, как прятал многих других своих любовниц, но в этот раз он особенно расстарался и укрыл Элару глубоко в недрах Земли.

Однако Гера все-таки прознала, где она скрывается, и придумала на редкость страшное наказание: плод в утробе Элары рос с пугающей быстротой, и в конце концов несчастную мать просто разорвало. Ей Земля уже ничем помочь не могла, однако нерожденного Тития она сумела выносить в собственном чреве и на исходе девятого месяца выпустила его в верхний мир неподалеку от чертогов Зевса.

В просторных недрах Земли, успевшей породить в свое время немало гигантов, Титию было куда расти. Он явился на свет необычайно крупным для младенца, в отрочестве возвышался над всеми вокруг, а возмужав, тянулся под облака наравне с самыми высокими деревьями. Надо ли говорить, что и сила у него была под стать росту, а под стать силе – гонор и жестокость. Жители Орхомена привыкли разбегаться кто куда, едва услышав глухой рокот земли, предвещающий его приближение.

Однажды он зашел слишком далеко. Богиня Лето направлялась в Дельфы, где ее сын Аполлон пророчествовал в своем оракуле, окуренном возжигаемым лавром. Ближе к концу пути богиня задержалась в Панопее, селении неподалеку от Орхомена, полюбоваться танцами девушек в ее честь. Для такого исполина, как Титий, от Орхомена до Панопея было рукой подать, и он, разумеется, не мог не заметить Лето. Воспылав страстью, он протопал через поля, закинул Лето на плечо и понес ее прочь.

Аполлон, услышав крики матери, вихрем понесся на помощь, а за ним подоспела и Артемида. Близнецы осыпали обидчика тучей стрел. Одна из них пронзила правый глаз Тития, но и тогда он не сдался, а, вытащив стрелу, продолжил ломиться дальше, круша деревья и дома и топча людей. Наконец он повалился на землю, подстреленный Артемидой. Лето, высвободившись из-под плеча поверженного великана, кинулась в объятия детей.

Аполлон с Артемидой сумели удержаться и не прикончить Тития на месте, зная, что наказание гораздо чувствительнее для живой плоти, чем для бесплотной тени. Они ввергли Тития в Тартар и распластали его там на спине, как охотник распластывает оленя, прежде чем выпотрошить. Два огромных грифа с безжалостными клювами возникли из ниоткуда по обеим сторонам от его живота. Растерзав сперва кожу, потом жир, потом мышцы, они добрались до печени, того самого органа, из которого поступает в кровь вожделение и спесь. Титий отчаянно корчился, пытаясь отогнать ненасытных птиц, но только зря ободрал запястья в железных оковах, пригвоздивших его к земле.

Эта сцена повторилась еще тысячу тысяч раз, потому что, едва грифы заканчивали трапезу, печень отрастала снова, обеспечивая вечное пиршество хищникам и вечное наказание Титию.

{40}40
  Иксион, облако и кентавры. Основными источниками мне послужили Од. 21.295–303, Пин. П. 2.21–48, Д. С. 4.69.3–70.4 и Аполлод. Э. 1.20–21. Иксиона на колесе изображали несколько античных живописцев, но я предпочитаю другое изображение – где схваченного Иксиона приводят пред очи Геры, а рядом ждут Гермес с Афиной, держа наготове колесо, – это афинский краснофигурный канфар ок. 460 г. до н. э., сейчас находящийся в Лондоне (British Museum 1865, 0103.23).


[Закрыть]
Иксион, облако и кентавры

Иксион был человеком не только злым, но и безрассудным, то есть, в принципе, подходящим царем для лапифов – северного клана, печально известного своей жестокостью и свирепостью. Тем не менее Иксиону улыбнулась удача: он получил в жены Дию, лучезарную дочь Деионея.

Традиция обязывала молодого супруга принести дары своему новоиспеченному тестю, и Иксион пообещал Деионею несколько золотых и серебряных кубков. Деионей, однако, не получил ни одного – и начал задавать вопросы. Иксион мямлил и увиливал, не желая расставаться ни с Дией, ни с самой крошечной частью своего несметного богатства.

Но Деионей не отставал, и Иксион, понимая, что бесконечно отнекиваться не выйдет, задумал отвратительное. Он вырыл перед дворцом глубокую яму, на дне которой развел жаркий костер, а потом прикрыл ее настилом из уложенных крест-накрест прутиков, которые припорошил тонким слоем земли, притоптав края так, чтобы они сливались с нетронутой почвой вокруг. Когда ловушка была готова, Иксион пригласил Деионея на ужин, пообещав наконец отдать ему обещанное.

Деионей прибыл, ликуя в предвкушении не только золота и серебра, но и окончательного скрепления союза двух семей. Сойдя с колесницы, он зашагал к гостеприимно распахнувшему объятия хозяину дворца, не замечая его коварной улыбки. Еще несколько шагов – и под треск проломившихся прутьев несчастный отец полетел навстречу гибели в огне. В этот миг Иксион стал первым в мире человеком, убившим члена семьи.

Создавая людей, боги догадывались, что рано или поздно такое преступление будет совершено, и заранее придумали, как преступник сможет искупить содеянное. Чтобы смыть с себя печать злодеяния, Иксиону требовалось найти того, кто согласится провести над ним очистительные обряды. До тех пор он будет вынужден бесцельно скитаться, голодный и всеми отвергнутый, постепенно теряя рассудок по мере того, как скверна, порожденная злодеянием, все сильнее будет отравлять его разум.

Но и соседей Иксиона, и самих богов его поступок настолько ужаснул, что желающих совершить требуемые обряды не находилось. В отчаянии он воззвал к Зевсу (который, как поговаривали шепотом, и был настоящим отцом Иксиона), и тот в конце концов сжалился над ним. Он вознес Иксиона на Олимп, очистил от скверны, а потом пригласил оголодавшего скитальца отужинать с богами.

Нектар и амброзия, которыми угостил Иксиона Зевс, не только подкрепили его, но и преобразили: вкусив пищи богов, он вроде бы и сам приобщился к сонму. Осознав это, он стал осваиваться среди тех, кого теперь считал себя ровней. Обведя взглядом присутствующих богинь, каждая из которых пленяла по-своему, Иксион начал грезить о ласках небожительниц. Особенно увлекла его Гера, и, к ее изумлению, он начал с ней заигрывать, украдкой подмигивая и делая недвусмысленные жесты.

Гера пожаловалась Зевсу, но громовержцу не верилось, что человек, которому он помог, окажется настолько неблагодарным. Чтобы разрешить сомнения, Зевс слепил из облака точную копию Геры и оставил наедине с Иксионом. Тот, разумеется, тут же потащил ее в постель, доказав, что Гере его намеки не почудились.

Придя в ярость от такого вероломства, Зевс стал придумывать Иксиону подобающее наказание. Это было нелегко, ведь отведавшего пищу богов нельзя было бросить в Тартар, как смертных преступников или титанов. В конце концов Зевс все-таки нашел решение: он приказал Гефесту выковать огненное колесо, а потом велел распять на нем Иксиона, приковав к спицам. После этого Зевс запустил колесо – вместе с распятым Иксионом – описывать вечный круг по небосводу, чтобы наказанный снова и снова смотрел с этой заоблачной выси на все, чего лишился из-за своей алчности и подлости.

Преступления Иксиона аукнулись не только ему самому, но и остальному миру. Поддельная Гера, которую боги совершенно неизобретательно стали звать Нефелой, что означало попросту «облако», забеременела от той связи с Иксионом и в положенный срок произвела на свет Кентавра – такого же необузданного жеребца, каким был его отец. Нефела отдала его на воспитание лапифам.

Кентавр рос, росла и его похоть, становясь неуёмной. Однажды, проходя по лугам у горы Пелион, Кентавр увидел табун пасшихся там холеных кобылиц и не смог совладать с нахлынувшим желанием. Покрыв всех до единой, он породил создания, подобных которым не видели прежде ни люди, ни боги: у каждого из малышей было косматое лошадиное тело от хвоста до передних ног, но вместо конской шеи вверх уходил человеческий торс с руками и головой.

ИКСИОН{7}

Это были первые кентавры, как их назвали вслед за отцом, и в их жилах текла порченая кровь Кентавра и Иксиона. Несмотря на происхождение от лапифов, они завидовали народу, которым когда-то правил их дед, и ненавидели его, а лапифы, в свою очередь, не признавали полуконей своими. Так что мир между двумя ветвями Иксионова рода всегда был худым и непрочным.

Диа родила сына, которого нарекли Пирифоем. Его отцом кто-то считал Иксиона, а кто-то подозревал Зевса, предположительно совокупившегося в обличье жеребца с Дией после того, как Иксион пытался соблазнить Геру. Достигнув зрелых лет, Пирифой стал царем лапифов и выбрал в жены свою подданную, Гипподамию.

Свадьба показалась ему подходящим поводом объединить обе ветви отцовской семьи, и он пригласил на торжество кентавров. Однако полукони, привыкшие скакать по горам и пить козье молоко, ни разу до тех пор не пробовали вина, поэтому очень быстро опьянели. Когда к гостям вывели для официального представления Гипподамию, кентавр Эвритион схватил ее и галопом понесся в лес. Другие кентавры, вдохновленные примером товарища, тоже похватали приглянувшихся лапифянок. Началось побоище. Лапифы метали копья, защищая честь своих женщин, кентавры размахивали вырванными из земли сосенками.

Пирифой со своим лучшим другом – афинским царем Тесеем – помчался вдогонку за Эвритионом. Нагнав кентавра, они выхватили у него Гипподамию, а потом отрезали ему нос и уши. Те кентавры, которым посчастливилось уцелеть в битве, были выдворены из владений лапифов и в конце концов удалились в совсем уж глухие скалистые земли на северо-западе. Но это не значит, что люди больше никогда их не видели.

{41}41
  Смерть Сизифа. Од. 11.593–600, Феогн. 702–12, Ферек. FGrH 3F119, Эсх. фр. 175. См. также метопу из храма Геры в устье реки Селе, где Сизиф катит камень, а за ним видна небольшая крылатая фигурка. Эта же сцена изображена на некоторых чернофигурных вазах, например на афинской амфоре ок. 550–500 гг. до н. э., находящейся в Мюнхене (Antikensammlungen 1494 [J 576]).


[Закрыть]
Смерть Сизифа

Третьим преступником, ввергнутым за великое злодеяние на вечные муки в Тартар, как и Тантал с Титием, стал коринфский царь Сизиф.

Величайшей радостью для этого прожженного мошенника и плута было плести сети, строить козни и хитростью выманивать желаемое. Надо ли удивляться, что он приятельствовал с царем Парнаса Автоликом, который и сам был тем еще пройдохой и вором. Позже будут шептаться, что именно Сизиф, гостя однажды у Автолика, соблазнил его дочь Антиклею и та затем родила Одиссея, который превзойдет хитроумием всех смертных на свете. Узнав о беременности Антиклеи, Автолик быстренько выдал ее за Лаэрта, который, ни о чем не подозревая, вырастил Одиссея как собственного сына.

Но прикрыть Зевса, попавшего в схожую переделку, Сизиф не сообразил. Зевс похитил Эгину, прекрасную дочь речного бога Асопа, и унес на отдаленный остров. Когда Асоп добрался в поисках Эгины до Коринфа, Сизиф все ему выболтал, затем о случившемся узнала Гера – и Зевс решил, что Сизиф, пожалуй, зажился на этом свете.

Так за Сизифом отправилась Смерть с железным сердцем и безжалостной, как оружейная бронза, душой. Крадучись пробиралась она по затененным обочинам дорог. Острый, словно перо гарпии, меч постукивал по бедру. Никаких осечек. Смерть не сомневалась, что все будет сделано как полагается, как она делала уже миллионы раз с тех пор, как боги создали смертных.

Но ей еще не приходилось иметь дело с Сизифом, который давно научился чуять, когда пахнет жареным. Он увидел Смерть издалека, с дворцовой стены, и быстро придумал, как выкрутиться.

Пробравшись вниз к воротам, Сизиф подал знак страже, чтобы притворились, будто царя во дворце нет, а сам спрятался в кустах. Когда пришла Смерть, Сизиф выскочил из засады с крепкими цепями в руках, и не успела Смерть опомниться, как уже лежала на земле, скованная, оглушенная и неспособная даже пошевелиться.

Над ней, ухмыляясь, стоял Сизиф.

– Что, моя взяла на этот раз? Хотя почему только на этот? Отныне и впредь. Теперь смерть меня не коснется.

Но смерть не касалась теперь не только Сизифа. Пока Смерть лежала в оковах, не умирал никто. Поначалу все решили, что это прекрасно. Мясник, неосторожно отрубавший себе руку с похмелья после бурной ночи накануне, не лишался жизни от потери крови. Возничий, вылетевший из колесницы, перевернувшейся на полном скаку, отправлялся не в могилу, а пересказывать в сотый раз, как ему не удалось сдержать понесших коней. Роженицы не сгорали от родильной горячки.

Глубокие старики, уже не встающие с постели, напрасно ждали, когда Смерть позволит им наконец отмучиться. Хилые младенцы, неспособные даже сосать, едва слышно хныкали у матерей на руках. Воины, изрубленные на поле брани, задыхались и корчились в агонии, моля об избавлении.

И среди всего этого ликования и страданий сидел на своем троне озадаченный Аид, обеспокоенный гулкой тишиной в приемном зале. Куда подевались тени, толпящиеся там в ожидании перехода в сумрачную юдоль? Где невнятное многоголосое бормотание, заверявшее Аида в неослабевающем могуществе его царства?

Он поделился своим недоумением с Зевсом, и тот спросил, давно ли кто-нибудь видел Смерть.

Боги рассмеялись. Большинство из них не видели ее вообще никогда, поскольку обычно обходили десятой дорогой. Но потом Гермес, обязанностью которого было сопровождать жертв Смерти в подземное царство, вспомнил, что душу Сизифа ему так до сих пор и не поручили туда отправить, а ведь предполагалось.

С такой подсказкой Зевс в два счета выяснил, где томится Смерть. Тогда он призвал к себе Ареса:

– Это нелепо! Ступай вызволи Смерть и проследи, чтобы Сизиф был первым, кого она пошлет в подземное царство, как только падут оковы.

Но Сизиф предвидел подобный поворот и заранее подготовил к нему свою жену Меропу.

– Меропа, – сказал он, – когда я умру, выбрось мое тело на площадь и оставь без погребения.

Меропа, как послушная жена, исполнила все в точности.

И тогда, добравшись до подземного царства, дух Сизифа начал так громко рыдать и стонать, что услышали даже Аид с Персефоной, сидевшие далеко оттуда в своих чертогах. Аид приказал привести дух к нему.

– Что с тобой такое? – спросил Аид.

– Увы мне, я болтаюсь тут, горемычный, ни жив ни мертв, потому что моя жена – вот ведь пустоголовая! – не удосужилась предать мое тело земле. Ну да что с нее взять, она ведь дочь Атласа, титана, ей, видимо, никто не объяснял, как поступать с телом смертного. Если бы я только мог вернуться на землю хотя бы на краткий миг и быстренько все ей растолковать… И больше вы не услышите от меня ни звука!

– Ох, Аид, отпусти его ненадолго! – посочувствовала горемыке Пенелопа. – Бедняжка Меропа, и вправду, откуда же ей было знать?

Аид со вздохом закатил глаза, но все же согласился.

– Иди! – велел он Сизифу. – Только быстро, одна нога здесь, другая там. И без фокусов мне!

Сизиф примчался в Коринф и приказал слугам готовить пир. Он ел, пил и потешался над богами от всей души – потому что возвращаться в подземное царство у него, разумеется, не было ни малейшего намерения.

Но боги почему-то всегда смеются последними. Сизифу почти удалось перехитрить Смерть, но лишь почти. Обнажив меч, она поджидала его на следующее утро за завтраком – с еще более закаленным железным сердцем и душой еще безжалостнее оружейной бронзы. Не успел Сизиф даже подумать о бегстве, как меч сделал свое дело, и дух обманщика уже скользил, спотыкаясь, по тропе в царство Аида, подгоняемый ухмыляющимся Гермесом.

В подземном царстве Сизифу напомнили, насколько бессмысленно смертному пытаться одурачить бога – даже Смерть, самую недалекую представительницу сонма. Персефона показала пальцем на огромный валун и велела Сизифу закатить его на гору. Но у самой вершины сила подземного тяготения взяла свое, и валун кубарем покатился вниз. Сизиф присел отдышаться, обессиленно глядя на раскинувшуюся внизу долину смерти, однако рассиживаться ему не дали: налетевшие эринии терзали его до самого подножия, откуда он – в преддверии бесконечности – принялся вновь закатывать валун в гору.

{42}42
  Дочери Даная и сыновья Египта. История рассказывается и в самых ранних, и в самых поздних из дошедших до нас источников почти одинаково, однако история о наказании дочерей после смерти впервые появляется только у Платона. Гес. Кат. фр. 75–76, Ферек. FGrH 3F21, Эсх. Прос. и Пром. 855–872, Пл. Ак. 371е, Ов. Гер. 14, Аполлод. 2.1.4–5, Павс. 2.19.6 и 2.21.1.


[Закрыть]
Дочери Даная и сыновья Египта

Потомки сына Ио Эпафа расселились по всей земле. Его внук Агенор стал правителем Финикии. Дочь Агенора Европа была увезена Зевсом на Крит, где стала родоначальницей царской династии, а сын Агенора Кадм, так и не отыскав Европу, основал Фивы.

Брат-близнец Агенора Бел унаследовал трон Эпафа в Египте. У Бела родилось два сына – Египет и Данай, которые с первых дней отчаянно соперничали. Они мерились друг с другом даже плодовитостью: у Египта родилось пятьдесят сыновей от бесчисленных жен, а у Даная – пятьдесят дочерей.

Настал, однако, день, когда Египет решил, что две половины семьи нужно соединить. Осуществить свой замысел он собрался за счет брачного союза и повелел Данаю отдать пятьдесят дочерей замуж за пятьдесят их двоюродных братьев.

Данай и Данаиды, придя в ужас от такой перспективы, решили спасаться бегством. Данай нанял корабль, спешно погрузил на него дочерей и отплыл в Аргос – город, где когда-то, давным-давно, жила Ио. Там Данай надеялся найти родню, которая их защитит.

Они благополучно высадились на греческой земле и, ополоснув после долгой дороги руки в ближайшем источнике, совершили подношение богам, позволившим семейству добраться без потерь. В этот момент поприветствовать их вышел сам правитель Аргоса – Пеласг.

Он с сочувствием выслушал историю Даная и Данаид, но предлагать убежище не спешил: если сыновья Египта узнают, что их нареченные скрываются в Аргосе, под ударом окажется весь город. Однако горожане дружно постановили защитить прибывших. Иначе как посмеют они, аргосцы, впредь рассчитывать на покровительство Зевса, если откажут в приюте этим несчастным, которых явно привел к их берегу сам громовержец?

Решение о приюте было принято как нельзя вовремя. Когда горожане расходились по домам, в гавань вошел темный корабль, на борту которого находились пятьдесят вооруженных копьями сыновей Египта и легион воинов помимо них.

Данай побледнел при виде этого войска, превосходившего числом то, которое мог выдвинуть Аргос. Он побоялся, что его племянники сокрушат аргосскую крепость, разграбят город, надругаются над его жительницами – и все это будет лишь прелюдией к тому, чтобы принудить его дочерей к браку, от которого они бежали, уплыв из Египта.

Поэтому Данай спешно поменял планы. Вручив каждой из дочерей по ножу, он велел им покорно лечь на брачное ложе и ждать своих супругов. А когда те удовлетворят свои аппетиты и заснут, перерезать им горло.

Сорок девять дочерей сделали, как было велено. Сорок девять супружеских спален, ярко освещенных мерцающими огоньками светильников, превратились в бойни.

И только у одной дочери, Гипермнестры, дрогнула рука, когда она стала нашаривать под подушкой нож. Ее новоиспеченный муж, Линкей, не стал требовать исполнения супружеского долга. Он готов был дождаться, пока девушка сама примет его в объятия. И поэтому теперь у Гипермнестры не поднималась рука лишить этого мягкосердечного человека жизни. Растолкав Линкея, она велела ему бежать и укрыться в святилище кого-нибудь из богов.

Поутру Данай, посчитав тела, обнаружил, что одного не хватает. В ярости он велел заключить Гипермнестру под стражу, намереваясь затем судить ее за то, что ослушалась отца.

А пока он вместе с остальными дочерями отрубил головы заколотым сыновьям Египта и зарыл их в соседней Лерне. Обезглавленные тела затем предали земле в Аргосе: Данай и Данаиды надеялись, что после такой разделки духи мужей не смогут мстить своим убийцам. Непорочная Афина, сочувствуя Данаю и его дочерям в желании отстоять свою честь, очистила их от скверны, так что обществу не было нужды их избегать.

Однако и Гипермнестре с Линкеем боги сочувствовали тоже. Афродита произнесла пламенную речь о силе любви, Артемида призывала принять во внимание, как благородно Линкей обошелся с Гипермнестрой. Вняв их доводам, аргосцы оправдали Гипермнестру и выпустили ее из заточения прямо в объятия молодого супруга, которого они тоже поклялись защищать.

Вроде бы все разрешилось благополучно и судьба благоволила ко всем участникам событий. У Гипермнестры и Линкея родился сын Абант. Данай нашел своим дочерям сорок девять других женихов, что уже было огромной удачей. Он дожил до появления многочисленных внуков, продолживших его род.

Но Гермес, сопровождая сорок девять дочерей Даная в Аид, как сопровождал всех смертных, завершивших свой жизненный путь, всякий раз сворачивал на слабо проторенную тропку, круто уходящую вниз. Там свет, который в подземном царстве и без того едва брезжил, тускнел еще больше. Дух каждой из дочерей, когда приходила его очередь спускаться, трепетал от страха.

Этот трепет и сам по себе не предвещал ничего хорошего, поскольку в подземном царстве телесные ощущения у бесплотных душ сохраняются только в Тартаре – области, где наказывают самых страшных преступников. Достигнув конца тропки и разглядев в полумраке Сизифа, Тантала и Тития, каждая из душ Данаид осознавала, где она, и пыталась сбежать.

Но эринии быстро ловили их и тащили к источнику, из которого хлестала ледяная вода. Вручив каждой из Данаид по кувшину, эринии указывали им на стоявшую поодаль лохань. Смысл жеста был предельно ясен: лохань нужно наполнить. Для гречанок, у которых ходить с кувшинами по воду было привычной домашней обязанностью с девичества, задание выглядело пустяковым.

Однако дно каждого кувшина было дырявым, как решето. Снова и снова погружали Данаиды кувшины в воду, пока руки не начинало ломить от ледяного холода. Снова и снова вода лилась по их дрожащим телам. Снова и снова они плелись к лохани, которая даже и не начинала наполняться.