Текст книги "Земля соленых скал"

Глава VII

Мы шли уже второй день поспешным маршем через чащу, изредка останавливаясь только для еды. А ночлеги, хотя и начинались поздно ночью, заканчивались задолго до рассвета. По утрам мы все яснее слышали с разных сторон далекие звуки бубнов, сзывавших роды нашего племени в Долину Стремительного Потока. Мы были близко от этой долины.

Перейдя границу леса, мы увидели скалистые горные отроги. Большие скалы нависали низко, протягивая к нам серые каменные кулаки. Тропинка начала виться вверх широкими зигзагами, и наконец около полудня, когда солнце уже стало больно печь натруженные плечи и слепить глаза, перед нами открылась узкая горловина скалистого ущелья. Здесь начинался каньон, который вел к Стремительному Потоку.

Казалось, что какой-то воин-великан расколол томагавком в этом месте скалу пополам, и возникла глубокая мрачная щель. Мы вошли в нее, как в Страну Теней. Каменные стены по бокам все росли и росли. Сначала они были высотой с нас, потом – как взрослый воин, а через несколько сотен шагов поднялись так, что едва видна была вверху узенькая полоска неба. Здесь царили холод и тьма, со стен стекала вода, собираясь в маленькое озерцо. Наконец между двумя скалистыми стенами забрезжил свет долины. Она была с полмили шириной. Посередине протекала речка, питая своей влагой буйные луга по обоим берегам. Долина тянулась с севера на юг, и в окружающих ее скалах, казалось, не было и трещинки. Только прямо перед нами, на противоположном берегу реки, из широкой щели вырывался большой поток света. Там пролегала дорога в долину, где должны были собраться все роды нашего племени.

Брод находился несколько выше по реке. В это время года вода едва достигала брюха лошади. Мы перешли речку легко и вышли на огромный луг. Затем вошли в другой каньон. Поток справа и стена слева продолжали бежать на юг. Только после часа марша мы подошли к такому месту, где каньон повернул на восток, а стена скал слева неожиданно оборвалась, образуя острый угол с другой, которая тянулась на север.

Мы остановились на краю поляны. За ней начинался лес с такими густыми кронами деревьев, что у подножий их царила вечная тьма.

На этой поляне, перед лесом, находилось главное стойбище племени шеванезов.

На следующий день вечером прибыли воины во главе с отцом. Поскольку Королевская Конная еще не выступила в поход, отец и воины, выйдя из лагеря Молодых Волков, пошли по большой дуге в противоположном главному стойбищу направлении. Они хотели как можно дальше отвести преследователей от главного лагеря. И только вчера вечером повернули к нам, не оставляя за собой следов, чтобы собрать побольше воинов и либо иступить в бой, либо месяцами водить врагов по ложному следу.

Вождя с воинами не приветствовали на этот раз ни радостными песнями, ни танцами. Все держались обособленно – отдельно воины, уже раскрашенные в военные цвета, отдельно женщины и дети, собравшиеся возле табуна вьючных лошадей, отдельно мы, Молодые Волки. Овасес еще не разрешил нам повидаться со своими матерями. Все стойбище молчало. Свернуты были яркие типи женщин, даже маленькие дети играли молча.

Вскоре после возвращения отца и воинов на лагерную поляну вышел Горькая Ягода и из цветного песка насыпал на земле изображения фигур белых людей, покрывая их шаманскими знаками и соединяя между собой знаком Вап-нап-ао – Белой Змеи.

Все шеванезы окружили его плотным кольцом. В первых рядах стояли раскрашенные для военных танцев воины. За их спинами столпилась молодежь, женщины – многие с заплаканными глазами, – маленькие дети и немощные старики.

Когда из круга воинов выступил мой отец, Горькая Ягода в полной тишине то с криком орла, то с шипением змеи начал вокруг фигур из цветного песка свой танец Я еще не видел такого танца. Шаман то притаивался, то бросался вперед прыжками куницы. Сначала он трижды обошел фигуры вокруг, потом бросился на них, лихорадочными движениями сгреб песок и разбросал его пригоршнями на все четыре стороны. Затем обратился к отцу высоким, не своим, почти женским, голосом:

– Веди воинов против белых. Пусть начинают борьбу. Духи наших отцов и духи отцов наших отцов говорят мне, что они помогут вам победить.

Но мой отец молчал. Я хорошо видел его лицо, и мне показалось, хотя после слов Горькой Ягоды у него даже бровь не дрогнула, что в его глазах вспыхнул огонь страшного гнева.

Горькая Ягода снова сделал шаг в сторону отца и опять начал повторять:

– Веди своих воинов против белых… Духи наших отцов и отцов наших отцов…

И тут произошло то, чего никто не мог ожидать.

Отец поднял руку и прервал шамана. Этого не бывало никогда. Почему отец сделал так и сделал как раз тогда, когда устами шамана духи призывали начать победоносную борьбу? Вряд ли кто понимал. Шеренга воинов неспокойно задвигалась.

Отец же сказал:

– Нет, Горькая Ягода, не на победу ты посылаешь пас. Совет воинов решил иначе. Мы не выйдем на открытый бой. Не духи нам помогут, а сила собственных рук и хитрость лисицы – Тут мне послышалось, что в голосе отца прозвучала более веселая нотка – А если хочешь идти туда, где ждет нас опасность борьбы, то утешишь наши сердца: твои руки пригодятся нам так же, как и твое колдовство и беседы с духами.

Мне стало страшно. Кажется, оторопели и другие, так как в наступившей тишине не слышно было даже человеческого дыхания. Впервые главный вождь племени выступил против голоса духов, что вещали устами шамана. А ведь Горькая Ягода – хозяин жизни и смерти – мог одной своей мыслью, одним движением руки послать на него удар молнии. Велик, видно, был гнев отца из-за того, что духи промолвили устами шамана не то, что решил совет воинов. Они стали друг против друга, отец и шаман, молча глядя друг другу в глаза.

Мой страх сменился гневом – я в любой момент готов был броситься на помощь отцу, даже против духов и молний. Ведь у меня уже было имя!

Но Горькая Ягода отступил перед волей отца. Он поднял вверх руку и сказал:

– Ты обладаешь хитростью лисицы, мудростью совы и силой медведя. Будет так, о вождь, как прикажешь.

Отец с усмешкой склонил голову. Сейчас, в военное время, совет воинов и он решали все. Они сейчас имели голос, более сильный, чем духи, и мудрость, большую, чем у духов.

Горькая Ягода медленно отошел за круг воинов.

Тогда по знаку отца был зажжен Большой Костер. Яркое пламя быстро взвилось вверх и осветило обнаженные до пояса фигуры воинов, заблестело на лезвиях ножей и томагавков, отразилось в глазах. У костра стал отец. Его султан из перьев, почти касаясь земли, покачивался. На висках блестели тонко отточенные рога бизона. Грудь, раскрашенная поперечными желтыми и красными полосами, пламенела, как огонь. Он снова поднял руку, и на этот знак отозвались бубны, рожки, сопилки. Их медленный сначала ритм вовлекал воинов в широкий круг. Начинался военный танец.

Вот воины выступают в поход, идя долгим и далеким маршем, вот они подкрадываются к лагерю врагов, вот притаились, натягивают луки, держат наготове копья и томагавки. Потом все замирают в ожидании приказа вождя, а когда над долиной проносится страшный военный клич, бубны, рожки и сопилки звучат в бешеном ритме, а воины бросаются в атаку, и начинается бой. Боевой клич тревожит покой звезд и раскатывается сильнее грома между скалистыми стенами долины.

Из группы женщин выходит старейшая женщина племени и заводит военную песню, прославляя в ней отвагу и подвиги своих сыновей. После каждой строфы песни круг танцующих воинов, куда уже протиснулись даже мы, мальчики, задерживается, и все мы возносим вверх руки и трижды кричим:

– О Маниту! Тингав-сусима! Тингав-сусима! Тингав-сусима! О Маниту! Помоги победить! Помоги победить! Помоги победить!

И вновь начинается танец, стремительный, как смертельная битва, и вновь заводит песню старая индианка, песню о мужественных воинах, которые храбро сражались, а теперь отдыхают в Стране Вечного Покоя.

Уже светало, когда пламя костра погасло и закончились танцы и пение. В полном молчании воины, разделившись на два отряда – пеший и конный, ушли в темноту каньона, исчезли в нем бесшумно, как духи ночи.

Ранним утром длинная вереница вьючных лошадей двинулась на север. Среди нас уже не было ни одного воина, только мы, Молодые Волки, имели оружие и были единственной защитой стариков, женщин и детей.

Перед тем как выступить в дорогу, Овасес сказал нам, что отныне мы можем видеться и говорить с родными. Это разрешение подействовало на нас, как искра, упавшая на голую кожу. Все сразу захотели разъехаться вдоль похода, найти своих матерей, которые вчера приветствовали нас издалека жестами, взглядами и улыбками.

Нам хотелось коснуться их рук и вблизи услышать их голос, ощутить их ладони на своих волосах. Но нас сдержала легкая улыбка и насмешливый взгляд старого воина. Поэтому в первой половине дня мы разрешили сначала разъехаться вдоль похода самым младшим. И только когда они возвратились, мы галопом ринулись вперед.

Я знал, что мать находится где-то в голове похода. Я так погнал коня, что он несколько раз споткнулся на всем скаку. Послышались хохот и насмешки девушек. Однако матери я не нашел. Но ведь утром я хорошо видел ее высокую фигуру в головной группе похода. Сконфуженный насмешками девушек, я еще раз обогнал весь караван, который вел один из стариков, огромный и сгорбленный. Он ехал на небольшой лошадке, и его ноги почти касались земли. Вслед за стариком ехали двое других – глухой Большой Глаз из рода Танов и знаменитый когда-то воин Черный Медведь. В борьбе с медведем уже на пороге глубокой старости он потерял левую руку по локоть.

За ними шли вьючные лошади со свернутыми палатками. А дальше растянулся караван женщин, детей, молодых девушек. Вьючные лошади ступали медленно, неся тюки, на которых сидели, покачиваясь в такт лошадиным шагам, прирученные детьми сороки, галки и вороны.

Вот проезжает маленькая девочка из нашего рода, держа на руках двух бобров. На плече ее старшей сестры, идущей рядом, сидит рыжая белка, прикрывшись пушистым хвостом. Несколько позади вышагивает четырехлетний малыш, и даже у меня, Молодого Волка, который получил имя, он вызывает небольшую зависть, так как малыш ведет на длинном ремне в несколько раз большего, чем он сам, бурого медведя. Зверь шагает с ленивой важностью, покачиваясь, как ствол дерева на спокойной речной волне.

А вот приближается большая группа женщин, и наконец я вижу, вижу светлое лицо и косы цвета золота, встречаю взгляд глаз, голубых, как небо в северной стороне. Это мать!

Я помчался к ней и осадил коня так резко, что несколько женщин вскрикнули от страха или гнева, а мой конь, встав на дыбы, чуть не опрокинулся на спину. Но еще до того, как он опустился на передние ноги, я спрыгнул и подбежал к матери, протягивавшей ко мне руки.

Очень красивой была моя мать, жена знаменитого вождя племени шеванезов. Светловолосая и светлокожая – ведь звали ее Белой Тучкой, – высокая и стройная в своем платье из тонкой оленьей кожи, богато вышитом знаками и цветами племени, с золотыми браслетами на украшенных бахромой рукавах.

Она смеялась и звала меня по имени. Я впервые услышал свое мужское имя, произнесенное устами матери:

– Сат-Ок! Я знала, что ты придешь, Сат-Ок!

Не подобает мальчику, который уже имеет имя, слишком выказывать свою нежность к матери. Но мать крепко обняла меня, как делала это раньше, и я чувствовал, что мои глаза увлажняются, и, стараясь изо всех сил сдерживать себя, я не мог, просто не мог вымолвить ни слова.

– Ты уже скоро станешь мужчиной, – говорила мать, – да ты почти мужчина. У тебя есть имя… такое красивое имя – Сат-Ок.

Я невольно задержал поход. Нас окружили другие женщины, начавшие говорить наперебой, смеясь и восклицая – женщины есть женщины! – много ненужных замечаний и мало нужных слов. Кончилось это тем, что один из стариков, ведущих караван, заметив эту суматоху, крикнул что-то неразборчивое и даже погрозил мне кулаком. Я немедленно сел на лошадь, женщины умолкли, все снова пустились в путь. Я ехал около матери, не отрывая от нее глаз, и молчал, не зная, что говорить, о чем рассказывать. Ведь она сама сказала, что я почти мужчина, не мог же я, как ребенок, говорить о том, что давно не видел ее, что очень соскучился по ней и что она, как и прежде, сердце моего сердца. Как мужчина, я должен был сохранять суровость и важность. Но я не мог сдержать улыбки. О чем же рассказывать? О большом-большом орле, застреленном на отроге Скалы Прыгающей Козы? О походах на Озеро Белой Выдры? О науке Овасеса? Столько нужно было всего рассказать, что в конце концов я не рассказал ничего.

Зато мать говорила много своим низким голосом, в котором слышались иногда более высокие нотки, будто эхо смеха или плача. Она говорила о том, что ей очень не хватало меня, что ждала встречи со мной, что отец рассказывал ей обо мне, что он был доволен своим сыном, когда узнал, что я получил имя, и когда услышал от Овасеса о моих успехах в учении в лагере Молодых Волков.

– А Танто? – спрашивала мать. – Был ли Танто добр к тебе? Заботился ли о тебе?

– Танто, – ответил я, – хороший брат, и он будет великим воином. Про него говорят, что он самый храбрый из молодых охотников, мама.

Мать умолкла. Глаза у нее стали тревожные. Как тень тучи, промелькнула в них печаль. Я понял. Ведь отец и Танто были сейчас на дороге, где их могли встретить не только люди, из Королевской Конной, но и пули.

В эту минуту к нам подъехали две молодые девушки. Одеты они были так же, как и мать, только на головах были повязки – знак, что они еще не имеют мужей.

Первую из них я узнал сразу – это была моя сестра Тинагет – Стройная Береза. Другую я тоже немного помнил ее большие, глубоко посаженные глаза, продолговатое лицо и быструю улыбку. Да, это была подруга сестры Тинглит – Березовый Листок.

Они приветствовали меня улыбками.

Я никогда еще не разговаривал с молодыми женщинами и не очень знал, как ответить на их приветствие и что им говорить. Подняв руку, я сказал: «Будьте здоровы»… – и это было все.

Тинагет легонько похлопала меня по плечу, а Тинглит, наклонившись к ней, что-то шептала, тихо смеясь.

Они улыбались, и все трое смотрели на меня, а я чувствовал, что тут мне не помогут ни наука Овасеса, ни умение охотиться в чаще, что кровь приливает к моим щекам, и ничего интересного ни матери, ни девушкам я сказать не сумею.

Наконец, чтобы как-то прервать становившееся все более тягостным для меня молчание, я взял в руки лассо, прикрепленное у моего правого колена.

– Это твой подарок, Тинагет… – начал я неуверенно.

Сестра подняла голову:

– Да, братец. Я сама сплела его из конского волоса. Я хотела, чтобы у моего брата было самое крепкое лассо, и трижды вымачивала его в горячем бобровом жире.

И снова воцарилось молчание, мучившее меня нестерпимо. Очень счастливой была встреча с матерью, сестрой и даже с Тинглит, которая – теперь я хорошо вспомнил это – не раз приносила к нам в палатку сладкие медовые соты Но я не умел с ними разговаривать, и, хотя мне не хотелось еще с ними прощаться, все же я стал понемногу сдерживать коня, чтобы несколько отстать.

Но Тинглит не собиралась оставлять меня в покое Она тоже сдержала своего коня и поравнялась со мной. Потом она положила руку на шею моего коня и, став внезапно серьезной, спросила:

– Где Танто?

– Танто? – Я гордо усмехнулся. – Танто – храбрый молодой воин, и совет старейших разрешил ему идти одной дорогой со старшими.

– Расскажи мне о нем.

Я пожал плечами:

– Разве он твой брат? Почему я должен тебе о нем рассказывать?

– Ты… – начала она быстро и гневно, но вдруг весело рассмеялась: – Разве тебе трудно?

Я заупрямился:

– Скажи почему?

Тинглит снова стала серьезной. Она наклонилась ко мне, и я увидел вблизи ее большие глаза, черные, как речная глубина, с ясными искорками на дне.

И она сказала:

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне о нем, потому что мои мысли всегда кружатся вокруг него, как чайки вокруг гнезд. Я просила богов, чтобы он вернулся в селение и я бы могла посмотреть в его глаза, как в озеро, над которым мы разбиваем стойбище А теперь, когда я была уверена, что Маниту услышал мою просьбу, твой брат ушел с воинами.

Она промолвила это быстро, тихо, но твердо.

Я не понял, о чем она говорит, но сообразил, что для нее это очень важно.

– И мать, и сестра, и я, – ответил я важно, – горды тем, что Танто допустили на тропу зрелых воинов. Он сильнее многих сильных ловцов и мудр, как воин из совета старейших. Когда он идет чащей, перед ним склоняются олени. Деревья уступают ему дорогу. Он не боится ни орлов, ни скал. И даже медведи… – Но тут, вспомнив об охоте за медом диких пчел, я прервал хвалебную песнь Злясь на самого себя, я резко спросил: – Зачем же все-таки я должен рассказывать молодой девушке о храбром воине?

Глаза Тинглит сверкнули, будто я ее ударил. Но она все же опять рассмеялась и пожала плечами.

– Ты глуп, мой Сат-Ок, – шепнула она и отъехала к моей сестре.

И снова они, по девичьему обычаю, начали шептаться, сопровождая слова смехом, а смех жестами.

Я был зол. Как она посмела? Я был очень зол. Но… вместе с тем я понимал, что чего-то не знаю. Ведь Тинглит была не только не из нашей семьи, но и не из нашего рода. Что же ей было нужно от моего брата? И почему ее мысли кружатся вокруг него, как чайки вокруг гнезда?

Я чувствовал себя так, будто встретил в чаще след неизвестного зверя или нашел перо незнакомой птицы.

Наш караван двигался между скалами, становившимися все выше. Солнце миновало зенит, и вскоре мы вышли на небольшую поляну, усеянную камнями, покрытую пожелтевшей травой. Старики, возглавлявшие поход, остановились, чтобы разбить лагерь. Я повернул к своим, к Молодым Волкам.

Привал был недолгим. Больше всего хлопот было с детьми, разбегавшимися среди скал. Все время были слышны крики матерей. Это нас очень смешило. Мы даже забавлялись охотой за толстым малышом из рода Танов, который, казалось, считал главной целью своей жизни все время исчезать с глаз своей матери, молодой женщины, еще более круглой, чем он сам, непрерывно звавшей его пронзительным голосом.

А малыш был проворный. Как хитрый сурок, он исчезал среди скал, притаившись в какой-нибудь щели. Наконец мать взялась за ремень, и над лагерем поднялся сильный визг. Так закончилась наша единственная охота на этой поляне.

Мне было не по себе. Меня угнетала ссора с Тинглит. Даже не ее обидные слова, а сама причина, из-за которой она рассердилась.

Мы, Молодые Волки, привыкли во всех трудных делах обращаться к Овасесу. Мои сомнения не могли рассеять ни Прыгающая Сова, ни близнецы из рода Капотов, ни двое других ути, и я пошел с Совой искать учителя.

Караван готовился к дальнейшему походу, и мы нашли Овасеса около лошадей. Старый воин осматривал кожу, которой были обвязаны копыта лошадей во время их тяжелого пути по каменистой местности. Мы подождали.

Когда караван тронулся дальше, он спросил, чего мы хотим от него.

Это было очень трудно объяснить. Я коротко передал ему разговор с Тинглит, и на мгновение меня снова охватила злость, потому что даже Овасес, всегда суровый Овасес, улыбнулся, когда я закончил свой рассказ вопросом:

– Почему она назвала меня глупым, отец? И откуда это расположение чужой девушки к моему брату?

К счастью, Овасес больше не смеялся надо мной. Он серьезно сказал:

– У молодых девушек легко слетают с языка глупые слова. Но и ты не был разумным. Бывает так, что девушка имеет право спрашивать о молодом мужчине. Она это делает тогда, когда чувствует к нему большое расположение и когда хочет избрать его своим мужем. Такое расположение соединяет мужчину и женщину, и каждый воин умеет его уважать… Тинглит хочет стать таким другом твоему брату, как твоя мать твоему отцу. Поэтому она и спрашивала о нем.

Мне стало очень неприятно. Действительно, гнев девушки был понятен. Я не знал, что сказать, но в это время Сова спросил Овасеса:

– А у тебя, отец, была женщина-друг?

– Да.

– Расскажешь ли ты нам о ней?

– Нет.

Мы молчали. Высоко над долиной висели два ястреба. Обернутые кожей копыта лошадей тихо постукивали по каменистой дороге.

– Я, ваш учитель, – снова начал Овасес, – не расскажу вам о женщине, о которой спрашивает ути из рода Совы. Но учитель должен отвечать на вопросы. Поэтому я повторю вам песню, которую часто поют женщины. Вы ее еще не слышали, но я много раз слышал из уст той, о которой спрашивает Сова. Слушайте:

На берегу широкой реки стоит молодая девушка Шамак – Прекрасная. Ее волосы, как крыло черной птицы, лицо, как диск луны, глаза, как вечерние звезды. Это самая красивая девушка свободного племени.

Два молодых вождя, два великих воина стоят перед ней. Каждый из них хочет взять ее в свою палатку. Первый – Красный Лис, огромный, как скала, и сильный, как бизон. И второй – Идаго – Великан. От его стрелы не спасется и ласточка, от ножа гибнут серые медведи.

Красный Лис пришел к девушке со стороны Больших Равнин. Идаго сошел с высоких, сверкающих снегом гор.

Красный Лис по дороге к ней загнал десять коней и один победил целую стаю волков.

Идаго, спеша к реке, около которой жила девушка, промчался сквозь снежные бури и победил в борьбе с серым медведем.

Встретившись у ног Прекрасной, они направили друг на друга луки. Сверкнули длинные ножи. Но Прекрасная удержала их. Тот, по ком тосковала она, о ком пела песни и которого ждала, был Идаго. Но законы свободного племени не позволяли ей решить спор двух вождей без испытания.

Она удержала их стрелы и ножи.

«Я не хочу, – сказала она, – входить в палатку мужа через ручей крови. Слишком много крови льется и так на нашей горестной земле, с тех пор как пришли белые. Вот река. Не боритесь друг с другом, боритесь с ее водами. Смотрите, вожди, ты, Красный Лис, и ты, Идаго. Утром я видела на том берегу куст красных ягод. Его ветви свисают над водой, и ягоды на них горят, как капли крови. Кто первый принесет мне ветку на свадебный венок, тот приведет меня в свою палатку».

И тут она подала знак. И оба вождя бросились в волны реки. И тогда заплакала Прекрасная, пряча лицо в черных волосах, ибо вновь пробудилась в ее сердце любовь к Идаго, и забилось оно сильнее от надежды и страха. Она желала, чтобы Идаго первым сорвал ветку с красными ягодами в честь этой любви.

Она смотрела, как над водой плывет рыжий хвост Красного Лиса и покачивается белый султан Идаго. Слушала, как бегут и бьются о берег быстрые волны. Слушала, как стучит ее собственное сердце.

Белый султан первым достиг куста красных ягод, Прекрасная закричала, и радостный голос разнесся над волнами реки:

«О могучий Идаго! О великий Идаго, возвращайся ко мне! Возвращайся, как орел в гнездо! Тебя избираю, о тебе пела песни!»

Но Идаго все медленнее, все слабее бил руками о волны. А около него покачивался красный хвост Лиса, и окрашивалась кровью волна. Сильнее краснеют грозди красных ягод. А в плече горного вождя торчит нож Красного Лиса. Вырвал он из рук Идаго ветку с ягодами и поднял ее над головой. Склонилась Прекрасная над рекой, опустила в воду свои длинные черные косы, протянула руки к пловцам.

Первым подплыл Красный Лис. И тогда девушка сказала:

«Иди по воде, вождь! Подойди ко мне! Склоняюсь перед тобой. Подай мне ветку ягод и свой нож, чтобы я могла обрезать ее для венка».

А когда Красный Лис подал ей ветку и нож, красный от крови Идаго, она дважды ударила им Красного Лиса и столкнула его в глубокую воду. В ее руке была большая сила, сила любви.

А потом бросила свои длинные косы навстречу протянутым рукам Идаго и спасла его. Когда же он, ослабевший, опустился на колени у ее ног, она надела на его голову венок из красных ягод.

С того дня над палаткой Идаго и Шамак кружились дикие голуби и пели песни любви…

Овасес умолк. Молчали и мы. Лошади шли спокойным шагом. Приближался вечер, утих шум извивавшегося вдоль долины похода. Овасес погнал своего коня, мы остались позади.

Мы не знали, о чем говорить. До сих пор о девушках мы привыкли думать с презрением, смеяться над их болтливостью, насмехаться над их незнанием мужских дел. Но вот сам Овасес рассказал нам о девушке, и мы впервые услышали, что женщина может быть героем песни…

Мы уже вступали на Землю Соленых Скал. Это была жестокая и страшная земля. Она лежала среди больших горных кряжей. Посредине ее протекал один-единственный тихий ручеек. По берегам его кое-где росли низкие, кривые сосны со скрюченными ветвями и с иглами, покрытыми соленой пылью.

Соленая серая пыль была здесь повсюду: она покрывала скалы и редкую бурую траву. Легкий ветерок поднимал ее в воздух и закрывал солнце. Изредка можно было увидеть черного кролика или блестящие глазки суслика – единственных обитателей этой страны, которую обходили люди и звери. Здесь тяжело было жить и тяжело дышать. Человек должен был избегать ее, особенно во время летнего зноя, иначе он высыхал на глазах, кашлял, плевал кровью и умирал: соль съедала легкие.

Все смотрели на Землю Соленых Скал тревожными глазами. Но я никак не мог забыть образ Прекрасной, склонившейся над большой рекой. Какая она была? Как звучал ее голос?

Сова, наверное, думал о том же. Он был серьезен, серьезнее, чем когда-либо. Наконец он обернулся ко мне.

– Твоя сестра Тинагет, – сказал он несмело, – очень красивая.

Тинагет? Я любил ее. Любил ее веселый голос и песенки, но мне больше нравились ясные глаза и солнечные волосы матери.

Но мать была красивой, как мать, совсем не такой, как жена Идаго. И я вспомнил огромные черные глаза Тинглит с переливающимися на дне их искорками, ее голос, ее улыбку.

Я покачал головой.

– Сова, – сказал я, – Тинглит красивее.

Земля Соленых Скал имела три выхода, однако с лошадьми и детьми можно было пройти только по одному. Мы разбили стойбище в долине, как раз у подножия этого перевала.

В долине царила тишина. Наш лагерь был невеселым. Мы не разжигали костров, девушки не пели песен.

А для Молодых Волков жизнь была такой же, как всегда. Овасес уже на второй день после прибытия сюда собрал нас и приказал учиться метать томагавк. Женщины тоже вернулись к своим обычным занятиям. Но все делалось молча, без привычных для шеванезов песен.

Мы, мальчики, часто уходили к большому каньону, к месту старой стоянки лагеря, высматривая, не возвращаются ли воины. Мы также обязаны были обеспечивать всех едой.

Земля Соленых Скал была безопасным и тайным убежищем. Овасес говорил, что еще ни один белый человек не находил к ней дороги.

Но это была бедная земля.

Целыми днями, часто до поздней ночи, мы носились по всем ущельям и отрогам гор, охотясь за всем, что годилось в пищу: за кроликами и сусликами, белками, дикобразами…

Мы добывали мяса, сколько могли. Но его все не хватало. Тем более, что Овасес запретил женщинам трогать запасы сушеного и тертого мяса. И что еще хуже, места эти были очень бедны ягодами, грибами и съедобными кореньями.

Хотя голод еще и не начался, но сытость уже кончилась.

День проходил за днем.

Промчался месяц Красных Листьев и Большой Росы, а воины все не возвращались.

Не раз мы с Совой взбирались на скалистые отроги и просили Великого Духа, чтобы он дал нам хотя бы раз убить в этой суровой долине большого оленя или лося.

Мы клялись пойти за это на Святую Гору и просидеть там в честь Маниту пять дней и пять ночей без еды и без питья. Но ничего не помогало. Мы не встретили ни лося, ни оленя.

Наконец на девятнадцатый день нашего пребывания в Долине Земли Соленых Скал стоявший на страже мальчик из рода Танов оповестил, что прибывает один из наших воинов.

Случилось это в полдень, когда женщины готовили пищу.

Мы выбежали навстречу посланцу. Им оказался Желтый Мокасин. Это он когда-то привел мне в лагерь Молодых Волков коня. Желтого Мокасина отец обычно всегда посылал гонцом.

Конь Желтого Мокасина был загнан почти до смерти. Да и сам воин выглядел так, будто он много дней не касался ни еды, ни питья. Мы приветствовали его радостными криками, но он проехал мимо, не заметив нас и даже не подняв руки.

Он заговорил лишь тогда, когда подъехал к костру, где сидели Овасес и трое старшин племени.

– Воины, – начал он бесконечно усталым голосом, – прибудут к вечеру. Приказано, чтобы женщины приготовили лыко и тертую дубовую кору и много горячей воды. Есть раненые.

Все слушали в полном молчании. Один из стариков что-то невнятно бормотал. Глухой Большой Глаз встал и напряженно смотрел на губы Желтого Мокасина, стараясь понять, что он говорит. Желтый Мокасин был настолько утомлен, что не мог громко говорить, он почти шептал.

– Есть ли убитые? – спросил Овасес.

Его резкий голос подстегнул Желтого Мокасина. Он снова выпрямился и ответил громко и внятно:

– Убитых нет.

Овасес приказал подать гонцу еду и воду.

Над племенем нависла угроза несчастья.

Когда солнце уже скрылось за вершинами гор и в долине начала сгущаться тьма, снова послышался крик дозорного. В конце долины появился возвращающийся отряд, возглавляемый отцом. На этот раз мы не выбежали навстречу. Все племя, собравшись на лагерной поляне, ждало своих отцов и братьев.

Всадники подстегнули измученных коней Хотя лица воинов были раскрашены в цвета победы, ни они, ни ми не издавали возгласов радости. Между лошадьми на растянутых попонах лежали раненые Когда отряд остановился, мы бросились помогать женщинам переносить раненых под надзор стариков и шамана.

Раны у воинов были удивительные – будто бы орел вырвал у них куски тола Это следы огнестрельного оружия белых.

Только когда всех раненых перенесли в палатки, Овасес разрешил Молодым Волкам разойтись по своим семьям чтобы приветствовать отцов и братьев Я возвращался в наше типи медленно, неуверенными шагами Я гордился отцом, который привел отряд к победе, и братом, который, хотя и не прошел еще посвящения, все же был допущен к борьбе вместе со старшими. Но я только что помогал перенести в палатку Быструю Стрелу. Это был отец того толстого малыша, который причинил столько хлопот своей матери, крикливой и веселой женщине с круглым, как луна, лицом. Теперь она не кричала и не смеялась а малыш притих в углу типи, прижавшись к своему медвежонку.

У Быстрой Стрелы на спине была рана такая большая, как две сложенные вместе ладони. Пуля попала ему в грудь – Быстрая Стрела не поворачивался к врагу спиной, но, выходя через спину, она вырвала кусок мяса, будто удар медвежьей лапы.

Быстрая Стрела не стонал Глаза его были полузакрыты. Он часто дышал, а по лицу скатывались большие капли пота. Жена беззвучно плакала Глаза толстого малыша блестели, словно у перепуганного зверька…

Перед самым нашим типи я пустился бежать. С радостным криком я бросился на грудь отцу, потом обнял брата Они были утомлены и молчаливы. Тинагет так же молча готовила еду. Говорила только мать. Она говорила о том, как ждали мы их возвращения, как мальчики охотились, а женщины собирали ягоды и грибы. Ее низкий голос звучал, как воркованье голубя. Хотя говорила она о незначительных вещах, я хорошо знал, что за этим скрывается. Но не полагалось ни ей, ни сестре, ни мне задавать какие-либо вопросы о походе, если отец сам ничего не рассказывал. Я чувствовал, как эти невысказанные вопросы просятся матери на язык, как ежеминутно посматривает она то на Тинагет, то на меня, то на Танто, ища помощи, поддержки.