Текст книги "Молодой Сталин"

Глава 39
Лето 1917-го: матросы на улицах

27 марта Ленин, Крупская, Зиновьев и грузинский покровитель Сталина Цхакая сели в знаменитый пломбированный вагон. Спустя почти месяц после Февральской революции Ленин понял, как попасть в Россию. Весь этот месяц он изобретал новые способы возвращения: сесть на поезд, притворившись глухонемым шведом, или перелететь через Центральную Европу на утлом биплане. “Надо ехать домой, – говорил он. – Но как?” По счастью, немецкое командование поверило, что инъекция революционной бациллы Ленина заразит Россию пацифизмом и тем самым выведет из войны¹.

В пломбированном вагоне Ленин вел себя по-хозяйски, как будет вести себя и в России: он бы наверняка одобрил курительные запреты наших дней. Он пытался установить правила курения и посещения туалетов во всем поезде. Большевик Карл Радек шутил, что это подготовка к руководству революционным правительством. Курить разрешалось только в туалете, а некурящим выдали пропуски “первого класса”, по которым они могли первыми посещать туалет.

3 апреля поезд встал на границе России и Финляндии, на станции Белоостров. Крупская писала: “Было уже все свое, милое – плохонькие вагоны третьего класса…” Подруга Сталина – Людмила Сталь – во главе женской делегации приветствовала Крупскую. Каменев радостно влетел в поезд, чтобы поприветствовать Ленина, и был ошарашен приемом.

– Что у вас пишется в “Правде”? – рявкнул Ленин. – Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали.

Поезд прибыл в Петроград на Финляндский вокзал. Сталин поднялся в вагон встретить Старика (всего-то сорока шести лет). Лысый, небольшого роста, в шляпе-хомбурге, твидовом костюме и с буржуазным зонтиком, Ленин был в России – и старой и новой – чужестранцем. Но это был не тот Ленин, что отправился в ссылку десять лет назад: он стал злее, безжалостнее, нетерпеливее. Если Ленин и не был столь же злопамятен, как Сталин, он все равно походил на Сталина больше, чем на благостный отеческий образ, рожденный позднее советской пропагандой. “Часто слушать музыку не могу, – говорил он, слушая “Апассионату” Бетховена. – Хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей… А сегодня… надобно бить по головкам, бить безжалостно”. Ленин уже предвкушал новую битву. “Одна драка за другой, – говорил он своей любовнице Инессе Арманд. – Вот моя жизнь”. Сталин сказал бы то же самое. Они происходили из совершенно разных миров – один имел манеры дворянина, другой крестьянина, – но одинаково мыслили и действовали одними методами.

Мы не знаем, что Ленин сказал ему в вагоне[188]188
  Большевичка вольных нравов Александра Коллонтай незадолго до этого передала гневные ленинские “Письма издалека” отступникам Сталину и Каменеву. Даже когда Старик уже ехал в Россию, Сталин сокращал или не принимал к печати его статьи, критикуя их за отсутствие фактов. Ленин призывал к немедленному захвату власти и не трудился объяснить, почему он решил перескочить через первый формальный этап марксистского развития сразу ко второму – “переходу к социализму”.


[Закрыть], но, едва встретившись с ним, Сталин оставил “слабосильного” Каменева и перешел на сторону Старика.

Около полуночи Ленин “вышел из вагона вместе со Сталиным”, вспоминал присутствовавший там Молотов. Знаменитый и в то же время загадочный Ленин попал на Финляндский вокзал в разгар революционного празднества. Военный оркестр грянул “Марсельезу”, прожекторы освещали возбужденную толпу. Ленин увидел почетный караул революционных матросов с Кронштадтской базы, 2000 рабочих с Путиловского завода, множество людей, махавших красными флагами, и несколько броневиков.

Колонна красногвардейцев – вооруженных рабочих-большевиков – сопроводила Ленина в “императорские комнаты”, где его приветствовал председатель Совета Чхеидзе. Но Ленин взобрался на броневик и сообщил собравшимся (в том числе Молотову, Ворошилову и Аллилуеву), что Временное правительство сладкими речами и несбыточными обещаниями обманывает их так же, как оно обманывает весь русский народ. Его речь, как писал один очевидец, “потрясла и ошеломила правоверных… как удар грома”. Ленин возглашал, что большевики должны свергнуть правительство, прекратить “грабительскую империалистическую войну” и немедленно передать всю власть советам.

Многим показалось, что Ленин попросту рехнулся. Меньшевик Скобелев в разгворе с князем Львовым назвал Ленина “совершенно отпетым человеком”. Но даже противники могли только дивиться его яростной уверенности. “Ленин проявлял такую изумительную силу, такой сверхчеловеческий натиск…” – писал Суханов.

Ленин проехал на броневике по улицам в сопровождении оркестрантов, солдат и рабочих. Они держали путь в особняк Кшесинской. Там, в белоколонном салоне балерины, Ленин устроил разнос неверующим большевикам. На следующее утро он говорил с ними в комнате № 13 Таврического дворца. “Все были… ошеломлены”, – пишет Троцкий. Поначалу точку зрения Ленина целиком разделяла только Александра Коллонтай. “Партия оказалась застигнута Лениным врасплох не менее, чем Февральским переворотом”.

Ленинский tour de force убедил Сталина. Он признавался: “Многое стало значительно яснее”. Люди хотели мира и земли, но благонамеренное Временное правительство настаивало на том, чтобы соблюсти царские обязательства по борьбе с Германией и по неразумию откладывало решение земельного вопроса до выборов в Учредительное собрание, которые должны были состояться лишь через несколько месяцев. Только Ленин понял, что ему выпадает невероятный шанс стать хозяином России. После 6 апреля Ленин и Сталин начали вместе тесно сотрудничать в “Правде”².

18 апреля на руку Ленину сыграла оплошность министра иностранных дел Милюкова, который направил Британии и Франции дипломатическую ноту, уведомляющую о том, что Россия собирается аннексировать территории Оттоманской империи. Это означало империалистическую войну в отсутствие императора. Совет поддерживал Временное правительство только при условии, что война будет оборонительной. И так уязвимое министерство подверглось жесточайшей критике. Князь Львов вступил в новую коалицию с военным министром Керенским.

Большевики-радикалы призывали к вооруженному восстанию. Ленину пришлось в первый раз (впоследствии таких случаев будет еще много) сдерживать горячие головы, воспламененные идеологической войной: он утверждал, что восстание в настоящий момент преждевременно. Когда 24 апреля в бальном зале Кшесинской началась большевистская конференция, Ленин “вошел на совещание, точно инспектор в классную комнату”. “Все товарищи до приезда Ленина бродили в темноте”, – говорила Людмила Сталь. Когда Каменев начал критиковать Ленина, Сталин высмеял своего прежнего союзника. Он вновь был ленинистом. Однако это не значит, что он во всем соглашался с Лениным[189]189
  Отказ Ленина от радикальных мер приблизил его к часто обличаемой политике Сталина. Сталин понимал, что ленинские призывы к “европейской гражданской войне” чрезмерны, разговоры о диктатуре неблагоразумны, а требование национализации земли не учитывает чаяний крестьян. Ленин, приспосабливаясь к реальным запросам российской политики, постепенно смягчил свои требования в публичных выступлениях.


[Закрыть].

Сталин сделал доклад о национальном вопросе. В дебатах он одержал верх, но, поскольку пока он был известен в основном по бандитским эскападам на Кавказе, ему была нужна поддержка Ленина. “Товарища Кобу мы знаем очень много лет, – заявил Ленин. – Видали его в Кракове, где было наше бюро. Важна его деятельность на Кавказе. Хороший работник во всяких ответственных работах”. Молотов вспоминал, как Ленин объяснял, чем его привлекает Сталин: он был авторитетом, и на него “можно [было] положиться в любом деле”.

29 апреля на выборах в ЦК Сталин получил третий результат – девяносто семь голосов; больше набрали только Ленин и Зиновьев. Стала ясна его значимость в партии. Теперь Сталин почти все время проводил в Совете. Он редактировал “Правду” или работал с Лениным в Центральном комитете. ЦК впервые избрал Ленина, Сталина, Каменева и Зиновьева в бюро, ответственное за принятие решений. Этот орган был предшественником всесильного Политбюро³.

4 мая из Америки наконец прибыл Троцкий. Он сразу же сразил Петроград. Почти каждый вечер он выступал в переполненном цирке “Модерн”. “Нередко Троцкого несли к трибуне через головы на руках”. Троцкий, как пишет Волкогонов, “упивался ростом своей популярности”.

Ленин понимал, чего стоит Троцкий, и приветил его – спустя неделю предложил присоединиться к большевикам. Ленин утверждал, что их разделяет только честолюбие. Сталин наверняка с отвращением узнал о возвращении революционера-“звезды”. В 1917 году он написал более шестидесяти статей, но Троцкий издевательски назвал их “тусклыми комментариями к ярким событиям”. Когда Ленин послал на переговоры с Троцким делегацию, Сталина в нее по понятным причинам не включили.

В отличие от Троцкого Сталин в 1917-м не снискал славы. Лучше всех об этом сказал он сам: “Партия наша жила до революции в подполье… она была партией “тайной”. Теперь обстоятельства изменились”. И обстоятельства его не устраивали: ему было вольготней в тени.

1917-й был единственным для Сталина опытом участия в открытой демократической политике – это далеко не идеальная среда для человека, воспитанного на традициях кавказских кровавых клановых усобиц. Он говорил тихо, с забавным грузинским акцентом. Один слушатель рассказывает: “Я… разобрал немногое. Обратил внимание лишь на одно: каждая фраза Сталина была отточена и закончена, положения отличались ясностью формулировки”. А вот оценка рабочего: “Вроде все говорил правильно, понятно и просто; да как-то не запомнилось его выступление”. Сталин “избегал говорить на массовых собраниях”, но его неораторские, простые и скромные выступления оказались на удивление убедительными для тех, кто не доверял напыщенным интеллигентам.

Когда Ленин пришел к власти и, осажденный со всех сторон, превратил свое правительство в камарилью заговорищков, Сталин вновь очутился в своей стихии.

3 июня молодые поклонницы Сосо Анна и Надя Аллилуева пришли посмотреть на своего героя на Первый съезд Советов, проходивший в здании кадетского корпуса на Васильевском острове. “На открытии съезда были Сталин и Свердлов. Вместе с Лениным они пришли одними из первых. <…> Втроем они входили в… зал, когда он был еще совсем пуст, – рассказывает Анна Аллилуева, уже работавшая на партию. – Сталина мы не видели тогда много дней. Комната его все пустовала”.

“Надо проведать его, – прошептала школьница Надя. – Может быть, он раздумал к нам переезжать?” На другой день они стали свидетельницами самого яркого момента съезда.

– В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть! – провозгласил меньшевик Церетели.

Тут Ленин вскочил со стула и крикнул:

– Есть такая партия!

Верещак – сокамерник Сталина в Баиловке – заметил, что “выступали Ленин, Зиновьев и Каменев”, а “Свердлов и Сталин молча дирижировали большевистской фракцией. <…> Вот здесь я впервые почувствовал все значение этих людей”.

Сталин произвел впечатление на Троцкого. Из его описания становится ясно, почему Троцкий проиграл в борьбе за власть. “В закулисной работе… Сталин был очень ценен, – пишет он. – Он… умел быть убедительным для среднего командного состава, особенно для провинциалов”. Он “не считался официально вождем партии”, говорит Сагирашвили, еще один грузин-меньшевик, бывший в 1917-м в Петрограде. “Но все слушали, что он говорит, в том числе и Ленин: Сталин представлял массы, выражал их действительные взгляды и настроения”, неизвестные эмигрантам вроде Троцкого. Сосо был “неоспоримым вождем” кавказцев. Ленин, по словам Сагирашвили, “чувствовал, что за ним стоят бессчетные вожди из провинций”[190]190
  Эти “провинциалы” были матерыми комитетчиками. Они ненавидели Троцкого и впоследствии сделались сталинистами: многие из них были дружны со Сталиным еще на Кавказе. Эти большевики-практики отлично знали о недостатках Сталина, но с ним у них было куда больше общего, чем с Зиновьевым или Троцким. Здесь был восторженный Серго, красивый Шаумян, светловолосый повеса Енукидзе, веселый бывший лакей Калинин и Ворошилов. Но многие кавказцы, особенно меньшевики, терпеть не могли Сталина. У него были на Кавказе и критики-большевики. Махарадзе и Джапаридзе – старые товарищи из Тифлиса и Баку – резко возражали против того, что говорил Сталин о кавказских народах на апрельской конференции. Возражал и поляк Феликс Дзержинский. Впрочем, Сталин подружился с Дзержинским, основателем советской тайной полиции, – может быть потому, что поляки и грузины считали себя гордыми народами, которые подчинила себе Россия. И Сталин, и Дзержинский готовились стать священниками, писали стихи, были одержимы мыслями о верности и предательстве. Оба прекрасно разбирались в работе тайной полиции. Обоих подавляли властные матери и обижали отцы. Оба были кошмарными родителями, оба – фанатичными одиночками. Даже удивительно, что настолько схожие люди стали союзниками.


[Закрыть]. Пока Троцкий вытанцовывал на арене цирка, Сталин находил новых союзников, например молодого человека, которого он до этого бесцеремонно вышвырнул из Бюро, – Молотова⁴.

Сталин переселился к Молотову, который с тремя товарищами жил на Петроградской стороне – в просторной квартире на Широкой улице. “Вроде коммуны у нас было”, – вспоминал Молотов. Как ни странно, Сталин извинился перед Молотовым за свою “большую ошибку”. “Ты был ближе всех к Ленину в начальной стадии, в апреле”, – сказал он ему. Они стали друзьями. Кроме всего прочего, Молотов, которого в апреле не избрали в ЦК, нуждался в покровителе. Они были совершенно разными: крепкий телом, заикающийся, носивший очки Молотов был человеком нудным, корректным, с буржуазными привычками. Но оба они фанатично исповедовали марксизм, любили выпить, по-робеспьеровски верили в силу террора, вымещали комплекс неполноценности и были уверены, что Сталину дана власть.

Сталин жил то здесь то там – он работал по ночам и спал у друзей. Часто он ночевал в особняке Кшесинской, там же, где работал. Татьяна Словатинская была секретарем ЦК при Свердлове и Стасовой. Людмила Сталь занималась редактурой в журнале “Работница” и налаживала отношения с кронштадтскими матросами. Они со Сталиным, вероятно, здесь встречались. Говорили, что Сталин возобновил отношения со Сталь. Если это правда, то она была у него не единственной.

У Молотова Сталин нашел не только преданную поддержку и кров. “Он увел у меня девушку Марусю”, – смеялся Молотов. Маруся – не последняя женщина, которой Молотов пожертвует в угоду Сталину.

Однажды вечером Анна и Надя Аллилуева пришли к Сталину в “Правду”. “В небольших комнатах редакции было накурено и людно”. Помощник сообщил им, что Сталин занят, поэтому, рассказывает Анна, “мы попросили передать, что хотели бы его видеть, и он вышел к нам”.

– Здравствуйте! – ласково улыбаясь, сказал Сосо. – Прекрасно сделали, что зашли. Как там у вас дома?

– Комната ваша ждет вас, – ответили девушки.

– Вот за это спасибо! Но сейчас не до этого, я занят, очень занят. А комнату мне оставьте.

“Кто-то подошел к нему, и Иосиф торопливо пожал нам руки”, после чего сразу вернулся к работе⁵.

1917-й год можно охарактеризовать словами Ленина: “Шаг вперед, два шага назад”. В июне радикальное крыло большевиков – Военная организация, которую, как утверждали большевики, поддерживала 60-тысячная армия, – потребовало вооруженного восстания. Была назначена дата революции – 10 июня. На партийном собрании Ленин поддержал этот план. “Нельзя форсировать, но нельзя прозевать”, – считал Сталин. Он помог спланировать демонстрацию и написал прокламацию: “При виде вооруженных солдат буржуазия попрячется”. Зиновьев и Каменев были против.

9 июня на заседании Совета меньшевики прочитали обращение Сталина. Церетели выступил против “большевистского заговора с целью захвата власти”. Ленину нужна была поддержка Совета: он надеялся, что легитимность этого органа станет прикрытием для большевистского переворота. Но теперь Совет запретил демонстрацию. После нескольких часов паники Ленин согласился отменить ее: “Один неверный шаг с нашей стороны может погубить все дело”. Теперь он стал таким же осторожным, как Каменев и Сталин в марте. 11 июня Сталин пригрозил в знак протеста против непозволительных колебаний подать в отставку.

Совет пошел на дерзость и провел собственную демонстрацию 18 июня, но большевики ее “присвоили”: Сталин назавтра опубликовал в “Правде” прокламацию. Это был триумф пропаганды. “Ясный, солнечный день, – писал Сталин. – Бесконечная лента демонстрантов. Шествие идет к Марсову полю с утра до вечера. Бесконечный лес знамен. <…> “Марсельезу” и “Интернационал” сменяет “Вы жертвою пали”. От возгласов в воздухе стоит гул. То и дело раздаются… [возгласы] “Вся власть Совету рабочих и солдатских депутатов!” <…> …ни один завод, ни одна фабрика, ни один полк не выставили лозунга “Доверие Временному правительству”. Тем временем военный министр Керенский выдвинул план наступления на фронте. Он надеялся этим поддержать правительство. Но последнее российское наступление на этой войне окончилось катастрофическим провалом⁶.

Ленин был изможден, его мучили головные боли. Он удалился принимать солнечные ванны на приозерную дачу в Финляндию. Правительство медлило в нерешительности: наступление Керенского забуксовало, в то время как Финляндия и Украина двигались к независимости. Министры-кадеты в знак протеста подали в отставку.

В отсутствие Ленина его Военная организация решила взять власть[191]191
  Большевистская боевая организация проигнорировала предупреждение Ленина: таким образом, большевики еще не представляли собой организованную силу под руководством одного лидера. Напротив, движение было недисциплинированным и разрозненным. Пройдет еще много лет, прежде чем оно станет монолитной, рабски преданной партией Сталина.


[Закрыть]. “Северное сияние так ярко горело на ночном небе, – пишет Сагирашвили, – что на улице можно было читать газету. Люди не спали, какая-то неведомая сила вытащила их из домов на улицы. Они поднимали глаза и видели небесное представление. Грандиозную битву Тьмы и Света”.

3 июля толпы солдат, моряков и рабочих, вооруженных пулеметами, перевитых крест-накрест пулеметными лентами, двинулись на Таврический дворец. В авангарде шел 1-й пулеметный полк. Автомобили останавливали и реквизировали под страхом применения оружия. По улицам двинулись броневики и грузовики с вооруженными людьми. В это время кто-то из повстанцев начал беспорядочно палить по “буржуйским” витринам на Невском проспекте. То тут то там завязывались перестрелки. На Кронштадтской военно-морской базе восстали матросы-большевики. Они убили 120 офицеров, в том числе адмирала, а потом потребовали, чтобы Ленин, Зиновьев и Каменев отдали распоряжения о захвате столицы. Не получив ответа, они позвонили Сталину, который сидел в редакции “Правды” с большевистским поэтом Демьяном Бедным, и спросили, идти им на демонстрацию с винтовками или без.

– Винтовки? – переспросил Сталин. – Вам, товарищи, виднее!.. Вот мы, писаки, так свое оружие, карандаш, всегда таскаем с собою… А как там вы со своим оружием, вам виднее!

Таким образом, Сталин почти что предлагал матросам участвовать в перевороте. “Имела ли партия право умыть руки и уйти в сторону?” – спрашивал он. Троцкий, вероятно, был прав, когда заявлял, что Сталин был среди вдохновителей июльского восстания: “Где борьба завязывалась, на площади ли Тифлиса, в бакинской ли тюрьме или на улицах Петрограда, он всегда стремился придать ей как можно более острый характер”.

Вооруженная толпа окружила Таврический дворец. Люди ждали, что Совет возьмет власть в соответствии с ленинским лозунгом “Вся власть Советам!”. Но во дворце члены Совета во главе с Чхеидзе обсуждали создание нового министерства. Власти они не хотели – они ее боялись. Нерешительность Совета разозлила толпу. Тем временем уклончивый ответ Сталина достиг цели: кронштадтские матросы выдвинулись в город.

У Сталина и членов ЦК, сидевших в особняке Кшесинской, вдруг сдали нервы: они срочно вызвали Ленина из отпуска. “Взять власть… мы могли, – говорил потом Сталин. – Но… на нас поднялись бы фронт, провинция, ряд местных советов”. Сталин спешно отправился в Таврический дворец, чтобы переговорить с Чхеидзе и членами Совета. Но джинн был выпущен из бутылки.

Когда Ленин уже возвращался в Петроград, Сталин узнал, что министр юстиции Павел Переверзев собирается обвинить лидера большевиков в измене, обнародовав сведения о том, что его финансировала Германская империя. Отчасти это была правда. Но Сталин вновь вернулся в Таврический дворец и обратился к своему земляку Чхеидзе с просьбой замять это дело. Чхеидзе согласился, но было поздно.

Рано утром 4 июля в особняк Кшесинской ворвался Ленин. “Вас за это пороть надо!” – набросился он на поддержавших восстание большевиков.

Утро было пасмурным. На пустынных улицах хозяйничали 400 000 рабочих и солдат. Вскоре к ним присоединились 20 000 вооруженных до зубов матросов, приплывших в шлюпках. Плана у них не было – заважничавшим матросам, для которых играли духовые оркестры, было интереснее водить по бульварам девушек и терроризировать буржуев: “Повсюду можно было видеть матросов с едва одетыми девицами на высоких каблуках”. Сталин вспоминал, что улицы превратились в сцены ликования. Матросы собрались у особняка Кшесинской и требовали вызвать своего вождя: где Ленин? Тот пытался спрятаться, но в конце концов робко вышел и произнес короткую речь, ничуть не повлиявшую на ситуацию.

Матросы, получившие 20-тысячное подкрепление из рабочих Путиловского завода, двинулись к Таврическому дворцу. Они собирались разделаться с трусливым Советом, который их разочаровал. Произошло несколько безобразных сцен, но в пять часов вечера разверзлись небеса: ливень разогнал внезапную революцию[192]192
  Кое-кто проник во дворец, где заседал осажденный Совет, не желавший взять власть. Матросы схватили Чернова – тщедушного лидера эсеров – и хотели его линчевать. Его спас Троцкий. Он вскочил на капот автомобиля, произнес перед матросами блистательную речь и вызволил перепуганного политика.


[Закрыть]. Толпы рассеялись. Лояльный Измайловский полк освободил членов Совета, который теперь предстал перед всеми просто говорильней, органом, не готовым и не способным действовать. Ленин и деморализованный ЦК позорно ретировались. “Июльским дням” пришел конец.

Правительство, усиленное растущей популярностью Керенского, решило покончить с большевиками. Несмотря на просьбы Сталина, министр юстиции Переверзев обнародовал свидетельства о том, что Ленин получал финансовую поддержку Германии. Обвинение в измене поколебало дух многих солдат.

5 июля на рассвете правительственные войска ворвались в редакцию “Правды”. Они искали Ленина, но Сталин всего несколькими минутами ранее успел его увести. Всю ночь у особняка Кшесинской дежурили гаубицы и восемь броневиков: здание собирались брать штурмом. Но большевики и не хотели защищать свои бастионы. Сталина отправили в другой оплот большевиков – Петропавловскую крепость; он отчитался, что ему “удалось уговорить гарнизон из матросов не принимать боя”. Он курсировал между позициями солдат и особняком Кшесинской, чтобы предотвратить бойню. Затем в Таврическом дворце он попросил Чхеидзе и Церетели дать гарантии, что, если большевики сдадут особняк и крепость, кровопролития не будет. Церетели согласился. “Сталин посмотрел на меня с недоумением и отошел”. 6 июля 500 большевиков, остававшихся в особняке, сдались. Сталин вернулся в Петропавловскую крепость, чтобы проследить за ее сдачей.

Ленин высоко оценил умение Сталина улаживать конфликты. Но, как писал американский журналист-социалист Джон Рид, “в результате катастрофической неудачи восстания общественное мнение повернулось против них, и… толпы, лишенные вождей, отхлынули назад, на Выборгскую сторону… Тогда последовала дикая травля большевиков”.

Тридцатипятилетний Керенский, единственный, кто мог объединить левых и правых, стал председателем правительства. Как ни странно, он был сыном директора симбирской школы, где учился Ленин. Керенский был оратором “огненной силы” – “внезапные приступы и порывы, подергивание губ и сомнамбулическая неторопливость жестов делали его похожим на одержимого”. Новый министр юстиции распорядился арестовать Ленина[193]193
  Бакинский подручный Сталина – меньшевик Вышинский – был при Керенском комиссаром милиции Якиманского района Москвы и подписывал ордера на арест большевистских руководителей, в том числе Ленина. После Октября Вышинский перешел к большевикам. Из-за постыдного эпизода службы у Керенского он был по-собачьи предан Сталину, которому был обязан жизнью.


[Закрыть].

Большевикам грозил полный разгром. Ленин обратился в бегство. Сталин взял на себя заботу о его безопасности⁷.