Текст книги "Рассказы о путешествиях, паломничествах, миграциях в источниках Средних веков и раннего Нового времени. Материалы конференции"

12 Миљковић Б. Житиjа светог Саве као извор за историjу средњовековне уметности. Београд, 2008. С. 141–145, 147–186.

13 В ыборки из текстов житий, относящиеся к паломничествам св. Саввы, изданы в переводе на современный сербский: Света земља у српскоj књижевности… С. 45–77 (текст Доментиана), 78–93 (текст Феодосия); здесь же предшествующие публикации и библиография).

14 Автором второго был хиландарский иеромонах Феодосий, которого, в свою очередь считают учеником Доментиана. Он заметно (примерно наполовину) сократил «паломнические» тексты своего предшественника, сохранив, впрочем, все важнейшие содержательные моменты.

15 См.: Joeanoeuh Т. Путоваша… С. 11.

16 Ср.: Там же. С. 12.

17 Там же. С. 12–13.

18 См. примеч. 9.

19 См. примеч. 1.

2 °Cм.: Гаврило Тадић. Поклоњење Частного гробу и светих мест ва светом граду Jерусалиме. Повест нека избрана / Приредила М. Харисијадис // Књижевна историjа. Београд, 1986. Књ. XIX/73–74. С. 113–132; Света земља у српскоj књижевности… С. 130–143.

21 См. фототип. изд.: Описание Иерусалима: Изрезао у бакру Христофор Жефаровић 1748 / Приредио д-р Д. Давидов. Нови Сад, 1973.

22 Jовановић Т. Лаврентиjев путопис // Књижевна историjа. Београд, 1994. Књ. XXVI/ 92. С. 95–108; Света земља у српскоj књижевности… С. 112–114.

23 Новаковић С. Из хронике деспота Ђурђа Бранковића. X. Дневник патр. Арсенија Чрнојевића о путивању у Jерусалим 1683 године // Гласник Српског ученог друштва. Београд, 1872. Књ. 33. С. 184–190; Света земља у српскоj књижевности… С. 150–154.

24 [Бодянский О.М.]. Путьшаствие к граду Иерусалиму Иерофея Рачанинского в лето от бытия 7212, а от Рождества Христова 1704, месяца июлия 7 // ЧОИДР, 1861. Кн. 4. С. 1–42; Света земља у српскоj књижевности… С. 171–199.

25 Света земља у српскоj књижевности… С. 113–114.

26 Там же. С. 180–197

27 В сочинении Иерофея мусульмане (турки и арабы) попутно упоминаются 8 раз в пределах текста объемом примерно в печатный лист: автор прибыл в Иерусалим в обозе войска паши (Там же. С. 180), турки гасят светильники и опечатывают врата в храме Гроба Господня в канун Великой субботы (С. 185), в Великий Понедельник процессию на Иордан сопровождают паша с войском (С. 188), в Великую Среду вдоль дороги в Вифанию стоят среди прочих турки и евреи (С. 189). Турки не позволяют христианам посещать место, где находился Св. Сион (С. 190), арабы охраняют один из следов Христа, отпечатавшихся при его вознесении, а турки соорудили над ним навес (С. 191), арабы могут побить паломников камнями, если не получат бакшиш (С. 194), арабы названы «непреподобными» (С. 197). В сохранившемся тексте Лаврентия упоминаний мусульман не встречается.

28 Jовановић Т. Путовања… С. 25.

29 Света земља у српскоj књижевности… С. 183.

30 Представляется вполне уместным оспорить мнение Т. Йовановича (Jовановић Т. Путовања… С. 24–25) о том, что «хождение» Иерофея Рачанина написано в 1727 г., т. е. 22 года спустя после события. В записи, на которую ссылается исследователь (Стоjановић Л. Стари српски записи и натписи. Београд, 1903 (репринт – 1983). Књ. 2. С. 73, № 2496), речь безусловно идет о времени переписки, а не создания сочинения.

31 Разумеется, применительно к «хождению» патриарха Арсения речь может идти и о его секретаре-клирике.

32 Света земља у српскоj књижевности… С. 150–152, 171–175

33 Особенно примечательна в этом смысле фиксация Иерофеем Рачанином этногенетической легенды (явно новой для рассматриваемого времени, корни которой еще предстоит выяснить) о троянском происхождении сербов и их переселении через Овче поле (Там же. С. 172).

34 Там же. С. 152.

35 Там же. С. 153.

36 Там же. С. 172.

37 Разумеется, чрезвычайно трогателен рассказ Иерофея (Там же. С. 177) о том, как он гладил в Египте страуса («птица ной»)

К этимологии названий днепровских порогов у Константина Багрянородного: βράσμα νεροῦ[3]3
  В этой работе использованы результаты проекта «Восток и Запад Европы в Средние века и раннее Новое время: общее историко-культурное пространство, региональное своеобразие и динамика взаимодействия», выполненного в рамках программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2014 году.


[Закрыть]

Ф.Б. Успенский

(Институт славяноведения РАН)

Названия днепровских порогов, приведенные в сочинении Константина Багрянородного, являются одним из ценнейших свидетельств как для историков, так и для филологов, работающих в самых разных областях. Как известно, имена этих объектов приведены одновременно «по-славянски» и «по-росски», а кроме того, смысл некоторых из этих названий Константин поясняет по-гречески. В результате долгих исследовательских усилий установлено, что большая часть из приводимых здесь парных именований являются не чем иным, как переводом друг друга или, по крайней мере, лексемами с весьма близкой, заметно пересекающейся семантикой. В качестве исключения традиционно выделяются два порога, четвертый и шестой, чье «росское» и «славянское» название в их принятой этимологии явно различаются по значению. Шестому-то порогу и будет посвящен наш доклад.

Константин Багрянородный указывает, что название данного порога означает по-гречески 'Кипение воды' (βράσμα νεροῦ’) и приводит сами эти названия, «славянское» – Βeρούτςη и «росское» – Λεάντι. Здесь мы сталкиваемся с давно отмеченной сложностью: если «славянское» Βeρούτςη достаточно хорошо опознается как причастие настоящего времени от древнерусского глагола вьрѣти ‘кипеть, пузыриться’ и, таким образом, хорошо соотносится с объяснением Константина, сделанным по-гречески, то «росское» Λεάντι, с легкой руки замечательного лингвиста В. Томсена, принято считать причастием настоящего времени от древнесеверного глагола hlaeja хохотать, смеяться’. В результате оказывается, что скандинавы именовали порог Хохочущий, Смеющийся. Именно такая этимология и попадает обыкновенно в комментарии к Константину Багрянородному, в частности, она присутствует и в готовящемся сейчас русском переиздании трактата «Об управлении империей»¹. Однако, как замечают сами комментаторы, в таком случае перед нами есть тождество формы – ив «росском», и в «славянском» варианте мы видим причастие настоящего времени, но об их семантическом соответствии говорить действительно не приходится, равно как и о соответствии скандинавского названия греческому объяснению Константина.

Между тем, эта этимология вовсе не является прозрачной, едва ли ее считал таковой и сам автор, В. Томсен. В самом деле, именование порога Смеющийся, Хохочущий довольно эффектно с точки зрения своеобразной литературной метафорики, и, перебирая поэтические или мифопоэтические характеристики воды в разных традициях, мы в принципе можем обнаружить нечто похожее. Однако даже, так сказать, в общемировом масштабе подобного рода сближения не являются частотными. Недаром Томсен в подкрепление своей этимологии ограничивается примером из «Песни о Гайавате» Г. Лонгфелло, т. е. из литературного текста, апеллирующего к совсем иной культурной традиции. Скандинавы же, насколько мы знаем, не именовали гидронимические объекты, задействуя семантику смеха или хохота. Я столь подробно останавливаюсь на этом аспекте потому, что этимология имен других скандинавских порогов построена как раз на выявлении в них регулярных элементов, семантических или грамматических, встречающихся в гидронимической номенклатуре Северной Европы (что вполне оправданно и справедливо).

Между тем, возможна и другая этимология «росского» названия шестого порога, куда лучше соответствующая его «славянскому» именованию и, что не менее существенно, греческому пояснению Константина. Довольно близко к ней подошел еще во второй половине XIX столетия В. Миллер, который допустил, что «росское» Aecivti может быть причастием от глагола hlyja, у которого он предполагал значение ‘согревать’, а отсюда, как казалось исследователю, уже не так далеко и до кипения воды. Однако в действительности в текстах мы видим, что данный глагол, и вправду имеющий отношение к семантическому гнезду согревания, сохранения тепла, на самом деле используется в другом значении ‘оберегать, сохранять, защищать (от ветра)’, что уже довольно далеко от закипания, пузырения. Тем не менее, к нужному семантическому и словообразовательному гнезду В. Миллер подошел, что называется, вплотную.

В 1996 г. в работе Б. Струминьского появилось более точное указание того древнесеверного глагола, связанного с кипением, который мог лечь в основу «росского» AedvTi. Тем не менее, наблюдение исследователя прошло почти полностью незамеченным, ссылки на него в литературе довольно редки, и в доступные нам комментарии к Константину Багрянородному оно не включено даже на уровне гипотезы. Такое невнимание к догадке Струминьского обусловлено, по-видимому, двумя причинами: во-первых, его работа изобилует рискованными, а иногда и попросту произвольными этимологиями, и не всякий читатель готов взять на себя труд верификации его весьма многочисленных и многоступенчатых реконструкций. Во-вторых (и это еще более существенно), автор, по-видимому, извлекая интересующее нас слово из словаря, немедленно переходит от реального глагола к цепочке реконструкций, ничего не сообщая при этом о его функционировании в языке, не ссылаясь ни на самый словарь, которым пользуется, ни на тексты, откуда оно извлечено.

Между тем, именно здесь эту гипотезу подстерегает главная опасность, и одновременно, как ни парадоксально, здесь же обнаруживается и ее главная опора. Итак, речь идет о глаголе hlóa, явно родственном с тем глаголом hlýja, на который указывал В. Миллер, и означающем как раз ‘кипеть, быть горячим, источать пар’. Утрата начального – h– ни в коей мере не должна нас смущать, это вещь достаточно регулярная и ожидаемая, и, кстати говоря, традиционная этимология В. Томсена также предполагает утрату начального – h– в глаголе hlaeja ‘хохотать, смеяться’. Почему же, однако, с самого начала эта версия, использующая глагол hlóa, не была признана единственно возможной?

Дело в том, что в словаре глагол hlóa зафиксирован как Барах legomenon, т. е. лексема, встречающаяся ровно один раз и в одном-единственном памятнике. Строго говоря, таких памятников – два, но второй попросту цитирует первый. Очевидно, что сталкиваясь в словаре с уникальным текстовым примером, следует с крайней осторожностью переносить его на другой, также вполне уникальный, и без того достаточно сложный случай скандинавского именования порога в греческом тексте, тем более что в источниках глагол hlóa присутствует в форме 3-го лица мн. числа, а не в форме причастия I, как нам бы хотелось. Однако если отвлечься от показаний словарей и обратиться к самому источнику, в котором зафиксировано интересующее нас слово, то подобная этимология находит неожиданное и, на наш взгляд, весьма мощное подкрепление.

Отметим прежде всего, что упомянутый оригинальный источник, где оно встречается, это не что иное, как «Старшая Эдда», а источник, повторяющий этот текст – «Младшая Эдда» Снорри Стурлусона.

Как кажется, нет нужды лишний раз упоминать о том, сколь обширен пласт архаической или редкой лексики древнескандинавского языка, запечатленной исключительно в «Старшей Эдде» и сколь высоким удельным весом (в особенности, для эпохи Константина Багрянородного) обладает каждый hapax legomenon из этого текста по сравнению с Ьарах’ом из любого другого древнескандинавского источника, записанного на пергаменте. Тем более существенно, что его употребление подтверждается несколькими списками «Младшей Эдды», где Снорри цитирует поэтическую Эдду. Отсутствие hlóa, как и отсутствие целого ряда эддических слов, в других текстах, может объясняться разными причинами. С одной стороны, даже в пространстве «Старшей Эдды» как таковой обнаруживается несколько синонимов для обозначения кипения воды (например, vella и соответствующее причастие I – vellandi), так что hlóa со временем, к эпохи записи прозаических текстов, мог быть вытеснен. С другой стороны, он мог обладать особыми смысловыми оттенками или коннотациями, делающими его использование не слишком частым.

В этой связи, а также в перспективе этимологии наименований днепровских порогов, особенно значим, на мой взгляд, самый контекст, в котором появляется глагол hlóa. В «Речах Гримнира» (напомним, что Гримнир это не кто иной, как подвергающийся жестокому испытанию бог Один) имеется рассказ об устройстве мира, причем, естественным для подобного рода космологического текста образом, мифологическая топонимика тесно переплетена здесь с топонимикой реальной. Интересующая нас 29 строфа этого текста является своеобразным завершением большого перечня рек, как тех, что находятся у жилища богов, так и тех, что протекают в «землях людей, но в Хель стремятся»:

Кермт и Эрмт // и Керлауг обе <реки> // Тор вброд переходит // в те дни, когда асы // вершат правосудье // у ясеня Иггдрасиль; // в ту пору священные // воды кипят (heilög vötn hlóa) // пламенеет мост асов.

Таким образом, интересующий нас глагол hlóa упомянут в составе «речной» части описания мира, более того, он характеризует непосредственно состояние речных вод, проходимых и непроходимых одновременно. Как кажется, это делает версию о том, что именно образованное от него причастие могло стать скандинавским названием днепровского порога, весьма правдоподобной.

Обратим внимание, что если речь идет о самом тексте «Старшей Эдды», то значение глагола hlóa, несмотря на его уникальность в древнескандинавских памятниках, определяется достаточно надежно благодаря функционированию родственных слов в скандинавских и других германских языках. Этому слову был посвящен ряд специальных работ, и семантика кипения – это как раз наиболее убедительная и общепринятая версия его этимологизации. В перспективе скандинавистической существенно, собственно говоря, именно то, что эддический глагол hlóa, рассматривавшийся германистами весьма пристально (Э. Брате, Э. А. Кок, Йон Аксель Хардарсон и др.), но исключительно как hapax, утрачивает тем самым свою единичность и приобретает – если приведенная здесь гипотеза верна – дериват в реальной гидронимике X столетия. Здесь перед нами встает чрезвычайно интересный вопрос о сочетании мифологии и прикладной топографии в названии рек, упоминаемых в древнескандинавских текстах, но это уже предмет отдельного обсуждения.

Примечания

1 Выражаем признательность Е. А. Мельниковой за возможность ознакомиться с новым комментарием к названиям днепровских порогов у Константина.

Павел Алеппский на Украине середины XVII века

Б.Н. Флоря

(Институт славяноведения РАН)

Предпринята попытка выяснить, какие факторы влияли на изображение украинской действительности в записках Павла Алеппского, молодого сирийца, проехавшего со своим отцом, антиохийским патриархом Макарием, через Украину в середине 50-х гг. XVII века.

Прежде всего следует сказать о непосредственных впечатлениях от восприятия природы, следов хозяйственной деятельности человека, явлений культуры. В природном мире и хозяйственной деятельности человека внимание Павла привлекало прежде всего то, чему не было соответствия в его родной Сирии. При восприятии музыки, памятников архитектуры и живописи значение имели эстетические вкусы Павла, как представителя той части ближневосточного православного мира, которая уже подверглась воздействию культуры барокко. Следует отметить определенную ограниченность визуальных впечатлений Павла, формировавшихся в атмосфере торжественных приемов, крестных ходов и процессий. Отсюда его убеждение в особо глубокой религиозности населения Украины.

В тех сферах, где знание основывалось на устной информации, Павел Алеппский сталкивался с немалыми препятствиями. Языковой барьер (незнание местного языка) ограничивал его контакты узким кругом собеседников, от сообщений которых он полностью зависел, тем более, что об Украине и в еще большей мере о Древней Руси Павел Алеппский до своего путешествия знал очень мало. Ряд искажений в его экскурсах о древнерусском прошлом связан, по-видимому, с определенной тенденциозностью его информаторов – проживавших на Украине греков.

Описание в записках и причин восстания населения Украины против «ляхов» и порядков установившихся в гетманстве после победы восстания явно воспроизводит то, что рассказывали патриарху и его свите официальные представители Хмельницкого. Все же, как внимательный наблюдатель, Павел в своих записках отметил некоторые несоответствия между тем, что ему рассказывали, и тем, что он сам видел.

Европа графа Миклоша Эстерхази: географические горизонты имперского дипломата XVIII в.

О.В. Хаванова

(Институт славяноведения РАН)

Граф Миклош (Николаус) Эстерхази (1711–1764) был первым венгерским аристократом, сделавшим в монархии Габсбургов (и, по сути, в Священной Римской империи) заметную карьеру на дипломатической службе. Историкам только предстоит написать его биографию, в которой путешествия – за неполные 53 года жизни он не раз пересекал Европейский континент – займут важное место. Фонды семейного архива погибли в дни войн и революций XX в., поэтому случайно сохранившиеся документы финансовой отчетности или дипломатические реляции становятся порой единственным источником. В докладе реконструируются основные параметры географической карты маршрутов графа, их влияние на его судьбу и карьеру.

Далеко не все венгерские аристократы хотели и могли себе позволить организовать для сыновей так называемый «grand tour». Это «большое путешествие» предполагало посещение образовательных, культурных и политических центров, получение навыков приличествующего аристократам поведения, знакомство с многообразием окружающего мира. Осенью 1732 г. Миклош вместе с младшим братом Ференцем и кузеном Палом Анталом из княжеской ветви рода отправились в длительный вояж по Европе. Главной и самой длительной остановкой на их пути стала рыцарская академия в лотарингском Люневиле, где все трое обучались с октября 1732 по апрель 1733 гг. Затем Миклош и Ференц продолжили путь одни.

От тех месяцев не сохранилось дневников и писем, но есть расходная книга, которую вел кто-то из сопровождавших лиц. Судя по ней, в мае 1733 г. молодые люди отправились из Люневиля по духовным княжествам Германии – в Трир, Майнц и Кёльн. Далее их ждал Аахен – столица Карла Великого, откуда было рукой подать до Австрийских Нидерландов: Льежа, Лёвена, Брюсселя, Антверпена. В июне братья знакомились с городами Соединенных Провинций – Роттердамом, Гаагой, Лейденом, Амстердамом, Остенде, Утрехтом. Далее их путь лежал в Великобританию. Поселившись в начале июля в Лондоне, они совершали экскурсии в Оксфорд, Бленем (имение герцогов Черчиллей), Виндзор, Кентербери. В начале августа юноши вернулись на континент. Посетив живописные Брюгге и Гент, они пересекли границу Франции и направились в Париж, где пробыли до середины октября. В конце месяца их путь пролег на юг, в Италию – их ждали Турин, Генуя, Милан. В декабре они осматривали достопримечательности Пармы, Модены и Болоньи, затем встретили Рождество в Риме, а Новый год – в Неаполе. В конце января 1734 г. графы пустились в обратный путь. Обозрев Сиену, Флоренцию и Венецию, они перебрались в Триест, ненадолго остановились в Лайбахе (совр. Любляна в Словении) и Граце, пока 7 июля, почти год спустя, не вернулись в Вену. Суммарные расходы на путешествие составили 12 тыс. гульденов¹.

Дипломатическая карьера М. Эстерхази еще не подвергалась детальному изучению. В истории рода, написанной одним из его членов в начале XX в. (когда семейные архивы был еще в сохранности), говорится: граф служил Нидерландах, Великобритании, Португалии, Франции, Польше, Саксонии, Испании, России². Однако до сих пор удалось доподлинно установить факт (иногда и обстоятельства) его пребывания только в Лондоне, Лиссабоне, Дрездене и Варшаве, Мадриде, Санкт-Петербурге. В одном из донесений, датированных 1753 г., он писал, что служит двенадцать лет³. На сегодняшний день известно, что одной из первых миссий графа стал официальный визит в Лондон. (Возможно, по пути он останавливался в Нидерландах?) Эстерхази отправился туда с нотификацией, что в феврале 1741 г. у королевы Марии Терезии родился сын и наследник – будущий император Иосиф II⁴. Возможно, выбор определило то обстоятельство, что граф уже бывал в столице Соединенного Королевства. Сведения об этой поездке скупы: в конце марта он прибыл в Лондон, а уже 1 мая получил предписание отправиться к португальскому двору.

О месяцах, проведенных Лиссабоне, не осталось практически никаких документальных свидетельств. Сам Эстерхази впоследствии напишет, что был вынужден в спешке покинуть страну из-за вступления Испании в Войну за австрийское наследство (1740–1748). Путь его лежал в Саксонию, где курфюрст Фридрих Август II одновременно носил и польскую корону. За пять лет с 1742 по 1747 гг. дипломат много путешествовал: курсировал между Дрезденом и Варшавой (где в 1744 г. был подписан союзный договор между Австрией, Саксонией и морскими державами), неоднократно гостил у курфюрста в его резиденции Эльстерверда, часто отпрашивался по личной надобности в Вену. В 1744 г. Миклош женился на приемной дочери краковского воеводы князя Теодора Любомирского – Марии Сюзанне Анне. Заботы об австрийских поместьях тестя, визиты к жене, которая предпочитала проводить время в Вене, часто звали Эстерхази в дорогу, побуждали просить об официальном отпуске.

Конец пребыванию в Дрездене неожиданно положили события 1747 г., когда твердость австрийского дипломата в отстаивании престижа своего двора обернулась скандалом. Курфюрст выдавал дочь Марию Йозефу за французского дофина, и на время свадебных торжеств венский двор повысил ранг Эстерхази с посланника до чрезвычайного посла. Нежелание Фридриха Августа II публично оказывать дипломату полагавшиеся ему высокие почести вынудило графа срочно запросить рекредитив и покинуть страну буквально «хлопнув дверью».

Новым местом службы для Эстерхази был избран Мадрид, куда тот отправился поздней осенью 1750 г. Ему предстояло подготовить почву для заключения союзного договора между австрийскими Габсбургами и испанскими Бурбонами. Город неприятно поразил мусором и нечистотами, а двор – отсутствием светского общества, расположенного к непринужденному общению. Качество местной воды оказалось губительным для организма венгерского аристократа, и он слег с тяжелейшей желудочной инфекцией. Поездка в Аран-хуэс, где располагалась летняя королевская резиденция, не состоялась. Неделями Эстерхази лежал в постели и слабел, пока из Лиссабона на смену ему спешил граф Георг Штаремберг, получивший от императрицы все полномочия для подписания союзного договора. В конце сентября 1751 г. врачи посоветовали перевезти изможденного Эстерхази в местечко Эль-Молар близ Мадрида, где бил целебный минеральный источник. Вскоре граф с удивлением обнаружил, что здоровье пошло на поправку.

Между тем, в Мадрид был назначен новый посол, и Эстерхази остался не у дел. В Вене как раз подбирали кандидата, чтобы представлять Австрийский дом в Ганновере, во время краткосрочного визита туда английского короля и ганноверского курфюрста (подданного императора Священной Римской империи) Георга II. Венгерский аристократ, лично знакомый с монархом, прекрасно подходил для этого задания. Есть, однако, основания предполагать, что до Ганновера он так и не доехал, потому что накануне отъезда короля обратно в Лондон английская сторона все еще настойчиво интересовалась, приедет ли граф Эстерхази⁵. Тем временем нашлось другое важное поручение. Посол при санкт-петербургском дворе барон

Иоганн Претлак давно просил отозвать его, и Мария Терезия приняла неожиданное решение: если климат жаркой Испании оказался венгерскому графу вреден, возможно, на его здоровье благотворно подействует сухой и холодный климат далекой России.

Весну и начало лета Эстерхази провел на водах в Бадене близ Вены и Карлсбаде (совр. Карловы Вары в Чехии), чтобы набраться сил перед долгим путешествием. В августе 1753 г. он был уже в Риге, а в конце месяца прибыл в Петербург, чтобы незамедлительно отправиться в Москву, где в то время пребывал русский двор. Деятельность графа на посту имперского посла относится к предмету совсем другого исследования. Здесь же, в контексте воссоздания географических горизонтов аристократа, отметим, что большой симпатии или неподдельного интереса к новому месту службы он не проявлял. Перед отъездом Мария Терезия официально обещала ему, что срок пребывания при русском дворе не превысит трех лет, а затем его ждала бы почетная должность при дворе. Однако через три года началась Семилетняя война (1756–1763), и Вена не могла себе позволить сменить графа Эстерхази, ставшего ключевой фигурой австро-русского альянса. Так он задержался в Петербурге еще на долгие пять лет.

В эти годы он мало путешествовал и весьма неохотно сходился с местным двором, ограничиваясь неукоснительным исполнением служебных обязанностей. Российское общество, столь не похожее на то, что он прежде видел у себя на родине или в путешествиях по Европе, не вызывало в нем желания сближаться с кем бы то ни было, если того не требовали интересы его государей. Кроме Санкт-Петербурга (с окрестными резиденциями Петергоф или Царское село) и Москвы заслуживает отдельного упоминания пребывание в Стрельне. Узнав, что у графа обострились желудочные колики, Елизавета Петровна не раз приглашала его погостить у себя «на мызе», где неподалеку бил целебный ключ.

«Отпускной» аудиенции Эстерхази дожидался почти полгода. Елизавета Петровна болела и не принимала иностранных послов. В обратный путь Эстерхази отправился только в сентябре 1761 г., груженый щедрыми подарками – знаком милости русского двора. В Дрездене он стал гостем саксонского курфюрста, который всячески старался загладить давний инцидент, омрачивший их отношения. Приступ подагры задержал графа в пути, так что он, скорее всего, вернулся в Вену лишь к Рождеству или Новому, 1762 г. Известно, что в 1764 г. он скончался в Карлсбаде, пытаясь поправить подорванное здоровье.

Биография Эстерхази – пример взаимосвязи горизонтальной и вертикальной мобильности. Учеба и путешествия за границей, овладение иностранными языками стали символическим капиталом, который был с успехом инвестирован в карьеру. Она – судя по имеющимся данным – была не слишком успешной, но во многом, несомненно, экстраординарной. Использованные при ее реконструкции документы официального происхождения – дипломатические реляции – расширяют представления о возможностях применения такого рода источника.

Примечания

1 Rechnung deren Ausgaben bey den Landerreisen Mos[siere] le Comte d’Esterhasy, welche angefangen den 3. September anno 1732. Magyar Nemzeti Levéltár Országos Levéltára, Budapest. Családi Levéltárak. Az Eszterházy csa– lád tatai és csákvári levéltára. P 197. Familiaria. Fasc. 37.

2 EszterházyJ. Esterházy család. [Bp., 1901]. 160. old.

3 M. Эстерхази – В.А. Кауницу, Санкт-Петербург, 29.XI.1753. Osterreíchi– sches Staatsarchiv, Wien. Haus-, Hof– und Staatsarchlv. Staatenabteilung Russ– land II. Kt. 36. Beridite VIII–XII.1753. Fol. 120r.

4 Kurucz Gy. Guide to documents and manuscripts in Great Britain relating to the Kingdom of Hungary from the earliest times to 1800. London, 1992. P. 580.

5 Форстер – K.A. Ульфельду (?), Ганновер, 30.X.1752. ÓStA. HHStA. Staats– kanzlei. Hannover. Korrespondenz. IX.1752–1806 (пагинация отсутствует).