Текст книги "CLIO-SCIENCE. Проблемы истории и междисциплинарного синтеза: Сборник научных трудов. Выпуск III"

Сакрализация личности вождя иудейского восстания ii в. н. э. Бар-Кохбы. семиотический аспект

Хасанов Р. Г.

аспирант кафедры методики преподавания истории МПГУ

Многие науки имеют дело со знаками, но каждая из них изучает знак в каком-либо его одном, отвечающем задачам данной науки, аспекте, и история не является исключением. Семиотическое изучение истории отличается, прежде всего, своим подходом к тексту источника. Сложность положения историка в том, что он не может иметь дело с первичными фактами, так как отделен от реально произошедшего события его зашифрованным описанием. Необходима реконструкция кода, которым пользовался создатель текста, и установление его корреляции с кодами, которыми пользуется исследователь. Эту задачу – выявлять в прошлом символы и коды, переводить их в соответствии с современной знаковой системой и таким путем расшифровывать смысл источника – и помогает решать семиотика: особая наука о знаках и знаковых системах.

Семиотика обладает значительным объяснительным потенциалом в исследовании конкретных вопросов истории, например, в установлении тайны имени вождя антиримского восстания в Иудее II века н. э. Симеона Бар-Кохбы. Предметом изучения данной статьи является смысловое толкование имени руководителя повстанцев, приводящее к различному его пониманию, а следовательно – и прочтению.

Дошедшие до нас сведения о восстании и его лидерах, как правило, относятся к позднему времени создания, исходят от враждебных кругов, они фрагментарны и отрывочны. Основными источниками по данному вопросу являются труды античных, армянских авторов и ветхозаветные тексты, а также нумизматические свидетельства.

Сохранившиеся разнородные сведения позволяют воссоздать несколько различных образов Бар-Кохбы. У Евсевия Бар-Кохба предстает разбойником, самозванцем и жестоким гонителем христиан. Евсевий называет Бар-Кохбу «…звезда, убийца и разбойник; он, ссылаясь на это имя, внушил рабам, будто он светило, спустившееся с неба, дабы чудом даровать им, замученным, свет»[72]72
  Евсевий Памфил. Церковная история. IV, 6,2–3. Пер. с греч. // Богословские труды. – М., 1982. – С. 171.


[Закрыть]. Положение о «звездном» происхождении лидера, основывалось на отрывке из Книги Чисел 24:17. «Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых»[73]73
  Ветхий Завет //Internet: http://www.Lib.eparhia-saratov.ru/books/11l/lopuhin/lopuhin5/211.html.


[Закрыть]. Немецкий ученый Э. Шюрер находит мессианский характер восстания главной причиной отказа христиан примкнуть к нему[74]74
  Schurer E. A History the jewissel people. – New York, 1891. – T. 1–2. – P. 299.


[Закрыть].

Подобный образ Бар-Кохбы вероятно сложился в среде палестинских христиан, как под воздействием тех гонений, которым подвергались их собратья, не желавшие участвовать в восстании против Рима, так и вследствии провозглашения лидера восстания мессией.

Моисей Хоренский дублирует Евсевия в вопросе о характеристиках и оценках лидера восстания Бар-Кохбы: «… В то время иудеи отпали от римского царя Адриана и под во дительством некоего разбойника по имени Баркоба, то есть “Сын звезды”, стали сражаться с епархом Руфом. По своим делам он был преступник и убийца, но кичился, ссылаясь на свое имя, якобы явился с небес как спаситель их от притеснения и плена…»[75]75
  Хоренский Моисей. История Армении / Пер. с древнеармянского Н. Эмина. – СПб., 1893. – Кн. 2. – С. 60.


[Закрыть].

Использование ветхозаветных источников возможно лишь совместно с письмами и хозяйственными документами периода восстания, обнаруженными в Иудейской пустыне в середине XX в. Опираясь на последние, мы узнаем, что в имени вождя восстания были не только ассоциации со звездой, и наиболее вероятным именем этого человека было Симеон бар Косиба или Бар Кохба. «Настоящее имя Бар Кохбы – Шимон Бар Козиба»[76]76
  Султанович З. Восстание Бар-Кохбы //Internet: http://www.machanaim.org/history/sultanovich.


[Закрыть]. По некоторым предположениям Козиба означает местность, откуда вышел родом Симеон, или, на худой конец, имя его отца, в честь которого он и получил второе имя.

Встречающееся в контрактах на аренду, а также в других документах из Иудейской пустыни имя Шимон бар-Косиба вместо ранее известного Бар-Кохба, решает загадку, связанную с именем предводителя восставших. Дело в том, что имя Бар-Кохба, то есть «сын звезды», данное вождю еще рабби Акивой, одним из идеологов восстания, имеет мессианское звучание. В таком виде это имя было воспринято христианскими источниками. Однако в Ветхозаветных источниках вождь восстания называется «Бен или Бар-Козиба», что значит «сын обманщика». Такое имя могло возникнуть в противовес имени Бар-Кохбы с его мессианистским звучанием и свидетельствует о какой-то враждебной Бар-Кохбе традиции, оформившейся, вероятно, уже после поражения восстания. Эта замена KSBH на KZBH вероятно произошла в результате игры слов, возводившей по созвучию патронимическое «сын Косибы» или топонимическое «уроженец местности Косибы» KSBH к глаголу KZB – «лгать», «обманывать».

Греческие документы, найденные в пещерах, говорят об ином звучании имени вождя. Если еврейское и арамейское написание, состоящее только из согласных знаков KWSBH или KSBH, позволяет читать это имя как Косеба, Косиба и Косба, то по-гречески, где гласные обозначаются и написание соответствует произношению, оно звучит так: Хосиба «Zimwn Xwsiba», и это является решением вопроса[77]77
  Амусин И. Д. Рукописи Мертвого моря. – М.,1960. – C. 74–75.


[Закрыть].

Предания представляют Бар-Кохбу могучим богатырем, от колена которого отлетают обратно и убивают римлян ядра, выпущенные из их баллист. Даже император Адриан изумляется его доблести. Легендарный характер носит сообщение Иеронима, будто-бы Бар-Кохба, изрыгал изо рта горящую паклю, чтобы казаться огнедышащим[78]78
  Лившиц Г. М. Классовая борьба в Иудее и восстания против Рима. – Минск, 1957. – С. 335.


[Закрыть]. Напрашивается вывод, что он попросту привлекал внимание масс различными фокусами. Вместе с тем, там же Бар-Кохба характеризуется как человек грубый, недалекий и безмерно гордый.

Нет оснований к серьезным сомнениям, что повстанцы считали Бар-Кохбу мессией. Но считал ли он себя таковым? При ответе на данный вопрос необходимо учесть предание об обращении вождя повстанцев к Богу со словами: «…Молим тебя не помогать только нашим врагам, мы не нуждаемся в твоей помощи»[79]79
  Там же. – С. 340.


[Закрыть]. Это высказывание дает нам основание полагать, что Бар-Кохба не разыгрывал из себя мессию и не прибегал к религиозным лозунгам в борьбе с Римом. Эта фраза могла прозвучать как демонстрация собственной силы и решимости справиться с Римом и без Божьей помощи.

Если отбросить легендарную оболочку и все наносное в приведенных сообщениях о личности Бар-Кохбы, то в них можно обнаружить долю истины. Она сводится к тому, что предводитель повстанцев отличался крепким телосложением, был смел и храбр. Такой вывод подтверждается и той ролью, какую он сыграл во время событий 132–135 гг. Документы и находки, обнаруженные в середине XX в., дают много полезной информации об этом. Отпечатанное имя вождя на монетах времен иудейского восстания, изображение символов, связанных с ритуалами, проводившимися в Храме, а также выгравированные надписи, провозглашающие «Освобождение Израиля» т. е. вводящие новую эру – первый год освобождения Иерусалима[80]80
  Немировский А. И. История Древнего мира: античность. Ч. 2. – М., 2000. – С. 173.


[Закрыть], свидетельствуют о настроениях восставших, их целях и надеждах. При таких обстоятельствах обладание Бар-Кохбой званием мессии могло способствовать окружению его ореолом святости, усиливало авторитет в массах. Есть все основания предполагать, что он сам себя провозгласил мессией, во всяком случае, был не против, когда его таковым считали.

Кроме того, данные нумизматики сохранили имя второго лидера восстания священника Елиазара[81]81
  Schurer E. Op.cit. – P. 301.


[Закрыть]. Соответственно Бар-Кохба, видимо, исполнял роль военноначальника, а Елиазар стал религиозным вождем повстанцев. Это предположение если не отвергает, то занижает религиозную роль Симеона Бар-Кохбы. Возможно различные слои иудейского населения увидели в Симеоне Бар-Кохбе то, что они хотели в нем увидеть: одни – возможность освобождения, другие – будующий закат Иудеи.

На монетах, а также в письмах и документах самого Бар-Кохбы он предстает не более, как человек глубоко религиозный, следящий за строгим исполнением всех праздничных обрядов и ритуалов. Он нигде прямо не указывает на свое мессианство. В то же самое время Бар-Кохба выступает в образе энергичного и жесткого командующего, озабоченного мобилизацией всех людских и материальных ресурсов на борьбу с Римом, угрожающего подчиненным ему военачальникам суровыми карами за неповиновение.

Таким образом, в условиях широко распространенных в Палестине мессианских ожиданий Бар-Кохба помимо своей воли стал восприниматься отдельными приверженцами как Мессия, а противниками – как лжемессия.

Роль периодической печати в формировании общественного мнения России о внешней политике Германии во второй половине XIX века: имагологический подход

Наумова О. В.

магистрант исторического факультета МПГУ

Отношения между Россией и Германией играли определяющую роль в историческом развитии обеих стран в XX столетии. Две мировые войны, в ходе которых они сражались друг против друга, наложили свой отпечаток на последующий ход истории. После неопределенности середины 1990‑х гг. был взят курс на дальнейшее развитие двусторонних отношений, сотрудничество в экономической и политической сферах. Представляется, однако, что сохранение этой позитивной тенденции, выгодной и России, и Германии, требует в высшей степени внимательной и кропотливой работы по ее защите от возможных враждебных посягательств, в том числе и в сфере идей.

Как известно, предрассудки относительно «другого» (на уровне народов) обращаются в стереотипы коллективного сознания и являются вечными, «сохраняясь в виде устойчивых стереотипов, то замирающих, то оживляющихся и возрождающихся в определенных ситуациях»[82]82
  Оболенская С. В. Германия и немцы глазами русских (XIX век). – М., 2000. – С. 8.


[Закрыть]. Учитывая данное обстоятельство, изучение коллективных представлений народов друг о друге, механизмов их возникновения, распространения и изменения имеет сегодня особое значение.

Когда мы употребляем словосочетание «образ народа», «образ страны», мы вступаем в область научной дисциплины, которая изучает рецепцию (заимствование и приспособление определенным обществом социальных и культурных форм, возникших в другом обществе) и репрезентацию (представление одного в другом и посредством другого) своего мира или мира других. Имагология – неологизм от латинского imago, образа, т. е. наука об образах. Слово «имагология» появилось на страницах академических, в первую очередь социологических, изданий еще в 20‑х гг. XX в.[83]83
  Власть и образ: очерки потестарной имагологии / Отв. ред. М. А. Бойцов, Ф. Б. Успенский – СПб., 2010. – С. 5.


[Закрыть] Однако широкую известность эта область социогуманитаристики получила лишь с середины 50‑х гг. XX в. благодаря филологам, увлекшимся исследованием национальных образов в художественной литературе. Но только в конце XX в. стало ясно, что имагология обладает огромным гносеологическим потенциалом.

Происходящий сегодня в мире процесс глобализации ведет к размыванию и нивелированию национальной специфики во многих сферах общественного бытия. Это побуждает ученых активно заниматься в последнее время изучением того, что же собственно представляет собой феномен национальной идентичности. Историки активно разрабатывают проблематику формирования и эволюции национальных идентичностей различных народов в прошлом. Представления о том, что позволяет отдельным индивидам считать себя некой общностью, т. е. «своими», всегда неразрывно связаны с представлениями о том, что конкретно членов данной общности отличает от остальных, т. е. «чужих». Изучение данной проблематики связано с исследованием существующих у разных народов образов «других». В сферу имагологии входит теоретическое обоснование и раскрытие конкретных механизмов возникновения образа «чужого» («другого») у различных социальных, культурных и этнических общностей[84]84
  См.: Оболенская С. В. Указ. соч.


[Закрыть]. Помимо научной актуальности, изучение возникших в прошлом представлений разных народов друг о друге имеет и вполне практическое значение, поскольку стереотипы взаимного восприятия меняются довольно медленно. Сформировавшиеся достаточно давно образы, несмотря на изменившиеся условия, продолжают оказывать влияние на кросс-культурные отношения разных народов.

Картину мира другой страны или народа создают особые формообразующие механизмы – стереотипы, имиджи, образы. Стереотип – одно из самых древнейших средств формирования имагологической картины мира. Стереотипы восходят к родоплеменным отношениям, к понятиям «свой – чужой», к ранним периодам формирования этнического сознания. С Нового времени от понятия «стереотип» отделяется понятие «имидж». В рамках исследуемой проблемы имидж можно рассматривать как политический стереотип, выработанный государственной идеологией и ориентированный на геополитическую борьбу. Имидж «чужого» в глазах народа – это оружие власти, используемое для формирования сознания масс. Образ же представляет собой, скорее, стереотип, созданный искусством, в частности, художественной литературой. В нем отражается попытка воссоздания реальности во всей полноте и сложности. Зачастую образ претендует на опровержение стереотипа, сложившегося в национальном сознании в период зарождения международных отношений.

Факторы, влияющие на оформление имагологический картины мира, многообразны: природные условия (даже климат), географическое положение (близость-дальность, пограничность), цивилизационная и конфессиональная принадлежность, интенсивность и история межкультурных коммуникаций, особенности обычаев, быта, культуры воспринимаемой страны (народа). Агентами, формирующими восприятие «другого», выступают государство, церковь, органы политической пропаганды, средства массовой информации и т. п. Их усилия направлены на обработку общественного мнения как пространства бытования национальных образов/имиджей/стереотипов.

Сам термин «общественное мнение» используется в разных науках об обществе (философией, социологией, политологией) и не имеет общепринятого определения. Наиболее распространенным можно считать понимание общественного мнения как «способа существования массового сознания, в котором проявляется отношение (скрытое или явное) различных групп людей к событиям и процессам действительной жизни, затрагивающим их интересы и потребности»[85]85
  http://www.philosophydic.ru/obshhestvennoe-mnenie


[Закрыть]. Общественное мнение играет огромную роль в регуляции поведения индивидов и социальных групп. В поле зрения общественного мнения попадают, как правило, лишь те проблемы, события, факты, которые вызывают общественный интерес, отличаются актуальностью и в принципе допускают многозначное толкование, возможность дискуссии.

Современное понимание общественного мнения нельзя механистически переносить на российскую реальность XIX в. Круг лиц, способных оказать влияние на принимаемые самодержцем и его министрами решения и олицетворявших собою общественное мнение, был необычайно узок. К ним можно отнести придворное окружение монарха, верхушку бюрократии, высшее командование армии и флота, единичных представителей делового мира, ведущих издателей, редакторов и писателей. Их суммарная численность может быть выражена скорее в сотнях, чем в тысячах. Только по отношению к ним в рассматриваемую эпоху и можно использовать термин «общественное мнение».

Однако в модернизирующейся России начинали сказываться те же тенденции, что и в западноевропейских странах: во второй половине XIX в. роль создателей и выразителей общественного мнения активно примеряют на себя периодические издания, формирующие умонастроения представителей образованного класса, все более интересующегося политикой, в том числе и внешней. Иное дело крестьянство и городское простонародье. В литературе отмечалось, что в этой среде царили весьма неопределенные, порой фантастические представления о других народах[86]86
  Оболенская С. В. Указ соч. – С. 29.


[Закрыть]. Народные массы просто не знали о существовании некоторых европейских стран. Германии повезло больше, но и о том, велика ли эта страна, в каких отношениях германские государства находятся с Россией, народные представления были весьма смутны[87]87
  Там же. – С. 13.


[Закрыть].

Таким образом, можно, с известными допущениями, считать именно периодическую печать основным источником для исследования образов «другого» в общественном мнении как России, так и западноевропейских стран[88]88
  Оболенская С. В. Франко-прусская война и общественное мнение Германии и России. – М., 1977. – С. 8.


[Закрыть].

Пресса активно использовалась политической элитой «для обработки общественного мнения в своих интересах»[89]89
  Балуев Б. П. Политическая реакция 80‑х годов XIX века и русская журналистика. – М., 1971. – С. 11.


[Закрыть]. Периодические печатные издания не только отражали идеи и воззрения, распространенные в тех или иных кругах общества, но и формировали или корректировали позицию своих читателей. Одновременно они играли и активную роль в сфере выработки политических решений. В частности, такой признанный творец «общественного мнения», как М. Н. Катков, находившийся вне правительства, «почти четверть века оказывал серьезное влияние на политику самодержавия, не только выражая, но и усиливая, а зачастую и создавая мнения и настроения в «верхах», формируя там определенную точку зрения», тем самым идейно обосновывая и подготавливая те или иные правительственные меры[90]90
  Твардовская В. А. Идеолог пореформенного самодержавия. (М. Н. Катков и его издания). – М., 1978. – С. 3.


[Закрыть]. Сами органы печати вполне отдавали себе отчет о своих возможностях. Так, журнал «Вестник Европы», характеризуя сообщения органов германской печати по поводу переговоров Бисмарка в Гаштейне, указывал, что они «выражают собой общественное мнение, а это последнее служит выражением общественных и национальных интересов, которые в наши времена в решительные минуты действуют повелительно и на дипломатию»[91]91
  Т-ов М. Восточная политика Германии и обрусение // Вестник Европы. – 1872. – Т. 1. – Кн. 2. – С. 644.


[Закрыть].

Сознавала эту роль и российская политическая верхушка. Известны многочисленные случаи давления представителей власти на редакторов периодических изданий с целью оказать определенное (и выгодное правительству) влияние на общественное мнение. Е. М. Феоктистов описал примечательный эпизод, который позволяет понять отношение к общественному мнению ряда высших чиновников государства. Эта история была сообщена ему редактором газеты «Голос» А. А. Краевским. В 1871 г. было решено оказать давление на редакторов периодических изданий с целью добиться более благожелательного отношения в российской печати к Пруссии. Миссия была возложена на министра внутренних дел А. Е. Тимашева, который при встрече с редакторами утверждал, что именно от них зависит настрой общества, так как самостоятельного общественного мнения в России не существует. Представление о процессе формирования общественного мнения самого Феоктистова, в следующее царствование возглавившего Главное управление по делам печати МВД, было довольно лестным для газет и журналов: «… каждый читает утром, за чашкой кофе, газету и в течение дня пробавляется тою мудростью, которую он в газете прочитал»[92]92
  Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. 1848–1896 // За кулисами политики / Е. М. Феоктистов, В. Д. Новицкий, Ф. Лир, М. Э. Клейнмихель. – М., 2001. – С. 77.


[Закрыть].

Необходимо отметить, что внешняя политика Германии конца XIX в. находилась в центре внимания общественного мнения России и вполне адекватно отражалась им. Ведущие периодические издания вскрывали движущие мотивы политики соседнего государства и давали, в основном, реалистические прогнозы развития ситуации. Стоит отметить и стремление сохранить равноправные, взаимовыгодные, дружественные отношения между державами, которое разделялось представителями всех идейных направлений общественного мнения России. Остается только сожалеть, что ход событий не позволил в полной мере воплотиться этому стремлению в жизнь.

Исторический фильм. К проблеме определения жанра игрового кино

Закиров О. А.

кандидат исторических наук

Большой популярностью в игровом (художественном) кино пользуется исторический жанр. Обращением к истории отмечены многие важнейшие для начала национальных кинематографий мира фильмы: в США «Рождение нации» (реж. Д. Гриффит, 1915 г.), в Италии «Кабирия» (реж. Д. Пастроне, 1914 г.) и др. Началом российского национального кинопроизводства принято считать выход в 1908 г. первого русского игрового фильма «Стенька Разин, или Понизовая вольница» (режиссер В. Ф. Ромашков). Очевидно, что «Стенька Разин» – исторический фильм, но на самом деле по своей жанровой сути он является довольно сложным произведением. К. Э. Разлогов отметил: «Название фильма напоминает нам, с одной стороны, о русской истории XVII в. (крестьянское восстание под предводительством Степана Разина), с другой – о многочисленных народных сказаниях о жизни атамана. Среди них наибольшей известностью пользовалась и пользуется песня, начинающаяся знаменитыми словами: «Из-за острова на стрежень». Этот последний источник <…> послужил основой для создания фильма, драматургическая хаотичность которого оказывается весьма поучительной»[93]93
  Разлогов К. Э. Мировое кино. История искусства экрана. – М., 2011. – С. 59.


[Закрыть]. Поучительно и то, что первенец отечественного игрового кино сочетает в себе черты и исторического фильма, и экранизации, и приключенческой ленты, и даже музыкальной картины или клипа. Последнее не должно удивлять: 1908 г. – время немого кино, но производитель картины А. О. Дранков заказал известному композитору М. М. Ипполитову-Иванову музыку, а ноты и граммофонную пластинку рассылал вместе с копиями фильма для сопровождения показов[94]94
  Соболев Р. П. Люди и фильмы русского дореволюционного кино. – М., 1961. – С. 14.


[Закрыть].

Проблема обособления и определения исторического направления в игровом кино, существенная уже в первые годы развития кинематографа, остается актуальной и сегодня. Историки, культурологи, искусствоведы и другие исследователи, обращающие свое внимание к фильмам этого направления, пытаются выработать определение игрового исторического фильма. Выявление признаков этого явления и его сущностных черт зависит от избранных критериев. В разных странах и разных научных традициях само понятие истории трактуется неодинаково. Следовательно, к историческим фильмам могут быть отнесены экранные произведения, существенно отличающиеся по содержанию и форме. Кроме того, понятие исторического фильма меняется во времени. В данной статье предпринята попытка осветить общее представление об историческом игровом кинофильме, утвердившееся в отечественной науке. Так же целесообразно связать его с конкретикой, осветить специфику бытования этого понятия в отечественной кинокультуре на одном из важнейших этапов ее развития – этапе 1930‑1950‑х гг.

В советском энциклопедическом словаре кино дано следующее определение: «Исторический фильм – произведение киноискусства, сюжет которого основан на изображении реальных событий и, как правило, реальных персонажей исторического прошлого»[95]95
  Исторический фильм // Энциклопедический словарь кино. – С. 156.


[Закрыть]. Данное определение в целом характеризует очевидную специфику фильмов исторического жанра. Хотя отдельные моменты требуют особого внимания. Автор словарной статьи киновед Л. К. Козлов тонко – на уровне употребления слов – отразил в краткой формулировке две большие проблемы. Первая проблема – соотношение истории-реальности и истории-текста. Дважды употребляя в своем определении слово «реальных», Козлов помещает между ними оборот «как правило», указывающий на закономерность и одновременно ставящий ее под сомнение. Кроме того, говорится о событиях и персонажах «исторического прошлого». И в этом вторая проблема – проблема временного промежутка, который позволяет нам воспринимать события прошлого как исторические, позволяет отделить их от современности.

Данные научные проблемы интересно рассмотреть в связи с примерами кинофильмов. Картина «Георгий Саакадзе» советского грузинского режиссера М. Э. Чиаурели (1‑я серия вышла в 1942 г.; 2‑я – в 1943 г.). Содержание фильма не раскрывало всех перипетий насыщенной событиями жизни военного и государственного деятеля Грузии Георгия Саакадзе (1570–1629 гг.). В картине биография Саакадзе изложена в значительной степени условно. Многие его деяния (даже более позднего периода) привязаны ко времени царствования Луарсаба II, правившего в 1606–1614 гг. Картли – одной из областей Грузии, ставшей основой её государственности. Многие распространенные взгляды, получившие отражение в фильме (незнатное азнаурское происхождение Саакадзе; то, что он привел войска персов в Грузию), ставятся под сомнение и опровергаются. Фильм не дает представления об исторической дистанции между показанными событиями, которая порой измерялась годами. (Впрочем, подобные моменты присущи большинству исторических фильмов).

Многие сцены картины «Георгий Саакадзе» являются историческим текстом, весьма условно относимым к исторической реальности. Но изображение реально существовавших фигур, художественная убедительность, преподнесение под жанровым определением «исторический фильм» заставляют зрителей поверить, что в реальности все происходило так, как показано в фильме. Тем самым история-текст, преподносимая с экрана, воспринимается как историческая реальность. Значительную роль здесь играют исключительные возможности воздействия произведений аудиовизуальной культуры на психику зрителя. Изображение прошлого становится реальным элементом исторического сознания зрителя, формирует его историческую память. Исторический фильм оказывает на зрителя порой даже более сильное воздействие, чем фильмы других жанров. Е. А. Добренко заметил: «Проблема, как представляется, связана с самим жанром исторического фильма: в отличие от мюзикла, драмы или научной фантастики он непосредственно апеллирует к реальности; в нем действуют «реальные исторические личности», в нем совершаются «реальные исторические события», и, наконец, в нем материализуется история»[96]96
  Добренко Е. А. Музей революции: советское кино и сталинский исторический нарратив. – М., 2008. – С. 26.


[Закрыть].

Второй пример – фильм братьев Васильевых «Чапаев», повествующий о событиях Гражданской войны. Сегодняшним зрителем он воспринимается как исторический – минуло более девяти десятков лет с изображаемых в нем событий. Но когда он вышел в 1934 г. на экраны, многие события и сама эпоха были недавним прошлым для большинства советских зрителей. И тогда к фильму относились не как к произведению об историческом (далеком) прошлом, а почти как кинокартине о современности. Жанр историко-революционного фильма был в СССР заметно обособлен от исторического, играл свою значительную роль.

Сегодняшний зритель среднего возраста вряд ли назовет историческим фильм о реальных политических событиях 1980‑1990‑х гг. Таких картин в последнее время прошло по нашим кино– и телеэкранам довольно много (например, фильм «Ельцин. Три дня в августе», реж. А. А. Мохов, 2011 г.). Может быть, такой фильм действительно основан на реальных фактах, но воспринимать его как исторический сложно. Описываемые в нем события – это уже история, но это история, вершившаяся «на нашей памяти», часть собственной биографии большей части населения. Краткость временной дистанции от революционных событий была в СССР 1930‑1950‑х гг. одной из причин отделения историко-революционных картин от исторических. Хотя по сути одни являлись подвидом других, и вполне осознавалась их тесная взаимосвязь. Но между данными направлениями советского кино были значительные содержательные и функциональные отличия.

Историческими для этого периода логично рассматривать фильмы об исторических сюжетах, происходивших до 1917 г., о дореволюционных событиях разных веков. Собственно с революции советские идеологи начинали новую историю человечества, совершенно новый ее этап. С середины 1930‑х гг. изменялось отношение к дореволюционной истории. Начался поиск не только того, что разделяло Российскую империю и СССР, но и поиск того, что связывало многовековую российскую государственность с первым в мире социалистическим государством. Если перед историко-революционными фильмами всегда стояла задача обосновать необходимость социалистической революции, ее прогрессивное и благотворное значение, то у фильмов о дореволюционном прошлом были более широкие функции. С одной стороны, в них должны были показываться негативные черты прошлого, обосновывающие революционные перемены. С другой стороны, нужно было показывать то прогрессивное, что имело место в прошлом: восстания («Пугачёв», реж. П. П. Петров-Бытов, 1937 г.; «Салават Юлаев», реж. Я. А. Протазанов, 1941 г.); изобретения и открытия, культуру и таланты народа («Первопечатник Иван Фёдоров», реж. Г. А. Левкоев, 1941 г.) и т. д. Международная напряжённость требовала укрепления патриотизма, государственнических идеалов. Все это вело к переменам в исторической идеологии. Появлялись фильмы о царях, полководцах, общественных и культурных деятелях («Петр Первый», реж. В. М. Петров, 1‑я сер. 1937 г., 2‑я – 1939 г.; «Давид-Бек», реж. А. И. Бек-Назаров, 1944 г.; «Давид Гурамишвили», реж. Н. К. Санишвили, И. М. Туманишвили, 1946 г.). Перед этими картинами ставились другие цели, более сложные и неоднозначные, чем задачи уничижения дореволюционного прошлого.

Советский исторический фильм имел разные, порой противоречащие друг другу функции. Различие задач, ставившихся перед фильмами, тематические и сюжетные отличия вызывали появление специфических наименований. Выделяли порой отраслевые разновидности. Так, кинопроект 1941 г. «Мертвая петля» (о начале русской авиации) некоторые современники назвали «историко-авиационным фильмом»[97]97
  РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 125. Д. 71. Л. 84.


[Закрыть]. Хотя подобные случаи не так часты, но они были. В то же время в других жанрах советского кино подобное почти не наблюдалось (не делили, например, спортивно-футбольный и спортивно-боксерский фильмы).

Встречаются в источниках многие специфические наименования. Примером могут служить выступления В. И. Пудовкина, датируемые 1945 г. Он говорил о «национально-исторических» фильмах, подразумевая исторические картины, снятые на национальном материале в республиках (кроме РСФСР)[98]98
  Пудовкин В. И. Соб. соч. в 3 т. – М., 1974–1976. – Т. 2. – С. 229.


[Закрыть]. Он говорил о военно-историческом фильме, относя к нему картины о военачальниках («Суворов», реж. В. И. Пудовкин, 1941 г.; «Кутузов», реж. В. М. Петров, 1944 г.) и фильмы о государственных деятелях, правителях и полководцах («Александр Невский», реж. С. М. Эйзенштейн, 1938 г.)[99]99
  Пудовкин В. И. Соб. соч. – Т. 2. – С. 235.


[Закрыть]. Исторические фильмы о деятелях науки и культуры Пудовкин в одних своих выступлениях обобщал названием историко-биографических (или просто биографических)[100]100
  Там же. – С. 229, 236.


[Закрыть], а в другом выступлении (на обсуждении тематического плана художественных фильмов на 1945 г.) он указывал: «В темплане нет того, чем мы гордимся в области нашей, русской культуры. Как будто бы этому должен был быть посвящен раздел историко-биографический. Кстати, это – неправильное название, оно ничего не определяет. В этом разделе есть один Глинка. Я не вижу науки. Наука отведена в область научно-технического фильма. В разговорах проскальзывали такие имена, как Ломоносов, Менделеев, Толстой, но чувствовалось, что этим сценариям не придали достойного значения, не собрали их сознательно в крупный раздел, который нужно двигать и организовать»[101]101
  Пудовкин В. И. Соб. соч. – Т. 3. – С. 322.


[Закрыть].

Очевидно, что даже один крупный режиссер и теоретик кино примерно в одно и тоже время путался в определениях разных направлений, поджанров и тематических групп советского исторического кино. Как бы то ни было, именно наименование «исторический фильм» было самым распространенным, общим и часто употребляемым в 1930‑1940‑х гг.

Понятие историко-биографический фильм требует особых уточнений. В основной массе исторические фильмы сталинского времени, так или иначе, основывались на биографиях каких-либо исторических личностей. Большинство названий исторических картин содержат имена собственные. Порой даже более обобщенные и поэтические названия сценариев превращались в конкретные именные названия снятых картин (сценарий 1937 г. «Русь» в итоге воплотился в фильм «Александр Невский» 1938 г.).