Текст книги "«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка"

Те офицеры, которые по генерал-адмирале командовать будут, могут в даваемых ими указах угрозы прибавить, чтобы тем большей ревностью люди к действию приведены были, однако имеют при том совершенно воздержаться от всех поносных и чести касающихся слов и излишнего наказания не по регламенту. (кн. 5, гл. 1, 14).

Также никто из офицеров да не дерзает обретающимся под своей командой рядовым без заслуженной вины никакое наказание чинить, или за вину чрез меру, но должны за каждую вину по артикулу. (кн. 5, гл. 1, 15).

Если кто, стоя на своей вахте, найдется спящим, на пути едучи к неприятелю, если он офицер, лишен будет живота, а рядовой жестоко наказан будет биением кошками у шпиля (кн. 5, гл. 2, 24).

Если часовой пренебрежет известить офицерам о шлюпке, приходящей или отходящей от корабля, будет наказан однократным гонянием по кораблю и биением от людей корабельных кошками (кн. 5, гл. 2, 29).

Если кто во время боя или в виду неприятеля или на брандвахте будет шумен[74]74
  Окажется пьян.


[Закрыть], тот живота будет лишен, как офицер, так и рядовой (кн. 5, гл. 2, 30).

Когда кто шумен напьется, и в шумстве своем врученное свое дело пренебрежет, или что злое учинит, по вине с большей жестокостью наказан имеет быть, как пренебрегатель своей должности (кн. 5, гл. 2, 31).

Как вышний, так и нижний офицер да не дерзает корабельных служителей своих подчиненных к своей частной службе и пользе, хотя с платежом или без платежа, на трудную и тяжкую работу принуждать, а кто против этого артикула учинит, лишится чина и имения своего (кн. 5, гл. 3, 44).

Надлежит солдату всегда смотреть, чтоб ружье его всегда цело и чисто было. Кто в том ленив явится, имеет от офицера своего наказан быть (кн. 5, гл. 4, 50).

Кто себя больным нарочно учинит или суставы свои переломает и к службе непотребным учинит в надежде отставленным быть от службы, того надлежит бить кнутом и, ноздри вырвав, на галеру сослать (кн. 5, гл. 5, 56).

Хотя случится, что жалованье не исправно и в положенное время дано будет, однако же, несмотря на то, имеют офицеры и рядовые службу охотно отправлять и до тех пор терпеть, пока удовольствованы будут (кн. 5, гл. 6, 60).

Кто к неприятелю перебежит, того имя к виселице прибито, и тот как нарушитель присяги шельмой и изменником публично объявлен имеет быть, и если он пойман будет, без всякой милости и процесса повесить его надлежит (кн. 5, гл. 8, 66).

Те кто во время боя оставят свои места, чтобы укрыться, будут казнены смертью (кн. 5, гл. 9, 67).

Если подчиненные офицеры и рядовые командира корабля принудят к сдаче корабля, тогда имеют все офицеры и рядовые чести, пожитков и живота лишены быть (кн. 5, гл. 10, 72).

Если же офицеры, матросы и солдаты без всякой причины допустят командира своего корабль сдать или из линии боевой уйти без законной причины и ему от того не отсоветуют или в том его не удержат, тогда все офицеры казнены будут смертью, а прочие по жребию через десятого повешены (кн. 5, гл. 10, 73).

Никто да не дерзает убить пленных, которым уже пощада обещана, под потерянием чести и живота (кн. 5, гл. 11, 77).

Как офицеры, так и рядовые да не дерзают о воинских делах во флоте что писать или о том с другими корреспондовать, под потерянием чести и живота (кн. 5, гл. 12, 84).

Кто от неприятеля патенты или манифесты приняв, не объявит и раздаст людям или разбросает, тот казнен будет смертью (кн. 5, гл. 12, 87).

Все непристойные, подозрительные сходбища и собрания воинских людей, хотя для советов каких-нибудь [хоть и не для зла] или для челобитья, чтоб общую челобитную писать, чрез что возмущения или бунт могут учиниться, чрез этот артикул имеют быть совершенно запрещены (кн. 5, гл. 13, 90).

Если учинится ссора, брань или драка между рядовыми, чтоб никто не дерзал товарищей своих или других на помощь призывать… А если кто это учинит, того с помощниками повесить (кн. 5, гл. 13, 94).

Для остерегания всякого случая надлежит при зачатии таких драк посторонним ссорящихся приятельски помирить пытаться… (кн. 5, гл. 13, 97).

Если офицер товарища своего дерзнет бить на берегу, тот будет лишен чина на время и должен будет заплатить обиженному жалованья его за полгода, больше или меньше, по рассмотрению воинского суда (кн. 5, гл. 13, 99).

Кто пасквили или ругательные письма тайно сочинит и тем кому бесчестие учинит, тому надлежит наказание такое учинить, что довелось бы тому, против кого он писал, если бы он в том виноват был (кн. 5, гл. 14, 103).

Если кто другого, не одумавшись, с сердца или, не опамятовясь, бранными словами выбранит, тот пред судом у обиженного христианского прощения имеет просить и если очень жестоко бранил, то сверх того наказанием денежным наказан будет (кн. 5, гл. 14, 105).

Если кто после бранных слов боем или иным своевольством отмщать будет, тот право свое на удовлетворение тем потерял. (кн. 5, гл. 14, 106).

Если кто отрока осквернит или мужеложствует, те имеют быть наказаны. (кн. 5, гл. 15, 119).

Ели кто женский пол изнасилует, за то тот живота лишен да будет или вечно на галеру сослан, по силе дела (кн. 5, гл. 15, 120).

Посланные на берег свой или неприятельский не дерзают никакой обиды чинить под таким штрафом или наказанием, как если бы они обиду учинили между своими товарищами. (кн. 5, гл. 17, 123).

Когда высажены будут на берег для десанта, тогда всякий имеет свою должность отправлять по уставам, писанным для сухопутной армии. (кн. 5, гл. 19, 146).

(Законодательство Петра I)

Глава 2
Век золотой Екатерины

А.П. Соколов. Гогландская морская битва

Гогладская битва (1788 г.) показывает, что если даже русским морякам чего-то не доставало по части морской выучки, то это с лихвой компенсировалось храбростью и стойкостью в бою. Этот же эпизод может служить прекрасной иллюстрацией того факта, что мужество экипажей должно подкрепляться творческим использованием тактики, дальновидностью и упорным достижением конечной цели – уничтожения неприятельского флота – командирами кораблей.

Наша битва со шведами при Гогланде, одна из кровопролитнейших морских битв, имела такое решительное влияние на всю кампанию 1788 года, что при описании ее изложение предшествующих и последующих ей обстоятельств будет совершенно необходимо.

В начале 1788 года, имея войну с турками, мы готовили в Кронштадте эскадру для посылки в архипелаг. Для наблюдения за движениями шведов были командированы три фрегата: один к Свеаборгу, другой к Гангэудду[75]75
  К Г ангуту.


[Закрыть], третий к Карлскроне, и, как война не была еще объявлена, то в начале июня отправились к Копенгагену наши 3 стопушечных корабля и 4 транспорта – часть назначавшейся в Средиземное море эскадры, посланная вперед, чтобы заблаговременно исправиться там и не задержать остальных судов. Этой частью командовал вице-адмирал фон Дезин. 10 июня у Готланда встретил он шведскую эскадру, состоявшую из 12 кораблей, 3 фрегатов и 2 бомбардирских судов под командой брата короля Густава III генерал-адмирала герцога Зюдер-манландского.

…Спустя еще две недели, именно, в ночи на 27 июня, наши фрегаты – «Ярославец» и «Гектор» – увидели неприятельский флот уже у Суропа (по западную сторону Ревеля) и согласились идти с этим известием одному в Кронштадт, другому в Ревель. Ветер для них был противный и очень тихий, почему лавировка была безвыигрышна, и вскоре шведский флот окружил их. В 8 часу утра командир «Ярославца» кап. 2 р. Бордаков, вероятно догадываясь о готовившейся ему участи и желая поскорее выйти из неопределенного положения, отсалютовал 11 выстрелами; вместо ответа с адмиральского неприятельского корабля пустили ему под корму три ядра. Бордаков послал офицера, чтобы узнать причины такого поступка с ним, но посланного офицера арестовали и, переменив на шлюпке гребцов, послали на ней своего офицера с требованием немедленной сдачи: уже восемь дней, как была объявлена война. Посоветовавшись с обер– и унтер-офицерами, Бордаков решил сдаться и в исходе 9-го часа спустил флаг, гюйс и вымпел. Другой фрегат «Гектор», под командой кап. – лейт. Колокольцева, в это время лежал в дрейфе и по первому требованию тоже сдался.

Так несчастливо для нас началась эта война, кончившаяся так славно!..

Наши действительные морские силы состояли тогда из следующего числа судов:

Очевидно, что шведам было бы выгоднее начать войну с нами тогда, когда ушли бы назначенные в Средиземное море лучшие суда – 15 кораблей и 6 фрегатов; но, с другой стороны можно предположить, что одним из главнейших условий союза Швеции с Турцией было не пропускать наш флот за Балтийское море.

С.К. Грейг

Начальство над нашим флотом было поручено Самуилу Карловичу Грейгу. Шотландец родом, сын вольного моряка, Грейг был моряк весьма сведущий, осторожный, но решительный, в летах еще – ему было пятьдесят три года.

В самый день объявления манифеста[76]76
  О войне.


[Закрыть]29 июня Грейг снялся с кронштадтского рейда с 17 линейными кораблями (1 – 100-пуш., 8 – 84-пуш. и 8 – 66-пуш.) и пошел навстречу неприятельскому флоту. Около полудня 6 июля юго-западнее Гогланда неприятельские флота встретились.

Ветер был тихий, нам попутный, от OSO; у нас держали все возможные паруса и в 4 часу пополудни стали сближаться со шведским флотом, лежащим в линии (15 кораб. 70– и 60-пуш. и 8 линейных фрегатов).

В 4 часа наш флот тоже выстроился в линию и начал спускаться корабль на корабль, линия на линию, не покушаясь на хитрые движения: силе и мужеству противопоставляя силу и мужество.

Битва началась в 5 часов пополудни, но не вдруг[77]77
  Не сразу.


[Закрыть] – первые выстрелы последовали с передовых кораблей авангарда, вышедшего вперед и прежде, чем был поднят сигнал «вступить в бой».

Рассмотрим подробности этой битвы, продолжавшейся сряду четыре часа и кончившейся страшным с обеих сторон истреблением.

Передовой корабль «Болеслав» вскоре после вступления в битву, поворотил по ветру (от повреждений, вероятно), прошел между обеих линий и на прежний галс привел уже в арьергарде. Второй спереди корабль «Иоанн Богослов» через полчаса после вступления в дело получил подводную пробоину, от которой вода возвысилась до 45 дюймов; имея притом перебитыми многие снасти, этот корабль кинулся к ветру – высланный катер, чтобы забуксировать нос, вскоре был разбит ядрами, прочие гребные суда были также повреждены – сам собой поворотил против ветра и упал ниже других, и около часа лежал на этом галсе, будучи вне выстрелов; наконец, он встретился с каким-то шведским кораблем и стал биться с ним[78]78
  Командир корабля капитан Валронт был приговорен к смертной казни, помилован и записан в матросы.


[Закрыть].

Третий корабль «Всеслав», по уходе передних двух, бился один с тремя неприятельскими кораблями, перед концом битвы принудил их спуститься, и сам, имея большие повреждения, выбуксировался за линию, к арьергарду.

Адмирал, бывший на корабле «Ростислав», сначала дрался с генерал-адмиральским кораблем, но через полчаса, будучи осаживаем «Мстиславом», который все пятился назад, вышел на ветер и, обойдя передние два корабля, вступил в линию между кораблями «Петр» и «Елена».

Переходим к арьергарду: самый задний корабль «Дерис», еще не дойдя на выстрел, из опасения быть поставленным в два огня поворотил на другой галс и вовсе не участвовал в битве[79]79
  Командир корабля капитан Коковцов был разжалован в матросы навечно.


[Закрыть]. Второй сзади «Память «Евстафия» два часа дрался против трех кораблей, но имея много подводных пробоин, отчего вода возвысилась до 60 дюймов и значительные повреждения в вооружении, тоже вышел за линию[80]80
  Командир корабля капитан Баранов за то, что не употребил средства к заделыванию пробоин, был разжалован на месяц в рядовые, а после исключен из службы.


[Закрыть]. Корабль «Владислав», более других потерпевший от повреждений, совсем упал под ветер и был обстреливаем с носа, с кормы и с бортов; и только в 10 часу вечера, имея убитыми и ранеными 257 человек, капитан Берх, по совету с офицерами, решил сдаться. Команда была на все готова. Когда ей объявили о намерении сдаться, отвечала единогласно: «Отец наш, делай, что хочешь, мы отдаемся тебе в полную власть».

Прочие корабли дрались, кому как удобнее, нередко один с двумя и тремя неприятельскими кораблями; иногда, может быть, наоборот – два, три с одним; вероятно, попадали и друг в друга. Но дрались отчаянно.

В 9-м часу вся шведская линия спустилась, а за ней и наша, но вскоре затем шведы и мы снова привели к ветру, уже в полном расстройстве линий. Тогда наш адмиральский корабль дрался с вице-адмиральским шведским и принудил его спустить флаг. В 10-м часу шведы стали отступать – наступала ночь – и наш адмирал поднял сигнал «прекратить сражение».

Через полчаса к адмиралу был привезен его пленник г. вице-адмирал граф Вахмейстер. Пленный корабль был 70-пушечный, назывался «Принц Густав»; на нем убитых и раненых 200 человек. Радуясь победе, тогда Грейг еще не знал об участи своего корабля «Владислав».

Так кончилась эта битва, продолжительная и кровопролитная, с обеих сторон упорная, но неискусная. Неприятель был сильнее нас числом судов и, вероятно, количеством орудий. Шведы имели над нами огромное, не замечаемое тактиками преимущество – флот их уже более месяца ходил в море, команды его, следовательно, свыклись и приучились к маневрам, а наш только что вышел из порта, имея притом множество рекрутов. И при всем этом мы победили. Последствия этого были весьма важными.

Шведский флот после этой битвы ушел за Свеаборг. Эскадра Грейга, исправившись и заменив очень поврежденные корабли новыми, подойдя к Свеаборгу, увидела вышедшие оттуда 4 корабля, которые тут же побежали в порт; но один из них – 64-пушечный «Принц Густав-Адольф» – сел на камень и дался нам. Сняв команду, его сожгли.

Потом наша эскадра отошла к Ревелю и учинила самый бдительный надзор за Свеаборгом. Множество больных на флоте – необходимое следствие тогдашних плаваний – и затруднительное снабжение водой были сами побудительными и весьма основательными причинами не держаться постоянно в море. В половине августа был учрежден постоянный пост у Гангэудда, состоящий из 3 кораблей и 2 фрегатов – этим было совершенно прекращено сообщение Финляндии со Швецией. Поэтому шведский флот в Свеаборге терпел крайнюю нужду и много раз покушался выйти оттуда.

Приближалась зима, и в начале октября повелено было кончить кампанию, которая, как было сказано в указе на имя Грейга, «делала нашим немало пользы, а вам большую честь приносит». Условия наших портов, из которых один – Кронштадт – рано покрывается льдом, а другой – Ревель – тесен и неудобен, принудили нас кончить кампанию раньше, чем следовало. Надеялись, впрочем, что шведы не рискнут выйти из Свеаборга в такую позднюю пору. Но шведы только и выжидали: 9 ноября вышли из Свеаборга, никем не стерегомого, и благополучно достигли Карлскроны.

Война продлилась еще два года.

(Морской сборник, 1849, т.2, № 5, с. 323–337)

Мичманы

Эландское морское сражение (1789 г.) хоть и не имело решительных результатов, но было довольно жарким делом. Примечательно, что на русских кораблях сражались не только русские моряки. Так высоко стояло имя Великой Екатерины и слава русского имени, что даже представители гордого Альбиона почитали за честь служить русскому флагу и служили честно.

Р.И. Бортвиг из английской службы поступил на наш флот мичманом и 15 июля 1789 года на 66-пушечном корабле «Дерись» под командой капитана [Джеймса] Престона участвовал в сражении со шведским флотом при Борнгольме [81]81
  Имеется в виду Эландское морское сражение, состоявшееся 15 июля 1789 г.


[Закрыть]. Генерал-адмирал шведского флота принц Сидор Ермолаевич – так наши матросы величали принца Зюдерманландского – сильно теснил наш авангард. Корабль «Дерись» долго производил меткую пальбу, но вдруг уклонился из линии и сделал сигнал «терплю бедствие!» В это время у него из фор-люка и носовых портов повалил густой дым. Через полчаса дым исчез, и на корабле спустили сигнал бедствия. После вот что узнали: на этом корабле в нижнем деке разорвало сперва одну, потом другую и третью пушку. Убитых и раненых была пропасть; пушечная прислуга в ужасе не смела приступить к орудиям – огонь прекратился! Капитан Престон послал Бортвига пособить делу. И он, схватив фитиль, крикнул команде: «Не бойтесь, ребята, глядите – я буду палить, а вы заряжай да наводи!» Но так как он был близорук, то не мог фитилем попасть на запал, и гардемарины начали спрашивать, отчего это у вас руки трясутся [82]82
  Гардемарины насмешничали, полагая, что руки у Бортвига трясутся от страха.


[Закрыть]? Он прехладнокровно вынул очки, надел их и тотчас выпалил, сказав: «Вот вам ответ, молодые дураки!» Гардемарины навели другую пушку, Бортвиг выпалил и, обратившись к команде, приказал возобновить огонь из прочих орудий – и вот снова заиграли пушки. Бортвиг, переходя от одного орудия к другому, выпалил еще несколько раз. Последнее орудие, стоящее около фор-люка, разорвало: казенная часть рассыпалась в песок, дульная часть вылетела за борт, огонь брызнул во все стороны, и в шкиперской каюте, около выхода из крюйт-камеры находившейся, возник пожар.

Первая пожарная партия во главе с мичманом Иваном Осокиным кинулась выносить тлеющий хлам. Офицер этот наложил на крюйт-камеру глухой люк, набросил на него мокрый войлок, поставил кадки и ведра с водой. Людям приказал из ручных брандспойтов беспрестанно окачивать переборки, сказав гардемарину: «Ну, любезный, наша участь одинакова – ты задохнешься в дыму, а не можешь уйти отсюда, я же должен сгореть или потушить пожар». Потом, бросившись в шкиперскую каюту, громко крикнул на оробевших людей, несмело подступавших к горевшей пеньке, схватил ее в охапку, завернул в несколько мокрых войлоков и в брезент и передал людям вынести наверх и выбросить за борт. Многие, задыхаясь от дыма, падали без чувств. По счастью, пожар скоро был потушен.

При разрыве последней пушки убило одного гардемарина и много прислуги переранило. Бортвига, полумертвого, на решетчатом люке снесли в кубрик. Очки сохранили ему глаза: передняя часть у стекол сделалась от чугунных брызг совершенно матовой, и очки так впились в переносицу, что надо было приложить усилие, чтобы их снять. Брови и покров со лба заворочены на темя; правая щека, равно как вся грудь и плечи, проникнутые чугунным песком, образовали ушиб, покрытый сотней маленьких ранок, из которых вынимали частицы сукна, полотна и волос. Левая щека от носа сорвана и закинута была на ухо. Нос и верхняя губа в двух местах были рассечены, и одной ноздри недоставало. Нижняя губа, тоже рассеченная пополам, висела на подбородке; вся кисть правой руки разорвана, на двух пальцев не хватало трех суставов. Обломком станины перебило ему ногу выше колена.

По счастью, на корабле был дивный медик; он из обрывков лицевого покрова вновь воссоздал лицо Бортвига. Когда надо было сшивать части лица, белый шелк закончился, и потому распустили черный шейный платок, скрутили шелковинки и употребили в дело, отчего лицо выздоровевшего Бортвига было татуировано, как у самого отчаянного дикаря. Впоследствии бритье доставляло истинное мучение бедному Бортвигу, и он очистил лицо, выщипывая по волоску. Рука его зажила, но ладони в ней не было, и кисть представляла что-то вроде вареной куриной лапки. Нога тоже срослась, но он долго ходил на костылях.

Бортвиг до Борнгольмского сражения был редкий красавец! Настоящее же его положение возбудило любопытство в самой императрице, и она пожелала видеть как портрет Бортвига, так и самого его. Увидев Бортвига, она изумилась. С полным участием она изволила сказать: «Душевно сожалею, сэр Роберт Бортвиг об утрате благородной вашей физиономии, но теперешнее состояние вашего лица ясно свидетельствует о воинской вашей отваге и доблести и потому не менее привлекательно».

– Ваше Императорское Величество, – отвечал Бортвиг. – Я не жалею о потере наружности, но благодарю Бога за сохранение глаз, без которых был бы лишен истинного счастья видеть мою Всемилостивейшую Государыню.

Государыня изволила пожаловать ему руку. Лишь только императрица удалилась, одна особа из ее свиты, подойдя к Бортвигу и подавая портрет его и золотую табакерку, присовокупила: «Ее Императорское Величество просит вас табакерку сохранить на память и 500 червонцев употребить на поддержание здоровья, и в нуждах ваших прямо обращаться к Государю Цесаревичу».

(Морской сборник, 1855, № 6, с. 80–85)

«Перекрестили»

Множество адмиралов и офицеров русского флота были иностранцами и верно служили своему новому отечеству и его государям. При этом они, как правило, «обзаводились» и русскими именами. О том, как это происходило, повествует вице-адмирал Иван Иванович фон Шанц, по происхождению шведский дворянин.

Перед самым обедом пришел лейтенант Саликов, весельчак, добрый малый, в полном смысле слова новгородец. Во время своей продолжительной службы в Свеаборге он выучился кое-как болтать по-шведски и потому спустя несколько секунд после представления заговорил со мной на родном моем языке, без дальних околичностей называя меня по-приятельски «ты».

– Позволь спросить твое имя, любезный братец?

– Эбергард, – отвечал я.

– А как зовут отца моего братца? – допрашивал Саликов.

– Также Эбергард, – сказал я и, желая объяснить ему значение этого имени, выстрелил в моего названного братца целой тирадой из моей родословной.

– Ну, ну, не горячись, братец ты мой, верю, что ты коренной дворянин, но все-таки имя Эбергард ни к черту не годится. Неужели у твоего отца нет лучшего имени, чтобы было из чего выбрать? Неужели ты воображаешь, чтобы кто-нибудь, и в особенности наши митрофаны, могли бы запомнить: Эбергард Эбергардович. Да я могу тебя уверить, что с таким замысловатым именем ты во флоте просто пропадешь; право, пропадешь! Вот что, приятель.

– Как же быть; отец мой кроме имени Эбергард имеет еще другое – Юхан.

– Ага! Юхан, ну вот это прекрасно! Следовательно, мы будем тебя называть Юхан Юханович, или просто, по-русски, Иван Иванович; вот имя, которое, я тебя уверяю, сам черт никогда не забудет – настоящее, казенное – и дело с концом, – притом же и меня самого зовут Иваном.

Проговорив все это, заливаясь добродушнейшим смехом, он крикнул вестового и сказал: «Вот тебе, Ванька, барин; помни, что его зовут Иваном Ивановичем; что же касается фамилии, то конечно тебе до нее нет ровно никакого дела!..»

(Шанц И.И. фон Первые шаги на поприще морской службы, с. 23–24)