Текст книги "«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка"

На другой день французские комиссары явились на корабль адмирала для утверждения и обмена условиями; туда приехал также и турецкий адмирал Кадыр-бей. Во время сей капитуляции они заседали вместе с адмиралом Ушаковым, и тут решилась участь Корфу.

День 21-го февраля был для всей эскадры самым радостным. Едва было совершено дело капитуляции, как прибыл из Санкт-Петербурга фельдъегерь, привезший от Государя Императора знаки монаршего его благоволения к адмиралу Ушакову. Сей уважаемый и любимый всеми начальник удостоился получить бриллиантовые знаки ордена св. Александра Невского и командорский крест ордена св. Иоанна Иерусалимского. Все представления его об отличившихся были утверждены, и эскадра украсилась множеством знаков отличия св. Анны 2-го и 3-го классов. Для служителей, особенную храбрость оказавших, было прислано 300 знаков ордена св. Анны. Все были в восхищении, но все сожалели, что с покорением Корфу лишатся новых случаев проливать кровь свою за Государя столь щедрого и милостивого.

Адмирал Ушаков с генералитетом отправился в Корфу для принесения благодарственного молебствия Подателю всех благ. По выходе на берег он был встречен знатнейшим духовенством с крестами, почетнейшим гражданством и всеми жителями с величайшим уважением и почестями. Победители, окруженные народом, при колокольном звоне дошли до соборной церкви св. Спиридония [Тримифунтского], где и происходило богослужение.

Радость греков была неописана и непритворна. Русские зашли, как будто на свою родину. Все казались братьями; многие дети, влекомые матерями, целовали руки солдат наших, как бы отцовские. Они, не зная греческого языка, довольствовались кланяться во все стороны и повторяли: «Здравствуйте, православные!», но что греки отвечали громкими «ура!».

Личное внимание адмирала было обращено на госпитали. Адмирал почти ежедневно посещал госпитали, входил во все подробности продовольствия и ухода и, расспрашивая больных о нуждах их, часто с чувствами нежного отца говорил раненым: «Вы сделали, ребята, свое дело, теперь я исполню долг свой; кто служит отечеству верой и правдой, того Государь наш никогда не оставляет».

Уважение неприятелей к адмиралу было столь же нелицемерно, сколь любовь к нему русских. 24-го числа французские генералы были приняты с особенной вежливостью и угощены обеденным столом. Французские генералы, восхваляя благоразумные распоряжения адмирала и храбрость русских войск, признавались, что никогда не воображали себе, чтобы мы с одними кораблями могли приступить к страшным батареям Корфу и острова Видо. Отдавая победителю полную справедливость, французские генералы прибавили, что храбрость есть свойство, довольно обыкновенное в солдате, но что они еще были более поражены великодушием и человеколюбием русских воинов и что первым для них долгом, возвратившись в отечество, будет всегда и при всяком случае воздавать Российскому воинству должную честь и благодарность.

Всякий, кто имел возвышенный образ мыслей и знал преисполненную христианскими добродетелями душу Ушакова, легко поймет, сколь много его утешать должны были подобные нельстивые отзывы самого неприятеля. Вскоре и Император Павел I и султан Селим воздали заслугам его должную справедливость: Ушаков был пожалован в полные адмиралы. Селим в знак благоволения своего пожаловал Ушакову табакерку, украшенную алмазами, и 1000 червонных. Не удовольствовавшись этими знаками, султан через нарочного курьера прислал адмиралу Ушакову богатый челенг – это перо, осыпанное алмазами, которое у турок почитается самым большим знаком отличия, также дорогую соболью шубу и 3 500 червонных на служителей российской эскадры.

История сохранит память славного этого похода и передаст потомству блистательное мужество и непоколебимую твердость войск, участвовавших в покорении Ионических островов. Они доказали всему свету, что повиновение и доверие союзников, что любовь покоренных народов и уважение самого неприятеля не приобретаются одними победами, но человеколюбием, бескорыстием, великодушием и твердостью; эти добродетели, особенно русских воинов украшающие, сделали в 1799 году память их незабвенной между греками, французами, итальянцами, турками, далматами и албанцами.

(Записки флота капитан-лейтенанта Егора Метаксы, с. 168–216)

Речь депутации острова Корфу к адмиралу Ф.Ф. Ушакову

Высокопревосходительный господин адмирал!

За благодеяние, оказанное сильной благотворительною десницею Августейших Государей, избавителей и покровителей наших, отечество провозглашает Вас освободителем и отцом своим.

Определенные Промыслом Божиим для соделания благоденствия нашего, Вы устремились к здешним краям, предводительствуя Императорскими морскими ополчениями под победоносными знаменами, чтобы воскресить эти острова, отягощенные под злодейским игом безначалия и разврата.

Эта земля, эти горы, укрепленные и никогда непреодоленные, это передовое укрепление Видо стали славным позорищем[122]122
  Зрелищем.


[Закрыть] исступления[123]123
  В данном контексте – крайнего напряжения сил.


[Закрыть] и знаменитых услуг, оказанных Вами великому делу человечества.

Победитель человеколюбивый встречен был благоговейным восторгом веры христианской среди всеобщей радости внутри этих стен, разрушенных от защищающегося неприятеля, но спасенных и безвредными оставшихся вместе с животами нашими десницею Вашею, хотя вооруженною на поражение врага.

Памятником неизгладимого правосудия, верности, великодушия бессмертных престолов и храбрости Вашей есть вольное соединенное правительство наше, кое временно было руководствуемо по днесь отеческими благосклонными попечениями Вашими.

Снисходительствуйте, Высокопревосходительный Господин, принять приношение добровольное благодарения от чад Ваших, этот приличествующий Вам меч, на коем изображено драгоценное имя Ваше и который навсегда хранить соблаговолите в память признательности, изъявляемой Вам от освобожденных им городов.

Корфу, июня 29-го 1800 года.

(Морской сборник, 1915, № 5, с. 233–234)

П.П. Свиньин. С адмиралом Сенявиным в Архипелаге

Павел Петрович Свиньин проделал с Дмитрием Николаевичем Сенявиным большую часть второй экспедиции (1805–1807) в Ионическом архипелаге в качестве чиновника дипломатического ведомства. Изданные им воспоминания сделали его фактически первым историографом подвигов русской эскадры и талантливого флотоводца Дмитрия Николаевича Сенявина, тонким и внимательным бытописателем жизни и службы русских моряков.

Историческая справка. Вице-адмирал Д.Н. Сенявин 10 сентября 1805 г. возглавил русскую эскадру из пяти кораблей и одного фрегата, посланную из Кронштадта в Средиземное море для борьбы с французами. По прибытии на Корфу 18 января 1806 г. вступил в командование всеми русскими морскими и сухопутными силами в Средиземноморье. Стремясь предотвратить захват французами Греции и сохранить Ионические острова в качестве главной базы русского флота, осуществил ряд успешных наступательных операций на Адриатике.

13 мая [1806 года] [фрегат] «Венус» привел в Боко[124]124
  Которский залив (черногор. Бока Которска, итал. Bocche di Cattaro) – крупнейшая бухта на Адриатическом море, окруженная территорией Черногории.


[Закрыть] богатые призы и донес адмиралу, что вследствие вытребованного французами у австрийского двора постановления, чтоб военные российские суда не были впускаемы в адриатические порты, в Триесте задержано 40 судов купеческих, находящихся под российским флагом и бывших в готовности выйти с первым конвоем. Сенявин в тот же день отправился к Триесту, взяв с собой три корабля и фрегат. Русские корабли внезапно стали на якорь под городскими батареями. В городе произошла страшная тревога; вскорости явился адъютант от военного губернатора с требованием, чтоб эскадра отошла на пушечный выстрел. Адмирал отвечал: «Стреляйте! Я увижу, где лягут ваши ядра и где мне должно стать». Такой неожиданный ответ сделал величайшее влияние и на переговоры, кои тотчас же начались и продолжались всю ночь, в течение коих все корабли освещены были фонарями, люди стояли у пушек, фитили курились. Напрасно австрийские политики вооружали батареи хитрой дипломатии и коварства: Сенявин отразил их благоразумием, правотой и твердостью… Сенявин наконец решительно объявил, что если через час после рассвета не возвращены будут все российские суда и не уничтожено будет запрещение входа, то ровно в 6 часов поутру не только он возьмет свои суда, но и все австрийские, стоящие в гавани. Между тем адмирал распределил корабли свои на пистолетный выстрел по всем батареям, а сам остался у главной. Уже все было готово к ужасной битве, как вдруг арестованные корабли с восклицанием «ура!» украсились российскими флагами, и городская цитадель приветствовала адмирала 21 выстрелами. «Венус» получил приказание принять освобожденные суда и проводить их в Катаро, а сам адмирал с эскадрой своей снялся с якоря и пустился в обратный путь с первым попутным ветром.

По приходу в Боко-ди-Катаро Сенявин узнал, что 22-го французские войска заняли Рагузинскую республику[125]125
  Дубровницкая республика (хорв. Dubrovacka republika, лат. Respublica Ragusina, итал. Repubblica di Ragusa,) – город-государство на побережье Адриатического моря, существовавшее с XIV века до 1808 года. Столицей республики был город-порт Дубровник, помимо которого территория государства включала далматинское побережье от Неума до Боки Которской.


[Закрыть]; донесено ему было также, что на другой день черногорцы с приморцами, подкрепляемые некоторым числом российских войск, не только отразили французов, стремившихся напасть на Боко-ди-Катарскую область, но принудили их ретироваться в неприступные горы. Когда они принуждены были оставить город, то унесли с собой все, что только могли захватить, а остальное старались истребить; но за всем тем черногорцы сделали величайшую добычу и совершенно опустошили город.

Народ этот не может отвыкнуть, несмотря на увещания и запрещения митрополита от ужасной азиатской привычки грабить и резать головы у побежденных ими неприятелей, которые хранят они как главные драгоценности в домах своих. Невозможно было равнодушно смотреть на черногорцев и бокезцев, в восторге возвращавшихся домой с трофеями. Один из них одет был в женское платье, найденное в Рагузе, на другом был капуцинский[126]126
  Капуцины – монашеский орден, ветвь францисканцев; первоначально насмешливое прозвище, относившееся к остроконечному капюшону, носимому членами этого ордена.


[Закрыть] капюшон, на третьем – сенаторская мантия и парик, а на плечах с одной стороны навешаны на крючках живые гуси и куры, а с другой человеческие головы, книги, подушки и все, что только могли найти и унести с собой.

Адмирал немедленно отправился с кораблем своим в Рагузу, осмотрел позицию и возвратился в Боко, где посадил остальные войска на корабли и, сделав нужные распоряжения, пошел опять к Рагузе. Сражение 5-го числа июня, увенчавшее полным успехом планы адмирала и происходившее под его собственным руководством, показало, что преграды, положенные природой и искусством, не могли противостоять храбрости российских войск. От 2 до 8 часов пополудни продолжалось беспрестанное сражение. Русские должны были беспрестанно взбираться на утесы при несносном жаре и преодолевать смерть на каждом шагу. Каждая минута являла зрелище неслыханного мужества и деятельности: одни, поражаемые, падали с гор в пропасти, другие заступали места их; матросы втаскивали пушки туда, куда и дикий черногорец не дерзал взбираться, преследуя серну; французы были атакованы там, где природа и искусство ручались им за их безопасность – самые хитрые маневры их были отгадываемы, предупреждаемы и обращаемы им самим во вред. Наконец, потеряв 15 пушек и 400 человек убитыми (в том числе генерала Дельгога) и около 150 пленными, и преследуемы с лишком на 10 верст до самых стен Новой Рагузы, при помощи темноты успели они ускользнуть от черногорцев, отправленных их отрезать, и запереться в городе. Надобно заметить, что русские, кроме преодоления природы, должны были бороться с превосходным числом неприятеля. Одного регулярного войска у французов было до 4 000 и несколько тысяч рагузинцев, а у нас всего 1200 регулярного и до 2 000 черногорцев и бокезцев. Должно также отдать справедливость неприятелю: французы сражались отчаянно.

Митрополит Петр Петрович[127]127
  Петр I Петрович Негош (1748–1830) – митрополит и правитель Черногории.


[Закрыть] и генерал-майор князь Вяземский[128]128
  Генерал-майор В.В. Вяземский (1775–1812) командовал сухопутными войсками в эскадре Д.Н. Сенявина.


[Закрыть], командовавшие войсками, отличили себя не только неустрашимостью, но также деятельностью и необыкновенным хладнокровием.

…Не имея достаточного числа войск, чтоб отважиться на приступ Рагузы, защищаемой сильным гарнизоном и множеством вооруженных жителей, Сенявин обложил крепость со всех сторон, устроив на высотах батареи, кои беспрестанно действовали по городу и наносили ему важный вред. Нет сомнения, что нужда в свежей воде и продовольствии в непродолжительном времени заставили бы неприятеля склонится к сдаче, если бы не неимоверная измена со стороны турок, несмотря на их уверения в сохранении нейтралитета, не заставила снять блокаду. 24-го числа Мармон показался в трех сильных колоннах на высотах близ турецкой крепости и стремился зайти к нам в тыл и поставить нас между двух огней. После этого должно было отступить, и отступление произведено было в глазах сильнейшего втрое неприятеля с чрезвычайным искусством и сопровождаемо чудесами храбрости, благоразумия и терпения. Войска наши посажены были благополучно на гребные суда в двух верстах от крепости и перевезены на флот. На другой день для предупреждения беспокойств от разглашения слухов об отступлении войск наших Сенявин с кораблем своим отправился в Боко-ди-Катаро.

28-го войска свезены были на берег и расположены в крепостях Кастельново и Эспальоле так, что могли в случае надобности выйти навстречу неприятелю и подкрепить передовые посты, поставленные на удобном расстоянии от крепостей; далее же дороги и проходы, ведущие в здешнюю провинцию, стереглись отборными отрядами черногорцев и приморцев. Попечения эти крайне обрадовали народ и черногорцев: они начали было приходить в уныние, что провинции эти сдадутся австрийцам.

Скоро слухи о сдаче Катаро оказались справедливыми. Сенявин не мог их более терпеть и приказал приготовить народ к исполнению этой воли Государя Императора. Австрийский двор исходатайствовал ее, представив великодушию российского монарха, что Бонапарт, удержав крепость Браунау, не хотел ее отдать им не иначе как по очищении русскими Катарской области, и грозясь занять своими войсками Триест и прочие адриатические порты. Положение адмирала было чрезвычайно щекотливое. С одной стороны, благоразумие и дальновидность убеждали его сколь важно для пользы России удержание этой области, с другой стороны, он мог опасаться неприятных последствий в политике от дальнейшего промедления. К счастью, насильственное занятие французами Рагузинской республики дало ему законный повод отражать требования австрийских комиссаров и уверять, что он готов сдать им занимаемые российскими войсками области, если французы очистят немедленно Рагузу. Другой благовидной причиной служило Сенявину явное волнение жителей Боко-ди-Катаро и черногорцев, кои втайне вооружали суда и поклялись на концах мечей своих, что не хотят никакого другого покровительства и власти кроме российского Императора. Сенявин представлял австрийским комиссарам сколь мудрено при этих обстоятельствах согласить и успокоить умы этого необузданного народа и опасно предпринимать что-либо, противное ему. В то же время [тайными] пружинами Сенявина пламя народного вооружения против общего врага готово было вспыхнуть в Далмации, где ожидали только содействия флота, но вдруг получил адмирал от статского советника Убри[129]129
  П.Я. Убри (1774–1847) – русский дипломат; в 1806 году подписал мирный договор с Францией, который однако не был ратифицирован Александром I.


[Закрыть] из Парижа письмо, в коем сообщал он ему выписки статей, касающихся сдачи Катаро, из мирного договора, подписанного им 8 июля между Россией и Францией, и приглашал немедленно приступить к исполнению их, присовокупив, что спокойствие Европы может быть нарушено малейшим отлагательством этих мер остановкой с нашей стороны.

После этого нельзя было сомневаться в истине этих известий, и если дальновидность и осторожность Сенявина позволяла ему благовидным манером под различными отговорками, как то: приведением в порядок счетов, собранием рассеянных судов и проч. продлить несколько исполнение статей договора в надежде скорого получения сведений об отмене его, то должен был он по крайней мере прекратить военные действия, а потому тотчас же [были] возвращены корабли с занимаемых ими военных станций. Напротив того, бедные жители пришли в отчаяние и, почитая себя совершенно погибшими, готовы были скорее оставить отечество свое, столь драгоценное вообще всем славянам, чем подпасть под жестокое иго поработителя Европы. Мог ли Сенявин равнодушен быть к судьбе этого преданного народа?..

Вслед за настояниями французов и австрийцев о скорейшей сдаче Боко-ди-Катарской области, Сенявин получил из Вены с депешей, в коей содержалась воля Государя Императора относительно занимаемых нами крепостей, которую подтверждал и посол наш граф Разумовский[130]130
  А.К. Разумовский (1752–1836) – русский дипломат, в описываемое время посол в Вене.


[Закрыть]. Можно представить сколь затруднительно и скользко было положение Сенявина. Как осмелиться не исполнить Высочайшего повеления? Как не выполнить мирного трактата, заключенного полномочным [послом]? Как согласить обязанность вождя, подданного, политика с долгом патриота? Исполнить первое – значило ослушаться воли Государя! И мог ли Сенявин с той пламенной любовью к славе и чести Отечества, с той уверенностью в справедливости монарха долго колебаться, долго выбирать? Он положил не сдавать Боко-ди-Катаро, доколе не узнает о сей воле Государя через депутатов, отправленных от здешнего народа в Санкт-Петербург или до решительной перемены обстоятельств на севере. Этим подвигом он вышел из среды обыкновенных людей и стал наряду с теми бессмертными мужами, кои, жертвуя своей личностью для пользы отечества, не страшатся говорить правду царям.

Между тем, угощая и увеселяя французских и австрийских комиссаров, адмирал умел посеять между теми недоверчивость и неудовольствие, так что последние формально протестовали против первых, и тем выигрывал время. Наконец Лористон[131]131
  Жак Александр Бернар Ло, маркиз де Лористон (1768–1828) – генерал и дипломат Наполеона.


[Закрыть], видя что русский военачальник проник в политику его властелина, которому нужно было захватить Катарскую землю для властолюбивых видов своих на Морею и Албанию и для изгнания русских с Ионических островов, отправился обратно в Рагузу, прислав с отчаяния громоносную ноту.

Французы начали подвигаться к нам и строить на северном мысу, называемом La pointe dOstro, лежащем у самого входа в Катарский залив, сильные батареи, конечно, в намерении запереть наш флот в гавани. Все с неудовольствием смотрели на равнодушие адмирала, с каким позволял он им продолжать свою работу, но Сенявин готовил показать свету, что он умеет с французами обращаться и знает, что с ними гораздо страшнее быть в союзе, чем в войне, ибо, пренебрегая святостью законов и договоров, Наполеон и его генералы чаще торжествуют на трофеях коварства, чем победы. Сенявин первый поставил преграды этой революционной дерзости и буйству, уничтожив их вероломные, коварные замыслы не переговорами, не жалобами, для них невнятными, но оружием!

26-го августа с фельдъегерем получена была Сенявиным депеша от товарища[132]132
  Заместителя.


[Закрыть] министра морских сил, в коей между прочим было сказано, что «воля Его Императорского Величества есть на всемерное продолжение воинских действий». Торжествуя в душе, как истинный патриот, счастливому успеху своей осторожности, Сенявин немедленно дал знать об этом митрополиту Петру и принял с ним столь благоразумные меры к собранию распущенных [по домам] черногорцев и приморцев, что в несколько дней был в совершенной готовности отразить сильного неприятеля, между тем как тот нисколько об этом не помышлял.

30-го августа праздновал адмирал самым блистательным образом тезоименитство августейшего именинника Императора Александра, и когда еще на флоте раздавались громкие крики торжества, или как многие успокоились после дневных веселий и радостей – вдруг на рассвете раздался выстрел с адмиральского корабля. Воспрянули ото сна и торжества, и через час кроме «Ярославля» все корабли снялись с якоря и рассеялись по Адриатике. Это было сигналом деятельнейшей войны и ответом французским бюллетеням, объявлявшим о совершенном уничтожении сил Сенявина в Адриатике.

Напротив того, старание, которое наполеоновские агенты приложили, разгласив о заключении мира между Россией и Францией, имело в других краях весьма удачные для них действия. Англичане, едва узнали о подписании трактата, как немедленно отступили из Калабрии и возвратились в Мессину, оставив несчастные эти провинции без заступления и предав жителей их отчаянью и мщению французов.

…Нельзя изобразить радости, изъявленной всеми, особенно жителями, при обнародовании известия о возобновлении войны.

Корабль «Св. Петр» в несколько минут очутился перед французскими батареями и приветствовал незваных гостей залпом целого борта ядрами с картечью. Ему даны были еще три канонерские лодки в подкрепление. Через несколько дней не стало основания неприятельских батарей, хотя всякий раз ночью они поправляли, что было днем разрушено. 13-го сентября мыс Остро очищен был от неприятеля, который принужденным нашелся оставить на месте 15 орудий разного калибра, достаточное количество снарядов, потеряв при этом случае много убитыми. Ниспровергая таким образом силою силу, и коварству неприятеля Сенявин не позволял торжествовать: 12-го является на фрегат «Венус» под парламентерским флагом французский офицер и подает капитану бумагу, коею главнокомандующий генерал Молитор[133]133
  Габриэль Жан Жозеф Молитор (1770–1849) – французский генерал.


[Закрыть] извещает, что приказал прекратить военные действия, возникшие от некоторых недоразумений, и с согласия адмирала Сенявина послал на двух судах несколько бочек воды и провианта для войск, находящихся на мысе Остре, почему и просит российские крейсера не задерживать их и пропустить. Капитан решился послать к адмиралу удостовериться в справедливости такого приказания и получил в ответ следующие достопамятные слова, написанные рукой Сенявина на рапорте капитанском: «Неприятелю верить не должно, тем паче французам. Вы, г. капитан, отвечаете, если суда не будут взяты». Разумеется, что приказание адмирала было выполнено.

После многих удачных для нас сшибок неприятель начал ретироваться к Старой Рагузе. Генерал-майору Попондополо[134]134
  Генерал-майор Э.Г Попандопуло (?-1810) – русский генерал; занимался устройством армии Ионической республики.


[Закрыть], командующему нашими войсками, было приказано от адмирала осторожно его преследовать, не теряя своих коммуникаций, дабы не попасть в засаду и не быть отрезанным, что весьма легко могло случиться в сих неприступных горах и пропастях. Предположения Сенявина не замедлили выполниться… 19-го на рассвете неприятель атаковал наши передовые посты одновременно во всех пунктах. Скоро сражение открылось по всей линии и бой сделался рукопашным, кровопролитным; скоро превосходные силы неприятеля должны были уступить единодушию и храбрости русских. Он был опрокинут; но заметив, что французы получили две новые колонны и в состоянии окружить малочисленные наши войска, Попондополо перешел на другую позицию, им предназначенную. После чего с удивительным искусством поддерживал он отступление линии, то останавливая неприятеля искусными маневрами, то опрокидывая его жаркой атакой и заставляя каждый шаг в продолжение 8 верст и 7 часов боя покупать кровью.

20-го сентября два сильных отряда французов двинулись к крепостям нашим и, пройдя некоторое расстояние, разделились: один приближался со стороны моря и делал вид приступа, а другой, обходя крепости, показывал, будто хочет прорваться во внутренность провинции. Но маневры эти были фальшивые, ибо неприятель сам был уверен, что не мог иметь успеха без сильной артиллерии против крепостей, защищаемых гарнизоном, который с таким упорством противостал и в поле всем его силам. Цель его состояла единственно в том, чтоб осмотреть окружные места, ограбить и предать огню дома обывательские. Однако этя дерзость стоила им самим немалой жертвы от пушечных выстрелов, коими поражаемы они были с обеих крепостей и с корабля «Ярославль». Черногорцы, ободренные благословением и личным присутствием предводительствующего ими митрополита Петра Петровича, удачно поражали их метким ружейным огнем, а раздраженные приморцы, видя дома свои, объятые пламенем, стекались со всех мест и умножали число сражающихся для спасения отечества. Кровь лилась рекой более 6 часов с обеих сторон. После чего французы начали уступать и ретироваться к своему главному лагерю. В этот день неприятель потерял более 300 убитых на месте, в том числе 8 офицеров; с нашей стороны урон состоял в 35 убитых и раненых.

Так кончилось грозное наступление французов, кои, полагаясь на искусство знаменитых своих генералов Мармона[135]135
  Огюст Фредерик Луи Виесс де Мармон (1774–1852) – французский генерал, в описываемое время губернатор Далмации.


[Закрыть], Лористона и Молитора и несоразмерное превосходство сил своих, 15 тысяч против 3-х, почитали разбитие русских, предводительствуемых адмиралом, а потом и занятие крепостей и области, легким для себя делом.

После этого Сенявин употребил все свое внимание на деятельнейшее нанесение вреда неприятелю помощью флота недопущением никаких пособий к нему через море и истреблением его торговли. Наши корабли ежедневно приводили призы: к концу октября осуждено было их трибуналом более чем на 2 000 000 рублей. В плену у нас находились 1 генерал, 2 полковника, 150 штаб– и обер-офицеров и до 3 000 солдат.

Кровопролитная война эта произвела на свет много прекрасных анекдотов, кои с удовольствием рассказываются моряками и кои, по моему мнению, сильнее реляций показывают характер этой брани и дух русского начальника и подвизавшихся с ним. Заметим некоторые из них.

Бриг «Александр» под началом капитана Скаловского, оставленный у острова Браццо для обсервования[136]136
  Для наблюдения за неприятелем.


[Закрыть] неприятеля, стоял 16 декабря на якоре у местечка Милина, как узнал, что в 11 часов пополудни вышли из Спалатры 4 французские канонерские лодки, на коих посажено было 500 солдат. Тотчас же снялся он с якоря, но при маловетрии не мог переменить места, и вдруг теми 4 лодками был атакован со всех сторон. Скаловский, неся только на борте брига по 6-ти 4-х фунтовых пушек, не прежде открыл огонь, как по приближении неприятеля на ружейный выстрел. Два раза французы стремились на веслах абордировать бриг, крича, чтоб сдался, но оба раза были отбиты с величайшим для них уроном. Наконец, направив все выстрелы свои на самую большую лодку, Скаловский имел счастье потопить ее; после чего прочие, будучи в страхе, начали ретироваться в Спалатро; но храбрый капитан, несмотря на то, что корпус брига был чрезвычайно поврежден, и такелаж почти весь был сбит картечью и пулями, преследовал их до самого места, сильно поражая своей артиллерией, так что у входа потопил другую лодку, а остальные едва укрылись и спаслись в порту. По верным сведениям известно стало, что французы при этом случае потеряли ранеными и убитыми 217 человек; а с нашей стороны было убитых только 4, да раненых 7 человек.

15-го сентября во время ретирады[137]137
  Во время отступления.


[Закрыть] к Кастельнову в узких дефилеях[138]138
  Проходах.


[Закрыть] поручик Арбенев отстал от изнеможения и взят был в плен французским полковником, наехавшим на него верхом. На дороге находят они раненого русского гренадера с ружьем. По приказанию полковника Арбенев велит ему положить его, но солдат вместо ответа прицеливается и убивает неприятеля. Арбенев кидается к своему избавителю, чтобы взять его с собой на лошадь, но русский герой никак не соглашается, упрашивает его, чтоб он спасался поскорее, а о нем не заботился: «Пуля, – говорит он, – далеко в моей груди, и смерть мне неизбежна». Арбенев с величайшей опасностью доскакивает к передовым войскам наших, просьбами, заклинаниями набирает охотников[139]139
  Добровольцев.


[Закрыть], под тучей пуль и картечи добирается с ними до места, где оставил он своего избавителя и, несмотря на то, что находит его лишившимся чувств от истечения крови и другой раны, полученной уже после того, как расстался с ним, на плаще выносит его в сторону, преодолевая при этом еще большие опасности, и помощью стараний и попечений возвращает ему жизнь, а потом, взяв на свою квартиру, и само здоровье. Адмирал нередко посещал этих героев храбрости и великодушия.

Четырнадцать человек солдат, коими должно было пожертвовать в цепи, дабы скрыть ретираду нашу, заклавшись[140]140
  Забаррикадировавшись, укрепившись.


[Закрыть] в толстую башню, двое суток отчаянно защищались в ней, и решились скорее умереть с голода, чем сдаться. Генерал Мармон не мог не отдать справедливости и не удивиться этой жертве честолюбия – он их отпустил к своим в полном вооружении и принял с уважением в своем доме. Солдаты наши присланы были к князю Вяземскому с таким письмом от Мармона: «Генерал! Поздравляю вас со счастьем командовать лучшими солдатами на свете; щадя кровь храбрых, я дал им капитуляцию[141]141
  Здесь – почетные условия плена.


[Закрыть]».

Егерь 13-го полка просьбами, увещаниями, угрозами на проклятие митрополита и наконец пожертвованием всех своих денег выкупает из рук неистовых, кровожадных черногорцев французского солдата и отводит его пленным в главную квартиру. Спустя долгое время после того, егерь приезжает в гости к землякам своим на корабль «Св. Петр», на котором содержался спасенный француз. Этот последний узнает своего избавителя, кидается к нему на шею и в чувствах немой, но сильной признательности предлагает ему два талера, составляющие все его сокровище, кои выработал он на корабле. Разумеется, что русский воин не принял их. Прошло несколько месяцев, как Сенявин получает письмо от Мармона, в коем уведомляет он его о благородном поступке нашего егеря и просит отдать ему в поощрение прочим 100 луидоров и сообщить имя великодушного, чтобы он мог испросить для него от своего императора орден Почетного Легиона. Это было следствием благодарности упомянутого французского солдата, который, быв перед тем разменен и видя, сколь худо содержат земляки его русских пленных, с мужеством героя явился пред своим начальником и представил ему сколь противно поведение их с поступками русских в рассуждении пленных… причем рассказал генералу, как и сам он был спасен русским солдатом. По приказанию Сенявина объявлено было по всей армии и флоту, чтоб явился солдат, спасший французского стрелка. Прошло два месяца, и никто не является; между тем возвратился корабль «Св. Петр» из крейсерства, и как на нем было несколько свидетелей тому, как француз узнал своего избавителя, по опросу земляков скоро отыскали скромного благодетеля и представили пред адмиралом. Когда Дмитрий Николаевич отдавал ему 100 наполеондоров, то егерь отсчитал 12 червонных, а остальные положил на стол, сказав: «Эти, ваше превосходительство, мои кровные деньги, а чужих мне не надо». Нужна была власть начальника, чтоб заставить его взять остальные, к коим Сенявин прибавил еще собственных горсть червонных и произвел его в унтер-офицеры.

Лейтенант Титов послан был с Спалатро на корвете под мирным флагом для размена пленных. Кинув якорь на рейде, поехал сам на шлюпке с бумагами к французскому коменданту, который принял его учтиво и даже пригласил к обеду. Но нельзя представить себе удивления Титова, когда после обеда генерал приказал ему повелительным образом ввести корвет в гавань. Титов представляет генералу, что и с рейда весьма удобно перевозить пленных. Дерзкий бонапартист заставляет Титова писать приказание оставленному за него командиру на судне, чтоб ввести его в пристань. Он повинуется, но пишет, что повелевает честь, совесть и служба. Комендант вырывает у него шпагу, велит заключить в тюрьму и грозит, что расстреляет немедленно. Между тем приверженные нам жители дали знать о том на корвет. Мичман Н. в негодовании на подлость бонапартова генерала тотчас же пишет к нему, что «если капитан его не будет через полчаса возвращен, то он сожжет все суда в гавани и будет все жечь и истреблять, а если он лишится жизни, то повесит на глазах всего города на реях 10 французских офицеров, находящихся на корвете». С этой запиской отправляет он одного из французских офицеров, который через несколько минут возвратился с Титовым.