Текст книги "«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка"

(Воспоминания на флоте Павла Свиньина, т.1, с. 210–220)

Историческая справка. Кампания русской эскадры под командованием Д.Н. Сенявина в Ионическом архипелаге испытывала сильную зависимость от политической конъюнктуры того бурного времени. 1

После разрыва отношений между Россией и Османской империей (Русско-турецкая война (1806–1812) и началом военных действий, оставив часть сил для защиты Корфу, в феврале 1807 г. адмирал повел эскадру в Эгейское море и в марте блокировал Дарданеллы… 10 марта захватил остров Тенедос. 10–11 мая нанес поражение турецкому флоту в Дарданелльском, а 19 июня в Афонском сражениях, несмотря на численный перевес противника; успешно применил сосредоточение двойного превосходства сил против турецких флагманов. Попытки турок прорвать блокаду Стамбула были сорваны, и русский флот установил контроль над Эгейским морем.

Согласно тяжелым для русских интересов условиям Тильзитского мира 25 июня 1807 г. Д.Н. Сенявин передал Франции бухту Каттаро на Адриатическом море, Ионические острова и в сентябре отплыл на родину.

14 [апреля 1807 года]

Празднование сегодняшнего великого дня – Светлого Воскресения – на корабле имеет необыкновенную привлекательность и величие; кажется, сам восторг чувствительнее, умиление трогательнее. Ночь была тихая, но чрезвычайно темная, а от того освещение флота, который в полночь вдруг украсился разноцветными блестящими фонарями, представило очаровательную картину: огни отражались метеорами на дне морском или рассыпались в бесчисленных искрах по мелким струям волн. Пушка с адмиральского корабля возвестила начало ночного бдения на флоте. Средняя палуба очищена для молящихся, что составило обширную залу; семьсот человек с зажженными свечами в руках в молчании ожидали чего-то радостного, необыкновенного; слышится гармония, носящаяся поверху, сердце трепещет, звуки приближаются, становятся явственнее; наконец священник, окруженный поющим синклитом, и с крестом в руках нисходит с лестницы[142]142
  Крестный ход производился на верхней палубе корабля.


[Закрыть], как вестник Неба, и одним словом: «Христос воскресе!» вливает райское веселие в душу каждого – тысячи голосов повторяют небесную истину; гром пушек возвещает ликование православных! Лобызания искренние, братские не переставали весь день; друзья и неприятели обнимались, радовались вместе; шлюпки, катера разъезжали беспрестанно от одного корабля к другому; прекрасная погода содействовала, кажется, общему веселью.

22 [апреля]

Между тем на палубе составляются различные хоры русских певцов – солдаты спорят с матросами в искусстве и превосходстве голосов. Я всегда любил русские песни, но нигде, может быть, они не поются так хорошо, как на флоте и нигде не производят такого впечатления… Когда в полночь все успокоится на корабле, когда покажется из-за облаков уголок бледной луны, я люблю выйти на ют и, прислонясь к бизань-мачте, слушать тихую гармонию русских песен – напев их поселяет в мою душу какую-то тихую меланхолию, родит мечты об Отчизне, производит в сердце некий приятный трепет, робость одиночества. В тихие ночи нередко очаровательная гармония прилетает по дуновению ветра с ближайших кораблей и оттого бывает еще трогательнее.

5 [мая]

[Корабль] «Мощный», стоявший у пролива на карауле, дал знать на рассвете сигналом, что турецкий флот выходит из Дарданелл. В 7 % часов ясно показались 8 кораблей, в том числе трехпалубный под флагом капитан-паши, два 80-пушечных под флагами капитан-бея и патрон-бея, шесть фрегатов, три корвета, два брига и до 30 лансонов[143]143
  Лансон – одно-двухмачтовое судно, предназначавшееся для транспортировки войск.


[Закрыть] и канонерских лодок. «Мощный» тотчас снялся с якоря и, лавируя отменно искусно, старался выманить неприятеля. Сенявин, будучи уверен, что турки не в состоянии овладеть легко крепостью на острове Тенедос[144]144
  Основной пункт базирования русского флота.


[Закрыть], если он удалится на несколько дней от нее; здесь же оставаться с эскадрой было неудобно, ибо неприятель, атаковав нас с помощью гребной флотилии и пустив брандеры, мог бы повредить чувствительно вооружение кораблей наших.

Обойдя Тенедос по Z сторону, мы направили путь на остр. Имбро. Сенявин имел в предмет и то, чтоб дать неприятелю более способа устремиться на Тенедос и тем самым отвести его далее от пролива. Притом, если северный ветер подует сутки постоянно, чего ожидать должно по настоящему времени, то выйдем мы на ветер у неприятеля, отрежем его от Дарданелл и атакуем.

10 [мая]

В отсутствие наше турки 8 числа делали высадку на Тенедос более чем на 50 лодках, но были встречены нашим гарнизоном столь мужественно и заблаговременно, что должны были отступить, потеряв на месте более 300 человек убитыми.

(3 часа пополудни) Слава Богу! Сделался легонький ветерок от Z, который, казалось, будет раздуваться. Адмирал приказал всему флоту сняться. По мере приближения нашего к неприятелю радость на корабле увеличивалась: надежды, лестные надежды волновали душу и сердце каждого – никто и не думал о смерти, взоры всех были устремлены на колдуна[145]145
  Колдуном назывался флюгер из легких перышек; при малейшем дуновении ветра он поднимался, и если он обещал ветер благоприятный, то штурман начинал посвистывать, чтобы, по морскому суеверию, ветер сделался сильнее.


[Закрыть] и перемены его мы страшились более всех предстоящих опасностей битвы. Но турки едва завидели нас под парусами, как поспешно снялись с якоря и кинулись бежать в Дарданеллы. К большому несчастью, ветер стихал, и в утешение наше оставалось одно упование, что при таком слабом ветре течение не допустит их войти в пролив, и мы поколотим их и зададим страх. Адмирал приказал, несмотря на расстройство линии, гнаться за ним; «Селафаилу» идти передовым, а всем другим стараться войти в кильватер «Твердого». Мы летели на всех парусах, палили с обоих бортов, но Сенявин искал гордого противника – мощного капитан-пашу, который бежал пуще всех. Наконец, в тумане показался кровавый флаг Али – с быстротой орла Сенявин направил на него свой полет и, поравнявшись, дал целым бортом залп. Онемение на несколько минут неприятеля показало, сколь разрушителен был удар этот. Но, увидев близ себя крепости (дарданелльские. – сост.), «Твердый» должен был обернуться и дать место «Селафаилу». Теснота места не позволила эскадре нашей, как хотелось адмиралу, поставить неприятеля в два огня, а могли только провожать ее вплоть до крепостей. Возвращаясь, мимоходом дали мы еще жестокий залп в корму 100-пушечного корабля и занимали долго сильным огнем другой 80-пушечный. Дарданеллы были в пламени. С одной стороны «Ретвизан» и «Мощный» преграждали путь турецкому вице-адмиралу, который, спеша к своей крепости, едва отпаливался[146]146
  Отстреливался.


[Закрыть]; с другой, «Сильный», как лев, терзал патрон-бея. В 10 часов умолк последний гул, четыре часа потрясавший воздух – настала совершенная, мертвая тишина.

13 [мая]

Еще по эту пору во множестве всплывают тела турецкие; должно полагать, что они потерпели в сем сражении большой урон в людях; у нас же на эскадре оказалось убитыми 26 человек и 50 раненых. Повреждения наши столь незначущи, что исправлены были на другой же день.

20 [мая]

Ужасы морского сражения ни с чем не сравнимы: кроме неприятеля смерть грозит отовсюду и малейшее приключение может остановить самое блистательное действие корабля. Так, например, на «Ретвизане» в самом пылу сражения разорвало на верхнем деке пушку и ранило 12 человек; сверх того произвело такое смущение на корабле, что храбрый адмирал Грейг должен был переменить некоторые счастливые движения[147]147
  Отменить некоторые выгодные маневры.


[Закрыть].

23 [мая]

Капитан-паша повесил за неудачу сражения вице-адмирала, пашу дарданелльской крепости и двух капитанов.

29 [мая]

Как мы начали ощущать недостаток в свежей провизии, то адмирал отправил Грейга с тремя кораблями для взятия о. Лемноса, изобилующего скотом и разными овощами.

6 [июня]

В 8 часов утра пришла обратно дивизия адмирала Грейга. Она привела с собой много призов и судов, взятых под стенами Лемносской крепости.

9 [июня]

Уже два дня турецкий флот делает различные движения, похожие на намерение выйти из Дарданелл. Давай Бог дорогих гостей! Давно мы вас ожидаем.

10 [июня]

Турки в 7 часов утра вышли из Дарданелл в числе 8 линейных кораблей и 5 фрегатов и остановились у северной оконечности острова Ибро.

11 [июня]

В полдень к туркам прибавилось еще два боевых корабля, фрегат и несколько бригов и корвет. Ветер дует по-прежнему противный. Жестокое положение! Вот что называется: глаз видит, да зуб неймет!

12 [июня]

На рассвете с салинга увидели Тенедос в дыму и вскоре оттоле послышались отголоски пушечной пальбы. Открытие это произвело всеобщую радость. Заключив из того, что турецкий флот бомбардирует крепость нашу, со всей поспешностью пустились мы к нему.

Теперь предстоит для адмирала самый критический выбор: гнаться ли за неприятельским флотом и оставить на жертву тысячу человек гарнизона крепости, которая не могла долее десяти дней держаться против превосходящих сил турецких, коих высажено уже до 6 000; морские же силы наши были слишком ничтожны, чтобы можно было отделить от них несколько кораблей, не ослабив себя совершенно; с другой стороны жестоко было отказаться от победы над многочисленным неприятельским флотом, победы, которую вперед обещало мужество, искусство российских моряков и уверенность каждого матроса в превосходстве своем перед неприятелем.

18 [июня]

Рано поутру барабан возвестил открытие турецкого флота. На рассвете усмотрели их под ветром у Афонской горы. В шесть часов сделан сигнал приготовиться к сражению. Сигнал сей оживил всех. Немедленно всяк занял свое место и забыл о томительной усталости, ибо с самого 9-го числа спали мы, не раздеваясь, у пушек, комнаты наши были разобраны, постели унесены на марс и самые необходимые вещи спрятаны в кубрик, даже кухня стала скупее обыкновенного. Радость блистала на лице каждого. Офицеры умильно пожимали друг другу руки, как бы готовясь на какое пиршество, канониры и матросы с засученными рукавами, с расстегнутой богатырской грудью бодрственно дожидались смерти или бессмертия! Эскадра наша летела на всех парусах на неприятельскую, которая весьма искусно построилась в линию баталии.

Уже давно со всех турецких кораблей был открыт огонь; уже все страдали от нетерпения и гнева, но адмирал не отдавал приказания начинать битву; он сберегал первый удар и не прежде приказал палить, как подойдя на картечный выстрел. Велено было двум передовым кораблям нашим «Рафаилу» и «Сильному» напасть на капитан-пашу, а «Селафаилу» с «Уриилом» и «Мощному» с «Ярославом» занять двух других флагманов. Прекрасный план этот был выполнен как нельзя лучше и имел совершенный успех: по поражении главы неприятеля, боевая линия его скоро разрушилась, сражение сделалось всеобщим; разверзлись жерла адские и более тысячи орудий без умолку около 4 часов изрыгали смерть и гром, колебавший не только воздух, но и самые бездны морские. Адмирал во все время находился на юте, управлял движениями каждого корабля, являлся со своим кораблем («Твердым») на помощь тому, кому угрожала опасность, и расстраивал неприятельские замыслы.

Уже громогласное «ура!» раздавалось на победоносном российском флоте, уже совершенное истребление неприятеля было неминуемым последствием искусства и храбрости русских, как вдруг сделался штиль и остановил всякое движение… Через три четверти часа ветер подул к берегу, т. е. такой, что мы не могли атаковать турецкий флот, а уже он управлял действиями. Как при этих обстоятельствах нельзя было ожидать вторичного сражения, то адмирал все свое внимание обратил на отставшие два неприятельских корабля и два фрегата. Ночью один из них был догнан и взят «Селафаилом». То был 90-пушечный корабль «Сетель-Бахр» («Оплот морской»). На нем находился первый турецкий адмирал Бикир-бей. На рассвете тройное «ура!» возвестило, что русский флаг развевается поверх кровавой луны. Немедленно турецкий адмирал был привезен к нам на корабль. Отдавая Сенявину флаг свой, он сказал: «Если судьба заставила меня потерять флаг свой, то не потерял я чести и надеюсь, что славный русский адмирал отдаст мне справедливость и засвидетельствует, что я защищал его до последней крайности и готов был омыть своей кровью». И точно, нельзя было без содрогания взирать на ужасное состояние корабля его: внутренность его представляла совершенный хаос. Снаружи не осталось ни веревки, ни борта целого; не было места на аршин[148]148
  Устаревшая русская мера длины 1 арш. = 0,71 м.


[Закрыть], где бы не было видно следов ядра или картечи; заметно было даже, что многие выстрелы наши пролетали сквозь всего корабля. Шканцы и все палубы покрыты были щепами, оторванными руками и ногами; повсюду видны были ручьи запекшейся крови. Эта картина подает уже ясное понятие, как мы отделали неприятельский флот, и с каким ожесточение происходило нынешнее сражение, и с каким отчаянием защищались турки. К тому должно прибавить еще превосходство силы их как в людях, так и в числе кораблей, кои были все 86-пушечные, весьма хорошие ходоки и управляемы искусными греческими матросами. На «Сетель-Бахре» убитых считалось 230, раненых 160 и сверх того более 400 человек досталось нам в плен. В том числе нашлось 11 русских матросов из экипажа разбившегося нашего корвета «Флора», английский мичман и 6 матросов. Бедные люди эти почти нагие были прикованы тяжелыми цепями к пушкам и принуждаемы были палить в соотчичей и братий своих. Янычары с обнаженными саблями наблюдали за их действиями. Достойно примечания, что при том страшном огне ни одно русское ядро их не тронуло.

Зрелище корабля этого заставляет согласиться, что человек в морском сражении показывает всю силу неустрашимости, дарованную ему природой. Конечно, сражение на сухом пути представляет ужасное явление; по крайней мере, сражающийся не боится, что расторгнутся бездны под ногами его, что воздух помешает ему в движениях: вся земля готова укрыть его от опасности. В морском же сражении все служит к увеличению бедствий человека, к уменьшению помощи. Море готово поглотить его, ветер сопротивляется его усилиям, наносит бури, гонит ближе к смерти. Огонь еще страшнее; несет с собой двоякий ужас: взорвание и потопление. Земля, будучи на дальнем расстоянии, отказывает в убежище, но и близость ее также опасна – часто подводный камень бывает ему пристанищем. Человек, оставленный всем светом, заключенный в тесной тюрьме, окружен со всех сторон тысячью смертей. Но кроме этих неприятелей имеет он еще другого, ужаснейшего – это человек, ему подобный, который, вооружив руки мечом и огнем и неся искусство и бешенство в сердце, преследует его, настигает, борется на том огромном гробе, преодолевает, соединяя лютость свою с яростью волн, огня и ветра. Прибавлю еще, что нигде и никогда не видна столь ясно рука, управляющая нами; самый надменный атеист в морском сражении признался бы, что есть Бог, существо, располагающее судьбой смертного. Кто не ощущал непонятного влечения к весьма обыкновенным предметам, и лишь только сходил со своего места, тут упадало ядро или картечь и поражали обреченного на смерть судьбою. Тут мы видели адмирала, чудесным образом несколько раз спасаемого Всевышним Промыслом посреди павших вокруг него. В самом конце сражения в трех шагах от него поражен был двумя ударами вестовой, державший его зрительную трубку. Картечь оторвала ему руку, когда подавал он трубку адмиралу, и в ту же минуту ядро разорвало его пополам и убило еще двух матросов.

Между тем храбрый контр-адмирал Грейг отправлен был за вышеупомянутым турецким кораблем и двумя фрегатами. Турки, не ожидая никакого спасения, бросились с кораблями своими на мель и прежде чем Грейг смог захватить, корабли были зажжены. Здесь представилось ужасное и вместе великолепное зрелище: прежде всего огонь объял фрегат; сначала стали палить попеременно раскалявшиеся пушки, которые заряжены были ядрами, потом, подобно извержению огнедышащей горы взлетел остов на воздух со страшным треском посреди густого дыма. На другой день у острова Тассо турки взорвали еще один линейный корабль и фрегат, кои были разбиты так, что не могли следовать за флотом, стремившемся укрыться в Дарданеллах.

6 [июля]

Насилу окончили отправление лейтенанта Розенберга к Государю с реляцией об одержанной нами победе и с флагом Бикир-бея. Как приятно посылать такие вести в Отечество!

При этом случае мы более всего сожалеем о разлуке с добрым турецким адмиралом, который отправлен в Корфу. Он такой почтенный и веселый человек, что был душой наших забав и обществ. Бикир-бей, лет под шестьдесят, но очень сильный и видный мужчина; в поступках его замечается важность, а во взорах блестит необыкновенный ум. Он жил в большой каюте у адмирала за занавесом, который поднимал, как по сигналу, когда собирались мы к завтраку, и Сенявин, выйдя из спальни, приветствовал его по-турецки с добрым утром. Тут мы подходили к нему: тот здоровался с ним по-гречески, другой по-английски, третий по-французски, а он всем ответствовал одинаково: how do you do, bon jour, asseyez-vous…. Мы садились вокруг него, мучили его вопросами, а он отделывался острыми шутками и анекдотами. Однажды Сенявин, желая выведать у него о качестве турецких кораблей, спрашивал его о ходе его корабля. Турок отвечал: «Если б не ходил, то не пришел бы сюда». О земляках своих говорил он: «У них львиное сердце, но ослиные головы». Бикир-бей крайне сердился на адмиральского попугая, который нередко пробуждал его обыкновенным приветствием Сенявина «самалика эфенди» (доброе утро), так что он каждый день по нескольку раз понапрасну поднимал свой занавес. Со слезами, и с самыми искренними, расстались мы с милым Бикир-беем. Он записал все наши имена, вытвердил их наизусть и обещался быть другом повсюду всякому, кто придет к нему от нас. Право, не худо иметь таких приятелей в Константинополе и в Египте: судьба человеческая неизвестна, особенно при нынешних обстоятельствах. С моей стороны я также буду хранить всю жизнь вензель его, который он написал мне в альбом и передам его в потомство свое, как весьма драгоценное для меня воспоминание.

23 [августа]

Вдруг получили двух курьеров из Тильзита от 28 июля с повелением Сенявину сдать французам Боко-ди-Катаро, Корфу и все Ионические острова.

7 [сентября]

Почти каждый день происходят ссоры между нашими и французами. Взаимное неудовольствие и недоброжелательство отражается в чертах обеих наций.

13 [сентября]

Большая часть сухопутных войск отправляется из Корфу. Корвет «Азия» и бриг «Александр» даны им в провожатые.

16 [сентября]

С немалым удовольствием видел я печаль жителей при расставании с солдатами нашими. Они прощались как друзья, плакали, уверяли друг друга в дружбе, в признательности и несмотря на то что объяснялись на едва понятном диалекте, но разговоры их были, право, красноречивы. Не делает ли это более чести нашим воинам? Покорять сердца важнее и славнее, чем покорять государства.

19 [сентября]

Ветер подул благополучный; сделан сигнал сняться с якоря, и в полдень мы уже в последний раз взглянули на утесы корфиотские.

25 [сентября]

Противный ветер держит нас трое суток против Сицилии. Найдя на каждом корабле у нас обезьян, попугаев, черепашек, всякий легко догадается, что мы возвращаемся с юга. Моряки, будучи удалены большую часть жизни своей от родных и близких, не видя долгое время никаких других существ, кроме тесного круга товарищей, борясь беспрестанно со стихиями, вместо ожесточения делаются приметно животолюбивее, добрее ко всему дышащему, и потому нигде более не найдете, как здесь, столь хорошо выученных и забавных собак, кошек, птиц и проч.

Дмитрий Николаевич рассказывал, что у него на корабле в Черном море была чудесная кошка, принадлежавшая сапожнику, горькому пьянице. Когда он отлучался от своей работы, то оставлял ее хранить шило и другие инструменты свои от гардемаринов и юнг, и никто не смел приближаться к ним. Сверх того умный Васька отменно представлял, как его хозяин Пафнутьич пьяный шатается. И, наконец, когда он скажет: «Ну, Пафнутьич повалился» – Васька падает и начинает храпеть.

28 [октября]

Вчерашний день и ночь были ужаснейшие, которые можно только испытать на море. В 5 часов поутру ветер переменился в самый для нас благополучный, все мгновенно оживились, благодарили Бога, предались самым приятным мечтам – несколько часов мы летели 12 узлов в час. Вдруг нашла туча, заревел шторм с севера. Порывы его были так ужасны, скоропостижны и неожиданны, что эскадра наша была в большой опасности. Силою бури забило меня под пушку, так что долгое время не мог я выкарабкаться; ветер не пускал меня встать на ноги. Какая тревога на корабле! Все в движении, все суетятся; к рулю приставлено двойное число людей, самых сильных и искуснейших. Матросы бегут по вантам крепить паруса, офицеры командуют в рупоры, корабль то падает в пропасть, черпая воду носом, то возносится на гору. Страшно смотреть, как бедные матросы в сие время цепляются за канаты одними ногами, ибо руки их заняты делом; нельзя без трепета видеть, как реи вместе с ними одним концом падают в море, а другим досягают небес, как ветер выдергивает из рук их паруса и разрывает на мелкие части. Это ужасное зрелище родило во мне тысячи идей о дерзости и гении человека.

Четыре часа буря свирепствовала с одинаковой яростью. Сенявин трепетал об участи кораблей наших; узнав о повреждениях [их], не смел более противиться судьбе и приказал всем спуститься в Лиссабон, как в ближайший порт.

(Воспоминания на флоте Павла Свиньина, т.2)