Текст книги "Социум (сборник)"

С грохотом водопада стена начала рушиться. Рудиментарный инстинкт самосохранения (а может, стадный или даже отцовский, кто знает?) заставил меня наконец бросить нож и обеими руками вцепиться в холофабрикатора. Набранной инерции хватило, чтобы повалить его на настил веранды, и он своей массой увлек меня за собой. Сквозь щели в досках снизу ударили лезвия воды. Нас подбросило и лишь каким-то чудом не разнесло в клубящемся хаосе. Будто издевка, вернулось сознание – дескать, сожри себя напоследок! Почувствуй, что теряешь жизнь.

Я почувствовал. Внутри взорвалась яростная жажда последнего возможного отмщения: подыхать – так вместе. Но и червь сомнения еще не сдох, сразу напомнил о себе: вдруг холофабрикатор (если я его не зарезал) себя вытащит? А заодно и меня? Если же нет – пусть захлебнется в их бредятине. Или в своей? Вероятно, меня не покидала безумная надежда, что все они в эти секунды давятся отравленными плодами своего воображения, задыхаются в акте творения, который, достигнув предельной силы, становится актом уничтожения. Из высшей точки – только падение. Вслед за оргазмом – смерть. Танец Шивы – в наших костях, в наших мозгах, под нашей кожей…

Меня накрыли волны потопа. Я потерял представление о том, осталось ли что-то кроме проклятой тьмы и бездны. Дезориентация. Слепое удушье. Нестерпимое давление. Угасание сознания. Мир поглощала черная дыра. Кажется, все…

И вдруг я увидел солнечный свет. Размытый, далекий, ослабленный. Все правильно – я находился под толщей воды. Солнце узнаешь сразу, даже если ночь убеждает в том, что никакого солнца нет. Начинаешь сомневаться в своем рассудке; в голове все еще кто-то играет в пейнтбол и взрываются шарики с краской – все без исключения черные. Уши заложены, всплываю с глубины. Рядом – силуэт человека. Двигает руками и ногами. Руки у холофабрикатора свободны – ну, это для него фокус элементарный; когда на глазах нет шор, весь мир в кармане. Старая поговорка обретает новый смысл, только карман сделался куда более сокровенным местом. Посторонний в него не залезет, из него не украдешь, и можно не опасаться, что однажды в нем обнаружится прореха и останешься без средств к существованию. Вроде бы ничего не теряешь. И даже наоборот. Но как быть с приближающимся безумием? И с разъедающим тебя сомнением: а не играли ли они с тобой с самого начала?..

Я вынырнул посреди… чего? Во всяком случае, берегов не было видно, только в одной стороне над водной гладью золотилась и зеленела полоска суши. Солнце сияло в зените – поддельное солнце поддельного мира. Но животная часть моей сущности наслаждалась спасением и не могла надышаться, пока другая, менее доверчивая, искала швы на разглаженной материи, из которой был соткан пронизанный теплом и светом кошмар.

Сзади раздался всплеск. Загребая двумя руками, я развернулся. Вопрос, откуда взялась лодка (и, если быть последовательным, откуда взялось все), вряд ли раньше пришел бы мне в голову, но после столь сокрушительного поражения становишься мелочным. Холофабрикатор сидел на веслах, и тогда-то я впервые увидел его лицо без повязки. Неправдоподобное, пугающее сходство со мной образца эдак тридцатилетней давности. Возникло подозрение, от которого стало еще больше не по себе. Судя по ухмылке (все зубы были на месте) и почти неразличимым гематомам, чувствовал он себя гораздо лучше, чем совсем недавно, и уж точно лучше, чем я. Теперь мне не давала покоя убийственная мысль: а не была ли Майя с ним заодно? И если да, то когда именно холофабрикаторы обратили ее в свою веру?

Парень опустил весла и протянул руку. Я медлил всего мгновение, затем схватился за нее. Я не идиот и пока еще не самоубийца. Кроме того, что-то подсказывало: утонуть мне все равно не дадут. Я в надежном плену. Весь, с потрохами. Даже пеленать не надо, а на мою способность к визуализации им, очевидно, плевать. Можно расслабиться и отложить помыслы о реставрации в самый дальний угол сознания. Вот только не забыть бы к ним дорогу…

Я расслабился после того, как с чужой помощью перевалился через борт. Побывав в гигантском миксере, я остался, конечно, без туфель и даже без носков. К тому же растерял все свои игрушки (если их не стер тот же, кто зачем-то решил «спасти» меня). Ладно, тем проще. Нет, не проще – я заметил, что мои руки и ступни загорели почти дочерна. Фокусы со временем – последнее дело…

Я улегся на дне лодки и закрыл глаза. Солнце высушило лицо, свет проникал сквозь веки. Под тихий скрип уключин мы плыли неопределенно долго – мои бесполезные здесь внутренние часы остановились. Наконец пристали к берегу.

Я первым выбрался на чистый желтый песок. Лагуна была опоясана пальмами, дальше начинался лес. У его кромки виднелся деревянный дом. Большая веранда на сваях давала тень и укрытие нескольким большим собакам. Что называется, райский уголок. Как в рекламе – да это и была реклама. Они ошибались, если думали, что на меня подействует такая дешевка. Но как дорого она мне обошлась!

Я обернулся. Парня в лодке не было. Его не было нигде. Снова эти проклятые игры…

Я побрел к дому. Собаки вышли мне навстречу, дружелюбно виляя хвостами. Черт возьми, я знал их клички и помнил кое-что еще, чего не должен был помнить. Будь на их месте утонувшая Грязь, я бы нашел удобоваримое объяснение, но тут…

В окнах дома, обращенных к берегу, не было стекол, зато имелись деревянные жалюзи; за ними в одном из окон я различил чей-то силуэт. Подошел к веранде, старое дерево которой было истерто песком и ветрами. Горячее, приятное на ощупь. Разве не я сам вытесал эти доски много лет назад? И разве этот шрам на левой руке не из тех времен – украденных у меня, а теперь возвращенных?..

Плавился мозг, плавилось прошлое, растекалось, как тающий шоколад. Я погрузился в прохладу дома, но ничто не застыло, не кристаллизовалось и тем более не приобрело прозрачную ясность льда. Не чувствуя себя гостем, я прогулялся по комнатам – идеально обустроенным на мой вкус, продуваемым легкими сквозняками, светлым, доверху наполненным текучими воспоминаниями. Медленный ритм луны, приливов и отливов просачивался в меня, начинал колдовать над моей – или уже не моей? – жизнью.

Старый морской барометр висел на стене – я точно знал, с какого затонувшего корабля его снял. На полках стояли книги, которые я давно не перечитывал. Обложки одних были изрядно потрепаны, другие выглядели почти как новые. Я перестал находить смысл в чтении, когда выяснилось, что все может быть стерто и переписано заново. Но теперь мне почему-то захотелось перечитать те книги, которые помнил очень смутно. Я займусь этим позже. Впереди был очень долгий день. И, возможно, еще много очень долгих дней – если вести себя правильно.

Я почти не удивился, когда добрался до кухни и увидел там Майю. Она была молодая, загорелая и явно счастливая. Посмотрела на меня так, будто мы расстались час назад. Но разве мы действительно не расстались час назад?! И разве не на рыбную ловлю я отправился? Бесполезно копаться в ускользающей сути времени – я будто заглянул в механизм сломанных часов и понял, что их не надо чинить, даже если можешь. А я не мог.

Наверное, я выглядел не слишком пришибленным, потому что Майя ни о чем не спросила и не насторожилась. Она только сказала, что скоро мы будем обедать. Меня едва не стошнило при мысли о еде, но длилось это недолго. Вскоре я почувствовал, что проголодался. Мы уселись за сделанный моими руками стол. На нем были дары моря, фрукты, испеченный Майей пирог. Я ел, пил, дышал, смотрел на мою женщину и понимал, что здесь ничего не произошло. Этот берег существовал по своим законам – вероятно, не самым худшим. По крайней мере лучшим, чем те, по которым жил так называемый цивилизованный мир. Тут можно было найти покой, обрести себя – вне утомительной суеты и натужной трескотни. Это стало ясно по первым же минутам наедине с Майей. (Черт возьми, для кого – первым? Для какого-то другого, не до конца стертого меня?) По большей части мы молчали. Слова были необязательны. О чем говорить, когда есть любовь?

После обеда и двухчасовой дремоты (все это время я охотился за черными мыслями – иногда успешно, иногда не очень) я позвал собак и отправился к источнику. Тропой, хоженой тысячи раз. Принес воды, починил сети, полистал книги. Это был бы один из лучших дней в моей жизни… если бы не те самые черные мысли.

Под вечер Майя вынесла на берег мольберт. Закат и впрямь был прекрасен, как в тропических рассказах Сомерсета Моэма. Высыпали звезды – такие яркие и манящие, что, если долго смотреть вверх, можно заблудиться среди них навеки или поверить в невозможное.

В прохладе спальни, под нескончаемую песню океана, мы занимались любовью. Все было как в первый раз. С любимой женщиной каждый раз как первый. Потом она уснула.

Я лежал в темноте, сна ни в одном глазу. Ночь была тиха и глубока, но мой ужас был глубже и не таким тихим. Что-то отчаянно вопило у меня внутри. Просило вернуться. Умоляло остаться. Я закрывал уши ладонями, бил себя по голове, раздирал кожу ногтями – ничего не помогало. И ничто не вышло наружу.

В муках я дождался рассвета. Когда сделался различимым ближний круг, я приступил.

Сначала я отреставрировал Майю.

Сергей Волков. Сысел-мысел

Римма пришла в себя от резкого, пронзительного крика летучей ящерицы. С трудом открыв глаза, она увидела над собой сплошной зеленый полог листвы. Пахло сыростью, гнилью, чем-то сладким и – почему-то – горелым пластиком. Через мгновение Римма поняла причину этого чуждого для джунглей Сарганской котловины запаха – она увидела глайдер. Точнее – то, что от него осталось.

Хвостовая часть глайдера торчала из полого ствола гигантской тибии, полированный металл двигательного отсека был залит липкой белой смолой. Дюзы сочились сизым дымом, оранжевая кора дерева вокруг дыры потемнела от копоти. Повсюду с ветвей свисали похожие на сталактиты смоляные сосульки. Далеко вверху надувались и опадали под ветром полупрозрачные листья-опахала, на каждом из которых могла поместиться волейбольная площадка.

Римма некоторое время смотрела туда, где оборвался ее полет, потом отважилась повернуть голову. Ногу тут же прошило болью, перед глазами все поплыло, кровь ударила в виски, дыхание сбилось.

«Перелом. И сотрясение», – мелькнула одинокая мысль, и Римма потеряла сознание.

…Очнулась она все от той же боли. Нога буквально разламывалась, в голове словно засел ржавый гвоздь. Нос распух и, судя по всему, был сломан. Крови из него вытекло немного, но ее хватило, чтобы Римма не смогла разлепить пальцы. С трудом открыв глаза, она увидела, что комбинезон на груди весь залит кровью, неожиданно ярко-алой, похожей на томатный соус.

«Содержание кислорода в атмосфере Деметры превышает земные показатели на полтора процента, – память услужливо выдала строчки из путеводителя для отдыхающих, – из-за этого кровь всех живых существ на планете имеет более яркий, насыщенный цвет».

Раздался шорох. Римма с большим трудом повернула голову и увидела в паре метров от себя скачущего муравья. Мощное, размером с собаку, насекомое желто-синего цвета угрожающе растопырило зазубренные челюсти, способные перекусить пополам небольшое деревце. Суставчатые лапы скребли палую листву. Выпуклые глаза, утыканные мириадами фасеток, ничего не выражали.

– П-пошел… – Римма хотела крикнуть, но из измятого горла выкатился жалкий хрип. – Иди… отсюда…

Римма не глядя провела покрытой запекшейся кровью рукой по траве, пытаясь нашарить палку или камень, но пальцы погрузились в студенистое тело мерцающего слизня. Отдернув руку, Римма взвыла от вспышки боли, вновь стегнувшей по ноге.

Муравей щелкнул челюстями и метнулся в сторону, мгновенно пропав из виду. Над головой опять закричала летающая ящерица. На этот раз в ее крике слышалось что-то угрожающее и тревожное.

– Надо встать… – прошептала Римма. – Надо…

Она уперлась локтем в прелую листву, приподняла голову, подождала несколько секунд, пока перед глазами не перестали мельтешить огненные круги, и села.

Первое, что бросилось в глаза, – левая нога, неестественно вывернутая в колене. Ткань летного комбинезона ниже колена лопнула, из дыры торчала безобразная лиловая шишка. «Перелом со смещением», – подумала Римма и стиснула зубы.

– Почему вы ничего не делаете?!

Морозов оторвался от монитора, повернулся на крик. В диспетчерскую Центроспаса Деметры вбежал рослый парень с искаженным от злости лицом. Темно-синий комбинезон Космофлота сидел на нем как влитой, в петлицах посверкивали алые «птички», на рукаве вспыхивал и гас шеврон Дальней Разведки.

Парень в несколько прыжков пересек просторную диспетчерскую, на ходу оттолкнул пытавшуюся его остановить Индру и навис над Морозовым.

– Почему. Вы. Ничего. Не делаете?! – буквально прорычал он, сжимая кулаки. – Связи нет уже три часа! Ну?! Что вы молчите?

– Вы, очевидно, Сафронов? – устало спросил Морозов, глядя в выпученные, гневливые глаза. – Николай, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. Капитан-лейтенант Сафронов, – уже более спокойно ответил парень, выпрямился и выпятил челюсть. – Я жду. Какие меры приняты? Почему глайдер Риммы… лейтенанта Голиковой, я хотел сказать… Почему он до сих пор не найден?

– Кто дал вам право врываться в диспетчерскую? – пискнула за спиной Сафронова Индра.

– Я… – На мгновение капитан-лейтенант смешался. Но тут же вернул себе уверенность и требовательный тон. – Я ее жених! И я имею право знать…

– Имеете, имеете… – кивнул Морозов и указал на свободное кресло у пульта второго оператора. – Садитесь, Николай. Индруша, будь добра, сделай гостю кофе.

Сафронов вдруг как-то обмяк, бешеные огоньки в его глазах потухли, кулаки разжались. Буквально дошаркав до кресла, он рухнул в него и исподлобья посмотрел на Морозова.

– Вам с молоком? – спросила Индра.

– Да, – тихо произнес космолетчик, не отрывая взгляд от главы Центроспаса.

– Не стоит меня гипнотизировать, – покачал головой Морозов. – Поверьте, каплей, мы делаем все возможное.

– Вы до сих пор не обнаружили глайдер, – так же тихо, но уже с явственной угрозой в голосе сказал Сафронов. – Почему?

Морозов пожал плечами.

– После того как пропала связь, должен был включиться аварийный маяк и послать сигнал на спутник.

– Ну и?

Морозов вновь пожал плечами.

– Сигнала нет. Пеленг и определение местоположения глайдера невозможны.

Сафронов вскинулся, сжал подлокотники кресла так, что они заскрипели.

– Вы хотите сказать, что…

– Николай, вы взрослый человек, – Морозов бросил быстрый взгляд на Индру, колдующую у кухонного модуля. – У вас за плечами шесть дальних походов… Будем реалистами: перелетев хребет, глайдер с вероятностью в девяносто девять и девять десятых процента потерпел крушение, которое привело к разрушению аварийного маяка.

– А одну десятую процента вы на что оставили? – мрачно спросил Сафронов.

– На то, что ваша… что лейтенант Голикова попала в локальную черную дыру, – спокойно ответил Морозов.

– Шутите? – понизив голос и нехорошо сощурившись, Сафронов начал подниматься из кресла. – Весело вам?!

– Ваш кофе, – разрядила обстановку Индра, возникнув рядом с космолетчиком. Поднос с чашкой в ее руках заметно дрожал.

– Какие уж тут шутки, – махнул рукой Морозов. – Просто мы – Центральная Спасательная Служба планеты. Мы обязаны учитывать все варианты. Даже самые невероятные.

– Ну, хорошо, – Сафронов взял чашку, кивнул Индре. – Но глайдер большой. Почему…

– Вы когда-нибудь были за хребтом? – Морозов вернулся к пульту, посмотрел на экран, по которому бежали строки текстовых сообщений от поисковых групп. – Не трудитесь отвечать, я знаю, что не были. Там джунгли, сплошной покров. Высота верхних ярусов – сто сорок метров. А всего ярусов пять или шесть. Каждый – плотная подушка из листьев, ветвей, цветов, иногда перегноя. Есть даже висячие болота. Это как слоеный пирог или многоэтажный дом. Сверху мы видим «зеленое море тайги», но на самом деле это только крыша. Крыша многоэтажки под названием «экваториальные джунгли Сарганской котловины».

– Но глайдер металлический! – забывшись, выкрикнул капитан-лейтенант.

– И что? – Морозов повернул голову и посмотрел на него через плечо. – Это только в старинной фантастике бравые исследователи и спасатели поднимали в воздух кучу орбитальных сканеров, и те с помощью супер-мега-детекторов обнаруживали на поверхности планеты потерянную инопланетянами семигранную гайку. А на самом деле…

– Что «на самом деле»?

Морозов клацнул клавишей, подтверждая прием получасовых отчет-рапортов, встал, подошел к Сафронову.

– На самом деле площадь Сарганской котловины – более шести тысяч квадратных километров. Мы знаем только район, в котором глайдер пересек хребет, и можем примерно определить направление, по которому он двигался. Но мы не знаем, сколько времени он летел и какое расстояние сумел преодолеть после того, как отказала связь.

– А сколько… километров в длину или ширину эта ваша котловина?

Морозов вопросительно посмотрел на Индру.

– От Буайя до Рамуси – тысяча восемьсот, – ответила она. – А от аэродрома в Прохладном до базы имени Чкалова на Ресинте – три тысячи четыреста пятьдесят.

Сафронов поставил на край пульта нетронутый кофе, опустил голову.

– Поверьте, – мягко сказал Морозов, – мы делаем все возможное. По примерному маршруту следования глайдера работают восемь поисковых групп. В небо поднято все, что только может летать – от патрульных геликоптеров до сельскохозяйственных дронов. Мы даже студентов-биотехнологов, приехавших на практику в бухту Трех Скал, привлекли. Добровольцев, разумеется, но там других и не оказалось.

– Я могу туда поехать? – Капитан-лейтенант кивнул на обзорный монитор, транслирующий карту части поверхности Деметры – Приморье, Солнечную Ривьеру, Снеговой хребет и сплошное зеленое пятно Сарганской котловины, по которому ползли, перемигиваясь, разноцветные огоньки поисковых групп.

Морозов отрицательно покачал головой.

– Нет транспорта. Мы и вправду задействовали все, что только можно. Вы все же выпейте кофе. Индра у нас большой специалист в этом деле.

– Лучше бы она была специалистом по какой-нибудь телепатии или экстрасенсорике, – с тоской пробормотал Сафронов и залпом осушил чашку.

В диспетчерской повисло тягостное молчание, нарушаемое лишь попискиванием аппаратуры связи.

– Когда у вас заканчивается отпуск? – спросил Морозов.

– Через три дня, – глухо проговорил космолетчик. – Мы должны были вместе лететь на Аппо, – голос Сафронова дрогнул. – У нас осенью свадьба…

– Держите себя в руках! – в словах Морозова отчетливо лязгнул металл. – Прошло, как вы справедливо заметили, всего лишь три часа. В моей практике были случаи, когда пропавших в Саргане обнаруживали через трое суток после крушения. Живыми, замечу, обнаруживали. И практически здоровыми.

Морозов не стал уточнять, что случаев таких было ровно два, и оба раза счастливчики – дельтапланерист и гравиджампер – оказались на самом верхнем, наиболее безопасном, ярусе джунглей.

– Там все не так страшно, – вступила в разговор Индра. – Крупных хищников у нас, на севере, нет. Если не трогать насекомых и растения, то вашей невесте до заката ничего не угрожает.

– А капсула пилота глайдера, – подхватил Морозов, – штука весьма крепкая. Впрочем, это вам как раз известно лучше меня.

Сафронов как-то очень по-детски кивнул.

– Разрешите, я побуду здесь?

– Нет, голубчик, – Морозов протянул капитану-лейтенанту руку. – Это запрещено инструкцией. Кстати, как и то, что вы сюда ворвались. Ожидайте в гостинице. Мы сразу же свяжемся с вами, как только появится какая-то информация. До свидания.

Ответив на рукопожатие, Сафронов с чашкой в руках двинулся к двери, но, спохватившись, прошел к кухонному модулю и поставил ее в раковину.

– До свидания… – выдавил он из себя и вышел.

– Бедный мальчик, – сказала Индра. – Наверное, он все бы отдал, чтобы оказаться на месте своей невесты.

– Он мужчина и офицер, – жестко произнес Морозов, возвращаясь на свое место. – И потом – он был на ее месте. Согласно данным телеметрии они вчера арендовали глайдер и по очереди совершали полеты над побережьем и в сторону хребта. Девочке просто не повезло…

– Вы правда думаете, что ее найдут, шеф? – Индра поставила чашку Сафронова в посудомойку.

Морозов вздохнул, потер седеющие виски и негромко ответил:

– Я ничего не думаю. Все возможно… Но, нужно признать откровенно, надежды мало…

Труднее всего было не тревожить колено. Любое движение, любое изменение положения тела, даже глубокий вдох тут же отзывались вспышкой боли, пронзающей всю ногу от голени до бедра и отдающей в спину. Это была не та боль, которую можно терпеть на морально-волевых и не та, про которую говорят «болит как горит». Порой Римме казалось, что у нее не выдержит сердце.

На круги перед глазами и ломоту в висках и затылке она не обращала внимания, равно как и на кровь, все еще сочившуюся из носа. Сейчас для Риммы главным было одно – связь. Она отдавала себе отчет в том, сколько у нее осталось времени – до заката. В светлое время суток джунгли Саргана тоже опасны, но опасны понятно и привычно для землянина. Ну хищники, ну ядовитые существа, ну шипастые лианы и мечущие зазубренные стрелки-споры гигантские грибы. Страшно, но «представимо и оборимо», как сказал инструктор на аэроплощадке. Конечно, в первый раз пятиметровый богомол-палач или прозрачная двуногая змееящерица-хайлина производят неизгладимое впечатление, но все равно все они – не более чем вариации матушки-природы на тему земных существ.

А вот ночью джунгли Саргана, особенно нижние ярусы, преображаются. Ночью их обитатели, в первую очередь те, что не бегают на длинных или коротких ногах или лапах, а растут себе на одном месте, превращаются в изощренных убийц, обходящихся безо всяких шипов, когтей или клыков.

В ход идет боевая химия, феромоны и галлюциногены, и спасти от них может только КХЗ – костюм химической защиты с полностью замкнутым дыхательным циклом. Ну или скафандр. Все.

Римма знала о выживших в джунглях людях, сумевших провести тут одну или даже несколько ночей. Но все они сумели подняться на самый верхний ярус леса, туда, где дуют ветры, где свежий воздух и где коварная аромократия растений не эффективна.

Однако с ее ногой и думать можно забыть не то что о подъеме, а вообще о любых передвижениях. Все, на что хватило Риммы, – это доползти, обливаясь потом, до пилотской капсулы, глубоко зарывшейся в болотистую, дрожащую, как желе, массу, заменяющую здесь почву.

Доползти лишь затем, чтобы убедиться – аварийный передатчик разбит. Произошло это, видимо, во время отстрела капсулы. Когда глайдер пробил стенку ствола тибии, сработала автоматика, но капсуле пришлось пробивать противоположную стенку, и ее нос смяло, словно он был из фольги.

На самом деле Римме невероятно повезло – ее выбросило из капсулы, пусть и со сломанной ногой. А вот если бы ногу зажало среди погнутых, искореженных балок внутреннего каркаса, она бы сейчас медленно, но неотвратимо тонула в болоте, и через несколько часов погрузилась бы в него полностью, захлебнувшись в коричневой жиже.

Римма провела инспекцию содержимого карманов. Итог ее не столько разочаровал, сколько раздосадовал: гостиничная ключ-карта, бессмысленный вне зоны действия сети коммуникатор, сложенный вчетверо рекламный проспект «Посетите Солнечную Ривьеру» и заколка для волос, выточенная из сапфирника, местного дерева с удивительно синей, бархатистой на ощупь древесиной.

– Интересно, – вслух произнесла Римма, разглядывая свое богатство и стараясь не думать о боли. – Что мешало мне сунуть в карман хотя бы лазерный фонарик?

И фонарик, и мачете, и вполне себе мощный импульсатор входили в штатную комплектацию глайдера. И сейчас висели примерно в семи метрах над головой Риммы, медленно заливаемые белой тибийской смолой.

Когда появилась крабоножка, она не заметила – тварь оказалась слишком быстрой и осторожной. Лишь качнулись, словно бы от ветра, резные листья лианы-душителя да порскнули в разные стороны копошащиеся у корней злосчастной тибии пушистые клопы-падальщики.

Больше всего крабоножка напоминала гусеницу от танка, только вместо траков ее сегменты-сочленения походили на земных крабов, сросшихся друг с другом. В диаметре каждый «краб» достигал полуметра. У крабоножки не было челюстей, жвал и вообще рта – только упругий хитиновый хоботок. Охотилась крабоножка на крупных растительноядных животных вроде панцирника или медведя-лианщика. Она обвивала жертву всем телом, протыкала толстую шкуру хоботком, вводила внутрь желудочный сок и через какое-то время высасывала питательный бульон, полностью растворявший внутренности добычи.

– Мамочки… – прошептала Римма, наблюдая, словно завороженная, как на краю поляны поднимается над пушистым мхом и грибами-рогатиками плоская бурая голова хищника. Жить ей оставалось всего несколько минут…

– Шеф, группа Мауэрса докладывает: «Прошли Сэвэн-поинт. Никаких следов», – сказала Индра, не отрывая взгляда от монитора.

– Это восьмой отчет? – уточнил Морозов, садясь на кушетке и растирая помятое после сна лицо.

– Девятый. Осталась группа Токальского. Контрольное время – четырнадцать двадцать.

– А что воздух?

– Все то же, – Индра переключила канал и пробежала глазами по столбику цифр. – Дроны в штатном режиме, аэроразведка прочесывает третий, девятый и одиннадцатый квадраты. Ни-че-го.

– До заката еще шесть с лишним часов. Передай всем группам – продолжать поиски. Задействовать звуковую сигнализацию. Пускать ракеты. Мы должны ее найти. Должны!

Индра вздохнула, поправила тугую черную прядь, выбившуюся из прически, и ее смуглые пальцы затанцевали над голоклавиатурой, вводя команды.

Крабоножка медленно приближалась, тихонько пощелкивая многочисленными суставами невероятно гибкого тела. Спешить ей было некуда – добыча не пыталась убежать, лишь вяло подергивалась да скулила.

– Я не хочу… – сквозь стиснутые зубы шептала Римма. – Не надо… ну пожалуйста!

Тварь переползла через пилотскую капсулу и подняла голову еще выше. От вожделенной трапезы ее отделяло расстояние всего в полтора метра. Из глянцево поблескивающей головы начал выдвигаться кольчатый, похожий на червя-переростка, хоботок. Римма судорожно вдохнула и вдруг, неожиданно для себя самой, завизжала, как визжат маленькие девочки на игровых площадках – пронзительно и безнадежно.

Крабоножка замерла, словно бы задумавшись, – визг не напугал тварь, но заставил остановиться. В примитивном мозгу исполинского членистоногого не происходило никаких мыслительных процессов, однако инстинкт подсказал крабоножке – она столкнулась с необычной жертвой, а значит, не стоит торопиться.

Что-то свистнуло в воздухе. Крабоножка дернулась, вывалила хоботок и растопырила свои многочисленные лапы, сразу став намного шире. Римма продолжала визжать, стиснув кулаки и скребя здоровой ногой влажную землю в тщетных попытках отползти.

Что-то случилось. Что-то произошло, но она еще не поняла, что.

И вновь над полянкой просвистело, раздался отчетливый чавкающий звук, и внезапно крабоножка завалилась набок, забилась в судорогах, скребя лапами землю точно так же, как Римма.

Повернув голову, Римма попыталась увидеть, что повергло тварь в прелые листья, но после пережитого ужаса она не могла сосредоточиться. Перед глазами мельтешили зеленые пятна, из носа опять пошла кровь. Римма без сил опустилась на подушку мха, вздрагивая от боли, и закрыла глаза. На большее сил у нее не осталось.

На этот раз Римма пришла в себя от вони. Мерзкий, выворачивающий наизнанку запах, в котором смешались прогорклый пот, моча, фекалии и еще что-то, какая-то тухлятина, которой и названия-то не было, заставил ее закашляться. Она хотела вдохнуть через рот, чтобы хоть так избавиться от отвратительного амбре, но не смогла – рот был забит комком каких-то липких волокон, а вдобавок плотно замотан широкой веревкой из скрученной травы.

Римма попыталась содрать повязку руками, но оказалось, что они крепко связаны все той же веревкой. Открыв глаза, Римма увидела над собой мерно колышущийся полог джунглей и поняла, что ее связали и куда-то несут и у нее больше не болит нога.

Если второе обстоятельство порадовало, то первое не столько удивило, сколько раздосадовало. Несомненно, что ее нашли. Кто нашел? Понятно кто – спасатели. Но тогда почему связали, почему заткнули рот? И главное – откуда эта омерзительная вонь?

– Эй, что происходит? – хотела крикнуть Римма, но вместо этого только невнятно промычала.

«Так, девочка моя, – сказала она себе, немного успокоившись. – Давай рассуждать логически. Нет, логически не получится. Для начала нужно собрать какую-нибудь информацию. Я связана, мне заткнули рот – это раз. Я лежу на чем-то жестком – это два. Меня несут – это три. Я не могу повернуть голову – она тоже привязана – это четыре. Значит, это не животное. Они не умеют связывать и класть на носилки. Или умеют? Пауки, например… Огромный, до сих пор неизвестный науке деметрийский паук оплел меня паутиной, закинул на плоскую хитиновую спину и потащил. Куда? Да в гнездо паучатам на завтрак. Или обед. Ха-ха, обед из космолетчика. Деликатес! Стоп-стоп-стоп… Ерунда. Почему мне не страшно? Почему нога не болит? Стимулятор? Определенно. Спасатели вкололи мне стимулятор, связали, заткнули рот… Ага, спасители-садисты. Бред. Еще раз: меня спасли от крабоножки и несут. Что из этого следует? Да ничего. Точно – бред какой-то… А, нога-то не болит, не болит – это пять, между прочим. Ха-ха, меня полечили, связали и поволокли вонючие пауки. И?.. Лейтенант Космофлота Голикова, включи голову!»

Последнюю фразу очень любил повторять еще в академии Космофлота преподаватель орбитальной тактики подполковник Штокман, лысый сухой дядька с настолько неприятным лицом, что, как говаривали злые языки, «в его аудитории даже мух не бывает – дохнут от омерзения».

Вспомнив Штокмана, Римма внезапно осознала, насколько она «не в себе». Это не было похоже на действие стимулятора – скорее на отравление алкалоидами или нейротоксинами. Эйфория, неадекватное восприятие реальности – все признаки налицо.

«Значит, на Деметре все же обитает неизвестное науке существо, способное отбить добычу у крабоножки, спеленать ее, впрыснуть яд и перенести на большое расстояние», – мысли Риммы больше не скакали, как желто-синие муравьи, теперь они текли плавно и размеренно. Глаза начали слипаться, все тело налилось блаженной истомой…

«Ну и пусть, – подумала она, прикрыв веки. – Судьбу не изменишь. Что должно, то и случится. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет…»

Римма не уснула, это было скорее похоже на медитацию. Многочисленные психотренинги в Академии Космофлота и мемоблокады, каждые полгода выставляемые пилотам врачами эскадры, где служила Римма, сделали ее маловосприимчивой к стрессовым ситуациям, нежели среднестатистический человек. Неписаный закон космолетчиков гласил: «Пилот Космофлота имеет право волноваться только один раз – когда женится или выходит замуж». Вот она и не волновалась, даже находясь на пороге гибели.