Текст книги "Социум (сборник)"

– Этот – последний, – сказал диспетчер, делая пометку на голографическом экране. – На сегодня закончили.

Морозов коротко кивнул. Он не стал говорить, что завтра поиски будут носить формальный характер – это и так было понятно.

Индра включила систему автоматического оповещения, по пульту пробежали разноцветные огоньки, тонко, на грани восприятия, пропищали в динамиках сигналы подтверждения со спутников.

Через огромное, от потолка до пола, выпуклое панорамное окно Морозов видел Сафронова. Космолетчик не усидел в гостинице и теперь бродил вдоль края ВПП, то и дело поглядывая на горные вершины, висящие высоко над Ривьерой. Их остроконечные пики еще освещала ушедшая за горизонт Аврора, и оттого казалось, что ледяные склоны выкрашены в тревожный, кроваво-алый цвет.

Седловина перевала, утонувшая в тени вершин, была видна как на ладони. До нее от комплекса Центроспаса насчитывалось не больше десяти километров. Морозов знал – наверх вела более или менее накатанная дорога, которую проторили любители езды на гравициклах. Дальше дорога обрывалась – слишком опасно. Скальные стенки, утесы, трещины – даже опытные альпинисты не прошли бы через этот каменный хаос, и он стерег пределы Сарганской котловины лучше всяких запретов.

– Индруш, сходи, пожалуйста, к нему, – Морозов кивнул на Сафронова. – Скажи, чтобы шел в гостиницу. Через двадцать минут я активирую «Периметр» и переведу весь комплекс на автоматику.

Индра кивнула и скрылась за дверью. Морозов повернулся к карте и мысленно еще раз провел линию от ВПП к перевалу, и за него – в джунгли. Где-то там лежит среди сломанных деревьев разбитый глайдер. Где-то там совсем еще молодая девушка, почти девочка, отчаянно борется за жизнь.

Или уже не борется. А может быть, для нее все случилось мгновенно. Удар, вспышка – и тьма.

Морозов поймал себя на том, что стал часто задумываться, как люди ощущают свою смерть. Что они чувствуют в последнее мгновение? О чем думают? Как одолевают страх? И что они видят там, за чертой?

«Надо в отпуск, – оборвал поток вопросов Морозов, – на пару недель, не меньше. А то я погрязну в рефлексии. Нет ничего хуже рефлексирующего спасателя».

– Он не уходит, – сказала вернувшаяся Индра. – Говорит, будет ждать всю ночь. И завтра. И потом… Сколько надо будет, столько и будет.

– Ясно, – Морозов неожиданно разозлился. – Хорошо, я сам.

Он почти выбежал из здания, поднялся по лесенке, сощурился, когда с океана налетел сырой, теплый ветер, и еще издали закричал Сафронову:

– Каплей, вы что, мальчик маленький?! Вам же сказали – покиньте территорию, скоро будут активированы охранно-следящие системы! Вы соображаете, где находитесь? Это комплекс Центроспаса, а не санаторий. Все, шагом марш отсюда.

– Тихо! – неожиданно перебил Морозова космолетчик, перебил таким голосом и с таким выражением лица, что Морозов вынужден был замолчать. – Слышите? Поют…

Повернувшись к перевалу, Морозов прислушался. Сначала он слышал только шелест листвы и шум ветра, но постепенно сквозь него начали пробиваться какие-то странные звуки. Это и впрямь было похоже на песню – простую, вроде бы детскую, совершенно неуместную здесь и сейчас.

– Сюрреализм какой-то, – пробормотал Морозов, вглядываясь в заросли на горном склоне. – Не может же такого быть…

– Огонь! – каким-то сомнамбулическим голосом произнес Сафронов. – Вон там, где дорога.

Морозов увидел – между стволами деревьев мелькали живые огоньки.

– Факелы, – сказал он и активировал гарнитуру связи. – Индруша, будь добра, дай свет на склон. Туда, где дорога к перевалу.

Песня стала слышнее, огоньки – ближе. На куполе главного здания комплекса вспыхнул лазерный зенитный прожектор, конверсионное чудовище, способное освещать объекты на орбите. Морозов называл его «эхо войны». Индра выставила яркость на десять процентов и сфокусировала световое пятно на склон, туда, где дорога выходила из зарослей.

Морозов видел, что космолетчик готов сорваться с места и побежать навстречу звукам и огням, и успокаивающе похлопал его по плечу.

– Потерпите. Через пару минут все станет понятно.

Действительно, прошло не более двух минут, и на освещенную прожектором грунтовку из леса вышла самая странная процессия из всех, какие видел на своем веку Морозов.

Человек сорок мужчин и женщин, чьи тела были разрисованы красным и белым, одетые в лохмотья и тряпье, а то и вовсе голые, несли на плечах сплетенный из веток и сучьев помост. Пылали факелы. Качались копья и дубины. На помосте не сидела даже, а восседала – нога в лубке, голова перевязана – лейтенант Космофлота Римма Голикова.

И еще – в такт шагам вся эта невозможная процессия пела, пела тоненькими детскими голосами, очень коверкая слова, и это вроде бы выглядело смешно, но на самом деле Морозов вдруг понял, что ему страшно.

 
Купии в макасине
Изиновую Сину.
Изиновую Сину
В кайсине пиисли.
Она пыла расиней,
Изиновая Сина.
Упая ис кайсины,
Исмасалась в гяязи!
 

– Римка! – закричал Сафронов и побежал навстречу процессии.

Девушка улыбнулась, помахала ему рукой. От здания Центроспаса к площадке спешили люди. В отелях зажигались окна, над Ривьерой в сиреневом небе скользнул, заходя на глиссаду, плоский, белый стратоплан – на Деметру прибыла очередная партия отдыхающих.

Дикари остановились, бережно опустили помост и столпились вокруг. Даже на таком расстоянии было видно, как они испуганы. Морозов сел на бордюрный камень, устало провел ладонью по лицу. Для капитана-лейтенанта и его невероятно везучей невесты все закончилось хорошо. Как в сказке.

Для Морозова и вышедших из джунглей людей все только начиналось…

Автор Третий. Смена парадигм

Понедельник

– И что это такое?

– Ты о чем?

– Я про тинни-винни, что сейчас от тебя на такси укатила.

– А, ну с ней вроде все нормально будет.

– Серьезно? Все нормально? Совсем поехавший? Меня мало? Кус раббак, Среды и Пятницы? Теперь еще и нимфеток трахаешь?

– Блеск, заводишься с полоборота. Главное, подобрать состав для зажигания.

– Может, со Средой и Пятницей тоже не спишь?

– Прекращай. Технически я спал с этой, как ты выразилась, «тинни-винни». Мой «пентхаус» три шага в длину, три с половиной в ширину…

– Это у тебя такие оправдания? В метрах на шаг квадратный?

– Левый угол от выхода – душ-генуя, правый – холодильник. Углы напротив заняты электрикой. В середине – кровать. Где мне еще расположить незваных гостей?

– Незваных, да?

– Да я вообще не знаю, откуда она взялась. Чуть ли не вломилась среди ночи. Я уж думал, гиббоны через охрану пробились. И стоит в соплях и слезах. Просилась переночевать, рассказывала какую-то ерунду.

– Врала?

– Врала.

– А чего пустил тогда?

– Ну, она очень странно врала. А гиббоны шумели по-честному.

– Ладно, допустим. Чего она наплела?

– Просилась на одну ночь. Говорила, что мать хочет сдать ее в аренду, а отчим насилует.

– Что из этого вранье?

– Эмоции. Давай мирно сядем, выпьем бозы, и я все по полочкам разложу?

– Уточнять не стал?

– Каля, кус раббак, стоит в дверях зареванная девчонка, под окнами перестрелка, а я буду выбивать признания о том, как именно ее насилуют?

– Ладно, проехали. Ну а чего она зареванная была?

– Ну, я-то вполне вменяемый, Каль. Пускать ее к себе у меня превеликого желания не было. Вот и давила на жалость. Но эти эмоции, они были какие-то ненастоящие. Словно ей это уже давно в привычку.

– Я тебе поражаюсь! Ты прекрасно видишь, как тебе врут, как тебя пытаются использовать, и потакаешь этому.

– К этому привыкаешь.

– Кус има шельха!

– Что?

– Ты ведь знаешь о том, когда и в чем я тебе врала?

– Разумеется.

– Какой стыд, лех меня кибенимат… Я-то думала, что ты так подкатывал, что ты типа такой психолог-пикапер. А ты попросту действительно видишь всех нас насквозь.

– О сколько нам открытий чудных…

– Мерзавец, еще и скалишься.

– Массаж?

– Массаж.

– Ну вот, другое дело.

– Ты о чем?

– Когда ты нежишься от массажа, ты сияешь васильком. А то пришла – распушенная, как чертополох.

– А ты откуда знаешь, как васильки и чертополох выглядят?

– Ну я ж не всегда слепым был.

– Ты мне не рассказывал. Ты вообще о себе ничего никогда не рассказываешь.

– Да кому нужна моя правда? Чего каждый раз раскланиваться. Проще помалкивать.

– Расскажи.

– О чем рассказать?

– Ну, обо всем. Ты всегда умел насквозь видеть? Или как супергерой из комиксов, тебя облило ядовитыми отходами?

– Вот ты ядовитая! Да, ты почти угадала.

– Серьезно?

– Ну-у так. Лет до пяти был обычным ребенком. Ну, точнее, не совсем обычным. Я током бился.

– Да ладно? Не верю.

– Не веришь?

– Не верю.

– А так веришь?

– А-а-а, прекрати. Верю-верю-верю!

– Мать меня таскала по врачам, ученым, знахарям. Мной заинтересовались в Институте Генетики. Забрали на лето поизучать. Дядька один, Ским Саблинович выяснил, что митохондрии в моей мышечной ткани имеют ряд положительных мутаций. Ну и поэтому я могу аккумулировать электричество. Живой аккумулятор. «Угорь ушастый», как он меня в шутку называл.

– А что потом?

– Потом из этого попытались извлечь максимум. Вроде как продвинуть эволюцию на ступеньку выше. А митохондрии эти самые передаются только по материнской линии, ну а я-то не девочка. Маму взяли в оборот, стали изучать, и оказалось, что у меня с матерью нет генетического родства.

– Лех кибенимат!

– Маму это подкосило. Она не верила. В Институте ко мне интерес пропал, поскольку «ушастый угорь» на человека постразумного не тянул. Толку с того, что могу диоды в руках зажигать или дата-кон спалить? А потом мир перевернулся с ног на голову.

– Погоди, ты про Пфицеровский инцидент?

– Ин-ци-дент. Хм. Это сейчас его так называют. «Инцидент». А в то время все были уверены, что пришел конец света. Шенжень отреагировал быстро и, как тогда казалось, эффективно. А я остался без глаз и матери. Потом карантин, а через неделю выяснилось, что напалм хоть и эффективно выжигал, но не менее эффективно разносил штамм по ветру. В итоге оказалось, что любой живой лучше мертвого. Потом эвакуация. Спустя стало очевидно и без экспериментов, что процесс необратим и инфицированы все. Лечить-то никого толком не лечили, там оставалось разделить на «жилец-нежилец». Я оказался «слепой, но живчик».

– То есть, выходит, ты из первых?

– Ну да. Первое поколение. «Адаптированный иммунитет».

– Я и не думала, что ты, оказывается, такой старый.

– Эй, всего двадцать пять лет прошло.

– Целых двадцать пять лет! Вон гиббоны столько не живут.

– Не хватало, чтобы они еще дольше жили.

– Ну а как ты томографом стал?

– Томографом? Это ты так меня за глаза называешь?

– Ну а как тебя еще называть?

– Зараза. Ну, дальше я до совершеннолетия пробыл в интернате. А когда вышел, мне предложили сделку. От государства я должен был квартиру получить, но то, что мне могли предложить, квартирой трудно было назвать. Этот чердак на фоне той квартиры – особняк просто. Или же в компенсацию квартиры – импланты для глаз, вылечить слепоту.

– А-а-а. Вот как.

– Я согласился на импланты. Правда, «цейссовскую» оптику мне не предложили, а поставили что подешевле от «шенжень оптос». Которые, благодаря моим замечательным митохондриям, сгорели через неделю. Потом снова. И на четвертый раз меня послали без гарантии восстановления.

– Да уж, в такую историю захочешь – не поверишь.

– Ну а я о чем тебе говорил.

– Слушай, а ты не думал, что с «плохой» квартирой тебе не сказали всю правду? Ты же квартиры не видел.

– Не видел, но прекрасно ее «слышал». И звуки, и запахи. Хотя осознание того, что меня могли привести в любую другую квартиру, пришло намного позже. Я был наивный слепой мальчик, который всю сознательную жизнь провел в интернате. И вероятность того, что меня успешно продинамили, не исключена.

– Продолжай. И разомни мне поясничку. Мышцы там ноют.

– Не ноют.

– Ноют.

– Я знаю, какие реакции запускает массаж поясницы.

– Мерзавец.

– Врушка.

– Рассказывай уже.

– Потом я стал искать работу. Подвернулось поработать массажистом. Экзотика ж. Слепой массажист с особенными руками. Набил руку, сформировалась постоянная клиентура, подкопил деньжат и обратился к фанатикам от микроэлектроники. Там уже навел связи с Бентосом, и у них кое-чему поднатаскался. Саму оптику бесполезно было восстанавливать, из-за напряжения и скачков вечно неполадки были, а стабилизуешь – так все равно эрозия, поэтому от нее попросту избавились. Прикидывали варианты, и самым стабильным и нетребовательным к ремонту стал нынешний, с самопальным кирлиан-сканером. Таким образом я стал видеть, как ты говоришь, как томограф. Как на самом деле видит томограф, я не знаю, но думаю, аналогия действительно верная.

– А-ах, какой же ты горячий.

– Это ты горячая.

– Не останавливайся. Еще.

Среда

– Это что такое?

– Ты о чем?

– Запись на холике, длительность шесть часов четырнадцать минут.

– А это…

– И кого ж ты всю ночь дракал, еще и на мой холик снимая.

– Никого не дракал. Это для подстраховки. Можешь сама посмотреть.

– Не буду я ничего смотреть. Мне плевать, что ты трахаешься с другими. Но он мой, и ты не имел никакого права снимать граммы на мой холик. Это мой и только мой подарок. Это подло! Это было только мое!

– Ежа, выслушай меня.

– Подлец! Не трогай меня!

– Просто давай я включу и все тебе объясню.

– Не трогай.

– Вот скажи, что ты видишь.

– Постель вижу и какую-то девку рядом с тобой.

– Мотай дальше. Что теперь?

– Девка лежит рядом. Чё не драчешь-то? Сакра дамн, да ты еще и пижаму надел! Первый раз вижу тебя в пижаме.

– Едем дальше.

– Ты лежишь на краю. Видимо, спишь.

– А девчонка?

– Девчонка шарится по комнате.

– Хм…

– Аха-ха-ха!

– Что там?

– Она залезла в холодильник. Молотит лапшу и хлещет из горла твою крепленую бозу. Алкашка обоссаная.

– М-да, а вот бозу я ей не предлагал. Ладно, мотай дальше.

– А вот теперь интересно.

– Говори.

– Она без трусов уже. А вот и вся голая лежит рядом с тобой. Теребит письку, титьку мнет. Титек-то еще и нет. Сколько этой шкурвене лет?

– Я не спрашивал, сколько ей лет.

– Из твоего рта это звучит даже не смешно. Ну да, ты ж на вид возраст не определишь.

– Давай дальше.

– Ну вот, люблик, теперь она лезет и пристраивается к твоей заднице. Аха-ха, чего она трясется? Долбанул ее?

– Не знаю, я спал.

– Ну и как – хорошо драканулась? А?

– Ежа, даже если она кончила, это не моя вина. Это было после Пиво-Патека. Ты сама знаешь, сколько у меня работы на таких разносах. Двое суток без сна с самой пятницы. Я отсыпался, и во сне я себя не контролирую. Единственное, на что у меня хватило сил, – включить запись для подстраховки. Мало ли чего она натворит.

– Ты вообще, на кой проч ее на порог пустил?

– Гибота в бар ввалилась права качать. А кто их пустит? Гибридов сраных. Ну как всегда драчат все, что шевелится, палят во все, что движется. А она стоит в дверях, ерунду мне в уши льет. Ну куда я денусь – на улицу ее выгонять? Чтоб с утра на пороге ее труп встретить?

– Ладно. Верю.

– Пустил с уговором на ночь. Включил холик и отрубился до утра. Вот и вся история. Позже вечером, когда гиббонов разогнали, посадил на такси. Конец.

– Денег просила?

– Нет.

– А дал?

– Только таксисту за вызов.

– Ну а как звать-то ее?

– Не знаю.

– Ах, агнец ты мой блажий. Пустил себе в дом курву левную, имени не спросил, айди не пробил. Зато кушай, беби, мяско, запивай – не стесняйся, вот тебе постелька, ложись-раздевайся.

– Какая же ты язва, Ежа.

– А если бы она тебя зарезала или отравила? Сакра! Нежалко с ним, если б обнесла, у тебя все равно красть нечего.

– Для этого и была подстраховка. Ты бы все узнала, как есть на самом деле.

– По-твоему, мне от этого легче бы стало?

– А разве нет?

– Ладно, оставлю тогда эту грамму. Увидишь, заявится через неделю с обвинением в изнасиловании. Попомни мои слова. Куда ты убрал чистые болванки? Хочу новое кино, называется: «Агнец блажий в пижама жолтый». Надень ее, я хочу на тебя посмотреть.

– Она желтая?

– Ты не знал, что у тебя желтая пижама? А ну да, извини. Ну не злись. Ну прекращай! Я не злюсь, и ты не злишься – помирились, ладно?

– Ладно, моя рифеншталь. Заводи мотор.

– Сакра! Опять на выходных взрывали?

– Я же говорил, что гиббонов разгоняли.

– Октагон сбился. Надо опять калибровать. Снимай штаны и повернись спиной.

– Ты камеры по моей заднице калибруешь?

– Ага. Самая лучшая точка фокуса в этом бардаке. Во, так лучше. Отличная проекция. Объем на левый глаз есть. Так. На правый есть. Вращение по абсциссе есть. Зум. Работает. М-м-м – какая сладкая попка.

Пятница

– Это что такое?

– А на что похоже?

– На макулатуру и купоны на бесплатную лапшу.

– Я столько собирала информацию, а тебе, как всегда, безразлично.

– Вывалив урну бумажного мусора на кровать, ты, конечно, безразмерно завладела моим вниманием.

– Но тебе по-прежнему все равно, а время идет. Сколько ты еще этого будешь избегать. Я хочу завести ребенка. От тебя. И все это собрала для полной картины. Тут по всем программам. Правда, я остановилась на одной. Не хотел разбираться, потому все объясню на пальцах от и до, чтобы ты понимал разницу.

– То есть это надолго, да?

– Должен же ты хоть иногда слушать?

– Валяй.

– Натальных программ всего четыре по степени гарантии. Быдло-суррогат, приматы, скрофы и афалины.

– Интересный порядок. Это по убыванию?

– Наоборот, по гарантии качества. Быдло, конечно, дает всего тридцать процентов сбоя, но эта треть гарантированный макабр или, хуже того, гибрид. Но семьдесят процентов на здоровый плод. Тут проблема в другом: если мы заказываем суррогатку, то она, по закону, основной родитель, и имеет право подавать на алименты. А я не хочу остаток жизни содержать какую-нибудь нигритку из-за ее фертильной матки.

– То есть вот эта стопка была по суррогатам?

– Да, еще есть шенженьский вариант, но у них пятьдесят на пятьдесят. Неизвестно, кто из них был из вторичных носителей, а кто просто гибридный. Шенженьки выходят дешевле, но, опять же, по закону ребенок будет считаться подданным Шенженя. А у них обязательная воинская повинность с десяти до двадцати лет. Ты что, спишь, что ли?

– Я просто закрыл глаза. И внимательно слушаю.

– Повтори, что последнее я сказала?

– «Ты что, спишь, что ли?»

– До этого!

– О том, что наш ребенок с десяти лет будет окучивать рисовые поля и сжигать трупы. Вариант не очень, как на мой взгляд.

– Ну да. Ладно.

– Я так понял, с нашим видом инкубация вообще не вариант?

– Ну вроде того, слишком высокие риски и последствия.

– Ок, убедила. Продолжайте лекцию, госпожа будущая мама.

– Приматы. Варианты шимпы и аха-ха…

– Чего хохочешь?

– Гиб-гиб-гиб. Это даже звучит смешно – гиббон-гибриды.

– Не-не-не, кус раббак, эту мохнатую мразь. Вон их сколько наплодилось, отстреливать не успеваем. Кус раббак, на кой вообще их за разумный вид держат?

– Ну, время такое, зеленые отстояли их права. Ну и, в конце концов, они не встают после смерти.

– Лишний раз доказывает, что это ущербный вид, способный только плодиться. Этот вариант полностью исключается.

– Вот и ладно. Я и сама не хотела, мне тоже не нравится идея того, что мою лялечку будет вынашивать какая-то говорящая мартышка с дурными манерами.

– Следующая остановка. Что ты там говорила? Что там за скрофы?

– Только не обижайся!

– Не понимаю тебя.

– Мне они очень нравятся, такие милые хрюшки, но они ни халяльными, ни кошерными не будут считаться.

– Кус раббак, ты решила, что я джуда?

– Ну, я думала, «кус раббак» и все такое.

– А, кус раббак, кус има шельха. Я этого от Кали понахватался. Она постоянно ругается.

– Это которая ходит к тебе по понедельникам спинку подлечить?

– Которая по понедельникам. Ты ей, кстати, очень нравишься.

– Не начинай.

– Не начинал, говорю как есть.

– Хрюшка, вариант просто отличный, на самом деле. Шанс успешного вынашивания больше шестидесяти процентов. Хрюшку подключают к витографу, оплодотворяют и в режиме реального времени мониторят ее состояние и состояние плода. Хрюшка в это время живет с родителями-донорами. То есть она может жить у меня. В случае сбоя – бесплатный экстренный вызов бригады рефьюзеров и устранение проблемы.

– Рефьюзеры?

– Ну, кэдэзэшники по-старому. Сейчас просто стараются не использовать этот термин в натальных системах, чтобы не возникало неприятных ассоциаций и не спугнуть клиентов.

– Реклама только хорошее рассказывает. Да?

– Да, и еще они предоставляют дубль-скрофу, если первый раз вышло неудачно. Что с тобой?

– Так, воспоминания.

– О чем?

– О запахе. Словно вновь там очутился. Ты ведь не знаешь, кто такие «кэдэзэшники»?

– Ну, как бы уборщики ну этих, после смерти.

– Это от КДЗ. Кремация. Декарбонизация. Захоронение. То, что просрала пфицерская мразь, и то, чем пришлось заниматься тем, кто остался. Чтобы и праха не осталось от тех, кто мертв. Чтобы не возвращались.

– Прости меня. Я не хотела тебя расстраивать.

– Да не твоя это вина. Пусть теперь будут рефьюзеры. Чтобы не вызывать неприятных ассоциаций. Что последнее?

– Афалины. Но это очень дорого. Плюс нужно иметь жилье около моря или снимать апартаменты в их санатории на период вынашивания. Но у них все по высшему разряду. Любую понравившуюся афалину на выбор, генетическая корректировка плода, аквааэробика, сертификат полноценного человека со всеми юридическими гарантиями.

– И откуда мы возьмем денег на это?

– Ниоткуда. Тут при всех раскладах, даже если я уговорю бабушку, пообещав ей синеглазую внучку и курчавого внука, то нам не хватит даже на первый взнос.

– Все ясно. Скрофы, да?

– Да, у них вполне демократичный вариант, бабуля согласится. К этому годовой взнос моих яйцеклеток. Точнее десять, с одиннадцатой и двенадцатой уже идет оплодотворение. С тебя потребуется только годовое донорство семени.

– Годовое? Лех меня кибенимат.

– Ну тоже раз в месяц. Ну что тебе? Жалко ради меня? Я даже готова отказаться от секса на этот период в таком случае.

– Сама будешь таскать в таком случае. Не хватало того, чтобы я ходил каждый месяц сцеживать для свиноматки.

– Не говори так.

– Как так?

– Так грубо. «Свиноматка». Скрофа. Ведь некрасиво будет звучать, что твоего ребеночка вынашивала какая-то свиноматка.

– Кус раббак, неужели я на это согласился?

Воскресенье

– Что это такое?

– Тихо-тихо-тихо. Все в порядке.

– Убери это от меня! Немедленно!

– Да-да-да. Сейчас накрою. Все в порядке. Все в порядке. Без паники.

– Ты… ты убил ее?

– Не-не-не. Расслабься. Все хорошо. Прости меня, я дурак. Понятия не имел, как это на самом деле выглядит.

– У нее же мозги наружу торчат.

– С ней все в порядке. Ничего страшного не случилось. Это просто гиноид.

– Кус има шельха, мне это ничего не говорит!

– Ну, э-э-э, биологический робот, так понятнее?

– Кус-са, андроид какой-то?

– Ну-у, д-да. Вроде того, но только гиноид.

– Кошмар какой-то. Если бы ты это видел.

– Давай я лед приложу. Прости меня, василек, прости. Сильно ударилась?

– Нормально ударилась, в самый, кус-са, раз. Пластырь есть?

– Да-да, конечно, сейчас достану. Тройной анальгетик или быстрый?

– Оба давай.

– Секундочку.

– Ее с кровати убрать можно?

– М-м-м, боюсь, что нет. Можем повредить.

– Как, объясни мне, как это с тобой случается?

– Хах. Ты не поверишь. Это совершенно сумасшедшая история.

– Уж постарайся.

– Помнишь девчонку на прошлой неделе?

– Это она?

– В том-то и дело, что нет. Так, давай аккуратненько наклеим пластырь, и я тебе все-все-все расскажу. Это просто бомба!

– А-а-а-ах, наклей еще один.

– Хорош, и так два. Печень-то пожалей. В общем, поднялся с бара, принимаю душ – настойчивый панический стук в дверь. Открываю – стоит она. Спрашиваю: чего нужно? Голос, тембр другой – а история та же самая. «Помогите, спасите, хотя бы на одну ночь приютите». А я в одном полотенце. Падает на колени и умоляет ее не выгонять. Ну я: ну ладно, садись на кровать.

– Какое благородство.

– Не вредничай.

– Ага, куда ж ты ее среди ночи погонишь?

– Угу, вредная. А я стою и думаю, чего с ней делать? Ведь это не просто совпадение. Она практически дубль той, что была на прошлой неделе. А у людей так не бывает. В общем, замкнул я ее – у нее череп и раскрылся.

– Чего-то, милый, ты недоговариваешь.

– Э-э-э. Как бы это сказать.

– Да говори, как есть.

– Ну-у, э-э-э… Полотенце. Упало.

– Ага, дальше что?

– Дальше она прикоснулась к моему члену.

– Дальше что?

– Ну я живой человек! Член, разумеется, отреагировал.

– Член отреагировал?

– Да, член отреагировал.

– А ты как отреагировал?

– Я испугался. И шарахнул ее током.

– И когда же ты ее шарахнул?

– Когда она взяла член в рот.

– Ну наконец-то. Какой честный мальчик. Кто б не испугался-то? Я вон тоже сознание потеряла, когда увидела. А ты мой бедненький, благо что слепой. А то так сунул бы хер, да увидел бы, как у недоношенного гиброида глаза из орбит вылезли, и мозги набекрень выскочили. Я бы на твоем месте со страху точно померла бы.

– Каля, все гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Сейчас не время для издевок и сарказма. Прошу тебя, выслушай меня внимательно. Этот гиноид ни разу не дурная шутка и не розыгрыш.

– А сейчас ты начинаешь меня пугать.

– Она сейчас в режиме отладки. Ну, вроде как обезврежена и отключена. Так-то она живая, но не работает. Я поковырял ее немного. Похоже, что она передает информацию. И еще вероятно, что таких, как она, – их много. Они собирают данные о мужчинах, а потом их обрабатывают. И вот, вроде как меня они посчитали, но не обработали, поэтому пришла повторная команда меня обработать. Я ее отсканировал и Бентосу скинул. А потом они прислали слитое с какого-то хранилища «демо». Я пока его слушал – не верил. Но теперь понимаю, что оно многое объясняет.

– Налей мне выпить.

– Да, пожалуй, выпить стоит. Тебе крепкого нельзя, а слабого у меня не осталось. Минералка сойдет?

– Сойдет.

– Ну вот. «Демо» описывает проблему деторождения и ее решение. Штамм, к которому адаптировался наш иммунитет, всегда уникально мутирует под каждый организм, поэтому зачатие – это борьба двух штамм-иммунитетов, которые убивают либо мать, либо будущего ребенка. А смерть, сама знаешь, к чему ведет. Успешное зачатие и вынашивание удается только особям, у которых не работает иммунитет. Поэтому всякие больные и гибридные могут размножаться, а здоровые нет.

– Ну, это не особый-то секрет, что быдло размножается, как кролики.

– Следствие-то не секрет, но решения проблемы не было. И решение они нашли. Партеногенез.

– Это вроде гермафродитов, что ли?

– Именно так. Предлагается ввести изменения в репродуктивную систему мужских особей, чтобы обеспечить им возможность самооплодотворения.

– И как же? Мужикам вагины в руки пересаживать?

– Ну, ты не можешь серьезно. Хотя, стоит признать, смешно.

– Извини, но это защитная реакция. Я как гляну на это, меня аж всю передергивает. Даже то, что оно прикрыто, – а не по себе.

– В общем, там говорилось о внедрении мутации в тестикулы, которая будет вырабатывать стволовые клетки. А клетки в свою очередь будут реформировать репродуктивную систему. Объяснять долго, но в итоге мужики будут самооплодотворяться. И в зависимости от иммунитета – это либо их убьет, либо позволит выносить потомство, у которого будет стабилизированный штамм-иммунитет для последующего размножения. А выживет ли потомство – это уже зависит от самого родителя.

– Выходит, что мужики вымрут?

– Выходит, что наоборот. Технически выходит, что вымрут женщины. А выжившие мужики просто станут гермафродитами. И будут плодить свои копии-гермафродиты.

– Лех меня кибенимат.

– Лех нас кибенимат.

– Кус раббак, так эта гидроида… Она тебя трахнула, и ты теперь уже того?!

– Надеюсь, что нет.

– Но она же твой член сосала.

– Я же говорю, что шарахнул ее током.

– Контакт ведь был.

– Ну был. Но я думаю, что мутацию она не через рот внедряет.

– И с чего ты так уверен?

– Предположительно, нужен контакт с тестикулами. Вероятно, она должна в них вколоть мутаген. Думаю, в области вагины или ануса должны быть какие-нибудь микроинъекторы.

– И ты небось уже проверил.

– Я, на секундочку, слепой. А на ощупь проверять, думаю, чревато.

– Какая, однако, предусмотрительность. А дважды малолетнюю ведроиду домой пускать и голым хером потчевать – так мы можем.

– Каль, хватит, сейчас совершенно нет времени язвить.

– Ну, что еще у тебя там?

– Да вот дело в том, что таких гиноидов не за копейку делают. Искусственная инкубация до такого возраста, настройка и управление – это колоссальные затраты. И если кто-то готов потратить денег на сотни таких «агентов партеногенеза», то это очень и очень серьезно, вряд ли они просто на тормозах спустят эту ситуацию.

– Стоп-стоп-стоп. А если сделать так, как ты не хотел?

– Как?

– Ну, подкинем ее гиббонам. Поразвлекаются, пусть хоть порвут на части. Ты ее можешь обратно включить?

– А недурная идея. Не уверен, что получится ее идеально обратно включить, но попытаться можно.

– Да хоть с мозгами набекрень, главное, чтобы шевелилась и стонала погромче. Пусть засадят промеж полушарий. Лех меня кибенимат. Мой мальчик, наконец, перестал играть в благородного рыцаря.