Текст книги "Социум (сборник)"

«Все-таки с детьми намного проще», – думал Фрэнк, протискиваясь по магистрали через дневную пробку и озабоченно поглядывая на часы. Эрик довольно болтал ногами в детском кресле, пристегнутом к переднему сиденью. Весь багажник и заднюю часть салона занял новенький акваплан с электромотором, облегчивший лимит Фрэнка на целых тридцать кредитов. Он рассчитывал потратить больше, но шикарная сверкающая обнова заняла все воображение мальчишки, не оставив места для других желаний. Теперь официальные извещения сыпались на коммуникатор Фрэнка каждый час, но цейтнот поджимал инспектора – нужно было сдать стопку отчетов и успеть заехать в следственный изолятор, а он все не мог пробиться через пробку, чтобы отвезти сына домой.

– Чем вы сегодня занимались? – поинтересовался Фрэнк.

– Проходили, как правильно выбирать игрушки на этой неделе, – ответил Эрик. – Еще нам говорили, какой модный цвет будет летом.

– Какой цвет будет в моде, – поправил Фрэнк.

– Да, папа. «Сомон» и «Ниагара».

– Верно. Ты отлично справился с практикой, – похвалил отец, – и выбрал правильный подарок.

Коммуникатор снова пискнул. На этот раз пришел ответ на запрос в информационный центр. Инспектор набрал присланный номер.

– Алло? – осведомился женский голос.

– Здравствуйте. Это Ирма Вебельман? Вас беспокоит инспектор Вествуд, из контроля потребления, – представился Фрэнк.

– Это Ирма Блэр, – донеслось из динамика. – После развода я вернула девичью фамилию.

– Я звоню по поводу вашего мужа. Простите, бывшего мужа, – поправился Фрэнк.

– Что опять натворил этот болван? – холодно спросила Ирма. – А впрочем, все равно. Я потратила на него восемь лет жизни – к счастью, теперь это не мое дело.

– Речь идет о лишении гражданства. Я подумал, что вы…

– Что – я? Снова стану опекать сорокалетнего младенца? Тащить на себе все хозяйство, пока он грызет ночами карандаши над своими тетрадками? Нет уж, с меня довольно!

– Папа, почему тетя на тебя сердится? – спросил Эрик, на секунду покинув радужные грезы о первом испытании подарка в бассейне.

– Я все понимаю, – сказал Фрэнк, игнорируя детский вопрос. – Но ситуация такова, что спасти его может лишь взятие под опеку. Есть у него другие родственники?

В разговоре возникла длинная пауза. Фрэнку даже показалось, что связь оборвалась.

– Папа, тетя плачет? – спросил Эрик.

Фрэнк снова проигнорировал вопрос.

– Когда суд? – внезапно спросила Ирма странным севшим голосом.

– Утром, – ответил Фрэнк.

– Передайте ему… – сказала Ирма. – А впрочем, ничего…

– Сигарету? – спросил Фрэнк.

– Спасибо, я не курю, – ответил математик.

– Я тоже. Но иногда другие просят закурить.

– Не думаю, что это поможет.

Инспектор снова принялся мерить шагами камеру. Четыре шага вперед, оборот, четыре назад, и снова.

– Не понимаю, – сказал он. – Решительно вас не понимаю. Неужели это вам так тяжело сделать несколько покупок?

– Нет, – ответил Вебельман, – не тяжело.

– Тогда почему?

– Не хочу.

– Глупо, – сказал Фрэнк. – Ребячество. Ослиное упрямство.

– Принцип, – возразил математик. Он покопался в нагрудном кармане рубашки, вынул оттуда сложенный помятый листок и положил его на тюремный стол. – Вот.

Инспектор перестал колесить по камере и подозрительно уставился на исписанный формулами клочок бумаги.

– Что это?

– Будущее, – коротко резюмировал арестант.

– В каком смысле?

– В математическом. Если выразить эту формулу графически… Вы представляете себе затухающую синусоиду?

– Что?

– Я позволил себе сделать расчет вашей экономической модели.

– Я ничего не смыслю в математике, – сказал инспектор, – но вижу свое будущее довольно ясно. А ваше – не вижу вовсе. Потому что у вас нет будущего. В девять утра начнется суд. В девять двадцать – судья ударит молотком по столу и объявит приговор. В самом лучшем случае вас признают недееспособным и пожизненно запрут в сумасшедший дом.

– Что же тогда в худшем случае?

– В худшем – дело кончится лишением вас гражданства.

– Я не слишком большой патриот, – ответил Вебельман, – и надеюсь это пережить.

Инспектор удивленно вскинул брови:

– Пережить? Пережить?! Вы так ничего и не поняли? Как раз этого-то права у вас и не будет!

Коммуникатор Фрэнка издал новый тревожный сигнал.

– Прощайте, – сказал инспектор. – Меня зовет мой гражданский долг. Я потратил на вас много времени, но все было напрасно. Больше я ничем не могу вам помочь.

Лев Соломонович протянул инспектору исписанный формулами листок.

– Прошу вас, возьмите. Мне больше некому это передать.

– Эти цифры мне ничего не говорят, – сказал Фрэнк, – и я не знаю никого, кто способен это понять.

– Тогда возьмите это на память, – ответил математик. – Через полтора года… Самое большее, через двадцать месяцев – вы все поймете.

Инспектор задумчиво взвесил на ладони сложенный листок и нажал кнопку вызова охраны.

Последнее предупреждение Фрэнк получил у входа в ночной магазин.

– Мы уже закрываемся, – проворчал охранник.

Фрэнк молча показал ему текст уведомления, и под недоуменно-сочувственное: «Надо же было так дотянуть…» – был нехотя пропущен через турникет. Он механически толкал тележку между стеллажами безлюдного полутемного супермаркета, не в силах решить, в какой ряд свернуть. В конце концов, так и не выбрав, он свернул в первый попавшийся и увидел бесконечные ряды кофейных банок. «Свежий, бодрящий, насыщенный вкус» – мелькали надписи на боках пестрых разнокалиберных упаковок. «Теперь еще больше! Еще насыщенней!» Процесс выбора всегда излишне утомлял Фрэнка. На минуту его охватило чувство полной безысходности. Сделав над собой усилие, инспектор пошел вдоль ряда, наугад выхватывая банки и сваливая их в корзину.

На кассе он сунул руку в карман за кредиткой, и оттуда выпал исписанный листок.

– Что это у вас такое странное? – поинтересовалась кассирша, с любопытством разглядывая незнакомые символы.

– Будущее, – рассеянно ответил Фрэнк.

– О! – сказала кассирша. – Как интересно! И какое оно?

– Я не знаю, – ответил инспектор. – Вы представляете себе затухающую синусоиду?

– Нет.

– И я – нет. И в этом наше счастье, – сказал Фрэнк.

Касса зажужжала и звякнула, выплюнув ленту чека с благодарственной надписью за исполнение гражданского долга. Коммуникатор Фрэнка издал победный сигнал официального уведомления. Инспектору не нужно было читать сообщение – он знал его дословно.

Александр Сальников. Успеть до дождя

Лампочка над дверью сменила цвет на зеленый.

Елисей длинно втянул ноздрями пахнущий антисептиком воздух приемной и раскусил капсулу припрятанного за щекой бензо.

Камера под потолком скрипнула. Под ее бдительным взглядом Елисей поправил галстук. Под сердцем нехорошо заворочалось. Елисей сглотнул горечь препарата и в три шага одолел ковровую дорожку. Прежде чем он потянул на себя дверь, датчик эмо-фона на левом мизинце начал набирать желтизну.

– Разрешите, Дормидонт Прасковьевич? – улыбнулся Елисей и вошел.

Начальник Службы контроля социальной эффективности по Четвертому округу не стал отвлекаться от экрана, просто махнул рукой. Елисей незаметно отер ладони о брюки и сел на краешек кресла для посетителей.

– …вызвала серию взрывов в буферной зоне, – отразился от оконного стекла голос ведущей вечерних новостей. – Как сообщают официальные источники из Службы безопасности и правопорядка, больше никто не пострадал.

– Лемминги, мать их, – пробурчал шеф и еще больше нахмурился.

– Зато хоронить не надо, – в унисон откликнулся Елисей, косясь на мизинец. Кольцо на нем светилось уже светло-желтой охрой.

– В рамках программы по энергосбережению будет проведено веерное отключение электроэнергии в Седьмом, Шестом и Пятом округах. Просим соблюдать спокойствие, – закончила сводку ведущая. Проекция вздрогнула, и под ее левой рукой возникла карта Эдема. – И о погоде.

– М-да уж, – буркнул Дормидонт Прасковьевич, не отводя глаз от колышущихся грудей ведущей. – В рамках программы. Так, глядишь, и до нас доберутся. Будем тут с фонарями. Без интернета и связи.

Сердце Елисея споткнулось. Галстук сдавил горло.

– В Центре, Первом и Втором округах – без осадков, – водила рукой над похожей на мишень картой ведущая. – Наибольшая солнечная активность будет наблюдаться с одиннадцати до двух часов дня.

Медленный вдох.

– На юге и юго-востоке Третьего и Четвертого округов…

Задержка.

– …Ожидается кратковременный дождь с водородным показателем…

Медленный выдох.

– …от двух до трех с половиной. Служба охраны труда и здоровья, – вильнула бедрами дикторша, – настоятельно рекомендует сотрудникам, работающим офлайн, находиться на открытом воздухе в средствах индивидуальной защиты.

Елисей сглотнул вязкую слюну и до белизны в костяшках сжал кулаки. Напряг пресс. Подтянул диафрагму. Грохотание в ушах стало слабее.

– Особую бдительность стоит проявлять в периоды с девяти до десяти утра…

Елисей резко расслабил мышцы и стал потихоньку наполнять воздухом легкие.

– …а также с трех до четырех часов пополудни.

«Смотри дальше, сатир ты старый!» – мысленно взмолился Елисей, но шеф плевать хотел и на его молитвы, и на погоду в других округах.

Дормидонт Прасковьевич вдавил кнопку проектора, стирая силиконовую ведущую с оконного стекла. Стекло начало медленно возвращать себе прозрачность.

Начальник Службы контроля брезгливо посмотрел на кончик пальца и потянулся за влажной салфеткой. Кольцо датчика эмоций на его руке переливалось оттенками сиреневого.

Дормидонт Прасковьевич основательно вытер ладони. Расправил салфетку и медленно принялся вкручивать в нее пальцы по очереди.

– Ты уж прости, Елисей Аристархович, что пришлось задержаться, – впервые посмотрел он на Елисея. – Но дело не терпит.

Елисей понимающе закивал. И вдруг почувствовал, как расслабляются челюстные мышцы.

– Да и ты, как я помню, домой не торопишься, – скомкал салфетку начальник и осклабился. Взгляд Дормидонта Прасковьевича вцепился в лицо Елисею. Ведущего контролера эмоциональной стабильности теперь проверяли самого.

Чувствуя, как вдоль позвоночника поднимается тепло, Елисей улыбнулся. Шпилька шефа по поводу аутофобии отскочила от проросшей сквозь кожу брони. Бензодиазепин наконец-то добрался до цели.

– Нет, конечно, – задрал манжету и посмотрел на часы Елисей. Нарочито отставленный мизинец сиял темно-желтым. – Но у меня сегодня еще встреча в Клубе противостояния одиночеству.

Начальник Службы контроля прищурился:

– Похвально, похвально. Терапия – это наше все, – подергал он себя за седую бровь. – Тогда слушай, раз торопишься.

Елисей чуть подался вперед.

– Третьего дня, – скользнул пальцем по столу Дормидонт Прасковьевич, открывая файл, – у тебя на профориентации девочка была.

Фотография рыжеволосой девчушки увеличилась. Начальник потер кончиком салфетки веснушки на ее курносом носу, будто пытаясь оттереть грязь с экрана.

– Припоминаешь?

– Так точно, – кивнул Елисей, не понимая, к чему клонит шеф. Рядовая первичная профориентация семилеток. – Никаких патологий. Обсессия поиска отца и гиперактивность, но в этом возрасте это норма. Фобии наследственные, выражены слабо. Сорок три по Зангу. Рекомендовал вторичный осмотр при достижении десятилетнего возраста.

– Сорок три, говоришь, – прошипел начальник Службы контроля. Датчик эмо-фона враз налился фиолетовым, будто на мизинце шефа вспухла гематома. – А никтофобия?

– Дормидонт Прасковьевич, дорогой, – заспешил с объяснениями Елисей. – Нет у нее никакой никтофобии! Выдумывает она. Или родитель надоумил.

– Мать, – вставил, как выругался, шеф.

– Мать надоумила, – поправился Елисей, все еще не понимая реакции руководства. – Чтобы девочка от сверстников не особо отличалась. Знаете ведь, к чему такая особенность может в таком возрасте привести. Задразнят девчонку. А там фобии прогрессировать начнут, – Елисею вдруг захотелось защитить мать этой конопатой девочки. В памяти так некстати всплыло воспоминание – его ответ: «Все может быть, малышка» и полные слез глаза ребенка, который ищет папу. Елисей исподлобья глянул на шефа. – Мы же предотвращать должны, как-никак. Я и внес в отчет. Баллов на тридцать всего. Кажется.

Начальник Службы контроля засопел и побагровел лицом, будто обещанная на завтра туча.

– Или вы считаете, что был умысел? – смекнул Елисей и даже осекся. Родительницу конопатой девчонки тотчас стало немного, но жаль. – Думаете, мать не хочет, чтобы дочку в ночные смены ставили?

Во взгляде начальника Службы контроля сверкнули молнии:

– Елеся, ты карту медицинскую ее смотрел?

– Конечно, – не моргнув, соврал Елисей.

Дормидонт Прасковьевич мазанул по столу кончиком пальца еще раз и взял свежую салфетку.

Поверх отчета Елисея из глубины столешницы проявился бланк Службы охраны здоровья сотрудников. «В результате осмотра Лесаны Катериновны, регистрационный номер 678955, установлено…» Буквы корпоративного шрифта складывались в приговор диагноза: «Приобретенная катаракта, вызванная внешними факторами, в частности – солнечным ионизирующим излучением». Факсимиле главврача Центральной клиники и гербовая печать Компании «Эдем» не позволяли надеяться на ошибку.

Елисею снова стало душно. Он перечитал еще раз.

– Выходит, может быть у нее боязнь темноты, – слова плохо лезли наружу. – Выходит, ошибся я, Дормидонт Прасковьевич?

Начальник Службы контроля скомкал салфетку. Стукнул кулаком по столу и подался вперед.

– Ты работу свою любишь, Елисей Аристархович? – прорычал он, вскочил, перегнулся через стол и навис над Елисеем. – Или зря у нас хлеб жрешь? Я тебя из Седьмого округа тоже зря перетащил? – брызгая слюной, бесновался начальник. – За забор захотел? Ты чего тут мелешь?

Елисей все больше вжимался спиной в кресло. Таким он своего шефа за девять лет работы в Четвертом округе не видел ни разу.

– Ты же мой лучший контролер! Я письма рекомендательные писать собирался! Ты куда смотрел, паскудник? Ты сюда, сюда вот, – Дормидонт Прасковьевич увеличил на полстолешницы бланк и грохнул в район печати кулаком, так что взвизгнул пластик, – посмотри!

Елисей отер рукавом пиджака начальничью слюну со щеки и глянул куда велено.

Дата под врачебным заключением была вчерашняя.

– Ты мне врать еще будешь, курва?! – замахнулся Дормидонт Прасковьевич. – Смотрел он медкарту! Ее позавчера не было еще!

Одной капсулы бензо для сегодняшней встречи явно оказалось мало. Елисей почувствовал, как у него начали неметь губы.

– Но это только начало истории, – оскалился шеф и стал похож на псину из-за Стены. – Я уж не знаю, кто эту лярву, мать ее, надоумил, явно кто-то из профсоюза, но она вчера два письма отправила. Первое – в Службу демографического развития, а второе – Генеральному!

Слова начальника с трудом пробивались сквозь звон в ушах. Смысл их доходил до Елисея еще натужнее.

– Все как надо, через Канцелярию зарегистрировала, составлены – не придерешься. Грамотная, холера! – продолжал рычать Дормидонт Прасковьевич. – В Демографию пишет, мол, готова на повторное оплодотворение. А Генеральному – в рамках социальной политики Компании прошу разрешить проведение операции по замене хрусталика на интраокулярную линзу для моей дочери. Из Демографии на радостях подсуетились, и оба письма на стол к Самому. А тот возьми и отпиши – «В работу»!

Ног Елисей уже не чувствовал. Ледяные мураши обглодали кончики пальцев рук и двинулись выше.

– …в итоге звонит мне наш старший и орет: «Вы там в Четвертом вконец охренели! Мышей совсем не ловите? Мы теперь на каждую поломойку будем ресурсы тратить? Я из ваших пайков буду расходы покрывать? Или из своих, может?!»

– И что теперь делать? – едва смог промычать Елисей.

– Делать надо было позавчера, Елисей Аристархович. Работу свою. Хорошо делать. А сейчас переделывать надо, – выплеснув остатки гнева, Дормидонт Прасковьевич удовлетворенно хмыкнул и опустился в кресло. – Твое счастье, что я сводку в Центр не отправил.

– Я не совсем понимаю… – начал было Елисей.

– Дурака валять перестать! – осек его шеф. – Не понимает он! – Дормидонт Прасковьевич широким движением активировал столешницу. Выбрал нужные файлы. – Значит, так, – третья за разговор салфетка порхнула из коробки в его ладонь. – Все упоминания о никтофобии ты сейчас из отчета удалишь. С эсбэшниками нашими я уже согласовал, звукоряд сеанса твоего они подправят, – постукал он указательным о средний палец. – Запись об исправлении файла тоже удалят. И еще – замени в нем обсессию на компульсию, – лицо начальника Службы контроля передернула гримаса отвращения. – Эта гадина мелкая меня за руку схватила сегодня. Хорошо, в перчатках был.

– Вы ее осматривали? – поднял бровь Елисей.

– И мать ее тоже, – кивнул Дормидонт Прасковьевич. – Кто-то же должен работу работать! Мне вот моя работа нравится. А тебе, Елисей Аристархович?

Шах и мат. На обе лопатки. Дальнейшее сопротивление бесполезно. Старый жучара дело свое знал, а в заметании следов ему просто не было равных.

– Я горжусь своим назначением, – глухо ответил Елисей и, уже не скрывая дрожи в пальцах, ввел индивидуальный номер.

Когда все было кончено, начальник Службы контроля выудил из ящика стола фляжку и два пластиковых стаканчика. Поставил один перед собой, второй – прямо на улыбающееся лицо рыжей девчушки.

– Ну вот и славно, – скрутил он крышку и плеснул в оба пахнущую клопами жидкость. – Давай-ка, прими от стресса. А то ты что-то покраснел слегка, – кивнул на отливающий медью датчик эмо-фона Елисея. – Так и до панической атаки недалеко, – хохотнул шеф.

– Никак нет, – криво улыбнулся шутке начальника Елисей. – Я не употребляю седативного.

– Молодец! – похвалил шеф, сливая все в один стакан и поднимая его к потолку. – За стабильность и процветание!

Елисей услужливо кивнул.

Дормидонт Прасковьевич занюхал клопов салфеткой и откинулся в кресле.

– Да не принимай ты так близко к сердцу, Елеся. Девочке этой все равно ничего бы не перепало. Хочешь, я тебе файлы по ее матери пришлю? И отчет из Службы безопасности и правопорядка? Ознакомишься для успокоения совести.

Елисей покусал губу и промямлил:

– Если вас не затруднит.

– Жалобы на твою девочку поступали неоднократно, между прочим, – пробубнил под нос Дормидонт Прасковьевич, отправляя файлы. – Ходила по улице, приставала к согражданам, провоцировала гаптофобию. Дважды.

«Основательно подготовились, – подумалось Елисею. – Спецы…»

– Разрешите идти? – вслух просипел он.

Начальник Службы контроля социальной эффективности по Четвертому округу повернулся к окну. За покрытым светоотражающей пленкой стеклом уходили вниз широкими ступенями полные бледных огней пояса округов. Где-то далеко в темноте пульсировала гирлянда прожекторов на Стене, освещая буферную зону. А еще дальше, в буром сумраке таяло закатное солнце.

– Ступай, чего уж. Благодарю за службу, – не глядя на Елисея, махнул рукой шеф.

Елисей поднял с кресла отяжелевшее тело и двинулся на непослушных ногах к выходу. У самой двери в спину ему ударило:

– Ты бы витаминчиков заказал себе двойную порцию. Из премиальных. А то что-то колечко твое пошаливает, – от заботы в голосе начальника волосы на загривке Елисея вздыбились. – И пешочком больше гуляй. Способствует.

– Спасибо, обязательно, – выдохнул Елисей и тихонько закрыл за собой дверь.

На улице Елисея вырвало.

Он едва успел забежать в подворотню к мусорным бакам. Потом стоял, хапая полным горечи ртом вечерний воздух Эдема. Здесь, в Четвертом округе, где расселяли «чистюль» – мизофобов, воздух пах цитрусом и хлоркой. Первое время после уличной вони Седьмого этот запах казался Елисею волшебным ароматом. Потом он просто перестал его чувствовать.

Седьмой округ. Последнее кольцо многоярусного торта Эдема. Его основание. Там, наверху сиял праздничной вишенкой Центр, мечта каждого служащего. Обитель аппарата управления. Ожившая картинка с рекламного буклета. Но на Седьмом, у самой Стены, случалось такое, о чем не писали даже самые желтые блогеры. Фотографий с видами Седьмого Кольца не найти ни в Сети, ни в проспектах. Разве что на постерах Службы безопасности и правопорядка. Мужественные лица бойцов СБ на фоне Стены, что защищает от смерти и ужаса мертвых земель каждого гражданина Эдема.

Седьмой округ. Последнее прибежище профнепригодных. Подверженных паническим атакам. Склонных к суициду. «Леммингов». Разжалованных и снятых с довольствия сотрудников Компании. Вечно пьяных и горячечных ветеранов СБ. Людей, вынужденных каждый день выходить на улицу в поисках краюхи хлеба. Или даже перебираться за Стену в надежде найти на развалинах старого мира хоть что-нибудь ценное. Отбросы. «Мусорщики».

Елисей вырос среди них. В крытой баннерами лачуге из пластиковых контейнеров. На провонявшем мочой и нечистотами щебне Седьмого Кольца.

Туда он только что отправил маленькую девочку и ее мать со старинным именем Катерина. Редким и красивым. До сегодняшнего вечера встречавшимся Елисею только раз.

Утерев накатившие слезы, Елисей различил на той стороне Четвертого Кольца фигуру поломойки. Тусклый свет фонаря не позволял разглядеть пол – только очертания форменного балахона. Сотрудник Клининговой службы держал наперевес парогенератор, будто часовой на посту, и ждал, пока офисный клерк закончит свои дела в подворотне.

«Может, это и есть та самая Катерина. Мать рыжей девочки, которая ищет папу», – подумал Елисей. Бесполая фигура, до того переминавшаяся с ноги на ногу, замерла. Елисей понял, что сказал это вслух. Когда действие бензо проходило кульминацию, мысли становились похожими на бусы, цеплялись одна за другую. Они накатывали медленными волнами. Прорывались иногда наружу.

– Так, – похлопал себя по щекам Елисей. – Соберись.

Он натянул на лицо улыбку, помахал поломойке и на ватных ногах двинулся к дому.

– Прогулка пешком, – бормотал Елисей, – это очень хорошо. Это полезно для эмоционального фона. Вот и шеф советовал. Хороший сотрудник не пренебрегает советами старших товарищей, верно?

Елисей остановился у ближайшего фонаря и подставил под его свет датчик эмо-фона. Пальцы бил мелкий тремор, но красного цвета в кольце пока не прибавилось.

– Верно, – продолжил разговор Елисей. – И работа мне моя нравится. И жить мне тут нравится. Чисто, уютно, на улицах никого. Можно говорить вслух, – Елисей на всякий случай оглянулся. Четвертое Кольцо за спиной было пустынно. Лишь перемигивались вдоль обочин колонны фонарей.

Елисея пробил озноб.

«Дело дрянь, надо поторапливаться», – сказал он про себя, кутаясь в воротник пиджака. А вслух добавил:

– Конечно, можно. Это проявление моей фобии, а в нашей Компании мы с чуткостью и пониманием относимся к каждому сослуживцу и его эмоциональным расстройствам. Главное, чтобы они не мешали согражданам и работе во имя всеобщего процветания!

Когда Елисею в листе профпригодности поставили боязнь одиночества, отец закатил попойку.

– Мальчик мой! – растирал он пьяные слезы по битому лучевой болезнью лицу. – Это же как в лотерею выиграть! Да с таким диагнозом тебе в любой округ можно! Пробуйся в контролеры. Ты у меня парнишка башковитый!

– Почему в контролеры? – хлопал ресницами семилетний Елисей, глядя, как кадык отца проталкивает по луженому горлу антифриз. Контролер, проводивший осмотр, ему не сильно понравился, а других Елисей не видал.

– По кочану, – крякал отец, опуская стакан. – Фобии должны помогать в работе, сынок. Политика Компании, – многозначительно тыкал он пальцем в потолок. – Тебе одному оставаться нельзя – стало быть, с людьми надо работать. Общаться. А это не каждому дано, вон погляди хоть на чистюль.

Елисей крутил головой, но все папины гости были совсем не чистые, а скорее даже наоборот.

– А контролеры – это ж белая кость! Офис! Пинджак с галстуком и соя в пайке!

– Конечно, в контролеры, – подливал себе дармовую выпивку дядя Афонтий, боевой товарищ отца, – в эсбэшники твоего хлюпика точно не возьмут. А вот моего головореза я на Стену пристрою, – отвешивал он звонкого леща белобрысому отпрыску. Тот кривил щербатый рот, но продолжал ковырять подсохшие корки на сбитых костяшках. Судя по количеству следов от зубов, белобрысый тоже не любил одиночества. – Мне начальник караула на Южных Воротах по гроб жизни должен! Верные до конца, помнишь же, Аристарх?

Папа вспоминал часто. Особенно во сне. Будил дикими криками и Елисея, и жителей соседних хибар.

– Верные до конца! Вечная память героям Последнего Рейда! – гаркал отец и снова опрокидывал стакан.

Когда старики повалились навзничь и захрапели, щербатый протянул Елисею чумазую ладонь. На мизинце светился изумрудным только что активированный эмо-датчик.

Нового друга звали Фрол. Дружить с ним всегда было накладно. Но других в жизни Елисея больше не случилось.

Становилось хуже.

Елисей шумно дышал и держал темп, но все равно становилось хуже. Оставалось последнее средство – медитация, но до беседок было еще минут десять ходу.

Елисей воровато огляделся и перешел на бег.

На тротуаре у самой беседочной площадки он едва не упал, оскользнувшись на мокрой брусчатке. Поломойки, дежурившие по ночам, ленились выставлять предупреждающие знаки, особенно в таких местах.

Беседки размещали в каждом округе за счет средств Службы демографического развития. Демографы полагали, что встречи на нейтральной территории поспособствуют росту межполовых отношений и образованию новых ячеек общества. Чтобы способствовать не только развитию, но и благоприятному итогу таких отношений, будки из непрозрачного пластика могли запираться изнутри на засов.

В округе «чистюль» особого проку от беседок демографам добиться не удалось. Чаще, чем парочки, в Четвертом их использовали страдающие от никотиновой зависимости. Один такой бедолага пускал ароматные облака пара у левой крайней будки. Елисей забрал вправо.

Дверь в беседку была распахнута. Елисей пулей влетел внутрь и грохнулся на дюралевую лавочку. В темноте он выпрямил спину, задрал подбородок и закрыл глаза. Несколько раз глубоко вдохнул. Соединил кончики указательного и большого пальцев. Положил кисти на колени ладонями вверх и запустил мантру.

– Я – это не мое тело, – думал он на вдохе.

– Я – это не мой разум, – с выдохом думал он.

Я – это не мое тело.

Я – это не мой…

Твой. Твой. Твоя. Вина.

«Это по твоей вине завтра утром больную мизофобией женщину отправят в самое грязное место в Эдеме. Знаешь, что с ней там будет?»

– Она совершила преступление!

«Она спасала своего ребенка. Тебе не понять. Ты же так и не смог стать родителем».

Вдох:

– Я… Я – это… Я – это не моя вина.

«Твоя, твоя. Это по твоей вине рыжая девочка не найдет своего папу. Она ослепнет и сойдет с ума в темноте. Одна. В полном мраке. По твоей вине».

– Твою мать! – заорал Елисей.

У дальней беседки никотинщик спешно заскрипел по брусчатке подошвами кед.

От крика сработали датчики энергосберегающих светильников. Воздух наполнился гудящим электричеством.

Елисей потер ноющие виски и открыл глаза. Кольцо на мизинце предупредительно пульсировало алым. Если цвет станет ровным, он уже не сможет объяснить показания регистратора. Никакая выдумка не убедит дешифровщиков сигнала.

– Твою мать, – зло процедил Елисей и скинул пиджак. Рванул за внутренний карман. Хрустнули швы. Лопнул нейлон подкладки. Елисей запустил в прореху пятерню и нашарил в тайнике непочатую пачку бензо.

Через секунду на зубах уже хрустела оболочка, а рот наполнялся вяжущей горечью.

Через три минуты вдоль позвоночника поползла знакомая волна. Не такая горячая, как в первый раз, но и этого должно было хватить.

– Так, – протянул Елисей, когда тепло ударило по затылку. – Давайте-ка разберемся, господин Ведущий контролер эмоциональной стабильности. Как это так вышло, что после пяти лет успешного сокрытия нашей маленькой тайны ты чуть не прокололся на таком пустяке, а? Что это нас так в панику-то кидает, а, господин контролер? Ну-ка расскажи-ка мне, откуда такая чувствительность к проблемам поломоек?

За годы подпольной борьбы с недугом Елисей освоил несколько методик. Лучше всего, если получалось ухватить за эмоциональную ниточку события, потянуть потихоньку, осторожно, не дергая, чтобы не порвать. Размотать клубок хитросплетенных эмоций и воспоминаний и найти там причину беспокойства. Уголек, из которого вырастало всепожирающее пламя паники. А потом, когда он будет найден, залить его ушатом логики. Убедить себя, что для него, для Ведущего контролера Елисея Аристарховича, это ровным счетом ничего не значит. Не тревожит. Не заботит. Не его.

Правда, не дергать за ниточку получалось не всегда. Тут нужно, чтобы руки не тряслись и голова оставалась холодной. А это с каждым годом делать становилось все труднее.

Без бензодиазепинов.

Злоупотреблять препаратами Елисей боялся не только из-за проверок на работе. Как никто он знал, что бензо вызывают толерантность и зависимость. Как никто другой, он знал, во что превращаются те, кто эту зависимость приобрел.

Но сегодня был не тот случай. Сегодня Елисей закрыл глаза и поплыл по течению.

Все началось с девочки. Рыжая малышка морщила конопатый нос, думая над вопросами контролера. В зеленых глазах ее не было лукавства.

Нет, чуть раньше.

Она робко вошла в кабинет Елисея и потупилась.

– Здравствуй, Лесана! Можешь сесть в это кресло. Я задам тебе несколько вопросов.

Девочка посмотрела ему прямо в глаза:

– Вы мой папа? – спросила она так трогательно, с такой надеждой, что у Елисея на миг перехватило дыхание.

Вот оно! Папа.

Елисей ухватился за нить. Ему хотелось быть ее отцом. Отчего? Из-за страха одиночества? Этого мало. Страх одиночества с детства идет по пятам за Елисеем. Он принимает разные формы. Становится не только семилетними рыжими девочками. Что-то было еще. Что? Почему так задел его глупый вопрос этого ребенка? Именно этого? Именно этот вопрос? Почему?

От чрезмерного усилия нитка оборвалась. Внутри стало пусто.

Елисей открыл глаза и понял, что все еще в беседке.

– Потому что ее мать тоже зовут Катерина, – голос Елисея глухо отразился от пластиковых стен.

Лет восемь назад на личную почту Елисея демографы прислали файл. Девушка с редким именем выбрала его в качестве претендента. Фото Елисею понравилось.

Их служебный роман развивался по рекомендациям брошюры по созданию ячейки общества. За перепиской в чате случился звонок. Потом видеообщение. Потом Елисей пригласил ее субботним вечером покормить голубей у беседок.

Под воркование сытых птиц он обнял ее одной рукой за талию, а второй тихонько приподнял подбородок. Девушка задышала сильнее – медицинская маска стала плотно касаться ноздрей. Серые глаза Катерины лучились томными искорками. Манили. Обещали. Елисей понял, что сейчас тот самый случай, и кончиками пальцев потянул вниз защитную маску с ее лица. В то же мгновение где-то рядом зашелся надсадным кашлем никотинщик, и проклятые голуби стаей прянули в небо.