Текст книги "Репортаж из петли (сборник)"

Через полчаса Коста выплыл на краю пристани Бакстера и нащупал ногами дно. Он достал сумку, открыл ее и убедился, что кусок мяса не выпал в воду. Коста тихо свистнул и подождал. На пристань выбежала собака. Он бросил ей под ноги мясо. Лай собаки эхом разносился по тихому побережью. Коста нырнул и снова ушел на глубину, чтобы его не было вино с берега. Лай стал громче.

Через минуту на крыльце появилась фигура Бакстера. В его руке был электрический фонарь. Тщательно осмотрев двор, он спустился по ступеням и что-то крикнул собаке. Коста ждал.

Когда Бакстер вернулся в дом, собака беспокойно забегала по краю пристани, но затем ее внимание привлек кусок мяса. Коста видел очертания животного. Пес обнюхал кусок, издал пару скулящих звуков и проглотил его. Коста подождал, пока жалобный визг не перешел в тихий хрип. Ноги животного заскребли по доскам, и вскоре наступила тишина.

Он всплыл на поверхность и негромко свистнул. Животное лежало почти у воды. Коста снял маску и ласты, столкнул труп собаки в тень за лодочным сараем. На деревянном настиле остался небольшой кусок мяса. Он поднял его, бросил в море и терпеливо прождал в тени еще полчаса. Он довольно хмыкнул, когда в положенное время из задней двери вышли трое парней и женщина из прислуги. Они сели в машину и выехали со двора на улицу. Ворота автоматически закрылись.

Когда звук машины утих, Коста снял акваланг и перебежал к перилам крыльца. Он медленно поднялся по ступеням, беззвучно растянулся на пороге и десять минут сохранял полную неподвижность. Затем он прополз на животе несколько метров, ужом скользнул к открытому окну. А еще через две минуты Ли Коста стоял над спящим Роем Бакстером. Он осторожно связал ноги жертвы и опустил руки на горло похрапывающего человека. Через некоторое время, проверив пульс и убедившись в смерти, он снял перчатки и покинул дом.

На пристани, одев маску и акваланг, Коста подтянул труп собаки к воде. Перед тем, как утопить собаку в заливе, он проверил направление на яхту, а затем с наслаждением отдался течению прилива. Коста плыл медленно и легко. Когда он взобрался на палубу, чета Розетти ожидала его в кормовой рубке.

– Это вы, Коста?

– К вам можно?

Коста передал им ласты и маску, потом присел на пол у ног Розетти.

– Дело сделано.

Мама Розетти посмотрела на него. Ее черные глаза казались непроницаемыми при мягком свете лампы.

– Никаких проблем?

– Абсолютно никаких.

– Снимате мокрую одежду. Вы, наверное, замерзли до смерти.

Коста прошел в каюту, стянул резиновый костюм, вытер голову и, одев брюки и свитер, вернулся на палубу. Мама Розетти сидела в плетеном кресле. Ее руки продолжали трудиться над вязаньем. Папа Розетти принес бутылку вина.

– Вот, – сказал он Косте. – Выпьем.

Папа налил три бокала. Они выпили. Мама Розетти посмотрела на Косту.

– Все действительно в порядке? – спросила она.

– Сработано на славу, – заверил Коста. – Никто меня не видел. Никто не знает, что я здесь. Кроме вас и меня. Никто не узнает, что произошло.

– Вы его застрелили? – поинтересовался Розетти.

– Я не пользуюсь оружием, – ответил Коста. – Мне хватает этого.

Он поднял сильные руки, показывая мозолистый нарост на краю ладони. Розетти повернулся к каюте.

– Я устал, Мама.

Она кивнула ему. Ее лицо потеплело от заботы.

– Накройся получше, папа. Хорошего сна.

Она посмотрела на Косту.

– И вам тоже хорошего сна. Пора отдохнуть.

Коста встал и потянулся, раскинув в стороны руки.

– Прекрасная ночь, не правда ли? – с улыбкой сказал он.

– Да, – согласилась она, вытаскивая из-под вязанья небольшой пистолет. – Ночь просто великолепная.

Она выстрелила в него дважды, каждый раз попадая чуть выше сердца. Тело Косты рухнуло на палубу и с мягким всплеском скатилось в воду. Мама Розетти перегнулась через перила и молча посмотрела, как тело начало тонуть, медленно уплывая в сторону.

– Ну, что там еще, Мама?

Голова Розетти высунулась из каюты.

Она повернулась к нему с ликующим видом.

– Больше ничего. Все кончено.

Она швырнула пистолет в море.

– Накройся получше, папа. И смотри, не схвати простуду.

Флетчер Флора
Что-то очень особенное

Клара де Форист, жена Джейсона Д. де Форист, принимала преподобного мистера Кеннета Каллинга, и тот вел себя с опытной профессиональной сдержанностью, которая соответствовала недавней скандальной истории. А ситуация действительно была очень деликатная. Фактически, преподобный мистер Каллинг в глубине души даже сомневался, что при столь щекотливых обстоятельствах его визит можно было счесть приличным. Хотя, насколько он знал, для подобных случаев правил этикета еще не придумали. Но ему казалось, что он не может рисковать, обходя вниманием такую состоятельную прихожанку, и священник намеревался только тактично выразить ей свои сожаления. Поэтому он был здесь. У его колена на столике стояла чашка чая, а пальцы сжимали небольшое сладкое печенье.

В это время дня он обычно подкреплялся стаканчиком шерри, и в какой-то миг ему с тоской захотелось сделать что-нибудь подобное. Он не подозревал, что Клара де Форист, которая пила чай и ела печенье, тоже с удовольствием приняла бы стаканчик-другой и с радостью бы предложила это. Но они друг друга не поняли и были вынуждены страдать, ибо мелкие невзгоды всегда сопровождают недопонимание.

История Клары была такова. Ее муж Джейсон канул в лету. Он ушел по собственной воле – но не на руках ангелов, летевших в небеса, а на реактивном самолете с конечным пунктом в Мехико. По крайней мере, так говорили люди. И еще они говорили, что он снял деньги с их семейного счета, продал кое-какие облигации и прихватил самые ценные безделушки из драгоценностей жены, а в самолете его сопровождала стройная блондинка. Клара не делала попыток опровергнуть эти сплетни, но она и не подтверждала их. С оттенком набожного стоицизма она все давала понять, что предпочитает простить и забыть вероломство удравшего мужа, каким бы гадким оно ни казалось. Клара была на двадцать лет старше Джейсона, и их брак с самого начала стоял под вопросом. К этому все шло и этим закончилось. Одним словом, она смирилась с потерей. Преподобный мистер Каллинг, пытаясь скрасить монотонность беседы, захотел убедиться, что она полностью оправилась от горя.

– Должен сказать, миссис де Форист, – произнес он, – вы выглядите потрясающе хорошо.

– Благодарю вас. Я чувствую себя неплохо.

– Может быть, вам что-нибудь нужно? Какую-нибудь небольшую услугу, которую я мог бы предложить?

– Мне и так хорошо. Но я ценю вашу доброту и уверяю вас, мне ничего не нужно.

– Ваше мужество похвально. Обычно женщины изводят себя слезами и напрасными обвинениями.

– Только не я. Честно говоря, я ни о чем не сожалею. Джейсон бросил меня, а я избавилась от него.

– Вы не чувствуете ни обиды, ни раздражения? Было бы вполне понятно, если бы эти чувства появились у вас.

Преподобный мистер Каллинг с надеждой посмотрел на Клару. Он бы с радостью помолился над очищением сердца обманутой женщины. Тогда бы он чем-то занялся, почувствовал себя полезным. Но сердце Клары, видимо, не нуждалось в очищении.

– Вообще ничего, – сказала она. – Джейсон оказался молодым негодяем, но знали бы вы, как он был милым и очаровательным. Я даже благодарна ему. Он подарил мне три самых незабываемых и возбуждающих года в моей жизни, которых я и ожидать не смела.

Природа возбуждения Клары обрела в уме священника форму неясной картины, и он попытался, правда с незначительным успехом, избавиться от мыслей, которые едва ли годились в отношении к пятидесятилетней даме, хотя нужно отметить, что эта дама прекрасно сохранилась. И мистера Каллинга не за что было винить. Клара все еще могла показать стройное бедро и изящную ножку.

– Какое-то неожиданное вознаграждение? – прошептал он с неопределенностью, которая была продиктована пригрезившейся картиной.

– Напротив. Я ожидала этого и получила то, что хотела. Едва ли я вышла бы за него замуж по другой причине. Он был гадким юнцом – беспринципным и глупым. Представляете, когда он хотел меня убить, это было видно за целую милю.

– Что!

Голос преподобного мистера Каллинга потерял сдержанность и подпрыгнул на октаву, выражая ужас.

– Он покушался на вашу жизнь?

– Я могу говорить уверенно только о двух случаях. Сначала он что-то подсыпал в стакан молока и принес мне его перед сном. Второй раз он подмешал какую-то гадость в мое лекарство. Как видите, он повторял один и тот же прием. Джейсон, как и вся тупая молодежь, абсолютно не имел воображения.

– Но вы, конечно же, сообщили полиции об этих попытках?

– Нет. Какая от этого польза? Они просто разрушили бы нашу связь, а так она продолжалась и оставалась, как я уже и говорила, вполне удовлетворительной.

Священник почувствовал себя под оком Божьим и попытался сдержать эмоции.

– Вы хотите сказать, что ничего не предприняли по этому поводу?

– О, конечно, я кое-что сделала.

Клара мягко улыбнулась, вспоминая о своем поступке.

– Знаете, мне очень повезло, что судьба лишила его любых мотивов для убийства. Поймите, если он не получал выгоды от моей смерти, у него не было повода для безрассудных поступков. Я переписала на него свое состояние. Ах, он был прямо как ребенок, и так смущался, когда я его раскрыла!

– Я сказал бы, что он просто чудовище!

Самообладание священника дрогнуло, и он со звоном опустил чашку на блюдце, показывая, сколь велико его негодование.

– Должен признаться, что ваш метод довольно оригинальный.

– О, нет, не совсем.

Мягкая улыбка Клары окрасилась печалью.

– Я лишила его мотива для убийства, но в то же время и освободила его от необходимости слоняться поблизости. Хотя повторюсь, я ни о чем не сожалею. По крайней мере, не достаточно серьезно. Но мне не хватает Джейсона. Да, на самом деле не хватает. Я тоскую о нем. И я хотела бы держать в доме несколько маленьких предметов, которые бы освежали и оживляли воспоминания. Вы же знаете, с возрастом воспоминания слабеют и блекнут.

– Он покинул вас неделю назад. И, возможно, еще вернется.

– Думаю, что нет.

Клара мягко покачала головой.

– Вы знаете, он оставил записку, и там говорилось, что он уезжает навсегда. К тому же, при данных обстоятельствах он вряд ли может надеяться на хороший прием. От досады я порвала записку и очень сожалею, что поступила так опрометчиво. Я могла бы изредка почитывать ее. Она бы возвращала мне его – если не во плоти, то хотя бы в памяти.

– Вы удивительная женщина, миссис де Форист. Я восхищаюсь вашим безграничным милосердием.

– Но оно считается христианским качеством, не так ли?

– Да, конечно. Вера, надежда и милосердие – важнейшие из…

Голос священника умолк, но не оттого, что остальные слова выскочили из его ума, просто фразу оборвал звонок в передней. Кто-то звонил в дверь. Клара встала.

– Извините меня, – сказала она и вышла из комнаты.

Через секунду он услышал неясные голоса в коридоре.

Его расстроило и немного смутило почти безмятежное принятие этой женщины – принятие того, что считалось скандальным и вероломным поступком. Он негодовал от этого чрезмерного исполнения его собственных принципов. Но ему следовало быть понимающим и смиренным. Голова священника поникла от тяжелых мыслей, он откинулся в кресле, глаза пробежали по комнате в поисках чего-нибудь значительного и спокойного. Взгляд остановился на вазе у камина. Она напоминала ему «Оду у греческой урны». Оды и урны довольно спокойны и значительны. Он попытался вспомнить сюжет поэмы, но в голову шли только известные строки о красоте, ведущей к вечной радости. Сам он считал это утверждение экстравагантным и сомнительным.

Клара вернулась в комнату. Она несла перевязанный шнуром пакет, обернутый в коричневую бумагу. Положив пакет на стол, она вернулась в кресло.

– Приходил почтальон, – объяснила Клара. – Может быть, еще чашку чая?

– Нет, благодарю. Больше не нужно. А я, знаете, засмотрелся на вашу вазу у камина. Прекрасная вещь.

– Да? Вам понравилось?

Клара повернула голову к вазе, ее глаза блеснули.

– Мой брат Каспер приезжал навестить меня на прошлой неделе, и привез ее на память.

– Я слышал о его приезде. Большое облегчение, когда в минуту скорби приезжает родной вам человек.

– Да, Каспер приехал сразу, как только я рассказала ему по телефону, что Джейсон покинул меня. Но он мог и не приезжать. Я не приняла уход супруга так близко к сердцу и чувствовала себя довольно неплохо. Думаю, он просто хотел успокоить свою совесть. Брат пробыл только одну ночь, а на утро уехал домой.

– Я никогда не имел удовольствия встречаться с вашим братом. Он далеко живет?

– Около двухсот миль отсюда. Прекрасное дачное местечко. Каспер торгует посудой, а эту вазу, которая вам понравилась, он сделал сам.

– На самом деле? Потрясающе!

– Да, это ближе к искусству, чем к торговле. Но у Каспера склонность к бизнесу. Он начинал несколько лет назад с небольшой лавки, в которой продавал свои изделия. Они получались очень красивыми, спрос на них становился все выше и выше, так же как и размеры его печей для обжига. Теперь он поставляет товар во многие магазины крупных городов.

– Он, наверное, очень занят?

– О, да, занят. Вот почему он уехал так быстро на прошлой неделе. Его ждала какая-то срочная работа. Знаете, он очень добросовестный мастер и делает свои вазы сам. Это ограничивает производство, но каждая вещь становится уникальной и более ценной.

– Я слабо разбираюсь в гончарном искусстве. Нужно будет что-нибудь почитать.

– Уверена, вы найдете это интересным. Вазы обжигают на сильном огне. Как вы думаете, какая температура требуется для того, чтобы создать бисквитную керамику?

– Бисквитную?

– Так называются изделия после первого обжига – до того, как их покроют глазурью.

– О! Нет, должен признаться, не имею ни малейшего представления.

– Примерно тысячу двести семьдесят градусов.

– О, мой Бог!

– По Цельсию!

– Великие небеса!

– Поэтому, как видите, – пошутила Клара, – моя прекрасная ваза прошла через серьезные испытания. Вам не кажется, что она прошла их достойно? Я не ставлю туда цветы. Она предназначена для другого. Я держу ее для чего-то очень особенного.

Клара говорила с таким жаром, что на священника пахнуло адским пламенем. Он продолжал говорить и обсуждать этот вопрос, так как молчание лишь увеличило бы его ужас, но с каждой минутой ему все труднее было вести эту светскую беседу, которая и без того продолжалась слишком долго. Преподобный мистер Каллинг встал.

– Как не жаль, но мне пора идти. Действительно пора. Не могу передать вам, как я рад видеть, что вы так здраво восприняли это печальное событие.

– О, не волнуйтесь обо мне. Будьте уверены, я переживу это горе.

Они прошли к передней двери и попрощались.

– Очень рада, что вы пришли, – сказала Клара. – Заходите еще.

Стоя у двери, она смотрела, как он садится в машину у обочины. Потом Клара заперла дверь и вернулась в гостиную. Она подняла со стола пакет и нахмурилась от негодования. Каспер кого хочешь доведет до бешенства! Конечно, экономить на чем-то нужно, но ее милый братец оказался форменным скупердяем! Пакет не только едва не разваливался! Он был послан еще и третьим классом. Наверное, Каспер заплатил всего несколько центов. Почтовые служащие редко утруждают себя вскрытием и проверкой отправлений, но, допустим, что в этот раз кто-то бы сунул туда свой нос! Это могло бы смутить кого угодно, мягко говоря.

Она взяла вазу с каминной полки и поставила ее на стол рядом с пакетом. Ее раздражение улеглось. На лице появилось выражение ностальгии. Открыв пакет, она начала пересыпать в вазу останки своего любимого супруга.

Ден Д. Марлоу
Краткие и простые анналы

Я снял сварочную маску и проверил серебристый шов, который, наконец-то остановил течь из радиатора батареи. Кто-то коснулся моей руки. Я поднял глаза и увидел Толстяка Карсона – наемного рабочего из ремонтной мастерской.

– Тебя вызывает начальник, Толанд, – сказал он.

Толстяк подошел к двери, открыл ее, а затем тщательно запер за нами, соблюдая официальную процедуру. Мы пошли по гулкому коридору, и я всю дорогу думал, где мог засветиться. Несколько раз меня уже вызывали к нему, но пока Бог миловал. Карсон оставил меня у двери кабинета Вибберли, я вошел и встал у стола по стойке «смирно». Слева от коренастого поседевшего Вибберли сидел крупный мужчина в темном штатском костюме. Я стрельнул на него уголком глаза и узнал Тома Глика – капитана полиции из моего родного городка. Он-то и засунул меня за решетку. Но без формы я его еще не видел.

– Сядь на стул, Толанд, – сказал Вибберли. – Закуривай, если хочешь.

Голос вроде бы звучал мирно.

– Благодарю вас, сэр.

Я сел на кончик предложенного стула и тут же прикурил сигарету. Под сварочной маской много не покуришь.

Вибберли открыл папку с документами, которая лежала на его столе. Я узнал свое личное дело – одна из фотографий, сделанных во время моего прибытия в тюрьму, была подколота к рыжевато-коричневой обложке. С нее выглядывал черноволосый суровый парень с крупными плечами, и в глазах читалось «а-шли-бы-вы-к-черту». Давно я не видел этого взгляда в своем зеркальце для бритья.

– Мы тут просматривали твои документы, – начал Вибберли. – Сначала ты казался неисправимым, но я заметил, что за последние тридцать месяцев к тебе не применялось никаких дисциплинарных воздействий. Несмотря на плохой выбор друзей, я могу сказать, что ты, наконец, взялся за ум. Хотя и немного поздно.

Мне было интересно, к чему он клонит. Глик, сидевший рядом, внимательно изучал дымящийся кончик своей сигареты. Вибберли закрыл папку, прочистил горло и пробуравил меня взглядом.

– У меня новость для тебя, Толанд. Полицейскими был подстрелен и серьезно ранен профессиональный вор по имени Денни Луалди. Перед смертью он перечислил полиции совершенные им преступления. В списке оказался сейф хлебопекарни Гарника, а пули, отстреленные из пистолета Луалди, совпали с теми, от которых погиб охранник у ворот. Не сомнения, что это была работа Денни.

Я почувствовал, как по моим венам пошла струя адреналина. Мне не сиделось. Я вскочил на ноги и, затушив сигарету, автоматически сунул окурок в карман.

– Тогда где те парни, которые должны освободить меня? Мне пришлось отсидеть три года, два месяца и семнадцать дней, и только потому, что меня якобы опознал Паук Хайнс – ночной сторож Гарника.

Вибберли положил ладонь на папку.

– Это делает тебя свободным человеком. Правительство приносит тебе свои извинения, но они вступят в силу завтра в полдень. И только тогда ты выйдешь за ворота.

Он указал на стальные двери в сорокафутовой серой стене, которые виднелись из окна его кабинета. Прозвучал губок, отмечавший конец рабочего дня.

– В таком случае, – сказал я, – если вам больше нечего добавить, мне хотелось бы повидаться с друзьями и собрать свои вещи.

Я пропустил слово «сэр», и он заметил это. Уголки его рта опустились.

– Капитан Глик хочет кое-что сказать тебе перед тем, как ты выйдешь из кабинета.

Вибберли встал и вышел, закрыв за собой дверь.

– Я думаю, ты уже мечтаешь о деньгах, которые можешь отсудить у департамента за ложный арест и незаконное заключение?

Громкий голос Глика заполнил кабинет.

– Я еще не думал об этом, но спасибо за идею.

– Так вот не делай этого, – произнес он.

Его тон был вялым и незаинтересованным.

– Хотелось бы узнать, как ты меня остановишь.

Я даже разгорячился.

– Хотелось бы мне посмотреть, как ты попытаешься сделать это. Даже после всех ваших извинений, какую работу я получу, когда наниматель узнает о моем сроке? Ставь на кон хоть жизнь, а я подам на вас в суд! У меня есть ребенок и Джулия, и им нужны деньги.

– Не делай этого, – повторил полицейский. – Многим такой оборот не понравится.

Он поднялся с кресла. Я не карлик, но он превосходил меня по всем размерам.

– Не играй в невинное дитя, Толанд. Тебя привлекали и до этого…

– Да, привлекали, – закричал я. – За пару драк!

– По протоколам обвинение свелось к грабежу. А в деле Гарника тебя опознал Ханс.

– Поле того, как ты выкрутил ему руки!

Каменное лицо Глика не изменило выражения.

– Вчера я взял Марча Колесо, – сказал он. – Один из твоих дружков, не так ли?

Полицейский взглянул мне в лицо. Страх впился в меня, как острые зубы крысы.

– На этот раз старина Марч сгорел. Завалился на простом деле. Он стал слишком беззаботным.

Глик по-прежнему следил за мной.

– и хотя не было никаких доказательств, я все же взялся за него и узнал, кто был его подельником в те дни, когда ты еще гулял на свободе.

Капитан ждал моей реакции, но я молчал. Я просто не мог говорить. Глик наслаждался произведенным впечатлением.

– Ты же механик, – закончил он. – Вот и работай в каком-нибудь гараже. Не привлекай моего внимания и забудь об иске и деньгах.

Он пошел к двери. На пороге появился Вибберли.

– Итак, Толанд, – сказал он дружелюбно, – увидимся завтра.

Я ушел в таком расстройстве, что почти не видел дорогу. Они думают, что прижали меня к ногтю. Хорошо, я им еще покажу.

Охранник провел меня к спортивному залу, где я обычно занимался после работы. Бенни Крафчик, по прозвищу Ласка, и Курок Дан сидели на табуретках у разложенных матов и мирно базарили друг с другом. Они были моими лучшими корешами, и именно этот выбор не одобрял Вибберли. Я не знал, как поднести им свою новость. Раздевшись до пояса и размяв мышцы гирями по пятнадцать фунтов, я перешел на тридцатифунтовые и занимался до пота, после чего поработал с деревянным шаром. Это очень хорошо развивает руки. Через несколько минут я набросил халат на разогревшееся тело и вмешался в их тихую беседу.

– Завтра я сваливаю, парни.

– Это очень плохо, качок, – сказал Беннии.

Он называл «качками» всех, кто занимался гирями. Он так шутил.

– Да, – согласился Курок. – Какую же гадость ты сделал, что они решили перевести тебя отсюда? Куда тебя переводят?

– На волю, – ответил я. – Мне сказали, что типа они ошиблись. И теперь приносят извинения.

Парни заулыбались, и их радость была настоящей. Легко расстроиться, если человек выходит, а ты нет, но они были моими друзьями. Бенни считался мастером по сейфам – слесарем высшей категории. Курок отлично разбирался в оружии и мог сделать пушку из ржавого гвоздя. Никто, кроме близких друзей, не смел называть его Курком. Бенни тоже баловался гирями, и Курок часто подшучивал над нами: «Эй, парни, а сколько надо силы, чтобы нажать на курок?»

– Значит, сваливаешь, парень, – мягко сказал Бенни. – Это как-то меняет твои планы?

– Я думаю, только ускорит их и намного.

Курок заулыбался.

– Надеюсь, ты помнишь все, что Бенни вбил в твою башку?

Разговор затих. Я не знал, о чем говорить. Мне были понятны их мысли: «Вот парень, который выходит на волю. Завтра к этому времени он будет делать все, что мы не можем делать здесь.» Все, что я мог сказать, только усилило бы их тоску.

– Ты уверен, что все будет в порядке? – наконец, спросил Бенни.

Я быстро повторил имена, адреса и телефоны. Они оба кивнули. Бенни задал несколько особых вопросов. Я ответил, и он довольно улыбнулся. Завыла сирена, отмечая конец вечернего отдыха. Я обменялся с друзьями рукопожатиями. Напоследок парни пожелали мне удачи, и мы разошлись по камерам.

Той ночью я написал Джулии длинное письмо. Я рассказал ей об извинении правительства, но ничего не написал о том, что выйду на следующий день. Я только просил помнить, что люблю ее и ребенка. Люси исполнилось четыре года. Я видел их в начале недели. Это было очень удачное начало недели, и я надеялся, что остальная часть тоже будет фартовой.

В час дня меня подвергли процедуре освобождения. Тюремный магазинчик предоставил мне широкие брюки и короткую куртку, которая неплохо сидела на мне. Начальник вручил документ о помиловании, копию акта на освобождение, автобусный билет до города, мой бумажник и восемьдесят шесть долларов, которые я заработал в тюрьме за три года. Меня провели через стальные ворота, а потом я добрался до автобусной станции и успел на двухчасовой рейс.

По пути во время короткой остановки я купил кожаный чемоданчик, бритвенный набор, зубную щетку, рубашку и пару смен белья. Старые вещи выбросил – для удачи полагалось быть во всем свежем. В город я приехал с одним чемоданчиком и поселился в гостинице «Карлил», в которой никто не обращал внимание ни на мой скудный багаж, ни на короткую одежду. Я отметился под настоящим именем. Пусть копы порадуются, когда пойдут по моему следу.

Несмотря на позднее время, я принял душ и побрился, затем зашел в ближайшую закусочную и за шесть с половиной баксов отведал настоящего филея. После клубничного торта и трех чашек кофе – настоящего кофе – я подошел к телефону и позвонил в два конца. Оба человека заверили, что сдержат слово и будут ждать меня на следующий день. Я вернулся в гостиницу, полчаса ворочался на непривычно мягкой постели и, наконец, заснул.

Утром по первому адресу мне досталась парикмахерская по оседству.

– Я звонил тебе вечером.

Передо мной стоял лысый парикмахер, который составлял весь штат заведения.

– Так это ты приятель Курка, который только что вышел?

– Все верно. У тебя можно занять на время кольтсорокопятку и кобуру?

– Занять? Это не то, что заставляет землю крутиться, мистер.

– Курок сказал, что за тобой должок.

О6н пожал плечами, закрыл переднюю дверь и повел меня в тыльную часть помещения. Мы поднялись по двум ступенькам в узкий коридор, который переходил в небольшую комнату.

– Подожди здесь, – сказал лысый человек.

Через пять минут он вернулся с пистолетом и кобурой. Я завернул патроны в носовой платок, чтобы не перепачкать смазкой карман штанов, потом подвесил кобуру на ремень и вложил в нее кольт. Оружие было тяжелым, но эта тяжесть давала мне хорошее чувство. Выходя из парикмахерской, я указал на широкую щель почтового ящика.

– Вечером брошу эти штуки сюда. Бандеролью.

Он открыл дверь и выпустил меня. Я проехал на такси через весь город и зашел в небольшой бар. Мне пришлось представиться бармену другом Бенни Ласки, и он кивнул на приятеля Бенни, который ждал меня.

– Нужны жилет и инструменты Бенни, – сказал я ему. – Верну сегодня вечером, и ты приберешь их снова.

– Через полчаса получишь железки в столовой напротив, – произнес мой собеседник.

Парень появился на десять минут позже. Я пил вторую чашку кофе. Он опустил на стол передо мной тяжелый пакет, обернутый в коричневую бумагу. Я приподнял его. В нем было около двадцати фунтов.

– Вернусь около полуночи.

– Договорились, – ответил парень. – Найдешь меня здесь же.

В ближайшем ломбарде я купил поддержанный кейс. В скобяной лавке приобрел банку пятновыводителя, большой лист коричневой бумаги и моток бечевы. Сложив все в чемоданчик, я зашел в аптеку, где за два доллара получил квитанцию оплаченного почтового отправления. Такси доставило меня в гостиницу.

Со стойки клерка мне удалось стянуть фирменный адресный бланк и, поднявшись в номер, я переправил его на вымышленный адрес в соседнем городе, написав в верхнем левом углу, в графе отправителя, имя Джулии и ее адрес. Когда пакет не найдет адресата, почта возвратит его Джулии.

Развернув обертку, я проверил жилет Бенни. Его можно было регулировать, и я подтянул несколько ремней, подгоняя его под свою короткую куртку. На нем имелось двадцать два больших и малых кармана. Я внимательно осмотрел их содержимое. Кажется, все было на месте. Маленькая моторная дрель в правом боковом кармане цеплялась за кобуру. Мне пришлось перевесить оружие на левый бок, чтобы оно не выпирало. Тяжесть инструментов равномерно распределялась по телу и не мешала движениям.

Шел второй час дня. Сняв жилет, я улегся в постель и вздремнул. В шесть встал, одел жилет, приладил кобуру и застегнул куртку. Можно было уходить. Хотелось есть, но я никогда не ел перед делом.

Хлебопекарня находилась за две с половиной мили. Я прошел их пешком. Мне не хотелось, чтобы показания таксиста заполнили полицейские сводки. Территория пекарни занимал почти весь квартал. Я прошел по ее тылам и миновал почтовый ящик. За закрытыми воротами и четырехфутовой стеной виднелась будка караульного. Я перешел на левую сторону улицы и увидел старого Паука Хайнса, который сидел за столом в освещенной комнате. Все тот же высохший Паук, со слов которого мне закатали срок.

Когда в восемь часов он вышел из будки, я перелез через стену. Бенни говорил, что Хайнс каждые два часа делал обход территории. У задней двери конторы я раскрыл чемодан, рассовал по карманам пятновыводитель, бечевку, адресный бланк и квитанцию, потом сложил оберточную бумагу и сунул ее под мышку. Когда Хайнс вернулся с обхода, я встретил его на полпути. Он взглянул на пистолет, потом в мое лицо и опустился на тонкие коленки.

– Не делай этого, Толанд! – взмолился он. – Это Блик заставил меня давать показания!

Ему не нужно было беспокоиться, но он же не знал. Я желал ему только здоровья и долгих лет жизни. Приказав ему встать, я подтолкнул старика к коридору, где, по словам Бенни, находился сейф. И точно, он оказался там, за огромной двойной металлической дверью.

Я привязал Хайнса к стулу. Его глаза закатились. Он дрожал, словно в лихорадке. Я перетащил его подальше с глаз и оставил в самом темном углу. Он даже не пытался шуметь и, наверное, считал, что ему крупно повезло. После заката в этом районе складов и свалок даже приличный взрыв не привлек бы внимания людей.

Я вытащил из кармана пятновыводитель, открыл банку и распылил жидкость полосой в четыре дюйма по контуру верхней половины двери, на которой находился диск кодового замка. Через минуту краска размякла, и я соскреб ее ножом, хранившимся в одном из карманов жилета. Когда показался металл, я достал двухфунтовый блок, прикрепил к нему стальную рукотну и, используя его, как молоток, резко ударил им несколько раз по двери. Вокруг головок невидимых заклепок появились трещины.

Вскрытие таких дверей требовало особых знаний, специального набора инструментов и физической силы. Я отметил центр каждой заклепки, потом высверлил головку наборного диска и, наконец, собрал рычаг. Он состоял из четырех шестидюймовых стальных трубок, которые свинчивались вместе. На одной из них была насадка, к которой можно было крепить несколько наконечников. Я сначала воспользовался толстым и освободил переднюю панель, затем прикрепил крючковидный наконечник и отогнул панель вниз, обнажая бетонную прокладку. Сменив наконечник на острый, я обстучал бетон и очистил несущие болты.

Это был кропотливый и пыльный труд. Цементная крошка и пыль оседали везде. Когда мне удалось освободить болты, я сбил шпильки и выдавил стержни креплений внутрь. Дверь плавно открылась. За ней находился сейф, хотя пережд этим мне пришлось ломануть еще одну стальную дверь, но уже без всяких секретов. Внутри меня ждали наличные.